РОМАН С ГИТАРОЙ
А что я могу, коли Бог не смог...
Б. Окуджава
Когда мы из школы сбежали,
нас жизни учил тенорок одинокий.
Он пел про бездомный троллейбус,
про старый потертый пиджак,
Четыре аккорда в щепотьях держали
мотивчик слегка кривобокий,
И так у него выходило,
что мечен художник и вечен дурак.
Он в ласковых пальцах крошил
зачерствевшую мякоть эпохи,
Он рифмой неточной охлестывал
вялое наше житье,
Он птицам дворовым спешил
раздарить предпоследние крохи,
Пока с государственных крыш
не слетелось на двор воронье.
Как горло горячее студит
устойчивый ветер столетья!
Он дует из утренней тьмы
и уходит в вечернюю тьму.
В кулисах концерта торчат
стукачи и сычи из кордебалета.
Он им современником был,
но свидетели им ни к чему.
Столбы вдоль старинной дороги
шагают походкой неровной.
Дорога подходит к Смоленску,
и нет у ней верст про запас...
И некому спеть про циркачку,
про Надю, про Марью Петровну,
Но есть кому грозному ключнику
слово замолвить за нас!
DER FLIEGENDE ULYSSES*
У этой средиземной синевы,
Охочей до языческой молвы,
Заветных островочков – что изюмин
В безоблачно-бездонных небесах.
Когда бежишь от греческих богов,
К любому повороту будь готов.
С утра здоров, к полуночи безумен,
Под звездами лелеешь липкий страх.
То штиль томит, то парус рвется ввысь,
Юродствуй или с мойрами борись,
Летучий голодранец хитроумный,
Военнопленный сказочных цирцей.
В надежде фатум свой перешерстить
Ты будешь вечно волны бороздить.
Засунь рассудок в смрад галеры трюмный,
Настой травы забвения испей.
* Летучий Улисс (нем.)
* * *
Ты где обитаешь? – В кувшине
С водой, что стоит на окне,
В прохладной его горловине,
В глубокой его тишине.
Ты как понимаешь свободу?
– Как возглас в разгаре игры,
Как пенку на крынке, как воду
В фонтане, как тень от горы.
Скажи мне, любимец июня,
Не страшно ль тебе умереть?
Не нудно ль тебе умиранье?
– Что смерть? Это желтая медь
Ухмылки луны в полнолунье,
Закат, как копейка в бурьяне,
Свист трубки в гортани певуньи,
Когда ей так хочется петь!
ПЕШЕХОД
Посох мой, моя свобода…
О. Мандельштам
Возьму свой жезл, с крыльца сойду,
щеколду ощупью найду
калитки старой,
вольюсь в толпу, где мужики
волочат грязные мешки
с пустою тарой.
Мне вместе с ними до угла,
а там у них свои дела,
а мне направо
через пустырь, где лопухи
лепечут белые стихи
и никнут травы.
Гарцует велосипедист,
в июньском небе – грозный свист
аэроплана,
грош в продолжение игры
выскальзывает из дыры
вскачь из кармана.
Мне говорит мой календарь,
что скоро ждет меня ключарь
у двери рая,
но я прерву свой легкий путь,
присев на пять секунд вздремнуть
в тени трамвая.
* * *
Тяжелей свинца и легче пепла
Жизнь моя, и вечная вина,
Как вино, в душе моей окрепла,
Напоив бедняжку допьяна.
Совести пожизненный невольник,
Легкий яд из чаши пью пустой.
Призрачный Бермудский треугольник
Примет мой кораблик на постой.
НОЧНАЯ ЖАЛОБА ПАЛОМНИКА
Отдав полцарства за любовь,
Полцарства за коня,
Остался наг и нищ, как Йов.
Нет царства у меня.
Любовь рассеялась, как вздох,
Конь в поле пал костьми.
Я грешен пред тобою, Бог,
И пуст перед людьми.
Здесь, в беспросветности ночной,
Стою я сир и нем.
Сереет камень предо мной,
И надписи на нем
Я разбираю в темноте,
Уткнувшись в камень лбом:
«Пойде… нале… коня… поте…
Напра… поте… любо…».
И больше никаких словес
На камне не найти.
Не видно третьего пути,
Но надобно идти.
* * *
Я довез свою долгую жизнь
до весьма отдаленных мест,
где мои толстопятые внучки
превращаются в белых невест,
где глубоким и тесным стало
то, что раньше было просторным,
где мои прекрасные дамы
покрывают седое черным,
где словечки, которыми мы
так легко перекидывались друг с другом,
большинству непонятны,
а у меньшинства со здоровьем туго.
Неуклонно я продвигаюсь
к тем вокзалам, складáм, пристаням,
где суровые сестры-хозяйки
счет подводят изношенным простыням,
где Сатурн мои дни нанижет,
как мартышка очки, на хвост,
где до будущего не ближе,
чем до зодиакальных звезд.
