Поздней ночью из номера дорогой гостиницы на балкон выходит молодая женщина в лёгкой курточке с незажжённой сигаретой во рту. Она медленно подходит к барьеру, достаёт из кармана зажигалку, подносит к сигарете, но не прикуривает, а возвращает зажигалку обратно в карман, как-то зло комкает сигарету и в сердцах отбрасывает её в сторону. Тут она с некоторым удивлением замечает, что на соседнем справа балконе, у самой кромки стоит молодой мужчина, тоскливо глядящий в небо на полную луну. В правой руке мужчины пистолет с глушителем, который он, обнаружив вышедшую на балкон соседку, пытается быстро разобрать и спрятать в карман. Неурочное появление постороннего человека ужасно раздражает его, почти выводит из себя. Она же, больше благодаря женской интуиции, чем острому зрению, догадывается, с чем он там возится, и это производит на неё гнетущее впечатление – она не знает, как себя вести, что делать.
– Я помешала… – едва слышно неуверенно произносит она.
Благодаря ночной тишине, молодой человек отлично слышит её, хотя стоят они на некотором расстоянии друг от друга; реакции с его стороны, однако, нет никакой. Он и не смотрит на неё, едва лишь повернув к ней лицо вполоборота. Она теряет последние остатки уверенности в себе.
– Простите…
Наконец он полностью поворачивается к ней лицом. Оно всё ещё бледное под воздействием стресса, который он только что пережил. Балконы в гостинице довольно широкие, но, выйдя из разных комнат своих номеров, наши герои оказались не так уж далеко друг от друга. Мужчина криво улыбается.
– Кто знает, может, когда-нибудь я скажу Вам спасибо.
Женщина немного успокаивается. Она рада и немного горда, что пусть случайно, но уберегла молодую жизнь. Он почти нехотя, только чтобы как-то разрядить ситуацию, достаёт из кармана пачку сигарет, делает два шага в её направлении и молча, только жестом предлагает закурить. Ей тоже совсем не хочется курить, но в этой ситуации отказаться невозможно, и она берёт сигарету, а он, поднося зажигалку, внимательно смотрит ей в лицо, затем прикуривает сам и вновь смотрит в небо. Довольно долго они курят молча.
– А Вам чего не спится? – наконец нарушает он молчание. В его голосе ощущается некоторый сарказм.
Она глубоко затягивается.
– Ах, пустыня кругом! – неожиданно для себя самой восклицает она; очевидно, в ней прорывается вся её горечь, до сей поры постоянно сдерживаемая, и сейчас, в присутствии человека, которого какие-то аналогичные чувства довели до крайней черты, нашедшая наконец свой выход.
– Пустыня лучше, – вдруг заинтересованно реагирует он, глубоко затягиваясь, – много лучше.
– Наверное, – соглашается она, – но в чистом виде, не в компании с другими.
Уловив что-то родственное в их душевном состоянии, мужчина не церемонится.
– Он ничтожество?
Этот бестактный вопрос, заданный им после недолгого молчания, кажется, должен был возмутить её, но она, бросив на него быстрый взгляд, отвечает спокойно, даже буднично:
– Нет, совсем нет. Умный, добрый, щедрый. Любит меня.
– Что же вам, бабам ещё надо, что? – взрывается вдруг мужчина. Он почти кричит; его явно задевает этот разговор. Такое ощущение, что если бы они стояли рядом, он взял бы её за грудки.
– Ах, кабы знать!
Мужчина вдруг впадает в прострацию.
– Вот-вот… вот-вот, – как-то невнятно бормочет он, потом вдруг снова взрывается, – Вот!
Женщина, чутко улавливая его состояние, молчит, опасаясь неосторожным словом или жестом вызвать в нём новый приступ ярости. А он вдруг полностью поворачивается к ней, протягивает руки.
– Перешагните через эти цветы, идите ко мне, спасите меня на самом деле! (балконы номеров разделяют невысокие кадки с цветами)
– Да что с Вами? Как это могло Вам прийти в голову? – В её голосе, однако, нет особого возмущения; скорее она удивлена и немного испугана, чем оскорблена. Она прекрасно понимает, что он не в себе.
Мужчина как будто сбрасывает с себя какое-то наваждение.
– Ах, да-да, конечно, простите… стресс, знаете ли… – он трёт себе лоб, пытаясь возвратиться к реальности, с которой явно не может установить устойчивый контакт. Он только что был на грани самоубийства и, конечно, не может сразу найти себя.
– Но знаете, – уже несколько успокоившись, говорит он, – порой в состоянии аффекта люди воспринимают явления острее и точнее; вот, мы с Вами сейчас, кажется, примерно в одинаковом психологическом состоянии, разве исключено, что мы можем стать и лекарством друг для друга?
– Вряд ли это тот случай, когда два минуса могут дать плюс.
Он ухмыляется.
– Помните школьный курс математики?
– У меня высшее техническое образование.
– Вот откуда Ваше недовольство жизнью! В людях вы ищете такое же совершенство, какое стараетесь придать машинам.
Приободрённая его «возвращением» в реальность, она по своей женской природе почти кокетничает, отвечая с лёгкой улыбкой.
– Это интересная мысль, хотя и неверная. А откуда у Вас такое отчаянное неприятие действительности, или Вы тоже технарь?
Он заметно мрачнеет.
– Как можно примириться с действительностью, которая отнимает у тебя любимого человека! Безвозвратно отнимает, без надежды что-нибудь когда-нибудь изменить. – Кажется, он вновь готов уйти в себя, и у неё страх, что он может снова сорваться.
– Я сделала Вам больно… Извините… – едва шепчет она.
– Вам незачем извиняться. – Он, в свою очередь, очень тонко чувствует её состояние, её страхи. – И Вам не стоит бояться, уже не стоит. Кажется, Вы на самом деле спасли меня, даст бог, я отныне не совершу глупостей. – Короткое время он молчит, как-то рассеянно глядя на неё, затем произносит задумчиво. – Но раны сразу не затягиваются, нужно время… И лекарь.
– Говорят, время и есть лекарь.
– Очевидно, в том смысле, что с течением времени появляются новые люди, новые связи, которые потихонечку замещают потери. Но кто может заменить, скажем, потерянного сына?
– У Вас такое страшное горе? – несколько приободрившаяся, она вновь теряет уверенность в себе, голос у неё совсем упавший.
– Нет, не приведи Господи когда-нибудь пережить такое. При всей тяжести потери в моём чувстве больше эгоизма – это женщина.
– Она… Вы потеряли её… – она вновь запинается, – безвозвратно?
– Да… безвозвратно. – Он умолкает, глядя куда-то вдаль. – Мёртвые не прощают, не могут уже прощать. В этом их страшная месть.
– Вам было за что просить прощения?
– За её гибель. Я ведь мог её предотвратить.
Они молчат некоторое время.
– Проклятые деньги, в конце концов, неизменно всё решают именно они!
– Неужели действительно всё сводится только к деньгам?
Он вновь умолкает на некоторое время, пытаясь совладать со своими чувствами.
– Она просила у меня очень крупную сумму, чтобы отдать своему любовнику, проигравшемуся в карты. Если бы я дал, она была бы жива.
– Вас, наверное, трудно упрекнуть.
– Наверное, ведь она ушла к нему от меня.
– И просила у Вас для него денег! – она поражена.
Он снова, на сей раз довольно продолжительно молчит, прежде чем ответить.
– Любовь есть безумие, болезнь. Разве можно обвинять человека в том, что он болен! Я бы дал, не колеблясь, если бы мог на секунду предположить, чем всё обернётся: он покончил с собой, а следом за ним – и она.
– И следом собирались Вы… Господи, как вовремя я вышла на балкон!
– Перст судьбы это называется. Я Ваш должник.
– Я только вышла на балкон; на моём месте мог оказаться любой другой человек.
– Да, возможно, но это были именно Вы. Жизнь, она ведь конкретная штука.
– Вы знаете, мне трудно «переварить» Вашу историю. Человек, умеющий так глубоко и так тонко, до самопожертвования входить в чужое положение, конечно, заслуживает совсем иного к себе отношения.
– Если бы так! Тебя за то и наказывают, что умеешь входить в чужое положение.
– Ей-богу, мне хочется обнять вас и утешить.
– Барьер невысокий, это можно сделать легко.
– Я бы так и сделала, если бы Вы были женщиной.
– Это чудовищная дискриминация по половому признаку.
– Просто с мужчиной неизбежно возникают другие эмоции, желания.
– Вы боитесь их?
– Скорее, не готова. И боюсь тоже. Зачем мне новые проблемы?!
– Может они решат старые, неразрешимые, наполнят смыслом пустоту?
– Ах, итог всё равно всегда один – та же пустота!
– А мы и живём в эти короткие периоды – от пустоты до пустоты.
– И периоды эти наполнены больше страданиями, чем радостями.
– Разве страдания – не те же радости?
– И это говорите Вы, который… – она осекается.
– Который только что едва не покончил с собой. Вы постеснялись закончить фразу. Не стесняйтесь, уж с Вами-то я могу быть откровенным: Вы знаете мою главную тайну. Так вот, подвести пистолет к виску – это ведь тоже опыт, наверное, самый экстремальный, самый волнующий опыт. Чтобы испытать что-то близкое к этому, некоторые серьёзно рискуют, занимаясь всякими опасными видами состязаний. Должно быть, тоже чтобы уйти от пустоты.
– Вы хотите сказать, что время от времени готовы повторять этот опыт? – почувствовав, что молодой человек окончательно «отошёл», она позволяет себе на сей раз довольно заметный сарказм.
– Вы кусачая женщина, это добавляет Вам пикантности. А само замечание доказывает, что тема Вам не безразлична, впрочем, это было ясно и так. Потому я смею вернуть Вам вопрос: чем готовы рискнуть Вы, чтобы уйти от пустоты?
– Я не знаю. И никто не знает. Вы же не станете утверждать, что заранее планировали свой сегодняшний поступок?
– Да, в логике Вам не откажешь, но, честно говоря, мужчина ждёт от женщины вовсе не стройного мышления, хотя более всего и жалуется на отсутствие у неё логики.
– Хотите, чтобы вас пожалели?
–Только поняли.
– «Только»! Как мило! Вы фантазёр, у Вас непомерные претензии к жизни.
– Да (тяжко вздыхает), к сожалению, это невозможно. Женщины, вот как Вы, воспринимают любое недовольство как жалобу, это в их глазах – слабость, а они презирают слабых, что понятно – зачем им слабый защитник, мужчина ведь призван быть защитником; а мужчинам… успешным мужчинам такие разговоры вообще непонятны – они хватают без разбора всё, что им представляется ценным (чаще всего подчиняясь чужому вкусу, чужим представлениям о красоте) и никогда не испытывают сомнений по поводу правомерности своих действий, ну а слабые мужчины – какой они могут представлять интерес, что они на самом деле умеют, кроме как скулить о своей несчастной доле! Вот как я.
– Не очень Вы похожи на слабого мужчину.
– Всё относительно. Слаб человек. Вы полагаете, Чингисхан или Наполеон никогда не плакали ночью о своей несчастной доле?
– Вот Вы с кем себя сравниваете! (в её голосе вновь появляются нотки сарказма)
– И себя тоже. Каждому – и мне, и Наполеону, и тому вон забулдыге (показывает пальцем на какого-то приблудившегося ночного пьяницу на улице) выпало прожить всего одну очень короткую жизнь, и никто не знает, что творится в душе у другого, какие ангелы и какие дьяволы трубят там в свои звонкие трубы; на поверхности мы только слышим громкие аплодисменты, что случается довольно редко, и имеем удовольствие наблюдать публичные порки – вот это случается гораздо чаще. Люди испытывают особое удовольствие, когда наблюдают, как порют других. В прежние времена самым большим развлечением были публичные казни. Так называемой «цивилизации» хватило культуры только на то, чтобы изменить форму, но не содержание; сегодня с тем же сладострастием обсуждают секс-скандалы министров и президентов, с каким когда-то наблюдали за тем, как отрубают головы королям.
– Вы – философ? (в её голосе уже нет ни малейшего сарказма)
– Да, наверное, – по складу ума.
– Да, Вам действительно должно быть очень трудно.
– А кому легко! Кто-то, очевидно, мнящий себя философом сказал, что трудно быть философом среди нефилософов, но ему бы стоило подумать, насколько труднее нефилософу быть среди философов. Да и философу среди философов, и нефилософу среди нефилософов.
– А Вы бы что предпочли?
Изначальное напряжение, обусловленное обстоятельствами знакомства, несколько спадает, и разговор приобретает почти непринуждённый характер.
– Вы знаете, при всём при том я думаю, что философия – это единственный возможный вариант истинно человеческого счастья, если, конечно, это слово вообще имеет смысл.
– Чем же Вы тогда недовольны?
– Логичный вопрос.
– Разве у Вас не было любви?
– Ха, Вы гораздо больший философ, чем я. (По-доброму ухмыляется) Должно быть, Вы и будете моей истинной любовью и вернёте меня к жизни.
– Вот даже как серьёзно обстоят дела! (нотки сарказма вновь звучат в её замечании)
– Не надо, не смейтесь надо мной! – с неожиданной горечью в голосе говорит он, – Вы ведь получили очень большую фору, подловив меня в самый тяжёлый момент моей жизни; не стоит ею злоупотреблять.
Застеснявшись своего бестактного сарказма, она пытается оправдаться.
– Я это понимаю. Вырвалось, простите. И чтобы отныне вновь не показаться Вам неблагородной, я постараюсь забыть о том, что здесь видела.
У него быстро происходит смена настроения; он улыбается.
– Очень обнадёживает. Очерчивает контуры нашей будущей любви.
– Даже если я принадлежу другому и не собираюсь от него отказываться? – она тонко чувствует колебания его настроения, и в её голосе вновь слегка проскальзывают кокетливые нотки.
– Принадлежность неодушевленного предмета и та может быть лишь временной, а принадлежность души – это полная фикция.
– Но есть же какие-то обязательства, нормы…
– Да, постылые, как правило. Вы это называете принадлежностью?
– А в нашем варианте, если он случится, всё будет не так? – женская игривость всё больше проступает в её разговоре.
– Сдаётся мне, Ваша бессонница сродни моим страданиям. Поиски смысла мучительны. И правда, только большие чувства, точнее, даже дикие инстинкты на короткое время могут увести в сторону от этих поисков. Поможете? Это ведь будет взаимная помощь.
– А Вы всё-таки большой нахал. Второй раз, уже вполне осознанно делаете мне непристойное предложение. – (Не заметно, однако, что она очень рассержена).
– Почему же? Моё предложение было в достаточно корректной форме, иная бы и не поняла. К тому же Вы сами и повернули разговор в эту сторону.
– Я говорила о любви, не об инстинктах. И я говорила не о себе.
– Все наши слова, каждое отдельно взятое слово в обязательном порядке корреспондирует с нашей личностью, с нашими собственными переживаниями – очень часто неосознанно. А любовь, настоящая человеческая любовь не может быть производной инстинктов; она должна родиться не в результате буйства инстинктов, а в результате их преодоления. А преодолеть, утихомирить их можно только насыщением. Это наши бабушки и дедушки могли воздыхать о прекрасном принце или принцессе, испытывая неодолимое беспокойство между ног; мы можем найти себе истинного друга, только устранив это беспокойство и тогда уже спокойно разглядев, с кем имеем дело.
– Но ведь существует такое понятие, как простое физическое влечение?
– Это верно. Конечно, всё начинается с него. Моя позиция в том и заключается, что это должен быть первый, очень простой и естественный шаг, но не последний, решающий. Проникновение в душу гораздо более сложный процесс, чем проникновение в тело, между тем наша культура выработала такую традицию проникновения в тело через проникновение в душу. Якобы. На самом деле, этого никогда не происходит, может, только в качестве редчайших исключений.
– Вы говорите мудро, как Сократ, но как бы Вы сами отнеслись к женщине, которая, наслушавшись Ваших речей, сразу пустила бы Вас к себе в постель?
– С большим уважением. Это действительно был бы первый шаг к любви. Настоящей. (Поднимает голову кверху и долго смотрит на полную луну) Вот, посмотрите, какая сегодня чудная луна на небе, какой от неё струится дивный свет. Но доводилось ли Вам когда-нибудь видеть лунную тень? Уверяю Вас, она на самом деле совершенно особая – загадочная и завораживающая.
– Нет, должна признаться, что я действительно никогда не имела возможности наблюдать это чудо, как Вы говорите. Даже не думала об этом.
– В том-то и дело. Чтобы увидеть тень в лунном свете, необходимо отключить всё искусственное освещение, которое сопровождает нас повсюду. И кто захочет это сделать, кто решится! А настоящая любовь как лунный свет – она требует отключения всего искусственного и диктата гормонов – прежде всего.
– Но при таком подходе разве это не был бы элементарно холодный секс?
– Я так думаю, этот холодный секс имеет, по крайней мере, не меньше шансов со временем превратиться в горячую любовь, чем горячая любовь имеет шансов превратиться в холодный секс и полное отчуждение. И очень скоро.
– И Вы действительно готовы к тому, чтобы я перешагнула вот прямо сейчас через этот барьер? (показывает на кадки с цветами между балконами)
– Удивите меня.
– Ваше удивление и будет свидетельством того, что Вы вовсе не готовы к любви.
– Наоборот, с этого и начинается любовь. Должен признаться, я уже почти влюблён в Вас.
– Вы противоречите самому себе.
– Почему же? Влюблённость и любовь – это вовсе не одно и то же. Влюблённость и есть то самое безумие, о котором я говорил, которое едва не проводило меня только что вослед другой сумасшедшей. Влюблённость – это то самое физическое влечение, о котором говорили Вы; любовь – это нечто иное, это драгоценное приобретение души. А удивление есть первое проявление интереса, интерес, в свою очередь – это первая дальняя заявка на любовь. Вот и Вы, наверное, тоже…
– Тоже что?
– Я не могу сказать за Вас. Скажите сами.
– Что ж, скажу: Вы действительно меня очень заинтересовали – это было бы глупо отрицать, Вы и сами знаете, насколько интересны, как личность.
– (Вздыхает) Мало кто в состоянии это оценить – вот в чём проблема. Так что моё удивление имеет глубокую подоплёку. И очень большие шансы стать чем-то другим, поистине значительным. При условии встречного движения, конечно. «Она меня за муки полюбила, а я её – за сострадание к ним» – формулировки Шекспира универсальны.
– Что было в самом начале – вот вопрос.
– Муки, в любом случае в самом начале были муки. В сущности, только они и стоят чего-то в этом мире. Отцеживают нас от дикости, от животного мира.
Она окидывает его оценивающим взглядом и вновь переходит на несколько саркастический тон.
– Они, по всему видно, вовсе не помешали Вам стать вполне успешным человеком. Живёте в дорогой гостинице, носите наряды от кутюр.
– Всё это – мишура, не мне Вам объяснять; тоже ведь живёте в этой гостинице, и Вам хорошо известно, чего стоит на самом деле это так называемое «богатство». Иначе спокойно спали бы по ночам.
– Тем не менее, никто от него не отказывается…
– О да, конечно, у бедности свои, совсем уж приземлённые, унижающие человеческое достоинство страдания. Но вот, Франциск же отказался.
– Вы имеете в виду Франциска Ассизского? Вы полагаете – это не легенда?
– Я вполне могу в это поверить. Когда выбор уже между острым желанием прекратить своё существование и переходом в иное, тяжёлое, но осмысленное состояние, вполне рациональным может быть второй вариант. Я готов к резким переменам.
– Вот даже как! – Она на самом деле уже не знает, как относиться к его словам.
– В юном возрасте такие мысли возникают от незрелости ума, в зрелом – от юности сердца, если она сохраняется на беду хозяина.
– Я должна Вас от чего-то удержать?
– Вы уже меня удержали, и, наверное, только Вы и сможете меня и дальше удерживать, и никто другой.
– Вы возлагаете на меня какую-то непосильную ответственность. Непонятную, необоснованную, но каким-то непостижимым образом всё же ужасно обязывающую.
– Просто за это ничтожно короткое время я стал Вам дорог, как и Вы – мне. Но у Вас есть лёгкий способ освободиться от тяжкого бремени ответственности. Можете убедить себя, что за всем этим мудрствованием примитивная мужская цель – заболтать женщину, чтобы затащить её в постель.
– Похоже на истину; по всему видно – Вы опытный демагог.
– Ах, я был бы счастлив встретить женщину, которую можно «заболтать»; как правило, их надо закупать, и это убийственно – не оставляет ни малейшего пространства для нежных чувств.
– По тому, как часто Вы употребляете междометие «ах», можно поверить в искренность Ваших слов.
– А по тому, как тонко Вы это ощущаете, я, наверное, могу надеяться, что встретил наконец такую женщину. Осталось сделать последний шаг.
– Вы хотите сказать, что вопреки Вашей теории, в данном случае проникновение в душу произошло без проникновения в тело?
– Я сказал «наверное». И ещё я говорил о редчайших исключениях, если помните. Вы – первая женщина, с которой мне не стало скучно через пять минут после начала разговора. Не считая тех, конечно, к которым было исключительно физическое влечение.
Незаметно приближаясь по ходу разговора с двух сторон к барьеру, они уже стоят почти вплотную друг к другу. Чувствуя, что окончательно теряет способность сопротивляться его обаянию, она пытается вернуть свой саркастический тон, но это у неё плохо получается.
– Я должна воспринимать это, как самый большой комплимент в Ваших устах?
– Я никогда не делаю комплиментов, особенно тем, кто их действительно заслуживает. Я только говорю правду. Иногда приходится говорить и некрасивую правду. Но к Вам это никак не относится; Вы – почти совершенство и, возможно, догадываетесь об этом. Я так думаю, Ваша высокая самооценка не имеет ничего общего с обычным женским самодовольством.
– И чтобы убрать это «почти», мне надо перешагнуть через ограждение? (показывает глазами на цветы)
– Не обязательно; этот Ваш шаг может иметь значение только для меня, для моей личной оценки, наверное, для моей дальнейшей судьбы. Объективно Вы остаётесь тем же, кем были.
– Если нет ценителя, то нет и произведения искусства.
Он восхищён, он окрылен.
– О-о, это очень хорошая фраза сама по себе, очень точная, но для меня, для нас она имеет особое значение, многое проясняет. Вы так же нуждаетесь во мне, как и я в Вас. А иначе и быть не могло, это так естественно и так прекрасно!
– Можем ли мы на самом деле стать лекарством друг для друга – вот в чём вопрос.
– В нашем случае – спасение утопающих дело рук других таких же утопающих.
Она молчит некоторое время, затем отвечает как будто невпопад, задумчиво.
– Вы любили другую женщину…
– Да, я не мог представить своей жизни без неё.
– Вам можно позавидовать.
– Ничего хорошего не получилось, как видите.
– Такие чувства сами по себе – награда. Ради них, на самом деле, можно и жизнь отдать.
– Но Вы же помешали мне это сделать.
– Я уже просила у Вас прощения.
– Значит, вы сожалеете, что не дали мне покончить с собой?
– Ну Вы демагог!
– А как же иначе? Разве можно завоевать женщину, не прибегая к помощи демагогии?
– Потрясающе! Только что Вы собирались совершить суицид из-за женщины, и так скоро наметили себе иную цель! Можно ли после этого верить в глубину Ваших чувств? А ещё говорят о ветрености женщин!
– Вы глубоко ошибаетесь – это произошло отнюдь не скоро. Ваше заблуждение в том, что Вы мерите время в астрономических часах, в то время как для любви оно порой измеряется в мгновениях, взглядах, словах, в ощущении родственной души. По мне, мы здесь прожили целую жизнь, раскрылись друг другу.
– Зачем Вам тогда завоевывать меня, это же должен был быть, по Вашему рассуждению, взаимный процесс.
– А Вы, будучи честной, станете отрицать это?
– Не стану, но что из этого следует?
– Из этого следует, по крайней мере, что я уже могу сказать Вам спасибо. Не за то, что Вы помешали мне совершить задуманное, а за понимание – ведь мы все более всего в нём и нуждаемся.
– Но по тому, что Вы говорите о «завоевании», понимание для Вас отнюдь не самое главное.
– Видите ли, чтобы между мужчиной и женщиной установилась действительно глубокая связь (духовная, в том числе), они обязательно должны принадлежать друг другу.
– Вы полагаете, что наши отношения должны продолжаться?
– Я уже не представляю свою жизнь без Вас! А Вы?
Она молчит довольно долго, как будто собираясь с мыслями. В глазах – тоска.
– Я должна Вам что-то сказать; Вы ведь практически ничего не знаете обо мне, а я на самом деле банальная проститутка.
Как это ни странно, столь резкий поворот вовсе не вводит его в прострацию, хотя он и молчит некоторое время. Она же, воспринимая его молчание, как признак потрясения, продолжает в том же плане, почти с воодушевлением.
– Трудно поверить, да? Ну, не совсем обычная проститутка, конечно. «Женщина по вызову» называется. Что-то вроде японской гейши; они ведь тоже хорошо образованы, обладают изысканными манерами, поют и танцуют, и секс даже не самое главное в общении с ними.
Она умолкает на некоторое время, полагая, что дает ему возможность переварить сказанное. Он, между тем, продолжает молчать, только рассматривает её более внимательно. Ей приходится как-то заполнять паузу.
– Вы по-прежнему не представляете своей жизни без меня? И Вы хотите, чтобы я перешагнула через эти цветы?
– А Вы ожидаете, что я спрошу, сколько это будет стоить?
– Я готова к любой Вашей реакции; профессиональное качество, видите ли…
– Вы будете удивлены, но нынче, после всех перипетий моей жизни из всех людей на Земле я доверяю только проституткам: они честно отрабатывают свой хлеб и никогда не пытаются выдать себя за кого-то другого – чистого, бескорыстного… Всё честно: платишь больше, получаешь соответственно больше. Вот и Ваше признание – подтверждение моей правоты.
Женщина несколько обескуражена такой спокойной реакцией на её столь неожиданное заявление. Она пытается всё-таки «зацепить» его.
– Признайтесь, однако, что Вы не допускаете со шлюхой никаких серьёзных отношений.
– А что Вы называете серьёзными отношениями? Брак?
– Нет, не обязательно, просто восприятие человека, как равного себе субъекта.
– Чтобы закрыть этот вопрос, я могу совершенно искренне сказать, что могу и жениться, если женщина покажется мне достойной того. Я ведь и покончить с собой собирался из-за женщины, которую многие квалифицировали бы не иначе как шлюху.
Женщина покорена окончательно.
– Вы на самом деле потрясающая личность. И мне всё труднее устоять перед Вами. Просто, как женщине.
– Вы хотите сказать, что отдадитесь мне бесплатно?
У неё темнеет лицо.
– Зачем ты возвращаешь меня на уровень проститутки? Разве не ты только что вёл совсем другие речи?
Он порывисто оборачивается к ней, протягивает руки.
– Иди ко мне!
***
Утомлённые, они дремлют в объятьях друг друга в его постели. Она полулежит на нём, закинув руку на его плечо. За окном уже светает. Она открывает глаза, приподнимается и очень нежно целует его. Не открывая глаза, он так же нежно отвечает ей, шевелит губами, призывая к себе её лицо, тело.
– Я должна уходить.
Взрыв бомбы не смог бы произвести на него большее впечатление, чем эти простые слова. Вначале он и не понимает, о чём это она говорит. Когда же до него доходит смысл её слов, он рывком садится в постели, всё ещё не желая верить своим ушам.
– Что? Что ты такое говоришь! Разве ты пришла, чтобы уходить?
– Наверное, нет, но у жизни свои законы, – она действительно чувствует себя виноватой.
Потрясённый её разговорами, которые воспринимает, как чудовищное предательство, он взрывается.
– Какие законы, какие, к черту, законы!
Сама испытывающая не менее горькие чувства, она понимает его состояние и пытается хоть как-то утешить; берёт его руку, нежно целует.
– Ты – моя сказка, но мы живём в реальной жизни. Она жестока, но это – жизнь.
Он готов расплакаться.
– Не уходи, я умоляю тебя.
Она всё пытается растолковать ему реальность.
– Там за стеной спит мой муж, я должна вернуться к нему.
– Как муж? Ты же…
– Я солгала тебе. Пыталась оттолкнуть от себя… Не получилось. Ты – моя сказка, которая всегда будет со мной.
Потрясённый, он молчит, не в состоянии принять, переварить реальность. Наконец он поворачивается к ней лицом, спрашивает изменившимся голосом.
– У вас есть дети?
– Сын. Я очень люблю его.
– Твоего сына мог бы полюбить и я. – Он говорит это задумчиво, как бы оценивая ситуацию.
Теперь уже взрывается она.
– Что ты такое говоришь?! Мы что же, выйдем из этого гостиничного номера как молодожёны, а мой муж будет у нас шафером?
Он берет её лицо в свои ладони, смотрит в глаза.
– Не надо иронизировать, ты сама понимаешь, что всё очень серьёзно.
– А ты не подумал о моём муже, за что он должен пострадать?
– Это жестоко, конечно, но жизнь сама по себе очень жестока. А пострадать он должен за то, что всё-таки не понял до конца, какой в его руки попал бриллиант, не сумел найти ему достойное обрамление.
– Это всего лишь оправдание нашего эгоизма.
– Ты постеснялась подчеркнуть именно мой эгоизм; сама ты ведь хочешь отказаться от своего, хочешь вернуться.
Стараясь как-то разрядить обстановку, она говорит первое, что приходит в голову.
– Ты сам-то свободен?
Этот вопрос, совершенно неуместный в его представлении, вновь вызывает острую реакцию. Он негодует.
– Ах, какое это имеет значение! Я нашёл наконец единственного моего человека, моего спасителя, и я должен думать, стоит ли у меня в каком-то документе какой-то дурацкий штамп! (зло) Нет, не стоит, к твоему сведению!
Она соскакивает с кровати и накидывает на себя комбинацию. Говорит уже несколько спокойнее.
– Не надо терять голову; мы должны вернуться в свои обычные границы.
Он как-то сникает, но говорит с сарказмом, акцентируя слова.
– Ты хочешь сказать, что для тебя это был обычный адюльтер, и завтра с тобой может случиться что-то похожее?
– Не пытайся меня оскорбить – это неблагородно.
– О, да-да, я должен сейчас благодарить тебя за то, что ты мне там чего-то подарила, поцеловать тебе ручку, проводить масляным взглядом твою ладную удаляющуюся фигуру, и потом каждый раз самодовольно ухмыляться под нос, вспоминая удачное ночное приключение – ты так себе представляла наши отношения, когда перешагнула через барьер?
Ей больно, она присаживается на край постели, вновь берёт его руку в свои ладони, трясёт ею.
– Нет, нет, милый, нет. Конечно, ты воспалил в моей душе какие-то неведомые мечты, открыл окно в совершенно иной мир, но сейчас я немножко протрезвела, вернулась к реальной жизни и с горечью убеждаюсь, что мечты и реальность – разные вещи. Ты ведь сам сказал, что только устранив беспокойство между ног, можно трезво оценить ситуацию.
– Ты же пришла ко мне не из-за этого беспокойства.
Чтобы разрядить обстановку, она пытается сыграть в женское кокетство.
– Кто знает?! Женская душа – потёмки. Даже для неё самой.
Наивная эта попытка не производит на него никакого впечатления; ему ещё горше.
– А о моей душе ты не думаешь, тебе меня не жалко?
– Что за слова! По-моему ты оскорбился, когда я заговорила о жалости.
– Это было тогда, когда мне нечего было терять. Ты мне дала надежду, а сейчас хочешь лишить её, последней моей надежды.
– Не говори высокопарно, пожалуйста.
– Не убивай меня, ради бога, не уходи! – Он тоже берёт её руки в свои ладони, покрывает их поцелуями; теперь он совсем не похож на того хладнокровного мужчину, который накануне соблазнил её.
– Что за слова! Ты пойми, я – женщина, семья, ребёнок самые важные для меня вещи. – Она тоже чуть не плачет.
– Часть не может быть больше целого.
– Не говори загадками.
– Главное – ты, всё остальное – только части твоего бытия.
– Но я сама – часть семьи.
– Да, с точки зрения самой семьи. Но лично с твоей точки зрения семья – часть твоего существования.
– Всё это теории, а жизнь идёт своим путём.
– Какие теории, какие, к чёрту, теории! – Он взрывается в очередной раз. – Я люблю тебя, я нашёл тебя, как спасение в последний момент, если ты сейчас уйдёшь, жизнь моя станет ещё пустее, намного пустее, чем была! Ты последняя ниточка, связывающая меня с жизнью! Неужели ты оборвёшь её?
– Не прижимай меня к стенке, мне ведь так же тяжело.
– Так же! Так же! Да, я вижу, как тебе тяжело!
Он кричит, уже не считаясь с обстоятельствами и, кажется, окончательно теряет контроль над собой. Она уже не в состоянии удерживать свои слёзы; капля по капле они вытекают из её глаз.
– Неужели мы с тобой вот так разругаемся перед прощанием?
Он как-то сразу успокаивается.
– Разругаемся? Нет.
Он открывает ящик стоявшей у кровати тумбочки и достаёт оттуда пистолет, надевает на него снятый накануне глушитель, затем копается ещё немного и достает резиновую перчатку.
– Вот. Выстрели мне в висок, прежде чем уйти. Он с глушителем, ничего не будет слышно. И надень перчатку, тогда на пистолете будут только мои отпечатки пальцев.
– Что за глупости ты говоришь!
– Глупости? Это будет второй твой гуманный шаг после того, как ты перешагнула через барьер. Даже гораздо более гуманный. И сделать это будет нисколько не труднее.
Она в отчаянии.
– Господи, я не имела права поддаваться этому безумию! Сильные страсти не могут иметь счастливого конца, это же аксиома.
Что-то вроде рыдания вырывается из его груди.
– А чего стоит жизнь без этих страстей! Ты ведь сама это сказала!
– Как мне успокоить тебя, как? – она пытается обнять его. Он без грубости уворачивается, пустыми глазами смотрит куда-то вдаль.
– Кто-то сказал, что любимых все убивают. И это правда. Любимых всё равно убивают – тем, или иным способом. Выстрел в висок, пожалуй, самый безболезненный из всех. Сделай это!
– Неужели ты всерьёз можешь предлагать мне такое?!
– Да. Тебе тоже будет намного легче; никогда уже не будет соблазна бросить всё и прийти ко мне.
– Я не способна раздавить таракана, не то что убить любимого.
– Ты меня и так уже убила; всё равно я конченый человек, так хоть помоги мне в последнем усилии. Сделай это и уходи!
– Безумие… безумие, – бормочет она, сама уже впадая в невменяемое состояние.
– Уходи! – истерично кричит он, резко отворачивается от неё и ложится лицом к стенке.
– Ты даже не хочешь поцеловать меня на прощание?
– Нет! Уходи!
Голос его звучит глухо.
Она долго смотрит ему в затылок, затем так же долго – на пистолет.
***
Соседний номер в гостинице. Она сидит в кресле и нервно курит, уже не обращая внимания на то, что рядом спит муж. Раннее утро, но от сигаретного дыма муж просыпается и начинает кашлять. Он возмущён.
– Ты же знаешь, что я не переношу сигаретного дыма! Неужели было трудно выйти на балкон? Два шага всего!
– Вставай, мы уезжаем.
– Мы же планировали пробыть здесь еще два дня. Мы ведь ничего не видели пока!
– Если хочешь, можешь остаться, я уезжаю.
– А что случилось?
– Ничего не случилось, просто я хочу уехать.
Привыкший к её сумасбродствам, он быстро соглашается.
– Ладно, раз тебе так приспичило…
Но ворчит себе под нос.
– В кои-то веки решили побыть немного вместе, отдохнуть…
– Поскорее, если можно, я все вещи уже собрала.
Явно недовольный, он покорно поднимается и идёт в ванную комнату.
***
Муж и жена с двумя чемоданами на колесиках выходят из лифта в вестибюль гостиницы и направляются к рецепции, где, несмотря на ранний час, уже собралось довольно много народу. Она не может скрыть своего недовольства.
– Я же говорила «поторопись», вон, сейчас придётся в очереди стоять.
– Сегодня пятница – тяжёлый день для рецепции.
– Ты уж постарайся как-нибудь ускорить это дело, я не могу больше ждать.
Муж наконец начинает понимать, что с женой происходит что-то неладное, он внимательно смотрит на неё, пытаясь что-то разгадать, но ничего при этом не говорит, ни о чём не спрашивает; он молча занимает место в очереди и одновременно пытается о чём-то договориться с клерками и с людьми в очереди, но ничего путного у него, по всей видимости, не получается. Она садится в кресло в вестибюле, достаёт из сумочки пачку сигарет и как будто сама не знает, что с ней делать, затем нервно раздавливает пачку, бросает её обратно в сумку и застывает, уставившись в одну точку стеклянными невидящими глазами.
***
К гостинице с сиреной подъезжает скорая помощь, и бригада медработников быстрым шагом проходят через вестибюль, вызывая оживление среди клиентов и обслуживающего персонала гостиницы. Отовсюду слышатся вопросы «А что случилось?», и шёпотом, а потом всё громче и громче звучит кошмарный ответ на этот вопрос. ТАМ, НА ОДИННАДЦАТОМ ЭТАЖЕ, КАКОЙ-ТО МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ. Проходящая мимо женщина «доверительно» доводит эту информацию до сидящей в прострации героини. Что? Когда смысл этих слов наконец доходит до её заторможенного сознания, у женщины происходит нервный срыв. Крепко сцепив трясущиеся руки, она жадно хватает воздух ртом. Ощущение такое, что она сейчас задохнется. На неё обращают внимание окружающие, кто-то торопится позвать на помощь находящихся где-то поблизости медработников. Муж, издали заметивший её состояние, бросает свои чемоданы и подбегает к ней, берёт за руки, пытается унять её дрожь.
– Что с тобой, дорогая, что с тобой?
Она как по щелчку выключателя как-то сразу успокаивается, дрожь проходит, дыхание нормализуется, но на мужа она смотрит какими-то совершенно пустыми, невидящими глазами. Едва слышно она шепчет.
– Я уже никогда не увижу лунную тень.
– Что, что ты такое говоришь? – он в отчаянии, подозревая, что жена сошла с ума.
– Это я убила его.
Кажется, она сама прощается с жизнью.
КОНЕЦ
ВТОРОЙ ВАРИАНТ ИМЕЕТ ПРОДОЛЖЕНИЕ
***
– Дорогая, вставай, я всё уладил, – муж осторожно дотрагивается до плеча ушедшей в какие-то далёкие миры жены.
С ужасом встрепенувшись, и не в состоянии пока осознать, что всё последнее ей просто привиделось, она не сразу может понять, что на самом деле происходит вокруг, затем, что-то сообразив, как безумная бросается к лифтовому отсеку и начинает беспорядочно нажимать на кнопки вызова – все подряд. Народ в отсеке, приняв её за умалишенную, в испуге расступается, между тем ничего не понимающий муж, подхватив чемоданы, пытается поспеть за ней; но пока он со своим багажом подбегает к лифту, она уже садится в него, и двери закрываются прямо перед носом ошеломлённого супруга.
В кабине лифта, в который из страха никто с ней не садится, она нервно ходит из угла в угол, плотно сжав пальцы обеих рук и что-то бормоча себе под нос – что-то похожее на молитву. На нужном ей одиннадцатом этаже она вырывается из лифта, от нетерпения с раздражением раздвигая руками его слишком медленно для неё открывающиеся двери, и бежит по коридору к известному ей номеру. На двери висит табличка «Не беспокоить», но она тем не менее пытается открыть её, стучит кулаком, кричит, затем, заметив открытую дверь соседнего номера, где уже убирается горничная, бросается туда и по знакомому пути вновь проникает на соседний балкон. Оторопелая горничная лишь провожает неадекватную гостью изумлённым взглядом, но та даже не замечает её. Сквозь выходящие на балкон открытые двери она видит своего ночного героя, сидящего на краю постели с револьвером в правой руке, и опрометью бросается к нему.
– Нет! – истошно кричит она и падает перед ним на колени, – нет!
Она хватает его за руки, целует их, прижимает к своему лицу.
– Я с тобой, милый, я с тобой!
Пистолет выпадает из его рук. Он нежно берет её за шею, смотрит, не отрываясь, в испуганные глаза. Слёзы ручейками стекают по их медленно розовеющим щекам.
ТРЕТИЙ ВАРИАНТ
Муж, проснувшись в поту и увидев, что жены нет рядом в постели, вскакивает с кровати и бросается, потерянный, сперва к двери, а затем оборачивается и видит свою жену на балконе, спокойно курящую сигарету. Разом обмякнув, он тихо подходит к ней, обнимает сзади и прижимается всем телом.
– Ты хочешь уйти от меня? – голос его звучит жалко.
Она кажется очень удивлённой.
– С чего ты это взял?
Он прижимается к ней ещё сильнее.
– Я так люблю тебя! Я боюсь.
– Я тоже тебя люблю. Не бойся!
Она отбрасывает свою сигарету, поворачивается к нему лицом; он крепко её обнимает. Глаза его полны слёз.
***
Муж и жена, обнявшись, идут к себе в номер. В момент, когда они переступают порог комнаты, неожиданно раздается приглушённый звук выстрела. Женщина сильно вздрагивает; муж, повернувшись к ней лицом, пристально смотрит в глаза.
