Случайно наткнулся на исповедь знакомого человека. История заинтриговала оригинальностью материала и… нелепой трагедией смерти автора исповеди. Думается, предлагаемая история может заинтересовать многих людей, покинувших Россию. Я лишь отредактировал рукопись.
Старик окончательно проснулся. Встал. Походил. Сел в кресло. Сон растревожил душу. Настолько, что тело впервые за долгие годы взбунтовалось и нарушило привычный распорядок дня. Тело не пошло на прогулку, не приняло холодного душа, не получило удовольствия от красивого обильного завтрака. Ощущалась общая подавленность. Тело, как вулкан, с глубокой ночи было переполнено ядовитыми мыслями о славном прошлом. Старик застыл в кресле, не в силах оторвать взгляда от большой настенной фотографии сыновей.
Господи! Какой лучистый взгляд. Буквально насыщенный энергией. Сколько же ему здесь. Кажется 7 лет, а младшему, значит, 4 года. Благословенное время. Надежды и Веры в счастливое будущее. Да какое-там будущее! Оно тогда ощущалось повседневно. Оно же было, чёрт возьми. Было!!! Чудесная, уютная квартира, любимая женщина и заботливая мать и два неразрывно связанных колобка, постоянно хохочущих, требующих внимания и общения. А как он горел, старший, переступив порог Гнесинки. И эти эмоциональные поиски звука для своей флейточки. - Батяня, - твердил он, - только в Индии, в Гималаях, среди браминов, жрецов, я могу отыскать самый чистый звук, самое искреннее звучание.
Звуки флейт разлетались по квартире постоянно. Старик ничего не понимал в звуках, но чувствовал неистовость момента в жизни старшего, горение души любимого существа. Млел от радужных картин скорого появления нового моцарта. Идя навстречу его мечте и уже обладая кой-какими материальными возможностями, начал что-то предпринимать. Но тут возникла Америка и всё быстро переигралось. Моцарт нашел звучание в университете городка под Чикаго. Казалось, всё шло отлично. Там внезапно и произошло таинственное событие, наподобие подводного вулканического взрыва.
Катастрофические последствия предсказать было невозможно. Да и увидеть хотя бы признаки взрыва старик не мог. Разделял океан. Жалобам невестки не придавал значение. Мало ли что, думалось ему, ведь ещё юный, образумится. Но не тут-то было. Вскоре Моцарт решительно и бесповоротно порвал с музыкой, потом с Америкой и возвратился в Москву, переполненный болезненным, мистическим патриотизмом. Таинственный взрыв породил смятение души. Родились новые звуки. Не музыкальные. Патриотические. Служение матушке России в преодолении очередной смуты. Борьба с ворами и разбойниками посредством журналистики. И... православия.
Пришлось следовать ошеломляющим изгибам движения сына. Препятствовать было невозможно. Но надежды всё ещё продолжали рдеть. Ведь талантливая, молодая душа. Обязательно найдёт место под солнцем. Вскоре появились статьи в большой газете, потом другая, третья. Много статей, рвущих в клочья мздоимцев и рвачей разных мастей. Старик снова возгордился. Если и не Моцарт, то уж Плевако или Флоренский точно обозначился.
А чтобы уютно писалось и отдыхалось после поездок по российским растревоженным дорогам, купил сыну небольшую квартирку в центре Москвы.
- Надо же, старый идиот, - заворчал старик. - Не заметил… Сейчас-то понимал, что ещё в России, перед отъездом в Америку, в мозги сына проникла вирусная клеточка, в которой вызревала одна-единственная болезненная мысль… - стать самым русским из всех русских России и Зарубежья. Переплюнуть всех патриотов. Мысль была острой и искренней. Поначалу клеточку никто не заметил. Она родилась, замерла, огляделась и… стала неуклонно, неумолимо пожирать соседние. Америка сытая страна. Потому клеточка интенсивно размножалась. Не сразу. Периодами. Потихоньку. Иногда на месяцы впадая в анабиоз. Вдруг просыпалась и вновь жадно начинала пожирать соседние клетки. Когда колония русоклеток (так про себя старик называл вирус) захватила ключевые участки сознания, то естественным образом изменила процесс мышления.
- Вот тогда-то с моцартом и было покончено, - вновь вполголоса забормотал старик, - удрал в Россию.
Именно тогда стали отчётливо видны перемены. Особенно во внешнем облике. Появился образ дореволюционного интеллигента в среде современного московского журналистского мира. Да нет, точнее купеческого приказчика. Там оригинальных множество. Но даже и там, наверное, разинули рты. Сын стал постоянно носить навыпуск длинную рубаху-косоворотку. Белую для воскресных и праздничных выходов, серую и жутко мятую - для будничных дней. Подпоясывался витой верёвочкой или тонким ремешком. Рубаха висела на бесформенных широких портах, заправленных в пудовые, непременно кирзовые, сапоги гармошкой. Летом на голове невообразимый картуз с чёрным козырьком. В осенне-зимнюю пору, как дань глубокого уважения к революционным братишкам, будёновку и старое-старое истрёпанное кожаное пальто. Этакое дикое несовместимое соединение русского городского мужичка-народника и его убийцы большевичка-комиссара.
Когда же я впервые заметил метаморфозу в сознании сына? Ну да, конечно, помнится. В аэропорту Шереметьево, куда прилетел после 5-6 летнего отсутствия в России.
Сын встречал. Старик обалдел, а сын смущённо опустил глаза. Видимо, ещё действовали остатки аборигенных отцовских клеток. Окружающие смотрели удивлённо, слышался смех молодых девушек. Старику подумалось, что это своеобразная игра. Причуда или бренд для успеха в журналистской среде. Ни то и ни другое. Это было уже его естеством. Бурным развитием вирусной русоклеточки, фатума извне, круто изменившей необычайно энергичного, увлечённого, интеллигентного юношу. Клеточки фатума настигли в двадцатилетнем возрасте. Особенно по приезду в Россию, где питательные славянские ветры, словно глубокой вспашкой, окончательно взрыхлили душу и быстро взрастили и объединили колонии вирусных клеток. Кто знал, кто ведал, что поиски истинного звука окажутся первыми проблесками судьбоносной неизбежности.
Старик замычал, словно от острой зубной боли. - Что с тобой? Очнись! Встань ты, наконец, с этого кресла. Я тебе греночки приготовила. Твои любимые. Пойди перекуси и пройдись, - говорила изящная супруга.
Старик послушал рыжеволосую Медею и вышел на просторы большого парка, но дошел лишь до первой скамеечки в тени развесистого граба. Тяжело плюхнулся. Не хватало дыхания. Груда мыслей о любимом сыне продолжала сдавливать обручем лысую голову.
- Каждый ищет и находит удобную нишу для жизни, - с неослабевающей скоростью бежали мысли старика, - в соответствии с запросами души. Одни находят открытую - это для революционеров. Другие закрытую - для премудрых, осторожных и чаще боязливых пескарей. Надо сильно обломать человека, чтобы тот перебрался из первой ниши во вторую. Кто ж тебя сломал, родной мой? Любимый. Такого сильного и красивого. И как жаль, что рядом оказалась не Медея, а всего лишь провинциальная Гестия. Так сломал, что ты напрочь разуверился в людях своего родного класса. Творческой интеллигенции. И подался с распростёртыми объятиями к серому деревенскому обывателю, пытаясь облагородить его душу несвойственными идеалами.
- Ты плохо знаешь историю России, сынок. Смотри-ка, - лицо старика разгладилось в улыбке, - божья коровка прилетела. Старая, с семью точками. Неужели пережила зиму? Ах ты, красавица.
Старик попытался погладить пришелицу. Та яростно оборонялась, спрыснув на палец вонючую желтую жидкость.
Вот оно! Борьба до конца. Не тронь меня… За радость жизни. А ты! Молодым и сильным сломался. Прав Бердяев, говоря о заразном характере славянской душевной лени, апатии, с периодами коротких бурных порывов, быстро исчезающих в океане окружающего российского равнодушия и безволия.
Вот таким бурным порывом, наверное, стало внезапное и всех удивившее поступление в духовную семинарию. Чтобы стать священником. Окончательно и бесповоротно переродиться. Но порыв быстро иссяк.
Старик поёжился. Холодный ветерок, скатившийся с ближней двугорбой сопки, проник под куртку. Заставил встать. Надо пройтись. Хорошо бы пробежаться, как бывало. Да-да. А потом, как в студенческой песне - ...а доктор на блюде мой мозг уволок… Красота-то какая кругом. Господи!
Перед стариком расстилалась ровная длинная долина в лесистых горах. Развесистые грабы, огромные дубы и остроконечные сосны были раскиданы отдельными островками по необъятному зелёному полю с невысокими плоскими холмиками и… извилистыми асфальтовыми тропинками.
- Вот эти непонятные американцы, - бормотал старик, - важно ходят по долине вдвоём-втроём с клюшками, бьют белые шарики, стараясь попасть в лунки. Медленно, спокойно, под дымок сигар и аромат дорогого виски, которое с почтением носят за ними слуги в ливреях, степенно беседуя о политике, экономике, сексе, искусстве. Параллельно на прудах пасутся утки, гуси. Шмыгают трусливые зайцы, щиплют травку изящные олени. Никто никому не мешает. Называют всё это спортом.
Старик лепетал слова, шагая среди лесных островков, лощин и холмов. Красота пейзажа растворила, а ветерок выдул остатки ночных мыслей. И вот уже шаг стал увереннее, взгляд веселее. Мы ещё пошумим напоследок. Пошумим.
Но придя домой, усевшись в кресло, старик вновь встретился взглядом с большим портретом старшего сына. Молодой восторженный парень обнимал крохотную дочурку, сидя на бревне возле реки, и смотрел на старика. И вновь поток воспоминаний обрушился, низвергаясь с высоты прожитых лет. Такой день выдался.
Интересно наблюдать, как быстро меняются приоритеты в сознании человека. Что воздействует? Постепенное и ежедневное наблюдение или мгновенно возникающие факты и события. Ведь были же поиски чистого звука в Гнесинке, университет под Чикаго, концерты, публика, даже подавал документы, точно помню, в Julliard School в Нью-Йорке. И вдруг что-то сломалось. Возникло подавленное настроение, нежелание общений с друзьями, уход в себя… И как следствие, рождение искренних убеждений в необходимости жить в образе маленького спасителя России в крохотной церквушке где-нибудь в Архангельской губернии. Подальше от общественных бурь. И вот уже всё бросает и летит в Россию… Помню, отлично всё помню.
Лицо старика исказилось. Он повернул голову и уткнулся в другой портрет сына. Пятилетнего мальчишки с таким брызжущим солнечным весельем во взгляде, что содрогнулся. Господи! Ну почему так. Сколько счастья доставлял мне. Сколько прибавлял энергии, желания действовать. Творить. Стараться. А сколько раз останавливал, когда умом овладевали греховные мысли. Сколько пролетело бессонных ночей в вонючих гостиницах, в набухших от дождя палатках, в ожидании встречи с ним, неумолчно тараторившим “почему-да- почему”... Сколько разговоров возле настенных карт в детской комнате о странах, городах, истории народов, открытиях и забытых именах.
А рядом в обнимку с мамой висел портрет младшего сына. Старик встал и вгляделся в портрет младшего, затем старшего, изучая черты лиц. Надо же. Какие оба молодые. Чуть ли не одних лет. Когда же это было? Да! Младший не был почемучкой. Чётко, с детства, осознавал, что реально ему необходимо. Но и не был ботаником. Был мудрым с рождения, тая изюминку. От всех. Возможно, и сам не ощущая.
Изюминку, - мысленно повторил старик. Наверное, невольно ожидал благодатную почву, в которой она прорастёт до лозы, рождающей крупный сладкий виноград. Дождался. Почвой оказалась… Америка. Она стала младшему благодатью. Старшему - выжженной пустыней. Снял со стены фото младшего. Погладил, пристально вглядываясь в сотни раз изученное лицо. Прошамкал.
Оказалось, изюминка требовала для прорастания строжайшей дисциплины ума и крайнего напряжения нервных сил. Они и были заложены в нём. С избытком. В старшем с явным недостатком. Необъяснимы твои творения, Господи. Одна мать, один отец. А результат… Надо же.
Обед прошел вяло. В молчании. Старик чувствовал любопытный взгляд жены, готовые сорваться вопросы. Даже громких замечаний сегодня не было.
- Что-то не могу. Извини. Не хочется. Пойду посплю.
- А я так старалась. Это ведь твоя любимая осетринка в морковном соусе под майонезом.
- Не могу. Извиняй, Грицко, - сострил старик и жалко улыбнулся. Но и в уютной детской спальне, где он любил днём дремать, полной плюшевых зверьков маленькой внучки, мысли не оставляли старика.
Все лентяи любят праздники - гражданские, религиозные, профессиональные. Любят ежедневное восхваление всеобщей лени. Празднуют отчаянно, широко, самозабвенно, с придумкой. Настолько, что обалдевшим приглашенным становится неловко и стыдно за прожитые годы, заполненные, чаще всего, нелюбимой работой. При этом уверенно философствуют. Откровенно. То ли рисуясь, то ли искренне удивляясь - как иначе можно жить? Старик вспомнил откровение старшего сына в один из его редких приездов в Америку. Настолько поразившее старика, что в ту же ночь, пережёвывая в сотый раз слова сына, встал и, найдя клочок бумаги, записал. Почти дословно. Не зная, зачем. Совершенно не предполагая судьбу записи. Куда я мог засунуть? Памяти уже нет. В архиве. Но где? Не знал, что так скоро пригодятся. Господи! Неужели… Да нет. Не мог выбросить. Вот они.
Они двое в машине. Поздний вечер. Сын чего-то спрашивал. Старик горячо отвечал. Сын молча слушал и вдруг в перерыве возник его монолог, буквально выстраданный. Так показалось старику.
- Как же я не люблю писать, батяня. (Это его единственная работа, приносящая деньги…) Муки адовы испытываю, когда надо садиться за стол. Писать по собственному желанию, вот как ты, каждое утро, каждый день, не могу. Противно. Только когда заказ от редакции. Тут уж деваться некуда. И какое же наслаждение, прямо физическое, когда сдаю работу и знаю, что 2-3 недели никакой писанины. Вот так, батяня, все последние годы. А уж когда переехал жить в Волоколамск, в этот маленький провинциальный городок, то вообще не хочу никакой официальной работы. Даже таксовать не хочу ( нужда заставила подрабатывать в Москве). Лес, грибы, ягоды, солнце, тёплые дожди и лютые метели. И храмы... Это же настоящая жизнь. Уверяю тебя. Я совершенно счастлив. Искренне гармоничен с этими полями, лесами и ветрами. С окружающим народом. Как же здесь спокойно и величаво. Кто бы здесь ни был - коммунисты, фашисты, либералы и демократы, автократы и прочая нечисть - ничего не меняется и не может поколебать этот дух. Русский дух!!!
Старик молчал. Сын понял, что затронул глубинные струны души. Чувствовалось, что ему жалко непонятливого старика-отца. Расстались кивком головы. Только ночью, когда успокоились струны, понял окончательно. Это не рисовка, не самолюбование. Этот апофеоз созревшей философии. Возникла в душе сына монолитная платформа диабазовых убеждений. Он чувствует себя горой - остальных букашками. Вот и отец ползает, словно букашка, у подножья горы или на могилах предков сына-философа, очищая их от буйно растущей крапивы. Сказать ему об этом - как-то стеснительно. Он ведь смотрит вверх и далеко вперёд.
Интересно, что он думает о беспорядочных суетливых движениях отца и брата. Ведь никогда не скажет. Только снисходительно, порой жалостливо, посмотрит, смущённо улыбнётся и начнёт вдохновенно рассказывать, как идёт восстановление местного храма, или перечислять полки и дивизии, грудью защищавшие или наступавшие в годы войны в своём городке.
И простой обыватель, взволнованный красивым и доступным изложением событий, обаянием искренней улыбки и смущением во взоре, тянется к новоявленному спасителю. Настолько тянется, что… совершенно посторонний человек (это удивительный факт…) оплачивает более чем на треть строительство его нового дома, другой привозит груду свежего мяса по невероятно низкой цене, третий бесплатно снабжает мёдом, четвёртые с поклоном волокут огромную коврижку свежайшего сыра.
Поразительно. Манна небесная. Не помню, чтобы мне хоть кусок хлеба доставался просто так. Старик ворочался, кряхтел. Вставал и снова садился. Плюнул в сердцах и решительно вышел из дома. Заурчал мотор старенькой Masda, но машина ещё долго не двигалась. Брезжил туманный вечер. Кровавое солнце опускалось за горизонт.
Куда? Зачем? К кому? Чёрт бы взял эту золотую клетку. - Поеду в кофейню, - решил старик, - там к вечеру собираются молодые женщины. Полюбуюсь. Они отвлекут от надоевших мыслей.
Приехал. Сел возле окна. Но не помогло. Такой сегодня день был.
И всё же! Кто из нас прав? Кто больше нужен людям? Философ или его брат... Голова продолжала гудеть от вопросов. Кто больше нужен человечеству? Мы или он. Твой младший брат трудится по 12-14 часов каждый день. Включая субботу и нередко воскресенье. Нынче уже старший вице-президент крупной корпорации, главный консультант ещё двух огромных корпораций. Как белка в колесе. Трудится с удовольствием, ажиотажем. И не только ради денег, но более для удовлетворения внутренних амбиций. Искренней потребности души. Многого достиг и стремится к большему. Порой, правда, остановится и скажет: - ...завидую брату... он ближе к Богу…
Господи! Надо же, меня всё ещё волнует молодость, вон те девушки. Старый бонвиван. Они любят кого-то… Размечтался. Но ведь и у меня было три долгих периода весьма активной жизни.
Старику принёсли чашечку двойного эспрессо и он с наслаждением, мелкими глотками, смаковал горячий напиток. Мысли продолжали виться колечками сигарного дыма, вытаскивая из подвалов памяти стародавние события.
До тридцати болтался по России, как нечто в проруби. Затем гобийские степи. А ведь многого добился, чёрт возьми. Ведь как забегали в Перми, когда положил перед первым секретарём обкома пробирку с порошком окиси скандия. Главное, понял, что обладаю немалыми организаторскими способностями. Тут грянули безумные девяностые и неудержимо поволокло в коммерцию. Вкалывал, аж дыхание сдавливало от гордости. Ещё бы - создал одно из первых частных технических предприятий новой России. Привалило небольшое богатство. В те годы, когда голодали десятки миллионов, обеспечил едой пару сотен работников. Давал деньги детским домам. Конечно, не забывал и свою семью. Настолько, что обеспечил и до сего дня.
Господи! С каким вежливым безразличием ты посмотрела на меня. Милая соседка. Какие ноги, а это выглядывающая грудь. Сдохни старый. Не гляди. Стыдно ведь. Но эта белая чистая кожа… над грудью. Может, ещё чашечку. Нет. Страшно. Надо беречь сердечко. Для чего???
И вот влез в американскую золотую клетку. Но барахтаться не перестал. Возомнил себя этаким Ушинским и стал рассказывать в русских школах всякие небылицы естественно-научного характера. Семь лет рассказывал. Детям нравилось. Надоело. Просто за эти годы нахлынуло столько мыслей, воспоминаний, что заперся и ушел с головой в бумагомарательство. Удивительное дело, но русские газетёнки и толстые журналы от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса, включая и Московскую область, печатали почти всё. Приобрёл известность. Небольшую, к сожалению. Но гордое тщеславие продолжало издеваться над сознанием. И вот апофеоз. За два последних года напряженнейшего труда, это точно так, создал и издал три большие книги. Они уже вышли.
Люди! Скажите мне - кто больше вам нужен? Мы с младшим сыном или философ. Честно признайтесь.
Старик вопрошающе оглянулся. Пришла дикая мысль. Вот прямо сейчас, здесь, встать и громко обратиться к этим сытым цивилизованным американцам. Старик даже привстал, вызвав вопрос рядом сидящего лохматого заросшего парня: - Вам помочь, сэр!
Это отрезвило и прошамкав - ...спасибо...спасибо, - рухнул на стул. Господи! Двадцать лет живу среди вас. Так и не смог воспользоваться единственным талантом - умением весёлого общения. Упорный осёл!
Старик вышел на затенённую веранду, вынесенную на улицу. Уселся в глубокое кресло. Доносились голоса, смех, обрывки фраз. Властно наступало сладкое предчувствие дрёмы. И хотя глаза оставались открытыми, но мозг цепенел, захватываемый сонными фантасмагориями.
- Ты пришел, мой старшенький. Спустился с пьедестала. Я ждал тебя. Кто это с тобой?
- Батяня! Твой редактор из нью-йоркского журнала “Слово”. Татьяна Кузовлева. Подожди! Я ведь и примчался сюда, чтобы организовать, устроить тебе праздник. Таня согласилась предоставить помещение. Выйдет специальный номер журнала. Приедут все твои близкие. Подожди два-три дня. Вот только слетаем в Сакраменто, возьмём интервью у губернатора. И обратно все вместе в Нью-Йорк. Подожди, батяня…
Старик “широко открыл глаза”. Такая любовь полыхала во взоре. Надежда! Исполнившаяся, наконец. мечта. Губы прошептали.
- Я ждал. Я так долго ждал...
P.S.
Как сообщает ваш корреспондент “The Press Democrat” сегодня на углу Mehdocino Av. и Fifth Str. произошла катастрофа. Автомашина Dodge Caravan на бешеной скорости, потеряв управление, врезалась в угол веранды кафе Puerto Rican и буквально снесла строение. Погиб единственный посетитель, сидящей на веранде. Им оказался 84-летний господин. Русский по происхождению…
Леонид И. Рохлин (1937, Москва). Геологический институт, экспедиции, наука, диссертации. 5 лет работы в Монголии. С началом капитализма в России – успешный бизнесмен. С 1996 г. – в Сан-Франциско. Работал педагогом в русскоязычных школах. Автор многих публикаций и нескольких книг.
