Есть на земле такие места, которые затягивают людей в прошлое. Вы наверняка слышали о них, смотрели передачи, в которых очень убедительно и занимательно нам рассказывают о таких вещах, что, если задуматься, страшно становится. Вы можете верить или не верить, дело ваше, но одно я могу сказать точно: места, где грань между временами истончается, действительно существуют. Каждый из нас непременно с ними сталкивался. Может мимоходом, даже не повернув головы на зов давно минувших дней, а может, напротив, ринувшись навстречу тёплому ветру, прилетевшему откуда-то из давно.
Эти места не всегда раскрывают свою сущность. Вы можете и не догадываться, что в старой корзине, что вы когда-то запрятали подальше в чулан, хранится комочек прошлого. Но вот, стоит вам случайно дотронуться до неё, и реальный мир блекнет, превращаясь в невидимую дымку.
Многие считают, что путешествия в прошлое опасны. Это зависит от самого человека. Но, мне кажется, стоит рискнуть. Кто знает, что ждёт вас там, позади. Стоит лишь открыть ту самую, единственную в своём роде дверь, которая существует только для вас, и отдаться на волю времени.
***
К калитке я подошла «совсем взрослой и самостоятельной» девушкой с единственным намерением как следует отдохнуть на семейной даче перед тяжёлыми трудовыми буднями, за порог шагнула маленькая девочка в джинсовой юбочке, с покрытыми новыми и старыми болячками, измазанными травяным соком коленками и дурацкой улыбкой до ушей. Как произошло это изменение, я и сама не успела заметить. Просто внезапно пахнуло ароматом мокрой, подгнивающей древесины – вечным спутником деревянного сруба, вот уже больше столетия выдерживающего и дожди, и такие снегопады, что можно было построить целый снежный город.
Чуть ли не вприпрыжку я преодолела тропинку перед домом, когда-то заботливо выложенную папой и дедушкой. Наверное, задумывалось сделать настоящую дорожку, как в городских парках – красивую, ровно выложенную резными плитками. Но что-то пошло не так, и предательская плитка закончилась, даже не успев начаться. Пришлось заливать оставшееся пространство бетоном, выравнивать его, стараясь придать облагороженный вид. И вот, когда работа уже закончена и сердце восхищенно бьётся от одного вида идеально ровной, но ещё зыбкой поверхности, две маленькие девочки выбегают из дома и, весело смеясь, бросаются навстречу любимому папе, навстречу его тёплым сильным рукам и крепким плечам, всегда готовым послужить непоседам лошадкой. Лицо мужчины искривляется в напряжённом вздохе, а на ровной дорожке расцветают следы маленьких ножек. Так хочется отругать разрушителей, в мгновение ока испортивших плоды долгого напряжённого труда, но отчего-то губы никак не желают растягиваться в гневную гримасу, а, глядя в эти озорные глаза, и самому хочется весело рассмеяться. Эти следы до сих пор здесь. Каждый раз проходя мимо них, папа весело напоминает мне эту забавную историю. По привычке я сердито ворчу, на ходу примеривая, сможет ли моя нога накрыть этот след два раза, и разочарованно вздыхаю: может. Поднимаю глаза, и вот он: большой дом, в котором прожило свои жизни не одно поколение людей.
Передо мной большая застеклённая веранда небесно-голубого цвета. Слегка волнуясь, открываю обитую куском металла дверь, как всегда оплетённую паутиной, и замираю. Сколько себя помню, она выглядела именно так. По стенам развешаны затянутые скотчем пазлы, которые мы с сестрой собирали дождливыми днями. Именно здесь, на деревянном полу, я провела много времени, слушая перестук капель дождя по железному карнизу над дверью, слышу сквозь него приглушённый, мягкий голос мамы, читающей нам сказку про кроликов.
Эти воспоминания блёклые, призрачные. Они раскроются, когда местность накроет грозовая туча, и прорежет воздух первая молния. А сейчас, под лучами солнца, они тают, и сквозь рваные клубы пара, оставшегося от них, навстречу мне вылетает хоровод бабочек. Каких здесь только нет: и большие яркие шоколадницы, и маленькие незаметные лимонницы, и белые, на первый взгляд простенькие, но невероятно милые малышки, чьё название я так и не смогла запомнить. А там, в углу, сидит моя любимица – небольшие, прозрачно голубые крылья словно блестят в лучах света. Хочется закружиться вместе с ними, посадить на палец и разглядеть поближе, совсем как старшая сестра, с малых лет бегающая по полю с красным сачком и приносящая свою немалую добычу на веранду. Но в сердце что-то замирает, и протянутая навстречу лёгкому крылатому созданию рука отдёргивается. За прекрасными крыльями скрывается настоящее чудовище, под стать ненавистным паукам. Мохнатое длинное тельце, тонкие лапки, цепляющиеся за руку так цепко, словно это и не лапы вовсе, а настоящие когти, и длинные лихо закрученные усы, совсем как у мужчин на старых портретах. Я отступаю назад, как в детстве. Нужно пройти дальше, но путь преграждает рой враждебных существ. Придётся искать другую дорогу.
Я скорее выбегаю за дверь и, не жалея коленок, не один раз познакомившихся с бетонной тропинкой, несусь в огород. «Осторожно, – предупреждаю сама себя, – эта плита очень скользкая». Рядом лежит шланг – длинная склизкая змея, сосущая воду из колодца. Она вечно роняет на этот участок тропинки ледяные брызги, и, если зазеваться, здесь легко можно сломать ногу, ну или, как минимум, содрать только что зажившую болячку. Сейчас дорожка сухая – ещё не пришло время поливать огород, а для детских забав дует слишком сильный ветер. Как бы ни хотелось, а мама ни за что не разрешит набрать немного воды в ярко-жёлтый пистолет и, подкараулив папу, метко выпустить кристальную струю в его широкую спину. Ну да не беда. Я ещё вернусь сюда немного позже, а сейчас мой путь лежит в избу, туда, где наверняка пьют чай с песочным печеньем с маленькой капелькой варенья посередине.
Но на пути возникает ещё одно испытание – длинный тёмный гараж. Я не боюсь темноты, что-то другое не даёт сделать первый шаг. Здесь – мрачное царство заклятых врагов. На первый взгляд они не опаснее бабочек: сидят себе на одном месте и лишь провожают тебя злобным взглядом нескольких пар глаз. Но не стоит поддаваться на их видимое равнодушие. Они куда коварнее беззаботных и, по сути, глупеньких бабочек. Они расставляют свои сети, сотканные из невидимых нитей, на твоём пути. И лишь свет может выдать их укрытие. Но света нет, и мне остаётся надеяться на лучшее. Почти закрыв глаза, я влетаю в сотканный тьмой проём и проношусь мимо велосипедов, накрытого грубым полотном прицепа, склада дров для русской печки, что стоит в избе. Вдогонку мне несётся смех и улюлюканье, со всех сторон вытягиваются сухие паучьи лапки, стремящиеся ухватиться за меня, накинуть свою паутину и навсегда утащить меня в подвал. На этот раз мне удаётся проскочить мимо их ловушек, и я слышу разочарованный вздох. В спину мне упирается сотня взглядов, мурашки бегут по шее, и волосы почти встают дыбом. С лёгкостью открываю я тяжеленую дверь и, не дожидаясь, пока согнутая металлическая рука сверху сама закроет её, захлопываю с такой силой, что в серванте подпрыгивают гранёные стаканы.
Меня обступает приятный полумрак. Даже в самые жаркие дни тут царит покой и прохлада. Бревенчатые стены изъедены дорожками, проложенными усердными короедами, с потолка льётся изредка мигающий свет длинных ламп. Мухи очень любят его, он так и манит их. Они вечно вьются роем вокруг холодного безразличного к жизни стекла. Их стремление прикоснуться к нему так сильно, что они каким-то неведомым образом забираются внутрь лампочки и умирают. Должно быть, они умирают счастливыми.
По стенам развешаны полки со старыми книгами. Их неповторимый запах окутывает меня, стоит снять с полки хоть одну книгу. У некоторых переплёт крошится, у некоторых отваливаются страницы. Когда вырасту, я непременно починю их.
***
На миг меня выдёргивает из прошлого, и я с сожалением оглядываю прихожую. Место полок заняло трюмо с длинным зеркалом и тумбочка с телевизором, когда-то населявшие старую квартиру в городе. Книги никуда не исчезли. Они переехали на противоположную стену и всё так же глядят на меня с полки именами знаменитых писателей. Горький и Твардовский, Чехов и Толстой, Фадеев и Мамин-Сибиряк укоризненно покачивают головой. Это оторванные корешки колышутся на лёгком сквозняке, но мне кажется, будто сами писатели разочарованно глядят на меня. Я так и не нашла времени, чтобы пришить на место оторванные страницы, приклеить переплёты. Планы плавно перекочевали в далёкое будущее, крепко привязав меня к детству.
***
Книги – это, конечно, очень интересно. Я уже не раз заглядывалась на толстые тома, испещрённые мелкими буковками текста. Но мама говорит, мне ещё рано – это книги для взрослых. Не понимаю, как можно делить книги на детские и взрослые. Да, в детских больше картинок, но что мешает и взрослым сделать свои книги чуть более красочными. Что-то есть в их книгах, что я не пойму. Но пусть пока подождут. Я ещё успею поближе с ними познакомиться, а пока меня ждут куда более важные дела. Вперёд, в избушку! Обитая кожей дверь встаёт на моём пути. Если её захлопнуть, придётся как следует постараться, чтобы потом приоткрыть хотя бы на сантиметр. Намного проще попросить папу, но я упрямая. Дёргаю ручку, пока не начинают болеть руки. И вот, когда я уже готова сдаться, дверь открывается, и я почти улетаю назад. Бабушка удивлённо смотрит на меня, а я радостно пролезаю у неё под рукой внутрь, пока дверь снова не захлопнулась.
После электрического света лучи солнца кажутся ослепительными. Их не так уж много: раньше не делали большие окна. Здесь живёт вся наша большая семья. Избушка хоть и маленькая, но очень уютная. Дедушка построил перегородки, чтобы хоть как-то разделить нас. Поэтому я сплю рядом с мамой и папой, а сестра вместе с бабушкой за фанерной стенкой. Мебели совсем немного, но даже этого кажется предостаточно, когда мы приезжаем или собираемся уезжать: тогда вся одежда разложена по пакетам и пустые полки глядят из-за приоткрытых дверец грустно и одиноко. Всё остальное время мама ломает голову, как уместить наши с сестрой платьица, сарафанчики, юбочки, штаны и кофточки в небольшой шкаф. Я иногда помогаю ей, но стоит взглянуть на огромные пакеты, рядом с которыми наш шкафчик выглядит ещё меньше, и голова идёт кругом. Мама – просто волшебница. Каждый раз ей удаётся этот фокус, но, когда я спрашиваю, как она это сделала, она смеётся и говорит, что скоро я всё узнаю сама.
Комната была бы куда больше, если бы не русская печка. Она такая огромная и высокая, что я могу забраться туда только со стула. Сестра забирается сама: ставит ноги в небольшие отверстия на белом печном боку, куда дедушка складывает дровишки. Я так не могу: мне страшно: кто знает, что прячется там, внутри. Рядом с печкой стоит умывальник: железное ведро, подвешенное к стене, с торчащим снизу маленьким краником. Каждое утро, протирая никак не желающие раскрываться глаза, я иду сюда чистить зубы и каждый раз заглядываю в пасть печке. Большое дугообразное отверстие скрывает в себе какую-ту тайну. Не могу представить, как можно было здесь разжигать огонь. Он должен был получиться таким огромным, что непременно бы выбрался наружу. А как засунуть к нему на съедение горшки и буханки хлеба? Мы ни разу не пробовали разжечь здесь огонь. Когда лето выдаётся холодным, дедушка растапливает дровишки в другом отверстии, на боку белой громадины, и прикрывает резвое пламя чугунной дверкой: пусть себе веселится подальше от деревянных стен и полов.
Как-то мы приезжали на дачу зимой, и дедушка с папой растопили печь. Мы с сестрой как раз гуляли на улице: строили те самые города из огромных сугробов снега. А когда вернулись домой, нас ждала белёная спина печки и горячий ароматный чай. Стоит представить, и я сразу чувствую голыми ногами колючие прикосновения шерстяного зелёного одеяла с белым дракончиком, которое мама стелила нам всегда, когда мы играли. «Мам, может, не надо это одеяло, – недовольно кричим мы с сестрой в соседнюю комнату, – здесь же и так тепло». «Печка грязная. Если хотите на ней поиграть, придётся потерпеть», – терпеливо объясняет она, приносит ещё одно одеяло и уходит к остальным взрослым, обсуждать какие-то невероятно важные дела. Мы горестно вздыхаем, но молчим: печь стоит любых жертв.
Печка тоже отделена от комнаты перегородками, поэтому родители не видели, чем мы занимаемся. Они сидели в комнате, о чём-то беседовали и готовили для нас рождественские подарки. И не знали, что за каждым их действием пристально наблюдают голубые и карие глаза. Под самым потолком со стороны комнаты обои немного отходили, открывая нам замечательный обзор на всё, что происходит в комнате. Это было настоящее приключение, как в фильмах про шпионов, которые дедушка смотрит каждый вечер после работы. Увы, больше оно не повторилось, а спустя несколько лет место печки заступил суперсовременный котёл ядрёно-синего цвета. Тоже симпатичный, но забывающийся: стоит мне закрыть глаза, и его уже нет.
Едва я проскочила в комнату, меня тут же поймала за руку мама. Она вот уже второй день слушает мои обещания помыть пол в комнатах. Я лишь отмахиваюсь: помою, но потом. Сейчас у меня полно более важных дел. Каких? Вам, взрослым, не понять.
Чутьё меня не подвело. На столе и правда стоит большой белый чайник с нарисованными неведомыми растениями на боку, испуская из лакированного носика струйку ароматного пара. Пахнет мятой, листьями малины и ещё чем-то очень знакомым. Но мне лень вспоминать, и я беззаботно плюхаюсь на стул и, подпрыгивая, пододвигаю его к столу. Папа недовольно морщится: «Пол поцарапаешь, сколько раз говорил – не делай так». Была бы я котом, я бы виновато прижала уши к голове. Но я же человек, приходится в который раз виновато опускать взгляд и, поглядывая из-под опущенных ресниц на папу, еле слышно просить прощения и обещать никогда больше так не делать. Папа отлично знает, что обещание это действует ровно до следующего чаепития, но делает вид, что поверил мне. Он и сам был ребёнком, наверняка делал так же. Только взрослые могут устоять перед соблазном и чинно и степенно, подняв стул в руках, пододвигать его к столу. Это совсем не весело.
Мама уже ставит передо мной восхитительную тарелку. Чего в ней только нет: и песочные печенья с абрикосовым вареньем, и слойки, наполненные прозрачным сиропом расплавленного сахара, и огромные воздушные пирожные (стоит от них откусить, на руки тут же выливается ванильный невероятно вкусный крем), и даже кусок домашнего медовика. В городе такого не делают. Но как бы ни были заманчивы разложенные на столе сласти, в глубине души я жду другого. Вечером, когда станет так темно, что нельзя будет гулять, мама нальёт мне полную кружку парного молока и даст обычную булочку с изюмом, посыпанную сверху маком. «Ромашка» – так она называется из-за своей необычной формы. На самом деле это не одна, а целых семь булочек, соединённых между собой. Больше всего я люблю серединку, по бокам она белая и очень воздушная. Вкуснее нет ничего на свете. А если ещё и добавку дадут – день прошёл не зря.
В комнату заходят дедушка с бабушкой – пришло время освобождать место за столом. Он так мал, что за ним с трудом помещается три человека. Когда мы устраиваем семейные праздники, выносим другой, большой стол в огород и ставим под берёзой. Она появилась на этом свете почти что вместе с моей сестрой. Мама говорит, что, когда мы только купили эту дачу, берёзка была совсем маленькая, и мама очень любила гулять вокруг неё. Она клала руку на белый ствол и разговаривала с ней. Говорят, берёза может забрать у человека все болезни и печали. Я тоже иногда так делаю, когда сильно ссорюсь с мамой. И мы всегда-всегда миримся – спасибо берёзе.
Когда береза подросла, дедушка построил под ней скамеечку. Теперь мы постоянно проводим здесь время. Бабушка радуется, что ей есть где посидеть. Мы с сестрой тоже рады: со скамейки ужасно удобно влезать на дерево. Дедушка специально отпилил нижние ветки, чтобы мы не лазали и не разбились, но мы отлично и без них обходимся. Мне трудно было поначалу залезать. Сестра выше меня и старше: она с лёгкостью подтягивается на сучке и карабкается на самый верх. Мне приходится постараться, чтобы добраться до первой длинной ветки. Но вот мои старания вознаграждены, и я наконец-то сижу на ветке и восхищённо болтаю ногами. До земли так далеко, словно я сижу на крыше дома. Слезать будет очень страшно, но об этом ещё рано думать. Я карабкаюсь выше. Ветки расположены в виде круговой лестницы. Не нужно никакой ловкости, чтобы перешагивать с одной на другую – словно идёшь по ступенькам. Но здесь кроется другая опасность: пауки плетут свои сети прямо на моём пути и, если зазеваться, можно вляпаться в них лицом. Сестра прошла первая, так что можно не беспокоиться: если тут и были скрытые ловушки, она в них уже попала.
Когда мама спрашивает, зачем мы залезаем на дерево, мы говорим, что оттуда очень красивый вид. Это не совсем правда. За густыми ветками почти ничего не видно, какой уж тут вид. Но разве взрослые поймут, что я лезу на дерево только ради того, чтобы залезть. Я готова влезать и спускаться много раз, потому что это так интересно, потому что я могу это сделать, хотя и мала ростом. И всё же спускаться я стараюсь, когда никто не видит. Отчего-то у меня не получается сделать это так же ловко, как у сестры. Я никак не могу нашарить ногой опору и иногда срываюсь. Приходится обхватывать ствол ногами и соскальзывать как по канату. Неплохой способ, если только я не в шортах: тогда на ногах остаются огромные ссадины.
Вокруг берёзы у нас огород. Когда лето очень жаркое, папа ставит огромный бассейн, который мы наполняем колодезной водой. Она такая чистая, что видно дно в мелкий квадратик, но ужасно холодная. Приходится ждать целый день, а то и два, прежде чем нам разрешат купаться. Вода мне по горло, не то что в детском бассейне. Мы с сестрой давно из него выросли, но всё равно купались: когда жарко, готов в лужу залезть, лишь бы охладиться. Папа приезжает к нам только на выходные, поэтому, если жара началась, когда его нет, мы освежаемся по-другому. Дедушка подсоединяет к колодцу длинный-длинный шланг, и мы обливаем друг друга ледяной водой. Холодно, просто ужас. Но чем холоднее, тем веселее. Даже мама иногда так играет с нами. Иногда мы играем в мяч. Нужно быть очень осторожной, чтобы не закинуть его на грядки. Тогда придётся спасаться от сердитого дедушки, который души не чает в своём огороде.
Я не очень люблю этот огород. Одно дело сорвать прямо с грядки сочащуюся от одного прикосновения сладким соком землянику и сразу отправить её в рот, и совсем другое сидеть, сгорбившись над грядкой, и часами пропалывать сорняки. На первый взгляд, это совсем не сложно. Но давайте-ка вспомним о всяких жуках и червяках, живущих в земле, о сороконожках, так и норовящих забраться тебе на руку. А как сложно пропалывать морковку! Когда ростки совсем маленькие, их почти невозможно отличить от укропа. Укроп – не сорняк, но только в пределах своей грядки. Здесь он – настоящий вредитель. Ох, сколько несчастной морковки пострадало из-за его умелой маскировки.
Вместо прополки я всегда вызываюсь собрать ягоды. Чёрная или красная смородина, крыжовник, малина, земляника, вишня, немного клубники и ещё какие-то тёмно-синие ягодки, по форме напоминающие банан – вот мои угодья.
***
Воспоминаний так много, что я невольно возвращаюсь в настоящее. И вот я снова студентка, с трудом нашедшая время, чтобы приехать в свой уголок детства. На часах уже почти девять, а это значит, что время отъезда неумолимо приближается и пора делать целый вагон важных и не очень дел. Но что-то не пускает меня отсюда, со знакомого до каждого кустика огорода. Здесь витает так много приятных, дорогих сердцу воспоминаний, что хочется убежать от них подальше. Но ноги не идут. И пускай. Посижу ещё немного, пока не пройдёт мелкий дождик и не выглянет ласковое летнее солнце, совсем такое как в моём детстве.
Прошлое неумолимо уходит.
Я понимаю, что вряд ли когда возьмусь за ремонт книг или переберу наполненные старыми тетрадками полки своего письменного стола. Я не хочу, чтобы сносили старую берёзу в конце огорода. Она так удобно растёт сквозь забор, что нельзя было не воспользоваться ею, чтобы перелезать через него за улетевшим в кустарник мячом. И пусть сгнившие корни уже едва её держат, она часть моего прошлого. Я боюсь потревожить остатки воспоминаний, спрятавшихся среди порванных страниц и поблёкших берёзовых листьев. Их осталось так мало, что не хочется так просто отказываться от последних дверей в прошлое.
Когда-нибудь мой старый дом станет совсем другим. Наше с сестрой место займут её дети, а потом и мои. Бревенчатые стены скроются за новейшим стенным покрытием, а старые ковры отправятся на помойку. И вот тогда я наконец займусь книгами. Но это будет совсем другая жизнь.
Другая, но не менее прекрасная.
Когда я думаю об этом, сердце не замирает горестно, но и не становится теплее на душе. Изменения я принимаю спокойно: так и должно быть, зачем беспокоиться о том, чего невозможно избежать. Но одно не даёт мне покоя. В моей жизни и в жизни моей сестры появляются новые люди, которые становятся нам родными. И если я трепетно оберегаю уголок своего детства от любопытных глаз, сестра готова с радостью поделиться им с каждым. Она имеет на это полное право, я даже не пытаюсь возразить против этого. Но каждый раз, когда я узнаю, что ещё один человек переступил порог нашей дачи, мне становится обидно и тошно. В этом мире заключено моё прошлое. Каждый пересекающий его черту вторгается в него, вторгается в мою часть, в меня.
Но это только полбеды. Для меня дача – место отдыха. Для моих родителей, бабушки и дедушки – это настоящее рабочее место. За домом постоянно нужно ухаживать, поддерживать «культурную» жизнь в огороде, менять забор, косить траву, сажать цветы – всего и не перечислить. Почти все заботы брал на себя дедушка, но с каждым годом это даётся ему всё труднее. И вот, папа, уставший от прикрытой маской отдыха работы, предложил продать дом и участок. Вот-вот я лишусь этого места. То же самое было с нашей старой квартиркой. Мне горько было с ней расставаться, страшно переезжать в новое место, но со временем эти чувства прошли. А с ними и воспоминания. Мне всё труднее было вспоминать детские года, проведённые в стенах сталинской пятиэтажки, а сейчас в моей памяти не осталось даже половины их. Я не готова расстаться и с этими воспоминаниями. Лишь здесь они имеют свою силу и, оказавшись под их воздействием, только здесь я могу расслабиться и забыть обо всём на свете. Не могу передать то, что чувствую, приезжая сюда. Наверное, что-то такое витает в воздухе, может, это клочки моей прошлой жизни. Кому они достанутся, если мы навсегда уедем отсюда? Разве можно так разбрасываться своей жизнью? И пусть умом я понимаю, что дача становится для моей семьи бременем, я готова до конца бороться за право называть её моей дачей.
