Профессора биологии Сэмюэля Гринспана, коротко Сэма Грина, красавцем назвать было никак нельзя. Его карикатурный нос в профиль напоминал пресловутую «еврейскую шестёрку», ту самую, по которой во время войны охотники из «айнзац группен» узнавали евреев. Его круглые «телескопические» глаза были почти навыкате, а волосатая бородавка на щеке всегда выглядела свежей, яркой и значительной. Маленькие, безжизненные обезьяньи пальчики с короткими лунками ногтей, казалось, были абсолютно не приспособлены к физической работе.
Но за его теплоту, за интеллект, огромный научный потенциал и за готовность всегда прийти на помощь, коллеги-преподаватели ничего этого не хотели замечать. Его любили все и многое ему прощали.
Когда в университетском коридоре к нему обращался какой-нибудь студент, вопрос его никогда не повисал в воздухе и не оставался без подробного ответа и объяснения.
В науке он был увлечённым пассионарием и жил с широко открытыми глазами.
Сэм Грин вырос в Бруклине в большой еврейской ортодоксальной семье. Он единственный из шести детей получил светское образование и рано ушёл из семьи. На прощание мать сказала ему: «Если тебе когда-нибудь покажется, что ты такой, как все учёные, не беспокойся, придёт «гой» и напомнит тебе о том, кто ты».
Других женщин, кроме двух случайных студенток, официально признанных самыми уродливыми в университете, у Сэма не было. У них он приобрёл весь свой практический сексуальный опыт. Да и те попали к нему в постель из-за плохой успеваемости. Давно это было…
Жениться ему и в голову не приходило. Он знал, что никакая жена долго терпеть его не станет, настолько он был неуклюж и несносен, но жить с кем-то просто так, без любви он всё-таки не хотел. Уж лучше быть одному…
К счастью, наука смогла заменить ему и любовь, и семью, и детей…
Но раз так сложилось, надо сделать всё, чтобы добиться в науке максимального успеха.
Наверно, Сэму печально было сознавать, что на празднике жизни он уже успел потерпеть любовное фиаско, но иного ему не было дано.
Каждый его трудовой день начинался с приветствий ранних студентов, живущих в дормитории университета, а кончался, когда вечером он, усталый, затворял за собой двери небольшого холостяцкого домика в американском городке Спарта. Там его ждал парализованный пёс породы «хаски» с разноцветными глазами по имени Фрэш — на тележке с колёсиками вместо задних ног. Колёсики — часть тела Фрэша, были навсегда пристёгнуты к нему ремнями, а парализованные задние лапы пса свободно болтались в ремённых петлях. Хорошо, что Фрэш не понимал всей трагедии своей собачьей жизни. Он всегда веселился, вилял хвостом и пританцовывал передними лапами при встрече с хозяином.
Половину обеденного стола профессора Грина занимала клетка с попугаем, почти полностью покрытая скатертью. Скатерть нужна была, чтобы попугай по кличке «Барлах» думал, что в отсутствие его хозяина всегда наступает ночь и поменьше болтал. Барлах -была также и фамилия всесильного президента университета. Все почему-то думали, что Барлах был евреем, но он был чистопородным немцем, «швабом» и протестантом на все сто процентов. Его ещё ребёнком привезли в Америку из Баварии, перед последней войной. Правда, американскую школу он закончил с отличием, чем безмерно гордился.
Придя домой, профессор Грин первым делом снимал с клетки скатерть, а глупый попугай, думая, что наступило утро, приветствовал хозяина одними и теми же словами: «Барлах, заткнись!».
Профессор Сэм Грин довольно легко переносил то, что был полностью лишён внимания хорошеньких женщин и, в общем, считал, что жизнь его вполне удалась. Он давно научился жить, не обращая на них внимания, а они платили ему тем же.
Теперь, очень скоро, его ожидали каникулы и неожиданное путешествие на Гавайи. Идея путешествия исходила сверху и совмещала приятное с полезным.
Поскольку дело происходило в Америке, где уже в полной мере пробудилось любопытство к сексологии, руководство университета во главе с президентом Барлахом, по образованию доктором биологии, предложило профессору Грину подготовить курс лекций на тему «Секс интернационален», исходящий от сенатора-демократа и друга американского президента — в рамках борьбы с сексизмом. Идея эта уже изначально была политизирована, потому что из названия «Секс интернационален» вытекали следующие коммунистические лозунги: «Все люди на земле братья и сёстры!» и «Все люди равны!»
Но мудрый профессор Сэм Грин политикой не занимался. Он давно усвоил, что не все люди братья. Иначе откуда бы взялся антисемитизм и другие фобии?
Президент университета Вильгельм Барлах напутствовал профессора Сэма Грина следующими словами:
— Как жаль, что через столько лет человеческой истории опять приходится обращаться к такому банальному вопросу, как интернациональность секса и в который раз приходится разъяснять студентам, что все люди равны.
Профессор Грин был с этим положением категорически не согласен. Кроме того, он знал, что секс сугубо индивидуален. Но он думал:
— Если им это надо, пусть порезвятся. Они перебесятся.
Но почему же всё-таки профессору Грину нужно было совершить поездку именно на Гавайские острова?
— Потому что Гавайские острова в далёком прошлом были изолированным и окружённым водой сугубо полинезийским анклавом.
Политикам требовалось доказать, что сексуальный запрос полинезийца на Гавайях сегодня и запрос древнего пещерного Кроманьонца из Франции — одинаковы.
Профессор Грин про себя посмеивался над этим. Он знал, что это ужасная глупость.
Но кто не хочет слетать в отпуск на Гавайи за счёт университета?
Профессора Грина, никогда не интересовали современные сексуальные резиновые и пластмассовые игрушки, которыми были завалены магазины на Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке. Его интересовала только археология и антропология этих предметов. В Нью-Йорке, где, казалось бы, есть всё, приобрести этот одиозный товар, тем не менее, было очень нелегко, потому что продавцы таких экзотических изделий не хуже седовласых учёных разбирались в вопросах их происхождения и заламывали за древние полированные каменные фаллоимитаторы «атомные» цены.
Сэма Грина в его возрасте бытовой секс, как таковой, интересовал в третью очередь, ведь теперь он был жрецом храма науки. Поэтому для подготовки к лекциям ему пришлось достать с пыльной книжной полки «Кама сутру» Ватсьяяны и сочинения Магнуса Хиршфельда. Их ещё предстояло отыскать.
Опусы маркиза Де Сада он оставил без внимания, посчитав эти работы не то, что слишком художественными, но преждевременными для понимания университетской аудиторией. Там больше была востребована «клубничка» А ведь на примерах маркиза Де Сада можно было легко доказать, что секс действительно индивидуален, и ни в коем случае не иначе!
Но сейчас требовалось доказать обратное.
Профессор Сэм Грин знал, что первые фаллоимитаторы появились почти тридцать тысяч лет назад. Их находили в пещерах древних Кроманьонцев, в грудах обглоданных детских костей.
Возможно, в том, что кости были обглоданы, была вина медведей, которые испокон веков воевали с людьми за право жить в пещерах и только с появлением огня уступили человеку эту привилегию…
Примитивные каменные сексуальные игрушки и подобные, находки археологов и антропологов, профессора Грина не очень возбуждали. Он относился к ним не как к таинству забытого человеческого прошлого, а как к заблуждению человеческой эволюции, как к ненужному аппендиксу, который почему-то не был вовремя удалён. Ведь животные прекрасно справлялись с задачами, поставленными природой, и без сексуальных игрушек. Правда, мозг некоторых примат был развит настолько, что они всё же прибегали к различным стимуляторам.
А вот нерадивые родители-Кроманьонцы, которые могли уйти на охоту и оставить своих беззащитных детей в пещере на съедение голодным медведям его раздражали по-настоящему. Но, к сожалению, первые каменные фаллосы, археологи находили именно там…
Да, безусловно, каменные фаллосы определённых стилей были принадлежностью различных сексуальных культур, в которых доктор биологии Вильгельм Барлах ничего не смыслил. Он был бы немало удивлён, если бы узнал, что каменные фаллосы, сделанные руками полинезийцев и сделанные руками древних Кроманьонцев, очень сильно рознятся. Просто это нужно уметь разглядеть. Но этого не хотели видеть ни политики, ни антропологи. Они хотели видеть эти раритеты одинаковыми. Потому, что «все люди равны и все они братья и.т.д.»
На самом деле, общим у этих фаллосов было только то, что и те, и другие, были каменными…
Но доказывать, что секс сугубо индивидуален, привезя в Америку эти Гавайские находки, профессору Грину было никак нельзя. Не для этого ему оплатили поездку на Гавайи, эту девственную океанскую периферию полинезийцев.
Ведь он так давно собирался повидать эти чудесные острова!
Наконец настал день, когда «Боинг» доставил профессора Грина из Аэропорта Кеннеди в Аэропорт Гонолулу. Он добрался на автобусе до города и немного отдохнув в отеле, предпринял первое путешествие.
Был выходной день, и он отправился на ближайший «блошиный базар», кишащий людьми. Он был не настолько глуп, чтобы пойти в магазин современных сексуальных игрушек, где всё было разное, потому что коммерческий ассортимент зависел от индивидуальных ощущений одного и того же дизайнера. Это было бы слишком просто.
Сэм Грин довольно долго прогуливался среди столов с ненужными инструментами: молотками, отвёртками, свёрлами, вышивными картинами в рамках, велосипедными колёсами и цепями, поломанными светильниками и баночками законсервированных неизвестно когда фруктов и овощей. Он даже немного устал.
Но вдруг ему повезло! Он заметил то, зачем пришёл. Огромная, с большой головой, луноликая Гаваитянка стояла за столом, на котором были разложены каменные предметы нужные ему. Он сразу догадался, что это, по тупому лицу этой дамы. На столе были бусы из различных каменных шаров, до блеска отполированные различные каменные фаллосы, разных размеров, какие-то непонятные изделия из кусочков шлифованного стекла, конского волоса и ещё много всякой всячины. Те сексуальные игрушки, которые он раньше видел на «блошиных базарах» Парижа, Бомбея, Рима и Токио, были другими и разными.
— Всё же, кто им подбросил идею, что секс обязательно должен быть интернациональным? — с лёгким раздражением думал профессор…
— Это всё ваше? — обратился он к Гаваитянке.
— Да, моё. Муж умер. Это всё сделал он сам, своими руками. Теперь это уже никому не нужно. Очень давно, когда мы были молодыми, мы делали «вики-вики» почти каждый день. И она показала, что они делали, сомкнув пальцы левой руки в виде кольца, а указательный палец правой она просунула в это кольцо.
…Международный жест, известный даже ученикам начальных классов. При этом дама совершенно его не стеснялась…
— Наверное она из дремучей деревни — подумал Сэм Грин. В Нью-Йорке такую простоту нравов не часто увидишь. Но в том, что эта дама принадлежит к чисто Гавайскому конгломерату и никакого отношения к сегодняшнему мультиэтническому населению острова не имеет, Сэм Грин понял сразу. Ведь найти коренных Гавайцев было главным условием эксперимента.
— Сколько всё это стоит?
— Я думаю, что семьдесят пять долларов за всё, будет правильной ценой, — сказала она и вопросительно заглянула ему в глаза.
Профессор Сэм Грин достал бумажник и спросил:
— Можно получить расписку?
— Конечно.
И она стала рыться в видавшей виды потрёпанной сумочке…
По дороге в отель Сэм Грин про себя искал внешние различия между оригинальными гавайцами и другими мультиэтническими народностями, населяющими острова, и не находил их. Но в чистоте гавайской национальной принадлежности этой дамы он почему-то не сомневался. Наверно, потому, что других дам он просто ещё не успел увидеть…
Она была первой непосредственной и искренней дамой, которую он встретил на «блошином рынке».
— С тех пор как капитана Кука съели гавайцы, утекло не очень много воды — думал профессор Грин. Интересно, действительно его съели такие же гавайцы, как эта дама, или это всё романтические домыслы и пугающие легенды о каннибалах?
Известно, что актом примирения и достижением консенсуса между английскими матросами и островитянами было важное условие:
— Вернуть останки капитана Кука.
Но матросы были удивлены, когда на палубу корабля туземцы принесли тазик с мясом капитана. Оказалось, что его печень там отсутствует…
Сейчас знатоки древних ритуальных услуг на Гавайях, утверждают, что в прошлом перед погребением знатных персон их мясо отделялось от костей и закапывалось отдельно, а кости связывали в пучок и их прятали где-то в укромном месте.
— Очень странный погребальный обычай, которого больше нет…
Не удивительно и то, что сексуальные традиции островитян не остались незыблемы и также претерпели изменения. На это указывали только что купленные профессором различные фаллосы, тщательно упакованные в плоскую картонную коробку луноликой дамой с «блошиного базара».
— Ну, а то, что печень капитана Кука кто-то тайком стащил и съел, говорило о том, что некоторые островитяне ещё не избавились от реликтовых привычек. Слава Богу, каннибализм тоже индивидуален, а не интернационален, как бы сказал умный президент Барлах, — хмыкнул вслух профессор Грин.
Поскольку профессор Грин справился со своим заданием раньше, чем предполагал, у него осталось время и теперь его ласкали тёплые гавайские волны, и он с восторгом наблюдал легендарный гавайский прибой, некогда воспетый Джеком Лондоном…
Когда на обратном пути, после приземления в аэропорту Кеннеди, профессор биологии Сэм Грин разыскал свою машину на паркинге и сел в неё, чтобы ехать в городок Спарта, в ушах у него ещё стоял надоевший ему шум реактивного «Боинга».
А может это был шум гавайского прибоя?
Доктор биологии в прошлом, а теперь президент университета Вильгельм Барлах долго и внимательно рассматривал добытые профессором Грином доказательства и с огромным удовлетворением горячо и взволнованно воскликнул:
— Я никогда не сомневался, что сексуальные раритеты, приобретённые в Гонолулу и знаменитые Кроманьонские — это одно и то же! Да здравствует интернациональный секс населения нашей планеты! И Вы, дорогой профессор, будете главным популяризатором нашего открытия!
Но профессору Сэму Грину всё было безразлично, он в это не верил…
Ещё через две недели работа над циклом лекций была завершена, и профессор Сэм Грин зашёл в небольшой лекторий, отведённый ему, чтобы проверить акустику помещения. Он остался удовлетворён.
Утром состоялась первая лекция. Она превзошла все ожидания. Помещение не могло вместить всех желающих присутствовать. Люди стояли и даже сидели в старинных дверных проёмах. В основном это были студентки. Они относились к раритетам с особым пониманием и научным пиететом. О том, чтобы взглянуть на экспонаты через головы других, не могло быть и речи, так много желающих было в лектории.
Профессор Грин мгновенно стал звездой новой науки под названием «Американская сексология». К следующему утру о нём уже было известно во многих университетах и колледжах. Даже сдержанная и религиозная газета «Christian Science Monitor» была готова уделить ему четверть страницы.
Теперь уже никто не хотел замечать его крайней нефотогеничности. Образованные женщины из высших университетских кругов, как известно, «любящие ушами», теперь любили его и глазами, и вообще всем сердцем! Благодаря демонстрации каменных экспонатов, привезённых с Гавайев он стал их кумиром.
Вдруг после третьей лекции к нему довольно уверенно подошла красивая, стройная и высокая молодая женщина. Определённо, она была на голову выше профессора Грина. Держась прямо и глядя профессору в глаза, она коротко, по — деловому представилась:
— Катарина Барлах, доктор гинеколог.
— Я знаю только двух человек по фамилии Барлах, — попытался отшутиться профессор Грин. Это доктор биологии Вильгельм Барлах, президент нашего университета, и Барлах из Гюстрова— великий немецкий скульптор.
— Совершенно верно! Президент университета Вильгельм Барлах — это и есть мой отец, — сказала Катарина Барлах.
— Зовите меня просто Кати и позвольте мне поздравить Вас, профессор, с Вашей смелой гипотезой об индивидуальности секса. Как Вы ни пытались её скрыть, я сумела её разглядеть!
— Вы полагаете, что это только моя гипотеза? А что, раньше она не существовала?— с робким любопытством и надеждой переспросил он.
— Нет, это не только ваша гипотеза, но и моя. Я думаю также, как и вы. Можете мне в этом признаться. Но я ничего не скажу моему отцу, довольно язвительно сказала она. Для него это будет слишком. Ведь положа руку на сердце, на самом деле мы с вами оба давно знаем, что язык секса совершенно индивидуален, не так ли?
Профессор Сэм Грин снял очки, внимательно посмотрел на Кати и медленно стал их протирать. Новая знакомая высказала слишком революционное мнение для университетской аудитории, однако она была во всем права…
Профессор Грин понимал, что та атмосфера лекций, в которой последние несколько дней пребывала Кати, обернулась для неё сильным стрессом и всё, о чём она так бойко и возбуждённо теперь рассуждала было продуктом этого недавнего стресса…
Профессор Грин вдруг вспомнил, что ничто так не сближает мужчину и женщину, как совместное озорство. Тогда он решил рассказать ей о том, как победительница конкурса красоты «мисс Америка», благопристойная и благородная дама Бэсс Майерсон была когда-то поймана в супермаркете за кражей лезвий для бритья своему любовнику, который в это время находился в тюрьме штата Нью-Йорк.
Она оценила этот рассказ.
Они сидели в вечернем ресторанчике за бутылкой вина, и он притворялся то её критиком, то «адвокатом дьявола». Но на самом деле ему было очень приятно выслушивать её умные взвешенные и обоснованные аргументы.
Профессор Сэм Грин никак не ожидал встретить в ней своего тайного единомышленника. Но вслух согласиться с мнением своей новой знакомой он никак не мог. Ведь она была дочерью президента университета, того самого Вильгельма Барлаха, ярого противника тайной научной доктрины профессора Грина. Поэтому профессору Грину оставалось только слушать, молчать и восхищаться ею.
— Концептуально, секс, конечно, интернационален, если не сказать больше. Ведь для всех людей на земле он служит одинаково — средством достижения оргазма. Но функционально секс абсолютно индивидуален. Ибо выбор функций для достижения оргазма зависит исключительно от индивидуальной фантазии каждого человека. Когда мой старик это поймёт?! — взволнованно говорила образованная Кати.
Профессор Грин был немало удивлён, когда узнал, что год назад отец купил Кати дорогую гинекологическую практику за полмиллиона долларов.
— Как же она смогла после этого так огорчать отца своим вольнодумством!?
Когда они расставались, была глубокая ночь. Он мог бы общаться с Кати хоть до утра, но тогда Фрэш наверняка бы сотворил на полу из собственной мочи огромную лужу.
— А может быть доктор биологических наук Вильгельм Барлах не знает о научных предпочтениях своей дочери? — подумал Сэм Грин.
Но Вильгельм Барлах всё знал и очень страдал из-за этого. Лекции профессора Грина только подливали масла в костёр его отношений с дочерью.
Тем временем между профессором Сэмом Грином и доктором-гинекологом Катариной Барлах вспыхнул ещё один костёр, чуть поменьше, костёр всепожирающей любовной страсти, и оба они уже были готовы взойти на него, чтобы поддержать горение.
Профессор Грин забыл, что ему исполнилось сорок семь лет и что для неё он уже не молод и далеко не красив. Он забыл и о том, что нарушил данное себе обещание закончить свой земной путь холостяком. Он даже забыл об особой, страдальческой миссии евреев на земле. А ведь помнить об этом было наказом его мамы. Всё, что он ещё помнил — это то, что без Кати Барлах теперь его жизнь будет неполной и лишённой главного смысла…
Но, к сожалению, он не замечал, что отношения между ними были неполноценными и неорганичными. Они были спровоцированы только чистой наукой.
А Кати вдруг забыла, что была красавицей с длинной лебединой шеей, что ей вслед оборачивались даже молодые мужчины. Что позади была медицинская школа, а впереди её ждала сытая карьера врача и обеспеченная семейная жизнь.
Всё это затмил образ этого маленького, умного еврея с крохотными обезьяньими ручками, обладающий необъяснимым шармом. Ей казалось, что он знал нечто такое, в чём мог легко уместиться целый земной шар, вместе с её отцом, университетскими друзьями и всем её прошлым…
Единственная, способная понять её женщина, её мать, давно лежала в Нью-Джерси на Лютеранском кладбище и помочь ей советом не могла…
Поэтому Кати продолжала предаваться своей вялой любовной страсти, которая, впрочем, ничего общего с любовью не имела.
Президент университета, доктор биологии Вильгельм Барлах разбирался в жизни неплохо и по-своему переживал эти события. За что они обрушились на него?
То, что его дочь впитала в себя всё швабское упрямство его предков — была не его вина, а его покойной жены и как теперь разрушить её альянс с этим хитрым еврейчиком, он пока не знал.
…Тем временем влюблённые заканчивали свой брачный танец и впереди, обрамлённое золотыми лучами солнца, уже вырисовывалось супружеское ложе.
Доктор Катарина Барлах и профессор Сэмюэль Грин были настолько увлечены вопросами любовной теории, что вспоминали о простой практике только поздно вечером, перед расставанием, когда времени уже не оставалось.
Оба они понимали, что для любви нужна обыкновенная кровать, но, когда её поблизости не оказывалось — они просто спокойно разъезжались по домам.
«Но, ведь если ты хочешь сдвинуть с места экипаж, то надо поменьше рассуждать о том, что сначала нужно преодолеть силу его инерции и.т.д., а просто нужно впрячь в него пару лошадей», — так сказал бы в своё время мудрый Томас Алва Эдисон…
Лето было на излёте, когда «Мерседес 500» доктора гинеколога Кати Барлах въехал в ворота небольшого, но очень дорогого дома, где уединённо проживал со своей очередной секретаршей-любовницей её отец, президент университета. Он стоял на крыльце своего дома, когда хлопнула дверь её автомобиля, и вздрогнул, почувствовав значительность момента.
— Папа, я выхожу замуж! — на ходу крикнула она.
Я знал, что всё равно этим кончится, с тоской подумал Вильгельм Барлах.
— За кого ты выходишь на сей раз? Может быть за этого…?
— Да, за него. Он мудрый, добрый, образованный и порядочный человек. «А ты антисемит», — сказала Кати и поцеловала отца в щеку.
— Это финальное решение?
— Да папа, финальное.
Когда она возвратилась к себе домой то увидела на своём заднем дворе здоровенного мужика, который сидя на портативном тракторе косил траву. Увидев её, он выключил зажигание, соскочил с сидения и пошёл ей навстречу. Было ужасно жарко. Его рубашка взмокла от пота.
Такого длинного и звенящего цикадами августа в её жизни ещё никогда не было.
Он остановился и попросил у неё напиться воды.
— Да-да, конечно. Проходите в дом.
Она налила ему ковшик ледяной воды из рефрижератора. Пока он пил, запрокинув голову, она наблюдала, как движется вверх и вниз его острый кадык. Крестьянский запах пота этого мужика сводил её с ума, и незаметно этот запах, смешанный с запахом сена и скошенных, умирающих цветов проник прямо в её мозг.
Она едва успела отметить про себя, что всё происходящее с ней не имеет никакого отношения к сексу. Её влекла к нему какая-то другая, новая, непреодолимая сила.
Он поблагодарил и поставил на стол пустой ковшик. В этот момент она подошла и крепко обняв его уткнулась в мокрый ворот его рубахи…
Когда через полчаса они, усталые, лежали на большом кожаном диване, внезапно зазвонил телефон.
Это был отец:
— Я допускаю, что этот еврейчик мудрый, образованный, добрый и порядочный человек. «Но ты хорошо подумала?» —спросил он. — Ведь люди, обладающие этими качествами, могут легко завлечь в свои сети наивных простушек, как ты…
— Что ты, папа! Он мне и даром не нужен! Я ещё не сошла с ума… Я пошутила…
Нью-Йорк, лето. 2021 год.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer3/djlevin/
