Люди и дома0

История небольшого района Харькова, подборка воспоминаний

Не могу вам не рассказать, о чем мне неожиданно стало известно благодаря трем записям в справочной книге «Весь Харьков» 1929 года.

Эти сведения подтолкнули к дополнительным поискам. Новые находки открыли ранее неизвестные мне факты. В частности, обнаружилось: очень хорошо знакомые и дорогие с раннего детства точки на карте Харькова отмечены рождением, детскими, юношескими и молодыми годами жизни, учебой в школах, гимназиях, университете трех знаменитых харьковских ученых.

Попутно пополнились мои знания об истории описываемого района, что и позволило написать о его домах и, главное — о ЛЮДЯХ — довоенных жителях этих домов.

– 1 –

Семья моей подруги, книга «Весь Харькова» 1929 г., музей «Яд ва-Шем»

Проучившись 8 лет в 53-й харьковской школе, в 1962 г. я перешла в 9-й математический класс 46-й школы. В новой школе появились новые друзья, подружки, со многими до сих пор поддерживаем связь, хоть и разбросало нас по всей планете. С Аней Бернштейн, недалеко живущей от меня, я подружилась на всю жизнь. Через год нас перевели в 27-ю физико-математическую школу, где мы 2 года сидели за одной партой. Мы много времени проводили вместе, в памяти остались незабываемые совместные поездки в Крым и в студенческий лагерь в Фигуровке. С Анечкой было интересно, она очень много читала, прекрасно знала русскую, украинскую и зарубежную литературу, ей были интересны и точные науки. Общих тем у нас было предостаточно, но главное — мы доверяли друг другу и всегда могли друг на друга положиться. Излюбленным местом наших встреч и задушевных разговоров был пионерский парк, расположенный недалеко от наших домов.

Проходили годы, десятилетия, но где бы мы ни жили, мы никогда не теряли связи.

К моему великому сожалению, Аня, подруга всей моей жизни ушла из жизни 8 ноября 2013 г. в Харькове. Благословенна память о ней.

Прекратилась наша переписка, нет телефонных разговоров, но она продолжает присутствовать в моей жизни, память о ней навсегда остается в моем сердце. Мне ее очень не хватает.

Таким же дорогим для меня человеком была мама Ани, Мария Львовна Лисс.

Слева направо Аня, Мария Львовна, Яша. Харьков, 1961 г.

В июне 2011 г. к семидесятилетию начала войны 1941–1945 гг. я написала очерк о ней. Помещаю отрывки из моего очерка «Доктор Мария» [1].

«Вот и наступил момент, когда, наконец-то, решила написать о Человеке, о самом добром друге, o женщине, являющейся для меня на протяжении всей моей жизни образцом для подражания, о которой не могу забыть и часто мысленно с ней советуюсь.

Это мама моей давней, самой близкой подруги школьных лет, Ани Бернштейн, в замужестве Рониной».

Много лет мы вели переписку и с мамой Ани, Марией Львовной, ветераном Второй мировой войны, военным врачом в годы военного лихолетья, в мирное время — участковым врачом Пушкинского въезда, а затем заведующей терапевтическим отделением поликлиники Киевского района.

В 1994 г. Мария Львовна Лисс ушла от нас. Благословенна светлая память о ней.

«О вехах жизни Марии Львовны Лисс мне поведала ее дочь, Анна, хранительница семейной хроники, перешедшей к ней по эстафете.

Из письма Ани:

«Моегo прадедушку (отец моей бабушки по материнской линии) звали Павел Кисельгоф. В его семье, проживавшей в Витебске, было 5 дочерей. Все его дочери получили высшее образование, что в царские времена было большой редкостью для еврейской семьи. Старшей была моя бабушка Анна, потом Белла, Рахиль и Женя. Имени одной из своих двоюродных бабушек не знаю, она погибла во время Гражданской войны. Все сестры учились и закончили Высшие Бестужевские женские курсы в Санкт-Петербурге. Это былo единственное высшее учебное заведение для женщин в Российской империи. Насколько я знаю, там можно было получить квалификацию фельдшерицы–акушерки, преподавателя. Ничего технического. Курсы были платными, после их окончания нужно было отработать 3–4 года по государственному назначению. Моя бабушка, Анна Павловна Кисельгоф, после окончания курсов работала в Поволжье. В нашей семье сохранились ее фотографии, сделанные в Саратове и Нижнем Новгороде. Во время Первой мировой войны женщин на службу не призывали. Вероятней всего, она работала вольнонаемной в передвижном госпитале, вывозившем раненых вглубь России. Там же работал аптекарем и мой будущий дедушка, Лев Лисс. Вскоре после состоявшегося знакомства влюблённые друг в друга молодые люди поженились, и свежие революционные ветры занесли их в Сибирь. Mоя мама родилась 18 октября в 1920 году в городе Бирске Томской области, а в 1924 году семья переехала в Харьков”».

В те годы в Харьков, тогда столицу Украины, стекалось много энергичных, полных сил и энтузиазма молодых и не очень молодых людей. Среди них было немало и евреев — жителей городов и местечек бывшей черты оседлости. Острая квартирная проблема заставляла вновь прибывающих искать выход. Кто-то так и не смог обосноваться в Харькове, другие селились на окраинах и в близлежащих посёлках, кому-то всё же удалось стать строителями новой жизни украинской столицы. Льву и Анне повезло, в одном из близких к центру районов жили близкие родственники Льва, у них во владении был просторный, добротно построенный дом с большим двором, и они позволили молодой семье сделать пристройку».

«Родители Марии не смогли эвакуироваться, тяжело заболела её мать, а отец не мог и не хотел её оставлять. Так они и остались вместе навсегда в Дробицком Ярe, среди тысяч других ни в чем неповинных людей. Светлая им память».

Анна Павловна Лисс (урожденная Кисельгоф), 1930-е годы, Харьков

Лев Лисс с дочерью Марией, 1930-е годы, Харьков

«Помню, как я впервые появилась в их доме. Аня готовила ужин, рядом увлечённо делал уроки её младший брат Яша. Переговорив, мы уже почти попрощались, и в этот момент вернулась с работы их мама, врач Мария Львовна, представительная, интересная, строго, с изысканным вкусом одетая женщина. Она излучала добро, от неё веяло каким-то особым теплом, и мне стало очень уютно у них. Должна сказать, что это чувство не покидало меня на протяжении многих лет.

Мария Львовна была врачом от Бога. Вся ближайшая округа шла к ней за помощью, за советом, и не было случая, чтобы кто-то получил отказ. Нередко я наблюдала, как она, придя домой усталая после тяжелого рабочего дня, бросала все свои насущные дела и шла к друзьям, приятелям, соседям со своей врачебной сумочкой. Не раз бывала она и в нашем доме, стоило лишь ей узнать о болезни кого-нибудь из нас»

***

«Как-то, с тех пор прошло несколько лет, встретила я в Беэр-Шеве бывшую харьковчанку, подругу моей двоюродной сестры, не виделись мы более сорока лет. Да, как тесен мир! Оказалось, её мама живёт в нашем городе, вскоре мы снова встретились. За душевным разговором с ними выяснилось, что в прошлом они жили на Пушкинском въезде. Естественно, меня заинтересовало, помнят ли они Марию Львовну. И на свой вопрос я получила не только положительный ответ, это вызвало всплеск таких эмоций, что мне стало понятно, Марию Львовну очень любили все, кто был с ней знаком».

«Совсем недавно из присланных Аней воспоминаний выяснилось, что большой дом, в котором жили родители Марии Львовны и их родственники, также уничтоженные фашистами в Дробицком Яре, после войны поступил в полное распоряжение городских властей.

Летом 1948-го Мария Львовна приехала в Харьков и обнаружила, что в доме, владельцами которого были ее родственники и семья ее отца, проживают около десятка семей. В судебном порядке ей, награждённой орденами и медалями, в том числе орденом Красной Звезды, с большим трудом всё же удалось вернуть небольшой флигель. После этого вся семья вернулась в Харьков».

Незадолго до своего ухода Аня в телефонном разговоре высказала сожаление о том, что не знала фамилии этих родственников и потому не может их записать в список евреев Харькова, уничтоженных гитлеровцами в Дробицком Яре.

Аня жила в доме, расположенном на углу улицы Плехановской и Никитинского переулка по адресу: улица Плехановская 21/33.

Так выглядит сейчас дом, Плехановская, 21/33

Мои поиски по обнаружению фамилии родственников семьи Лисс много лет не приносили результата. И вот совсем недавно мне попалась адресно-справочная книга «Весь Харьков» на 1929-й год [2].

В ней на стр. 349 обнаружила, что по этому адресу проживала Регенбоген Анна Исааковна. Значит, Регенбоген — фамилия семьи родственников Льва Лисса решила я. И не ошиблась.

Решила записать их в «Яд ва-Шем», начав с поиска однофамильцев. На мое удивление нашлись записи от 30.03.2002 г. племянницы мужа Анны Исааковны, Лидии Регенбоген из Витебска, на всех членов этой семьи, уничтоженных в «Дробицком Яре».

Оказалось, в доме кроме семьи Лисс жили 2 брата Регенбоген с семьями.

1-я семья — Лев Григорьевич Регенбоген/Регенбойген, его жена Нюся (Анна Исааковна) и их дочь Лиля (Елена), закончившая к началу войны Юридический институт.

2-я семья — Яков Григорьевич Регенбоген/Регенбойген, его жена Сима и их сын Ефим, 1930 г.р.

Вечная ПАМЯТЬ всем представителям семей Регенбоген и Лисс — жителям дома по Плехановской 21/33.

Скорее всего, оба брата приходились Льву Лиссу двоюродными братьями. Так полагаю потому, что одного из братьев тоже звали Лев. Согласно еврейской традиции, это подсказывает — у них был общий дед. Например, мать Льва Лисса могла быть родной сестрой Григория Регенбогена.

К сожалению, Ане уже не сообщишь об этой находке.

В справочнике 1929 г. было оговорено, что записаны в нем только те, кто заявил о себе. Семья Лисс записана не была. Мне известны еще семьи, жившие в Харькове в те годы, но и они не записаны в этой книге.

При дальнейшем просмотре фамилий жителей улицы Плехановской обнаружила: в соседнем доме по Плехановской, 19, в 1929 г. жила семья Веркиных, записан был Иеремий Степанович Веркин. Нетрудно было догадаться, что он отец прославленного физика, директора ФТИНТ, Бориса Иеремиевича Веркина и дедушка с детства знакомой мне Тани Веркиной, мама которой — замечательный педагог, Лидия Ивановна Коваленко, преподавала у нас в 53-й школе химию.

Запомнилось и то, что в этом доме по улице Плехановской, 19, жила семья моей одноклассницы из 53-й школы, Фаины Альтшулер-Донцовой. Довелось как-то побывать у нее в гостях. Сейчас мы с Фаиной на связи, с ее слов: их семья приобрела половину этого дома и начала там жить приблизительно с 1952 года. Выяснилось, что ей ничего не было известно о предыдущих жильцах этого дома.

Так выглядит сейчас дом, Плехановская, 19

— 2 —

Веркины

Вернемся к записям музея «Яд ва-Шем». Об уничтоженных в Дробицком Яре, Льве Лиссе и его жене Анне, дедушке и бабушке Ани, оставлена запись братом Ани, Яковом Бернштейном. Но оказалось, что не только им. Еще несколько человек вписали супругов Лисс в скорбные списки жертв Дробицкого Яра. Одна запись оставлена в 2006 г. их соседкой, Людмилой Иеремиевной Веркиной-Катруновой, сестрой Б.И. Веркина.

За что ей нижайший поклон и огромнейшее уважение!

Однако для точности нужно оговорить, что имя жены Льва Лисса эта благородная женщина записала не Анна, а Мария. Видимо, подзабыла ее имя за много лет, а имя их дочери — Мария — ей запомнилось.

Оказалось, что называется, я «открыла велосипед» заново. Стоило набрать в ГУГЛ — Веркин Борис Иеремиевич, как подтвердился этот адрес проживания семьи Веркиных в воспоминаниях Людмилы Иеремиевны.

Там же она упомянула о совместных чаепитиях с соседями, о том, как они собирались в доме Веркиных, и они, дети, пели; ведь семья Веркиных была очень музыкальная. А так как она записала в «Яд ва-Шем» семейную пару Лисс, деда и бабушку Ани, а не семью Регенбоген, то возможно, что в число упомянутых ею соседей входили именно Анна и Лев Лисс из 21-го дома. Думаю, что теплые отношения между ними могли сложиться не только потому, что были они соседями, а главное — обе семьи были высокоинтеллигентными, духовно богатыми людьми. Хотя, не исключено, что Л.И. Веркина имела в виду и других соседей, например, соседей Веркиных со стороны Никитинского переулка.

Кроме того, в этом же справочнике я нашла, что на пл. Руднева, 18, в доме, в котором я родилась и прожила почти 20 лет, в 1929 г. жила семья Александра Григорьевича Марченко, отца известного математика — академика Владимира Александровича Марченко.

В своих воспоминаниях Людмила Иеремиевна написала о дружбе семей Веркиных и Марченко.

Такое число совпадений, разумеется, не во времени, а в пространстве меня просто сразило наповал. Ведь до 1941 г. моя мама жила по улице Плехановской, 17, в соседнем доме с домом семьи Веркиных; моя одноклассница жила по Плехановской, 19, в доме, где раньше жила семья Веркиных; семья моей подруги Ани жила по Плехановской, 21; я — составитель воспоминаний и автор этого повествования — родилась и жила с 1947-го по 1967 г. на пл. Руднева, 18, в доме, где в довоенные годы жила семья Марченко.

Мне очень горько, что уже не смогу передать эти сведения моей подруге, Ане Бернштейн.

***

О двух прославленных ученых Харькова, физике Б.И. Веркине и математике В.А. Марченко написано немало, всё это легко найти на просторах интернета. Из многих воспоминаний о них и их семьях выбраны мною те, мимо которых просто невозможно пройти, чтобы не окунуться в атмосферу особого семейного уклада, свойственного талантливым, одухотворенным личностям ушедшего и уходящего поколений, увидеть значимость их научной и организаторской деятельности.

Воспоминания Л.И. Катруновой-Веркиной [3], о славной семье Веркиных написаны ею мастерски и настолько интересно, что не могу не поделиться ими с читателем.

Л.И. Катрунова

 Мои воспоминания о родителях

«Наше детство прошло в большой дружной семье. Наша мама, Веркина (урожденная Пряникова) Мария Константиновна, осталась без отца, когда ей было девять лет. В основном ее воспитывали тети, Елена Михайловна и Анна Михайловна. Моя мама была большая труженица, работала с детских лет. Елена Михайловна, которая держала мастерскую по пошиву верхней одежды, научила ее шить, и мама, выполняя определенную часть работы по пошиву, самостоятельно зарабатывала деньги на учебу. После окончания гимназии и затем трехгодичных фрейбелевских курсов Мария Константиновна получила право работать учителем в женских гимназиях, руководить детскими садами. В 1917 году мать вышла замуж за Веркина Иеремию Степановича. Он, как и дедушка, женившись на матери, взял в семью бабушку Машу и двух ее сестер — бабушек Лену и Анюту. Все жили в том же доме на Плехановской, 19. Отец обложил его кирпичом и покрыл крышу железом. В этом доме мы и выросли.

Мама была очень хорошим педагогом. Она работала учителем в гимназиях Немеровича-Штермана, Желноренко, гимназии работников Харьковского паровозного завода, три года заведовала детским садом, затем работала учителем начальных классов и географии в 5–7 классах в школах г. Харькова. Параллельно с работой она продолжала учебу на дефектологическом факультете Всеукраинского института повышения квалификации учителей. По окончании несколько лет проработала в специализированной школе для больных детей (школа № 54), на Сабуровой Даче. Многие годы была завучем начальных классов в школах № 36 и 19. Работая в школах, организовывала внеклассные мероприятия, в летний период работала с детьми в лагерях, на площадках. У Марии Константиновны были “золотые руки”. Она хорошо рисовала, самостоятельно шила костюмы для выступлений детей, составляла сценарии, мастерила декорации, игрушки. Все праздники у нас дома отмечались очень интересно. В домашнем театре ставились спектакли, для которых мама с нашей помощью делала костюмы и декорации. На наших праздниках всегда было много детей, все веселились от души. В 1952 году мама вышла на пенсию.

Наш отец, Веркин Иеремия Степанович, родился в 1890 году на хуторе Галушкино Филоновской станицы Хоперского округа возле Царицына в семье селянина-казака. Семья была большая, отец был младшим ребенком.

Он окончил сельскую церковно-приходскую школу (учился 3 года), затем поступил во второклассную учительскую школу. Его отец умер рано, и Иеремия с 14 лет был вынужден зарабатывать себе на жизнь и учебу. Он освоил переплетное дело и написал книгу “Руководство по переплетному делу” (было два издания). После окончания второклассной школы отец поступил в Полтавскую учительскую школу (семинарию). На учебу и жизнь по-прежнему зарабатывал переплетением книг и репетиторством. Окончив семинарию, проработал год учителем в трехклассной школе при станции Миллерово. Затем уехал в Петербург, где поступил на годичные курсы землемеров при Высших политехнических курсах. По окончании их в 1911 году его назначили помощником землемера в Харьковской губернии. Отец очень много читал, стремился получить как можно больше знаний. Сдал экзамены на должность учителя начальных училищ. В 1913 году оставил работу землемера и начал учительствовать в начальных городских школах. Затем заведовал рядом школ в Харькове и одновременно преподавал на Высших фрейбелевских курсах, учрежденных А.А. Мартыновой.

Работая, отец все время совершенствовал свое образование: сдал экзамены за 8 классов гимназии, изучил иностранные языки на курсах (немецкий, английский, французский), прослушал два курса физико-математического факультета Харьковского университета, а затем четыре курса физико-математического факультета Харьковского педагогического института. С 1920 года совмещал преподавательскую работу с работой в Наркомпросе УССР. Был заведующим отделом по подготовке социального воспитания, заведовал курсами инструкторов по педагогическому образованию, руководил отделом опытно-показательных учреждений, был инспектором при Главсоцвосе НКО УССР, референтом государственного научно-методического комитета НКО, работал в комиссии учебников и наглядных пособий. Работая в Государственном научно-методическом комитете, особое внимание уделял физике, так как его работа здесь сочеталась с практикой преподавания физики в средней школе, профшколе, рабфаке. Здесь же отец ознакомился с постановкой преподавания физики в высшей школе. Эта работа способствовала повышению его квалификации.

Начиная с 1930 года и до конца своей жизни отец преподавал физику в разных вузах Харькова, работая ассистентом, доцентом, профессором, заведовал кафедрой физики в ряде вузов. Им были организованы кафедры физики в Харьковском геодезическом институте, в Харьковском инженерно-экономическом институте, в Харьковском текстильном институте, Харьковском институте инженеров железнодорожного транспорта (ХИИТ). В память об Иеремие Степановиче Веркине большая физическая аудитория в ХИИТ носила его имя, там висел его портрет. И до настоящего времени, отмечая юбилей института, вспоминают о нем. Отец в вузах Харькова проработал более 20 лет. Много сил, знаний и здоровья отдал обучению и воспитанию молодого поколения.

Отцом было написано и опубликовано много статей по вопросам народного образования, учебников, планов. Иеремия Степанович Веркин перевел на украинский язык лучшие учебники по физике того времени (Крушевского, Егорова, Сахарова); сделал обзор учебной и вспомогательной литературы по физике; перевел ряд статей из немецких журналов, касающихся вопросов постановки преподавания физики; составил типовую программу по физике для рабфаков и многое другое. Его научные разработки печатались в журнале «Путь просвещения». Отец был членом редакционной коллегии журнала «Освіта».

Иеремия Степанович не просто занимался наукой, а любил ее. Круг его интересов был очень широк. Многому он учился сам. Книги были его лучшими друзьями и учителями. Им была собрана большая техническая библиотека по математике и физике. Отец очень любил литературу, искусство. В доме у нас была прекрасная библиотека классиков русской и зарубежной литературы. Он много читал, любил стихи, сам писал их. Написал два тома стихов, которые пропали во время войны. Когда мы подросли, родители продали библиотеку, купили рояль, чтобы обучать музыке Бориса и меня.

В 1946 году у отца произошел инсульт. Он стал инвалидом, но, несмотря на это, много читал, продолжал писать статьи по физике (левой рукой). Министерство просвещения за большой вклад в работу в области просвещения назначило отцу пожизненно персональную пенсию. Умер отец 7 апреля 1952 года.

В семье Веркиных было трое детей. Борис родился в 1919 году, в 1922 году — Владимир, а в 1925 — я (Людмила). Володя прожил всего 2,5 года, заболел тяжелой формой скарлатины и умер.

Вместе с нами жили не только наша бабушка, но и две ее сестры, таким образом, в семье было три бабушки. Отец их любил, заботился о них. Бабушка Маша (мать матери) вела хозяйство, бабушка Лена в основном занималась с Борисом, а бабушка Анюта — со мною. Мать и отец были красивые люди как внешне, так и внутренне. Они любили литературу, искусство, музыку, науку, увлекались историей, любили людей. Они много работали, но все свободное время отдавали нам: обсуждали прочитанные книжки, водили на концерты, в театр. Помню, как в саду имени Тараса Шевченко проходили бесплатные симфонические концерты под открытым небом. Мы старались не пропустить ни одного концерта. Нам прививали любовь к музыке, учили понимать ее. По воскресеньям к родителям приходили друзья. Большинство из них были интересными, высокообразованными людьми.

Очень близкими друзьями была семья Марченко. Их дети: Митя, Сережа, Володя, Ирочка вместе со мной и Борисом организовывали игры, ставили спектакли, проводили новогодние елки. Это все проходило под руководством нашей мамы. Их мама, Ольга Федоровна, была для меня второй мамой. А Ирочка, когда мы уже повзрослели, часто бывала у нас, читала свои стихи, повести. Она была очень интересным человеком, прекрасно знала историю, литературу. Бывало, начнет рассказывать — заслушаешься.

Родители поддерживали дружеские отношения с соседями. Часто по вечерам они собирались за чашкой чая с вкусным пирогом, а мы (дети) в это время устраивали для них концерт: играли на фортепиано, читали стихи, в том числе и свои.

Летом родители с Борисом куда-нибудь уезжали, много путешествовали. Например, на Кавказе пешком прошли через Клухорский перевал. Объехали все побережье Крыма, путешествовали по Волге, Дону. Меня, поскольку я была младше, оставляли с бабушками.

Родители стремились вырастить нас всесторонне образованными людьми. С детства нас учили музыке, рисованию, немецкому языку.

Бориса учили музыке у лучших преподавателей: последним был профессор консерватории Лунц. Любовь к музыке Борис пронес через всю жизнь. Но встав перед выбором: быть музыкантом или физиком — он выбрал физику, хотя музыку не оставил и любовь к ней, понимание и знание ее пронес через всю жизнь. Он чувствовал музыку, сам прекрасно играл. Недаром во ФТИНТ им была организована и действовала «филармония физиков». Любовь к музыке Борис привил и своей дочери Татьяне. Она стала профессором, заслуженным деятелем в области музыки, сейчас она ректор Харьковского университета искусств им. И.П. Котляревского. Она благодарна отцу, недаром проводимые ею ассамблеи посвящаются отцу.

Бориса и меня также учили рисованию, водили в музеи. Мы хорошо рисовали. Помню, как мы с ним соревновались: кто из нас лучше нарисует тот или иной портрет, увеличив его с оригинала. Любовь к искусству Борис пронес через всю жизнь. Он собрал очень хорошую большую коллекцию репродукций картин (в открытках) и большую библиотеку альбомов и книг с репродукциями великих художников и скульпторов. Кроме того, им была собрана очень большая библиотека, в которой были книги русских и зарубежных классиков, книги по истории и географии, техническая литература.

Немецкий язык мы учили с раннего детства сначала с учительницей Эмилей Робертовной, которая приходила к нам домой, затем в немецкой школе. Борис окончил 8 классов, я — 2. Школу закрыли, а нас перевели учиться: Бориса в 9-й класс 33-й школы, а меня в школу № 53. Борис проучился в 33-й школе всего лишь год, сразу после 9-го класса сдал блестяще экзамены в Харьковский государственный университет, и уже в 15 лет был студентом физико-математического факультета.

У Бориса, как и у отца, была большая тяга к знаниям, причем она была многогранной. Учился он всегда отлично. Познавал литературу, искусство, историю, географию, музыку, технику. Его интересовало все. Он прекрасно играл в шахматы. Помнится, в детстве Борис, чтобы научиться играть в шахматы, разбирал шахматные партии, но поскольку самому это делать неудобно, он решил научить играть в шахматы и меня. Вначале, чтобы меня заинтересовать, он играл без ряда фигур (снимал то ферзя, то слонов, то ладью, то коня и т.д.), а затем мы уже вместе разбирали партии. Как старший брат Борис всегда опекал меня. Эта дружба, забота прошла через всю нашу жизнь.

Женился Борис в 18 лет на студентке химического факультета Лидии Ивановне Коваленко. Она училась на четвертом курсе, а он — на третьем. Лида хорошо пела, Борис ей аккомпанировал. Теперь и ее друзья стали желанными у нас. В доме опять начались концерты, всегда было весело, интересно. Когда Борис собрался жениться, родители решили, что его семья будет жить в нашем доме. Еще у нас жил и учился в вузе племянник отца Федор Иванович Сазонов. Моим родителям он был как сын. Часто гостили две сестры отца — Лукерья Степановна и Алена Степановна.

На четвертом курсе (1939 г.) Бориса мобилизовали в армию. Вернувшись, он отлично сдал все зачеты и экзамены за четвертый курс. Началась Финская война, но на нее Бориса уже не призвали, так как он был студентом пятого курса. В 1940 году он с отличием закончил физический факультет Харьковского университета.

В 1939 году у Бориса и Лиды родилась дочь Наталья, но она прожила недолго. По роковой случайности погибла, когда ей было немногим больше года. Борис в это время сдавал госэкзамены. 21 июня 1941 года Бориса вновь призвали в армию. 22 июня началась Великая Отечественная война, а 23 утром у него родилась вторая дочь. Ее тоже назвали Натальей. Это Наталия Борисовна Силаева, кандидат физико-математических наук.

Бориса с призывного пункта отпустили в больницу посмотреть на родившуюся дочку. Через день его отправили на фронт. Он прошел войну старшим лейтенантом в пехоте. Во время боев за Сталинград был ранен и заболел в госпитале сыпным тифом. При эвакуации госпиталя за Волгу их разбомбили. Бориса сильно контузило. После ранения и контузии был списан из действующей армии и направлен в Новочеркасское суворовское училище, где работал политруком вплоть до возвращения его в Харьков летом 1946 года. С этого момента начинается его научная карьера.

Лида с дочкой Наташей до эвакуации жила с нами. В эвакуации она нашла сестру отца Алену Степановну и жила у нее с Натальей на станции Филоново Ново-Анненского района. Вернувшись из эвакуации, они опять жили у нас до получения квартиры. В 1946 году у них родилась вторая дочь — Татьяна.

У Бориса всегда было много друзей. Двери нашего дома были открыты для всех. С некоторыми из них он всю жизнь поддерживал отношения, и теперь, когда его нет, они поддерживают отношения с его детьми.

Родители воспитали в нас любовь к людям, стремление к знаниям, доброту, взаимопомощь, справедливость. Несмотря на разницу в возрасте (6 лет), мы прожили жизнь в любви друг к другу, дружбе, взаимопонимании и взаимовыручке. Борис любил мою семью, был дружен с моим мужем. В трудные минуты мы были всегда вместе, помогали друг другу».

***

Когда готовилась эта публикация, мне еще многое не было известно о Людмиле Иеремиевне Катруновой-Веркиной. Позднее, благодаря интернету обнаружила, что она была много лет директором 132-й школы г. Харькова [5]. Там же прочитала, как тепло о ней отзываются ее бывшие ученики. Кроме того, на этом же портале опубликовано это же эссе Л.И. Катруновой «Мои вспоминания о родителях» с ценнейшими фотографиями. [4]

Это помогло мне выйти на связь c ее сыном, Константином Алексеевичем Катруновым. Выяснилось, что Людмила Иеремиевна и ее давний друг, академик Владимир Александрович Марченко, продолжают жить в Харькове. Пожелаем им здорового и радостного долголетия! Константин, настоящий хранитель семейной истории, тоже поместил в интернете свое эссе «Мой дедушка Иеремия» об Иеремии Степановиче Веркине с большим числом впечатляющих фотографий [6].

О моей переписке с Константином Катруновым

Найдя Константина Катрунова на просторах интернета и узнав, что его мама, Людмила Иеремиевна Веркина-Катрунова, может ответить на интересующие меня вопросы о семье Лисс, их ближайших довоенных соседях по улице Плехановской, написала ему.

В ответ он написал:

«Маме прочел Ваше письмо. Все отлично вспоминает, особенно семейство Лисс. Вспомнила, что часто ходили в гости к ним. Борис и Мария были примерно одного года, поэтому в основном они и играли между собой».

Вот еще один отрывок из другого письма Константина Катрунова:

«Во время моего последнего визита к маме, я ей еще раз напомнил о том, что Вы написали о тех, которых она помнит с детства. Особенно ее заинтересовало семейство Лисс. Кроме того, что я Вам уже сказал, она вспомнила одну историю, связанную с трагической судьбой Льва и Анны Лисс. Мама вспоминает, что, когда их забрали из дома и они оказались в бараках на ХТЗ, ее отец Иеремия ежедневно ходил туда и носил им еду. Через какое-то время (порядка двух недель) вернувшись домой, сказал, что их уже в живых нет. Еду он отдал неизвестным людям».

Из моего ответа:

«Добрый день, Константин! Огромнейшее спасибо Вам за важное сообщение! Очень хорошо, что Людмила Иеремиевна помнит семью Лисс и рассказывает о подробностях очень тяжелого события в их жизни — их последних дней, когда Ваш дедушка так самоотверженно оказывал им поддержку. Думаю, что не только еда, но и моральная поддержка была важна для них.

ХТЗ и начало Плехановской — это сколько километров нужно было пройти уже не молодому человеку? Нести еду несчастным и, как оказалось, обреченным на гибель людям, когда самим нечего есть и нужно еще ходить в деревни на “менку”.

Ваш дедушка — Иеремия Степанович Веркин — благороднейший человек!»

Перу Константина Катрунова принадлежит еще эссе «Шатиловка моего детства» [7].

Константин прислал мне воспоминания его мамы, Л.И. Катруновой, о войне, написанные ею совсем недавно, в 2019 году. Помещаю их ниже.

   Воспоминания Людмилы Иеремиевны и её сына Константина [6], [7] перекликаются между собой и существенно дополняют друг друга.

Eщё помню

(Из воспоминаний о жизни в оккупированном Харькове)

«Мне пошел 95 год. Много пережила. Вся жизнь моя связана с Харьковом. Есть, что вспомнить. Конечно, самое страшное время — немецкая оккупация города в 1941–1943 годах. Мало уже осталось тех, кто жил в Харькове в это время. И хотя достаточно рассказов о той войне, тем не менее, хочется поделиться своими воспоминаниями об этом жутком времени. Многие события и сейчас ярко стоят перед моими глазами, другие уже позабыты.

До смерти отца в 1952 году наша семья жила в доме № 19 на Плехановской, внешне неказистом, но, по сравнению с современными квартирами, просторном одноэтажном особняке. Он и сейчас сохранился и, скорее всего, доживает последние годы. Там, кроме дома, был дворик с флигелем и сараем. Семья у нас всегда была многочисленной, но тесно не было. В 30-е годы (пора моего детства) там жило 7 человек. Родители, мы с братом Борисом, мать моей мамы (родная бабушка) и ее две сестры (двоюродные бабушки). Борис рано женился, так что к концу 30-х добавилась еще невестка Лида, а вскоре и ее первенец, Наташа.

За год до начала войны, летом 1940 года, умерла моя бабушка Мария Михайловна Пряникова. Ей было 96 лет. В том же году трагически и нелепо умерла и маленькая Наташа. Ей еще не исполнилось и полутора лет. Умерла от того, что одна из семечек, которыми кормил ее двоюродный братик, попало в трахею. Это произошло, когда девочка была в гостях у бабушки в Новоселовке. Борис в это время сдавал государственные экзамены в университете и не знал о случившемся. Умерла не сразу. Мой отец, Иеремия Степанович предпринял все возможное, чтобы спасти девочку. Отвез ее к доктору Тихомирову, одному из лучших специалистов-медиков в то время в Харькове. Тот сделал трахеотомию и вынул семечку, но спасти ребенка не смог, началось нагноение. Бабушку Машу и Наташу похоронили в одном месте на 2-м Харьковском кладбище на Пушкинской. Очень жаль, но могила не сохранилась. В это место во время войны попала бомба. В 1952 году, когда умер Иеремия Степанович, решили похоронить его по возможности ближе от этого места. Там рядом с ним покоится и моя мать. Так что, когда мы посещаем могилу моих родителей, всегда вспоминаем Наташу и бабушку Машу.

За несколько дней до начала войны Бориса призывают на военное обучение. Пункт, куда надо было явиться, находился на площади Восстания. Ну а 22 июня 1941года в 12 часов было объявлено по радио о войне. Все были ошарашены этим известием, началась паника. Люди стремились покинуть город. А на следующий день у Лиды рождается дочь, которую, как и трагически умершую первую, назвали Натальей. Отец дал знать Борису. Единственно, что ему позволили, это на следующий день на несколько часов зайти в больницу. Их готовили к отправлению на фронт.

Немцы стремительно продвигались вперед. Надо было увозить грудного ребенка. Решено было отправить Лиду с младенцем на родину отца, в станицу Филоново Ново-Анненского района (на границе теперешней Волгоградской и Воронежской областей). Там было спокойнее. Дали адрес сестер отца, Елены и Лукерьи. Только можно догадываться, как в то время, с грудным ребенком был совершен такой переезд. Слава богу, Лида разыскала родных и ее приютили. Фактически именно это спасло маленького ребенка от неминуемой гибели.

Немцы приближались к Харькову. Отцу предложили (он тогда работал в Институте механизации и электрификации сельского хозяйства) эвакуацию. Но какую? Надо было идти с семьей пешком за трактором, на который можно было положить минимум вещей. Матери вообще никто ничего не предлагал. ГОРОНО не проводило эвакуацию учителей. Пешком идти мы не могли, так как у нас в семье жила двоюродная бабушка Анна Михайловна Токарева, сестра моей бабушки Маши. Всю свою жизнь она прожила в нашей семье и была полноценным ее членом. Ей в то время было 87 лет. После перенесенной оспы у нее были больные ноги, и она еле ходила. Бросить ее на произвол судьбы мы не могли. Решено было, что мы: отец, которому шел шестой десяток лет, мать того же возраста, бабушка Аня и я, 15-летняя, остаемся в Харькове. С Лидой же, в Филоново меня мать не отпустила. Осталась в Харькове и семья Лиды. Отец Лиды в те годы работал проводником в поезде. В Харькове остались его жена, мать Лиды, и семья старшего брата Вани — жена Муся и их дети. С ними мы поддерживали связь. Мать Лиды тяжело болела и вскоре умерла. У нее была открытая форма туберкулеза. А был голод, лекарств не было. Муся осталась с детьми, сыном и дочерью. Я их часто навещала.

В первые дни войны начались грабежи. Толпы народа грабили склады. Тоже было и с магазинами. У нас некому было идти на такие «операции». А запасы продуктов заканчивались. Единственно, что мы могли — продавать и менять вещи на продукты, этим и жили. Затем начались походы по селам на «менки». Этим занимался отец, иногда брал и меня. Мы там обменивали вещи на зерно. В одном из таких походов, зимой в мороз, я отморозила себе ноги. Температура тогда была за –30. И сейчас мучаюсь с ногами, дает о себе знать то отморожение. Когда ходили на «менку», останавливались в селах на ночевку. Нас пускали в сени, там мы чуть согревались. Иногда давали пожевать чего-либо. Разные люди попадались, были и доброжелательные. Обычно с отцом я доходила до Гайдар, там он меня оставлял у знакомых, Христины Кондратьевны и Ивана Алексеевича. (с ними мои родители дружили, и мы часто до войны отдыхали у них. Во время голодомора мать устраивала их на работу в интернате в Сокольниках, где работала завучем. Ивана Алексеевича — дворником, а Христину Кондратьевну – на кухне). Отец оставлял меня у этих людей, а сам же шел дальше, туда, где можно было побольше выменять.

Что же мы ели? Когда было зерно, добытое на «менках» — его. Зерно дробили и подмешивали к вареным в кожуре овощам или к вареной мерзлой картошке, и мама выпекала из этого «хлеб». Этот «хлеб» она делила всем по кусочку на день, чтобы не умереть с голода. А есть хотелось. Кроме того, в ход шли мерзлые овощи с кожурой, макуха, отруби и т. д. Все, что могли выменять за вещи, а их оставалось все меньше и меньше. Пока в один день мы не остались совсем без ничего. Отец в тот день ушел на «менку», а я с матерью на базар продавать вещи, чтобы хоть что-нибудь купить съестное. Пришли домой и ужаснулись. В доме все, что можно было, вынесено. Все перевернуто вверх дном. Осталась одна мебель. Было даже понятно, кто был наводчиком в этом разбое. Но сделать что-либо в этой ситуации было невозможно. Мы остались голые и босые. Спать было не на чем, укрываться — нечем, переодеться — не во что. А ведь была зима. Хорошая наша знакомая Нина Викторовна Рачинская дала нам плотные шторы с окон и старое пальто своего брата. Из штор мать пошила пальто и платье себе и мне. В такой одежде мы и ходили. Вскоре нас вообще немцы выгнали из дома. Просто пришли и сказали, что им нужно это помещение, и чтобы мы уходили. Нас приютила семья Ширяевых, которые жили недалеко по Никитскому переулку. Они выделили нам комнату, там мы и жили до тех пор, пока наши войска не освободили город. Только тогда вернулись в свой дом.

Проблема с водой, особенно для питья и готовки, была одной из самых острых. Водопроводной воды нет, все разрушено. Где брать воду?! Было три варианта: в колодцах, в речке и дождевая вода. Ближайший колодец находился на Плехановской, за стадионом «Металлист». Главное было благополучно донести воду домой. Бывало, наберешь ведро воды, несешь, а по пути тебя останавливает немецкий патруль. Проверяют документы и смотрят, что несешь. Обычно, если видят воду — выливают. Возвращаешься опять назад к колодцу. И так может продолжаться несколько раз. Спасало иногда то, что я неплохо знала немецкий (до войны несколько лет училась в немецкой школе), и могла с ними беседовать. Тогда они жалели и разрешали пройти. В речке обычно набирали воду около моста, что на Московском проспекте. Зачерпнешь, а она грязная. Нередко невдалеке можно увидеть и трупы. Принесешь, фильтруешь, кипятишь. Дров тоже практически не было. Собирали и дождевую воду. Но она тоже была грязной. Зимой же топили снег. Вот такую воду мы употребляли в быту и в пищу.

Мы жили на одной из центральных в то время улиц Харькова. Соответственно и концентрация немцев там была высокой. Бесконечные проверки, обходы. Мои родители боялись, что меня могут задержать и отправить в Германию на работу. Поэтому, как только увидят немцев, которые ходят по домам, сразу же прячут меня в один из двух погребов. Обычно, в маленький, под крыльцом, со стороны двора. Там сижу, съежившись, и слушаю немецкий говор и топот сапог. Часто, во время обстрелов (как с воздуха, так и с земли из орудий) прятались всей семьей в большом погребе. Прятались часто и надолго, не очень ориентируясь, чьи это были обстрелы. Отец сделал металлические листы, которыми закрывал окна. И это однажды спасло наш дом от пожара. В очередной раз отступавшие по улице Плехановской войска в истеричном порыве бросали в окна домов зажигательные смеси. Пожалуй, это был самый страшный момент. Все вокруг пылало. Кто же это были, немцы или наши, уже сказать не могу. Наш дом не загорелся. Его, слава богу, защитили эти листы.

Отец несколько раз прятал у нас на чердаке раненных бойцов. Те, которые были ранены легко, отлеживались несколько дней и уходили. Но были и более тяжелые. Тогда отец ходил в клинику к Мещанинову, которого он хорошо знал еще по мирной жизни, сообщал ему, и тогда уже от него приходили или приезжали люди и забирали раненого.

Во время оккупации умерла бабушка Анюта. Ей шел 88 год. От перенесенной оспы у нее сильно болели ноги. Однажды она оступилась и упала. Диагноз — перелом шейки бедра. Город забит немцами, врачей нет, лекарств тоже. Все, что мать с отцом могли, они попытались сделать, но этого было мало. Бабушка лежала, питание плохое, возраст солидный. Травма не заживала. Так она прожила еще некоторое время и умерла. Мама с большим трудом похоронила ее в общей могиле недалеко от станции Верещаковка.

Без поддержки близких людей выжить было сложно. Конечно, такие были. Ну и мы пытались помогать другим в меру своих сил. Особенно близкими нам во время войны было семейство Марченко, интеллигентная петербургская семья, волею судьбы оказавшаяся в Харькове. Мы с ними подружились еще до войны. Жили недалеко друг от друга. Александр Васильевич Марченко был моим крестным. Он умер еще до начала войны. Во время оккупации в Харькове остались его жена Ольга Федоровна и дети Ирина и Владимир. С ними мы общались очень много. Они поддерживали нас, мы их. Главным образом, морально. Вспоминаю один эпизод, когда Вова, Владимир Марченко (знаменитый математик, ему сейчас 97 лет), организовал производство спичек. В его производственный цикл входил процесс, заключающийся в том, что в специально собранные коробки с ячейками, надо было вставлять палочки. И потом ставить их в специально приготовленный серный раствор. Моей задачей было заполнять ячейки и потом в нужный момент их вынимать. Такие действия как-то оценивались, и я получала денежное вознаграждение за это.

Война закончилась. Многие возвращались из эвакуации. Начали открываться школы и институты. Я пошла в 10 класс. С одной стороны, в воздухе витал запах победы. Но для нашей семьи начались новые испытания. Идеологические, связанные с тем, что мы жили в оккупации. Особенно досталось отцу. К нему, основателю нескольких кафедр в институтах Харькова, стали относиться пренебрежительно, постепенно понижая его в должности. Когда в очередной раз его понизили до должности лаборанта, он этого не вынес. Его парализовало. Уже больным он прожил еще несколько лет. Испытала и я все эту репрессивную машину. Неоднократно вызывали в органы. Сначала мне не дали возможности устроиться на работу в университет на кафедру, позже отказали в поступлении в аспирантуру.

Но, тем не менее, мы этот ад пережили и остались живы».

***

Хочу вернуться к строкам Людмилы Иеремиевны:

«Отец несколько раз прятал у нас на чердаке раненных бойцов. Те, которые были ранены легко, отлеживались несколько дней и уходили. Но были и более тяжелые. Тогда отец ходил в клинику к Мещанинову, которого он хорошо знал еще по мирной жизни, сообщал ему, и тогда уже от него приходили или приезжали люди и забирали раненого».

В истории Харькова хорошо известно о профессоре медицины, хирурге, Александре Ивановиче Мещанинове (1879–1965), Праведнике народов мира. Во время фашистской оккупации он лечил и спасал солдат и офицеров Советской Армии. В 1996 году за спасение еврейской семьи Пунькиных Мемориальный музей Холокоста, «Яд ва-Шем», присвоил А.И. Мещанинову звание Праведника мира. По инициативе Комитета «Дробицкий Яр» и организации «Харьковский музей Холокоста» в честь А.И. Мещанинова открыли первую в Харькове мемориальную доску на здании больницы, находящейся на Холодной горе, где профессор проработал 35 лет. [8].

Максим Суханов в своем очерке [9], описывает подробности спасения А.И. Мещаниновым еврейской семьи главного инженера Харьковского водоканала, Израиля Пунькина, бежавшего с женой Тамарой и двумя сыновьями из местного гетто перед началом «акции».

О спасении раненых красноармейцах он писал:

«Более двухсот красноармейцев бежали из оккупированного Харькова в годы войны при поддержке Мещанинова, и еще две тысячи поставили на ноги в его больнице» [9].

Возможно, не всем известно, насколько далеко находится Плехановская от здания клиники на Холодной горе, куда пешком шел Иеремий Степанович Веркин, чтобы сообщить профессору А.И. Мещанинову о раненых солдатах. В такие тяжкие времена этот благородный человек ходил и на другой конец города, на ХТЗ, чтобы поддержать еврейскую семью Лисс, зловеще уничтоженную нацистами.

Благословенна светлая память о Иеремии Степановиче Веркине.

Лидия Ивановна Коваленко и Татьяна Борисовна Веркина

Не могу не рассказать вам и том, что мне довелось быть знакомой с Татьяной Борисовной Веркиной и ее мамой Лидией Ивановной Коваленко. Мир тесен!

Осенью 1959-го года Таня Веркина и я лечились в 24-й детской больнице (в Костюринском переулке), мы находились в одной палате. Таня сразу обратила на себя мое внимание: красивая, черноволосая, стройная девочка-подросток с шикарными косами, искрящимися темно-карими глазами и очень добрым выражением лица. Мы сразу же подружились, Таня училась тогда в 7-м, а я — в 6-м классе. Она была центром притяжения всей палаты, была интересной рассказчицей, прекрасно и очень зажигательно пела, а мы, больные дети, ей подпевали, забывая о своих болях.

Помню, как я боялась отстать в учебе из-за болезни. И попросила маму принести мне в больницу учебники. Мама не только обеспечила меня учебниками, а еще регулярно приносила номера задач и упражнений для домашних заданий, а я старалась их выполнять. Если что-то вызывало у меня затруднения, Таня охотно помогала мне.

После выписки из больницы мы лишь однажды случайно встретились и обе обрадовались встрече. Это произошло летом 1961-го года в самом центре Харькова, по иронии судьбы возле здания, в котором сейчас находится Университет Искусств и где Татьяна Борисовна Веркина — многолетний ректор. Таня была с родителями, Лидия Ивановна меня уже тогда знала. Эта встреча врезалась четко в мою память. Это была очень красивая, счастливая, солнечная семья. Их лица светились по-особенному, Лидия Ивановна улыбалась мне. Таня очень похожа на папу. Тогда мне не все еще было известно об отце Тани, узнала о его научных достижениях и значимости его личности в истории Харькова позже, в годы моей учебы в университете. Мы успели радостно побеседовать, Таня рассказала, что продолжает учебу в музыкальной десятилетке…

А сейчас радуюсь, что узнала о значительных достижениях и успехах в жизни Татьяны Борисовны.

Татьяна Борисовна Веркина — народная артистка Украины, заслуженный деятель искусств Украины, профессор, ректор Харьковского государственного университета искусств им. И.П. Котляревского.

Предлагаю ознакомиться с фрагментами воспоминаний Т.Б. Веркиной об ее выдающемся отце Б.И. Веркине и их семье [10].

Академик Веркин Борис Иеремиевич в лаборатории УФТИ, 1945 г.

«Мои воспоминания об отце, мое восприятие его как человека, как личность выстраиваются в своеобразную форму, состоящую из трех частей: детский период, юношеский и взрослый

В детстве это, конечно, не восприятие отца как человека, это — Папа. Причем папа не просто любимый, а невероятно любимый, кумир, человек, который для тебя является идеалом во всем; очень красивый человек. Мы с сестрой всегда радовались, что нам повезло с родителями. Я невольно говорю родители, потому что, особенно в молодые годы, мама и папа были невероятно похожи. Это была очень красивая, талантливая пара — ученые, к тому же еще одаренные музыкально»

«детские воспоминания — это сияющие глаза обоих, влюбленность в нас, влюбленность в работу и какое-то удивительное отношение к нам, детям. Поэтому, даже сейчас я не могу понять тех родителей, которым некогда пойти с детьми в театр или кино, некогда почитать с ними книгу. Потому что если я — фанатик чтения, то только благодаря отцу. Он сам читал невероятно много, привозил массу книг, был влюблен в литературу, и в литературу только настоящую»

«Еще у моих родителей был просто талант создавать праздничную атмосферу даже в обычные будни. Ну а уж к каким-то датам, событиям — тем более. В моей памяти навсегда запечатлелись предновогодние волнения: мы с сестрой с замиранием сердца ожидаем, когда за дверью закончится веселая суета, и родители позовут нас посмотреть, какие подарки положил под елочку Дед Мороз. Терпенья не хватало, и мы подглядывали в щелочку.

«А вот еще одно воспоминание детства: мы с сестрой лежим в кроватях и ждем родителей. Ждем непременно, несмотря на поздний час, потому что скоро произойдет чудо — они вернутся из театра и все нам расскажут. Это когда мы были совсем маленькими. Затем, когда стали взрослее (мне было лет шесть), нас начали систематически водить в театр. Для отца и мамы это было святое правило: мы были на всех премьерах в оперном театре, в русском драматическом, украинском драматическом. Визиты в филармонию даже не нужно было обсуждать: если приезжал кто-то интересный — мы туда шли, появились абонементы — покупались абонементы. Родители собрали редчайшую музыкальную библиотеку. И я до сих пор помню все спектакли в оперном театре, которые посмотрела маленьким ребенком. Это осталось на всю жизнь — любовь к театру, любовь к искусству, любовь к точности, ясности драматургии, может быть, даже любовь к какой-то определенной концепции».

«Ярким воспоминанием детства стали музыкальные вечера, которые проходили у нас дома. Музыка была культом в нашем доме. Играли в четыре руки и в камерном ансамбле, на скрипке, виолончели и фортепиано; мама пела — папа аккомпанировал. Отец параллельно с физическим факультетом университета учился в консерватории. Он ее не окончил, но играл прекрасно. А у мамы, химика по образованию, был изумительный голос — мощное, яркое сопрано, которое ей поставил профессор консерватории П.В. Голубев. И в университетских, и в консерваторских кругах, и позже, когда родители работали в УФТИ, это была известная музыкальная пара. Вспоминается также ожидание очередного чуда — музыкальных вечеров в УФТИ. Правда, нас туда не пускали (это был закрытый институт), но мы знали, что там будут выступать наши родители. На музыкальных вечерах исполняли только классическую музыку, и люди не просто слушали, а наслаждались ею».

Народная артистка Украины, заслуженный деятель искусств Украины, профессор Татьяна Борисовна Веркина

Мама Тани, Лидия Ивановна Коваленко, преподавала у нас в 7-м классе химию. Она была блестящим педагогом! Буквально с первых ее уроков я просто влюбилась в химию. Помню, как жалела, когда с 1-го сентября следующего учебного года к нам в 8-й класс пришел другой учитель химии. Теперь понятно, что Лидия Ивановна из школы перешла на научно-исследовательскую работу и, несомненно, достигла успеха. Но мы, ее ученики, к сожалению, потеряли прекрасного учителя. Лидия Ивановна смогла увлечь меня химией настолько, что появились мысли посвятить себя этой интересной науке. Как-то, во время весенних каникул к нам домой пришел мой одноклассник, его послала ко мне Лидия Ивановна. Он сообщил, что через полчаса в нашей школе начнется районная олимпиада по химии. Мы оба побежали в школу, от нашего класса участвовали только он и я, от других классов участников уже не помню. Спустя пару недель, Лидия Ивановна в начале урока сообщила, что из нашей школы на городскую олимпиаду прошло только 2 человека, десятиклассник и из 7-х классов — я. При этом она добавила: «Шаргородская, в Вас я не сомневалась». Возможно, спустя 6 десятилетий вспоминать об этом не совсем скромно, но решила всё же об этом написать, так как меня это окрылило до такой степени, что запомнилось на всю жизнь, а главное — появилось еще более сильное желание познавать химию.

Но когда в 8-м классе химию вел уже другой учитель, а вскоре его сменила учительница (ни один из них не шел в сравнение с Лидией Ивановной), мой запал и острое желание изучать химию постепенно угасли, а сильно увеличилось увлечение математикой. Математика мне тоже всегда очень нравилась, ее у нас вел прекрасный педагог — математик, прославленный в Харькове, Аркадий Владимирович Столин. Позже он много лет преподавал в физико-математической школе. Математика стала моей профессией. Не сомневаюсь, что в выборе пути многое зависит от учителя.

Мне хотелось бы добавить много теплых слов в адрес светлого человека, Лидии Ивановны Коваленко.

Не знаю, было ли известно кому-то из наших одноклассников о ее певческом таланте, мне точно об этом известно не было. Тем более важно узнавать об этом от ее дочери-певицы и сожалеть о том, что не довелось слышать арий, песен, романсов в ее исполнении.

То, что Лидия Ивановна была высококультурна, необычайно одухотворена и увлечена химией было видно невооруженным глазом.

Все ученики относились к Лидии Ивановне с большим уважением.

На её уроках не стоял вопрос дисциплины, она обладала искусством увлечь нас, ее учеников. Слушали мы ее так, что был слышен полет мухи. Оценки ставила она строго, никому поблажек не делала. Запомнились и химические опыты, проводимые в кабинете химии, во время лабораторных работ. Мы всегда ожидали их с нетерпением, нам открывалось какое-то таинство.

Кто из учителей нас, детей — учеников 7-го класса, называл на Вы? Да никто. А вот Лидия Ивановна ко всем нам обращалась только на Вы, к каждому ребенку проявляя уважение, как диктовали многолетние традиции.

Благословенна светлая память о Лидии Ивановне Коваленко.

Вернемся к отрывкам воспоминаний её дочери — Татьяны Борисовны Веркиной [10].

«С переходом в более взрослое состояние, когда мы уже можем смотреть на родителей как бы со стороны, чистая влюбленность в них уступает место анализу. И начинаешь понимать, что рядом с тобой чрезвычайно умные люди, люди по-настоящему высокого интеллекта…»

«Вспоминаю свои студенческие годы. Повторюсь, это было очень тяжелое время, когда трудно было быть евреем и вообще, что называется, инородцем, — не принимали в институты, университеты, не брали на работу. И я очень благодарна отцу и ценю то, что у него хватало мужества, силы воли, уверенности, веры в то, что он поступает правильно (хотя это и грозило неприятностями, и у него их было предостаточно), принимать к себе в институт на работу талантливых ребят, независимо от национальности. Среди них были люди, которых отец, можно сказать, даже спас. Примечательно, что один из его учеников, который довольно рано уехал в Израиль, давая интервью местной газете, озаглавил его следующими словами: “Веркину я обязан всем”. И я его хорошо понимаю. Он сказал очень важные слова и о том, что Борис Иеремиевич родился и жил в стране, которая находилась под невероятным тоталитарным прессом. Пожалуй, отец сам немало пострадал от этой системы, но его внутренняя сила была так велика, что он и в нас, молодых, стремился укрепить свободу духа…»

«Второе, что меня потрясает, — это то, сколько он успел сделать для людей и города Харькова. Борис Иеремиевич со своими друзьями создал, в буквальном смысле этого слова, на пустыре огромный институт. Затем построил целый городок, который все знают как “хутор Веркина”. Он также организовал опытный завод в Валках и участвовал в создании еще нескольких институтов. Отец все время что-то создавал, причем, как правило, нечто фундаментальное, что остается на многие десятилетия, а быть может, и больше.

Третье — это то, что Борис Иеремиевич создал в своем институте «филармонию физиков», которая много лет была духовным центром для харьковской научной интеллигенции. В зале ФТИНТ выступали знаменитые певцы, скрипачи, пианисты. Отец сам приглашал их и сам платил им гонорары из своих собственных средств, так как соответствующая статья расходов, конечно же, институтом не предусматривалась. И это была не просто блажь. Отец считал, что без классической музыки не рождаются свежие идеи в науке. Он прекрасно понимал, насколько людям важен тот самый «панцирь», который они с мамой пытались дать нам с сестрой. «Панцирь», который называется классическим воспитанием. «Панцирь», который помогает сохранить душу, выстоять и в радости, и в горе, и в печали, и в невероятном счастье; который помогает человеку оставаться самим собой в любой ситуации.

Отец был уверен, что классическая музыка помогает и физику, и химику, и конструктору, и рабочему быть творческой личностью, будит фантазию, воображение, рождает идеи».

«Чем дальше я по времени отхожу от отца, тем чаще вспоминаю то, что он дал мне, благодаря чему я живу, работаю, и что-то мне удается».

«Когда отец умер, на меня, пожалуй, самое сильное впечатление произвела реакция так называемых простых людей (хотя я очень не люблю этого слова). Они подошли ко мне во дворе и сказали: “Что же теперь делать, если случится беда? К кому обратиться?”. Потому что любой человек знал, если что-то случится, нужно обращаться к Веркину. Если надо, он повезет в другой город, устроит в больницу, договорится сделать операцию и поможет деньгами. Человеку плохо — он должен помочь. Этим все сказано… Таких людей, каким был мой отец, очень не хватает сейчас. И для меня большой радостью было то, что на двухсотлетии университета им. В.Н. Каразина Борис Евгеньевич Патон, Президент Национальной академии наук Украины, в числе трех наиболее выдающихся фигур, очень значимых для Харькова, назвал Бориса Иеремиевича Веркина, моего отца. Для меня это было очень важно — значит, не забыт, его помнят, значит, его действительно не хватает… Харькову его очень не хватает».

Книга «Б.И. Веркин, каким мы его помним», Наукова думка, Киев-2007, вмещает воспоминания очень многих людей: родных, друзей, коллег. Не могу пройти мимо воспоминаний профессора математики Анатолия Дмитриевича Мышкиса, человека с которым мне довелось быть знакомой. Он и мой муж сотрудничали на протяжение многих лет. В 1994 г. А.Д. Мышкис был приглашен из Москвы для чтения лекций в Беэр-Шеву, город, в котором мы живем с 1991 г. Тогда он побывал у нас в гостях. Помню, в разговоре он тепло вспоминал о годах жизни в Харькове, о его научной деятельности во ФТИНТ и о кипучей деятельности его директора, Б.И. Веркина.

Вот отрывки из воспоминаний светлой памяти, А.Д. Мышкиса, профессора Московской академии инженеров транспорта, автора многих монографий и учебников [11].

«Впервые я увидел Б.И. Веркина в конце 1960 года, когда был заведующим кафедрой высшей математики Харьковского авиационного института…»

В 1956 году я сблизился с “могучей кучкой” (Н.И. Ахиезер, Б.Я. Левин, В.А. Марченко и А.Я. Повзнер), в значительной степени определяющей математическую жизнь города, которая концентрировалась, в основном, вокруг механико-математического факультета ХГУ и Харьковского математического общества.

К 1960 году мы все чаще обсуждали вопрос о том, что полезно было бы иметь в Харькове исследовательский математический институт. Такой институт дал бы, в частности, возможность привлечь для активной научной работы наиболее способных к ней молодых людей. И вот в мае 1960 года создается Физико-технический институт во главе с Б.И. Веркиным, о котором я тогда еще ничего не знал, причем в структуре этого института предусмотрен математический сектор. (Как я потом узнал, в организации этого сектора весьма существенную роль сыграл В.А. Марченко.) В этот институт должны были перейти Н.И. Ахиезер, И.М. Глазман, В.А. Марченко и А.В. Погорелов в качестве руководителей отделов, что гарантировало высочайший научный уровень математического сектора. Я до тех пор никогда не работал в подобном институте, но всегда любил новые впечатления, поэтому легко согласился на предложение также перейти в этот институт.

По поводу выбора отдела у меня вопросов не возникало. Я считал, что полностью освобожденная от преподавания работа оправдана только получением либо выдающихся результатов в математике, либо чего-то полезного за пределами математики. Так как в первом я не был уверен, то выбрал второе — так возник отдел прикладной математики.

Итак, в октябре 1960 года я известил дирекцию ХАИ о моем предстоящем переходе, в ноябре у меня была подробная беседа с Б.И. Веркиным и его заместителем А.А. Галкиным о перспективах, а в декабре этого же года я был утвержден Президиумом АН УССР в должности руководителя отдела прикладной математики ФТИНТ АН УССР. С 1961 года для меня началась новая жизнь.

Доверие, которое оказывал Б.И. Веркин руководителям отделов, было поразительным».

«…нет сомнения, что ФТИНТ полностью создан именно им — структура института, подбор кадров, выбор основного направления работы, строительство и т. д. Любой другой сотрудник мог быть заменен с большей или меньшей потерей, а не было бы БИ — не было бы и института. Известность института в Харькове была общенародной, даже таксисты хорошо знали «Веркин хутор».

Получив известие о смерти БИ, я тут же послал телеграмму с предложением присвоить ФТИНТ имя Б.И. Веркина и был рад узнать, что это предложение совпало с мнением всего коллектива сотрудников института».

Благословенна светлая память о Борисе Иеремиевиче Веркине.

— 3 —

Марченко

Вернемся к харьковскому справочнику 1929 года, где я обнаружила, что на пл. Руднева, 18, в доме, в котором я родилась и прожила почти 20 лет, в 1929 г. жила семья Александра Григорьевича Марченко (1872–1940), отца знаменитого харьковчанина — известного математика, академика, Владимира Александровича Марченко. Это — ещё одно совпадение в пространстве! Сведения от соседей о том, что в квартире, включающей нашу комнату, раньше жил профессор с семьей подтвердились, так как оказалось, что отец В.А. Марченко, Александр Григорьевич Марченко, был профессором.

Интересно, что сына Владимира Александровича Марченко, юного талантливого Андрея Марченко, тогда еще будущего математика, я впервые увидела в мае 1962 г., когда нам, победителям математической олимпиады, проводившейся механико-математическим факультетом Харьковского университета, вручали награды — набор интереснейших книг по математике. Для меня это было начало соприкосновения с великой наукой — Математикой.

Набор книг нам вручали профессора университета И.М. Глазман и Ю.И. Любич. Эти 5 книг, от чтения которых меня было трудно оторвать, несомненно, способствовали моему решению посвятить себя изучению математики.

Призер многих олимпиад, Андрей Марченко, тогда был учеником 6-го класса, а олимпиада проводилась для учеников 7-х–10-х классов. Он, шестиклассник, произвел впечатление на всех участников олимпиады, ведь писал он вместе с семиклассниками и занял 1-е место среди них!

История семьи профессора А.Г. Марченко довольно подробно отражена в биографии В.А. Марченко автором К.В. Масловым [12].

Академик Владимир Александрович Марченко

«Владимир Александрович Марченко родился 7 июля 1922 года в г. Харькове. Его отец, Александр Григорьевич, был родом из семьи крепостных крестьян, но сумел получить хорошее образование. По окончании Петербургской академии лесоводства он был оставлен для подготовки к профессорскому званию и затем направлен в Институт лесоводства в Люблинской губернии. Этот институт во время Первой мировой войны был переведен в Харьков.

К тому времени, как в семье родился младший сын Владимир, отец был профессором сельскохозяйственного института, а в семье уже было трое детей: Ирина, Дмитрий и Сергей. Ведением хозяйства в семье и воспитанием детей занималась мать, Ольга Федоровна, женщина удивительной доброты, порядочности и спокойствия. Она получила образование в Петербурге, до выхода замуж была учительницей. Ольга Федоровна сумела привить своим детям высокие нравственные принципы, безукоризненную честность и доброе отношение к людям.

Старшая сестра Владимира Александровича, Ирина, с детства увлекавшаяся поэзией, музыкой, языками, закончила Ленинградский университет и работала в Харьковской консерватории, а позднее в Ленинграде, занималась историей искусства. Брат Дмитрий, закончив в Харькове строительный институт, во время Второй мировой войны стал специалистом в области строительства нефтяных сооружений; работал сначала в Баку, затем в Москве (в Министерстве нефтепромышленности, а впоследствии в Госплане СССР). Брат Сергей, вскоре после поступления в медицинский институт, в 1939 году был призван в армию и в начале войны с Германией попал в окружение. Пройдя в 1943 году так называемый «проверочный лагерь», он снова попал на военную службу, а в конце 1944 года во время наступательных операций в Прибалтике старший лейтенант Сергей Марченко получил тяжелое ранение и скончался».

Здесь же мы находим строки о дружбе и сотрудничестве Б.И. Веркина и В.А. Марченко.

«В 1960 году в Харькове усилиями нескольких ученых-физиков, при поддержке П.Л. Капицы, организовывается Физико-технический институт низких температур (ФТИНТ). Главным инициатором создания института являлся человек, наделенный уникальным даром ученого-организатора, профессор Б.И. Веркин. Нужно сказать, что Б.И. Веркин и В.А. Марченко были не только знакомы, но и дружны с детства, хотя Веркин был немного старше. И вот при одной их встрече, в разговорах о возможной деятельности будущего института, родилась идея создания в новом институте математических отделов.

Владимир Александрович возглавил в институте отдел математической физики. С этого момента начинается новый этап в жизни и научной деятельности В.А. Он принимает активное участие в организации работы математических отделов и в установлении творческих связей с физиками и инженерным персоналом института. Нужно сказать, что в рамках института с момента его создания установились равноправные и дружественные отношения между представителями различных областей науки. Ощущение единства целей и солидарности единомышленников вообще было характерной чертой в жизни коллектива ФТИНТа. Огромная заслуга в этом, безусловно, принадлежала и его директору Б.И. Веркину, и ведущим ученым института, в том числе и В.А. Марченко».

А вот воспоминания самого Владимира Александровича о Борисе Иеремиевиче и всей семье Веркиных, перекликающиеся с воспоминаниями Людмилы Иеремиевны Катруновой-Веркиной [13].

«Перед Первой мировой войной мои родители жили в маленьком городке Новая Александрия в Польше, где отец работал профессором Лесного института.

В 1915 году во время наступления немцев институт был эвакуирован в Харьков. Знакомых в Харькове, кроме сотрудников института, у моих родителей не было. Но вскоре мама познакомилась сначала с Марией Константиновной Веркиной, будущей матерью БИ, а затем и со всем семейством Веркиных. Мы жили рядом. Рождественские праздники проводились поочередно (сочельник у Веркиных, рождество у нас). На праздниках детские хороводы и игры организовывала Мария Константиновна.

Ее организаторский талант был передан детям — Борису и Люде.

Отец Бориса — Иеремий Степанович — был физиком. Он сумел поставить преподавание физики в ХИМЕСХ на высокий уровень и организовать там хорошую физическую лабораторию. Иногда он приносил домой нуждавшиеся в починке приборы и показывал нам некоторые опыты. Навсегда запомнился простенький прибор, состоящий из металлического шарика на цепочке, который свободно проскальзывал через круглое отверстие, но при нагревании застревал в нем.

Думаю, что уже тогда показанные отцом опыты привили Борису любовь к физике, ставшей его призванием, определившим всю жизнь.

Иеремий Степанович живо интересовался литературой, особенно поэзией. Несомненно, что царивший в семье Веркиных интерес к литературе и музыке побудил Бориса к раннему чтению и увлеченным занятиям музыкой. Вспоминаю Бориса в немецкой школе, куда я поступил четырьмя годами позже него. На переменах мы часто забегали в старший класс, где учился Борис. Чувствовалось его лидерство не только в классе, но и во всей школе.

В 1933 году школу закрыли, и наши встречи с Борисом стали редкими. Затем Борис поступил на физическое отделение физмата ХГУ. По дороге в университет он часто забегал к нам позвонить по телефону. Я учился тогда еще в школе, и мне было очень интересно знать все, что он рассказывал об университете…»

Пожелаем Владимиру Александровичу счастливого долголетия!

— 4 —

Южная часть площади Руднева

Дом моего детства

Сегодня об этом доме пора писать историю. Он появился во второй половине XIX века, и построен был с расчетом на столетия, толщина его стен позволяла подоконнику служить и письменным, и обеденным «столом» попеременно. Но не суждено было дому кладки красного кирпича прожить и один век, в 1970-х годах его снесли, оставив место незастроенным. Находился он на площади, возникшей в конце XVIII века на месте бывшего крепостного вала, на площади Руднева, названной так в 1919 году в честь героя гражданской войны Николая Руднева. Ранее называлась она Скобелевской, в честь генерала М.Д. Скобелева, отличившегося во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Многие ещё помнили это старое название. Но самое первое название площади — Михайловская, по названию находившейся здесь Михайловской церкви. Сейчас название площади изменилось — площадь Героев Небесной Сотни.

Вид дома на пл. Руднева, 18, со стороны двора. 1948 год. Слева дом, справа боковая часть здания Клуба строителей, я на руках у соседки

Церковь, окруженная зелёным сквером, была расположена напротив нашего дома. Церковный скверик, так мы называли его, служил центром притяжения всей округи. Летом там отдыхали бабушки и мамочки со своими чадами, прогуливались парочки в поисках свободных уединённых скамеечек. Случалось, их поиски оказывались не безуспешными. Но зима превращала сквер с его горками в центр мироздания для детворы из всех домов не только площади Руднева, а также из района Левады, улиц Плехановской, Нетеченской, Змиевской и Руставели. Там всегда было оживлённо, шумно и весело. Лыжникам и любителям катания на санках горка, на которой стояла церковь, предоставляла большие возможности.

Но в 1961-м году Михайловскую церковь снесли, взорвали на наших глазах, да так, что выбило стекла во всех окнах нашего дома, горку, т. е. бывший крепостной вал сравняли с землёй, покрыли асфальтом и на месте церковного скверика появился сквер имени первого космонавта Юрия Гагарина. Змиевское шоссе (прежнее название — Змиевская улица) непосредственно примыкавшее к церкви, стало называться проспектом Гагарина. В этом месте, где смыкаются сразу несколько улиц, Плехановская, проспект Гагарина, площадь Руднева и Нетеченская, проходила трамвайная линия, а затем появилась и троллейбусная магистраль, начинающаяся в аэропорту. По этой дороге ехали все кортежи с приезжавшими в Харьков высокими гостями. Мы, взрослые и дети нашего двора, всегда старались не упустить такую возможность, помню наше ликование во время визита Юрия Гагарина, его добрую улыбку.

Троллейбус в нескольких десятках метров от дома № 18 площади Руднева, рядом с ДК Строителей, 1960-е годы

На это райское местечко и выходило единственное окошко нашей маленькой комнаты. До того, как проложили асфальт возле нашего дома, вид из окна открывался на палисадник с высаженными нами цветами, от них исходили изумительные запахи петунии, табака и метеолы, рядом росли кусты моей любимой пахучей сирени, ароматного жасмина, и всё это великолепие окружали белые акации.

В этом месте прерываю воспоминания детства потому, что с акацией связано мое более позднее воспоминание. В 1984 году заехав на несколько дней в Харьков, где я не жила уже более 10 лет, направилась на Плехановскую, 21, на долгожданную встречу с Анечкой и ее мужем Марком Рониным. Мария Львовна тоже подъехала к ним по такому случаю. Я вышла из троллейбуса как раз рядом с тем местом, где был раньше наш дом. Тогда впервые мне пришлось увидеть пустое место вместо дома моего детства, меня сразу охватило волнение, переполнило чувство потери чего-то значительного. Появилось ощущение, что провалилась сквозь землю часть жизни, почва стала ускользать из-под ног…

Когда-то «на заре туманной юности» я рисовала с натуры, был у меня рисунок — вида из окна, сохранившийся до сих пор. Вспомнила, на нем был изображен киоск «Кулинария» возле троллейбусной остановки, киоск этот оказался на своем месте. По памяти, зная ракурс, я подошла к тому месту, где по моим соображениям была расположена наша комната. И что я увидела? А увидела я именно в этом месте молодой саженец белой акации, пробившийся между бетонными квадратными плитами. За день до этого мы с моим дядей, Григорием Шаргородским, братом моего папы, побывали на кладбище у захоронения папы. И надо же — такое совпадение — возле его памятника вырос точно такой же саженец белой акации, просто его близнец. Чтобы он не разрушил памятник, мы его выкопали. У меня невольно градом полились слёзы…

А ведь я спешила на встречу, меня ждали мои любимые друзья, опаздывать очень не хотелось. Но, к сожалению, сдержать слезы было не в моих силах. Лишь только через полчаса успокоилась, и в результате, к сожалению, опоздала подойти в назначенное время.

Мой рисунок 1960-го года. Вид из окна

***

Возвращаюсь к описанию дома моего детства.

Далее проходила дорога, по которой в те времена наряду с автомобилями можно было иногда увидеть телегу, запряженную лошадкой, развозившую уголь жителям нашего и соседних домов. Во дворах гнездились сараи, где и хранился этот ценный в зимнюю стужу источник тепла. За дорогой возвышалась церковь и рядом с ней сквер, утопающий в кустах сирени, зелени акаций и тополей.

Летом мог нарушить тишину не только проезжавший неподалеку трамвай или мотоцикл, а изредка и громкий говор, расположившегося под нашими окнами цыганского табора. Однако, когда цыгане начинали петь, для нас это был завораживающий сердца, необыкновенный концерт. С тех пор я влюблена в цыганские напевы, и это чувство не покидает меня никогда.

Заслуживает описания и наш двор, в нём всегда было очень оживлённо, дети играли в прятки, на языке нашего двора это звучало «в жмурки», а чаще «в жмурка». Те, кто помладше, играли в песочнике, мужики стучали, кто возле своего сарайчика, сколачивая различные вещицы, а кто в домино. В любое время дня сидели на скамейке старушки, обсуждая очередные дворовые новости, следили за каждым шагом соседей, находя в этом особое наслаждение, ведь им казалось, что они знают всё обо всех остальных. Наиболее значительным достоянием нашего двора являлся огромный дуб, о возрасте которого никто не знал, но называли его столетним. Во дворе были разбиты соседками несколько шикарных клумб, что являлось предметом их гордости и тщательно ими охранялось. Посреди двора росла груша, её урожай никогда не дозревал до кондиции, мальчишки успевали оборвать ещё зелёные, не поспевшие плоды.

В нашей маленькой комнате более двух квадратных метров занимала печь, служившая не только для обогрева, но это был и наш очаг. Вкус и аромат всех блюд, готовящихся на этой печи, мне очень трудно сравнивать с другими, не менее достойными вкусами. У нас часто бывали гости, до сих пор удивляюсь, как нам удавалось всех рассадить, но хорошо запомнились мамины слова: «В тесноте, да не в обиде».

Таким мне запомнился дом моего детства, наш двор, мое окружение.

Всё это — незабываемые страницы начала моей жизни — продолжает жить во мне, и до сих пор приходит ко мне в сновидениях…

Чем старше мы становимся, тем чаще возвращаемся к своим детским впечатлениям, острее чувствуя их свет и тень, почти не замечая, что линия нашей жизни, усиливая свою кривизну, начинает превращаться в круг — круг жизни.

***

А теперь — немного прозаических сведений о нашем доме и его довоенной истории, давным-давно услышанной от соседей и родителей.

Состоял дом из двух пятикомнатных квартир со всеми удобствами: к нему был подведен водопровод, в каждой квартире была кухня, ванная комната и туалет, дом отапливался благодаря дворнику, жившему с семьей в подвальном помещении, он следил за работой расположенного в подвале котла. Как теперь выяснилось, в доме был и телефон.

Входа было два — парадный вход и черный. Парадный вход выходил на площадь с видом на церковь, а черный — во двор. Дом был одноэтажный, расположенный на высоком фундаменте, чтобы попасть в квартиру (с черного хода), нужно было подняться на 14 ступенек. Комнаты были более чем трехметровой высоты. Говорили, что до войны в одной из квартир (в той, где была наша комната) проживал профессор с семьей, а в другой — хозяин, но к началу войны эти семьи уже не жили в доме. Никто не рассказывал об их дальнейшей судьбе, никто не называл их фамилий. Думаю, толком никто не знал подробностей. Только теперь мне стало известно о семье профессора А.Г. Марченко, проживавшей до войны в этом доме.

После войны картина существенно изменилась: в доме проживало 12 семей, лишь две семьи занимали 2 комнаты, одна из них в подвале, остальные ютились в одной. Обе квартиры стали коммунальными, удобств не стало. Воду брали из колонки во дворе, там же находился и общий на 33 семьи туалет. Кроме 12 семей нашего дома к жителям площади Руднева, 18, причислялись еще семьи нескольких небольших домиков, расположенных в глубине двора.

Во время войны дом разрушен не был, но было повреждено водоснабжение; в результате не стало парового отопления и прочих удобств. В годы оккупации дом не пустовал, в нем жили люди. Вскоре после освобождения Харькова от врага возобновили свою работу домоуправления. Тогда этих жильцов утеснили, добавив несколько новых жителей, среди них — двух женщин (одна из них — моя мама), вернувшихся из эвакуации и обнаруживших в своих довоенных квартирах новых хозяев. После Победы, в 1945 году, добавились еще двое соседей, вернувшихся с фронта. Один занял кухню нашей коммунальной квартиры, а второй преобразовал парадный вход в комнату, заменив парадную дверь окном. В кухню другой квартиры и в несколько комнат подвального помещения тоже вселили жильцов. Вместо того чтобы восстановить водоснабжение и с ним все остальные удобства, поспешили вынести из дома котел, 2 ванны и другую сантехнику. После этого в каждой комнате появилась каменная печь, а на крыше дома соответственно появились дымоходные трубы. В то тяжелое время у жителей Харькова, как и у жителей, многих других полуразрушенных гитлеровцами городов, жилищная проблема была самой насущной. И это продолжалось не менее двух десятилетий. В частности, моя мама вернулась в Харьков из Поволжья в марте 1944 г. и застала в своей довольно просторной комнате по Плехановской, 17, новых жильцов. По ее рассказам, ей с большим трудом удалось получить комнату, площадью 10 квадратных метров в доме на площади Руднева, 18. В этой комнате пришлось построить на двух квадратных метрах каменную печь. На оставшихся восьми наша семья, мои родители и я прожили до 1967 года.

Благодаря исследованиям харьковских историков и краеведов сегодня можно заглянуть в XIX век, пополнить знания об истории дома и его окрестностей.

Известный харьковский краевед Георгий Сергеевич Никольский создал интересный видеофильм о площади Руднева (сейчас площади Героев Небесной Сотни) [14].

Приглашаю читателей к его просмотру.

Установлено, что первыми хозяевами дома были представители дворянского рода Бич-Лубенские.

А вот что пишет на эту тему историк Андрей Парамонов. Приведу несколько фрагментов [15].

«Имение (Бич-Лубенских — Л.Г.) в Харькове представляло собой довольно обширный участок земли на Михайловской (Скобелевской) площади под номерами 18 и 19.

На участке с номером 18 располагался одноэтажный каменный дом, постройки второй половины XIX в., с большой верандой и выходом в сад. В этом доме до раздела с братом жил К.М. Бич-Лубенской».

Конечно же, узнаю́, написано как раз о нашем доме! По-видимому, выход в сад был с черного хода, а груша и столетний дуб в нашем дворе — остатки былой роскоши. Веранда, скорее всего, находилась со стороны сада. Позднее, после войны, а может быть и ранее, веранды уже не было.

В справочнике 1901 г. [16], указано, что хозяевами дома № 18 на Скобелевской площади были Трояновские — Максим Фёдорович и дети его Мария Максимовна и Георгий Максимович, дворяне.

Соседние дома

Находившаяся на Скобелевской площади № 1 Архангело-Михайловская церковь в [16] указана как церковь святого Михаила. Размещалась она недалеко от домов: южной части площади Руднева, бывшей Скобелевской (от 11-го до 20-го номеров); домов с начальными номерами улиц Змиевской, Плехановской, Нетеченской и Старо-Мясницкой. Из окон нашего дома была видна восточная сторона ее здания. Церковь была взорвана в 1961 году.

Соседнее здание под № 19 площади Руднева — ДК Строителей. Согласно [16] в 1901 г. домом № 19 Скобелевской площади владела Александра Александровна Бич-Лубенская, дворянка.

«Под номером 19 было более обширное дворовое место, оно представляло собой огромную территорию, с садом и несколькими дворовыми постройками. Через дворовое место и сад проходила безымянная улица, которая разделяла имение на две почти равные части. Здесь располагался каменный двухэтажный дом постройки начала XIX в., в 1918 г. здесь располагалось городское училище. К 1925 г. это здание, из-за недостатка средств на его содержание пришло в упадок и к началу 30-х гг. было разобрано, хотя, как отмечали архитекторы, представляло архитектурную ценность. Дворовое место № 19 занимала семья И.М. Бич-Лубенского. Кроме вышеупомянутого дома они сохраняли за собой деревянный одноэтажный флигель в саду и деревянный одноэтажный дом с выходом на площадь. Еще два флигеля и деревянный дом сдавались в аренду разным чиновникам» [15].

Всё перечисленное выше, относящееся к дому под номером 19, мне уже не пришлось увидеть, рядом с нашим домом на этом месте красовался ДК Строителей, а вначале это было построенное в конце 1920-х двухэтажное здание Клуба строителей.

Хорошо помню, как в 1958 году достроили третий этаж и несколько корпусов, и тогда Клуб строителей превратился в Дворец Культуры с множеством кружков, студий, спортивных секций, кинозалом, библиотекой — настоящий центр культуры, искусства и спорта для многих харьковчан, и, в особенности, для жителей близлежащих домов.

Соседним домом № 20 (угол Михайловской улицы) в 1901 г. владел Иван Михайлович Бич-Лубенский, дворянин.

Вспоминается строительство красивого пятиэтажного дома в начале 1950-х гг. на этом месте. На первом этаже этого дома располагался хлебный магазин, ателье по пошиву одежды, детский сад и домоуправление. Дом расположен на углу площади и улицы Шота Руставели (бывшей Михайловской), адрес дома — ул. Ш. Руставели 4/20.

Сейчас техника позволяет виртуально прогуляться от места, где раньше стоял дом на площади Руднева, 18, в разные стороны. Воспользуемся такой возможностью с помощью виртуального путеводителя [17]. Мы видим, что здания ДК Строителей (пл. Руднева, 19) и проектного института (Проспект Гагарина, 1) расположены на одном уровне. А раньше, как хорошо видно на фото 1948 года, дом и прилегающая к нему часть двора были расположены на более высоком уровне, чем Клуб строителей. В той части Клуба, которую можно увидеть на фото, располагался спортивный зал, в нем проходили тренировки по спортивной гимнастике. Мы, дети нашего двора, спускались вниз метра на 1,5–2, чтобы постоять у окон спортзала и созерцать тренировки гимнасток. Вообще, в 50-х годах прошлого века не только Михайловская церковь, а и дома №№ 17, 18 находились на более высоком месте, чем Клуб строителей. Там, где сейчас вы видите здание проектного института по проспекту Гагарина, 1 (бывшей Змиевской улице), как помню, до 1957-го года никаких домов не было. С этого места и до пересечения с Плехановской улицей возвышался аккуратно утрамбованный холм, на плоской оконечности которого ранее находились, скорее всего, разрушенные во время войны два угловых дома: первый — по улице Змиевской, 1, угол площади Руднева, 16, и второй — по Змиевской, 3, угол улицы Плехановской, 1, (бывшей Петинской).

Отмечу, что в первом из них жила семья Барабашевых (потом фамилия писалась Барабашовы), семья родителей будущего академика Барабашова Н.П.

О том, что в доме № 16 жила семья Барабашовых рассказывает в своем видеофильме Г.С. Никольский [14].

Об этом также написано историком А. Парамоновым на сайте «Откуда родом» [15], [16].

В [16] записано, что в 1901 г. домом Змиевская № 1/Скобелевская площадь № 16 владела Валентина Васильевна Барабашева, жена коллежского советника, мать будущего академика Н.П. Барабашова.

Домом Змиевская, № 3/Петинская, № 1 — угловой дом владели Лелюковы — Екатерина Ивановна и её дети — Пётр, Фёдор и Настасья Алексеевы/(Алексеевичи).

Место бывших домов №№ 1, 3 по Змиевской улице долго пустовало. В 1958 г. на нем был выстроен новый пятиэтажный дом.

Раньше чуть ниже холма стояла скамеечка, а на повороте на Плехановскую был типовой для 1950-х пивной деревянный ларек зеленого цвета. Там собирались любители кружки пива и чего-нибудь покрепче, некоторые посетители ларька были тяжелыми инвалидами без ног, перемещавшимися на тележках. Ах, война, что она сотворила с людьми…

Хорошо помню, как сносили эту пивнушку, холм сравняли с землей, вырыли котлован и начали строительство большого пятиэтажного дома. Сейчас же это место принадлежит той части большого дома, (проспект Гагарина, 1), что служит началом Плехановской. К этой части дома примыкает дом № 3 Плехановской. Нетрудно понять, что на месте канувшего в лету пивного ларька, именно здесь находившегося, когда-то давно существовал упомянутый выше угловой дом Лелюковых.

Таким образом, сейчас дом с адресом — проспект Гагарина, 1, состоящий из трех частей, находится на месте бывших домов: дома № 17 площади Руднева, дома Барабашовых —и дома Лелюковых. Вы его можете видеть и со стороны площади Героев Небесной Сотни (для меня она остается площадью Руднева), и со стороны Проспекта Гагарина, и со стороны Плехановской.

Рядом с нашим домом находился дом № 17 площади Руднева — 2-х этажный частный дом.

Как указано в [16] в 1901 г. домом № 17 на Скобелевской площади владел Сергей Фёдорович Морошкин, коллежский секретарь.

Затем его хозяевами были — знаменитый в городе адвокат, Евгений Львович Белостоцкий, и его жена, Маргарита Станиславовна. Хорошо помню их обоих, старенькую тещу Е.Л. Белостоцкого, если мне не изменяет память, ее звали Констанция Казимировна, его сына Игоря, Любу и Люду — жену и дочь Игоря. Это была очень интеллигентная семья. Они занимали 4 или 5 комнат своего дома, а остальные комнаты сдавали жильцам по символическим ценам. Пришлось слышать: занимавшая 2 комнаты семья платила хозяевам меньше, чем платили мы за государственную десятиметровую комнату.

Евгений Львович отличался своим благородством, об адвокатской деятельности Е.Л. шла молва: слушая его речи в суде, люди плакали; он, как правило, выигрывал судебный процесс.

Запомнилась его охотничья собака Рено, он часто с ней гулял и мы, дети, любили его сопровождать во время этих прогулок. Разговаривал он с нами как с взрослыми, и это, безусловно, нас подкупало. Не помню, в каком году (в конце 1950-х — начале 1960-х) Е.Л. Белостоцкий ушел в мир иной. Благословенна память о нем. Рено не выдержал смерти хозяина и через несколько дней скончался от глубокой тоски.

Вскоре после смерти хозяина городские власти решили снести его дом, всем семьям его квартирантов предоставили новые квартиры на Новых Домах в районе Московского проспекта. Жена и сын Евгения Львовича долго не соглашались переселяться на окраину, и спустя год или два им на всю семью всё же предоставили 3-х комнатную квартиру в уже заселенном доме на проспекте Гагарина, 1.

По другую сторону от Михайловской церкви находился дом № 14 площади Руднева.

Во дворе № 14 располагалось несколько домов. В справочнике [16] находим, что в 1901 году домовладельцем дома на Скобелевской площади № 14 (угол Гимназической набережной) был Иван Яковлевич Платонов, титулярный советник, (в этом доме кроме жилых квартир размещалась психиатрическая лечебница, открытая доктором Платоновым).

Дом № 15 я не помню, в справочнике[16] написано, что в 1901 г. домом № 15 Скобелевской площади (угол Нетеченской улицы) владел Яков Яковлевич Прокопович, протоирей.

К южной границе площади также примыкали дома, находившиеся на четной стороне Змиевской улицы: Змиевская № 2 (угол Нетеченской), владельцы — Некрасовы Алексей Тимофеевич и его жена Матрена Ильинична, мещане;

Змиевская № 4 (угол Старо-Мясницкой), владельцы — Мария Яковлевна Иванова, жена присяжного поверенного и Софья Фёдоровна Шаховская, княгиня.

По-моему, по крайней мере, один из этих домов еще существовал в 1950-х годах. Сейчас там пятиэтажный дом (проспект Гагарина, 2), строительство которого тоже помню, как и кафе, расположенное на первом этаже этого дома, где мы наслаждались мороженым и коктейлями.

А вот о том, что было в описываемых местах давным-давно.

«Каменные здания вокруг площади строились с 1820-х годов. В доме № 10 проживал профессор Харьковского университета, действительный статский советник А.В. Гуров. В доме № 14 была устроена частная психиатрическая лечебница доктора Платонова. В доме № 16 проживал профессор Харьковского университета П.Н. Барабашов. Харьковский городской голова Иван Михайлович Бич-Лубенской владел двумя дворовыми местами: №№ 18 и 19. на одном из них стояло самое первое каменное здание площади — 3-х этажный каменный дворец коллежского советника Н.Н. Бахметьева. Значительную часть дворового места Бич-Лубенского составлял сад, который сегодня носит название парка “Строитель”» [15].

Вернемся в эпоху начала 2-й половины ХХ века. Дворы всех описываемых домов утопали в зелени, вокруг домов раскинулись упомянутые мной церковный сквер и большой пионерский парк, сейчас это парк «Строитель», вход в него между домами №№ 11 и 13 Плехановской улицы.

Попасть в этот парк мы могли не только с этого входа, но и более коротким путем, пройдя из двора нашего дома во двор Клуба строителей, и оттуда попадали прямо в парк. Могли пройти в этот парк не через главный вход, а через двор 11-й поликлиники и жители улицы Руставели. В 1950–1960-е годы пионерский парк (старожилы его называли Чкаловским) пользовался огромной популярностью у детей нашего района. Какое-то время в нем летом функционировал городской пионерский лагерь, там были качели, карусели, сцена, беседки, скамеечки. Примерно в 1960-м году покрыли бетоном ров и создали искусственный водоем, фактически небольшой бассейн, в котором мы плавали. Вход в парк был свободный. В этом, усаженном деревьями парке было несколько красивых ухоженных клумб, также красовались и благоухали цветы вдоль дорожек. Сейчас, пройдясь (в том числе и виртуально) вдоль ДК Строителей, расположившегося в южной части площади Руднева (сейчас Героев Небесной Сотни), начала четной стороны улицы Руставели, начала нечетной стороны Плехановской улицы до пересечения ее с четной стороной Никитинского переулка, мы можем увидеть кроны деревьев, густо расположенных во дворах за всеми домами.

Наши современники обязаны такому интенсивному озеленению района семьям Бич-Лубенских и Синяковых, сажавших здесь сады начиная c XIX века.

Дома Синяковых недалеко располагались от дома Веркиных со стороны Никитинского переулка.

История семьи М.И. Синякова, несомненно, представляет немалый интерес для всех, интересующихся историей Харькова. Благодаря Андрею Парамонову мы можем сегодня с ней ознакомиться [18].

№ 22-а дом купца Михаила Синякова (А. Парамонов, Харьков)

«Со времени выхода заметок в газете “Харьковская неделя” уже несколько домов, которые за вполне рядовыми для городской застройки стенами таили в себе необыкновенные истории жизни их владельцев, уничтожены. Один из этих домов ― непревзойденный по количеству гостивших в нем поэтов и художников, что возбуждали умы и сердца жителей всей империи. Кто-то смотрел на них с восхищением, а другие, наоборот, с неприязнью. Их выступления в Харькове носили провокационный характер, вызывая у властей полное недоумение и нерешительность, ведь с этим просто ничего нельзя было поделать.

Я говорю о футуристах. Владимир Маяковский, Давид и Николай Бурлюки, Велимир Хлебников, Григорий Петников, Богдан Гордеев, Николай Асеев ― все они побывали в доме по Никитинскому переулку, 22 (сегодня № 22-А). Но не только футуристы туда захаживали. Бывали там и другие поэты и художники, в том числе Сергей Есенин, Борис Пастернак, Борис Косарев, Василий Ермилов и др. Что же это за дом такой, почему эти знаменитости в разные годы в нем бывали?

Построил его в начале XX ст. прибывший в конце 1870‑х годов мещанин уездного города Валки Михаил Иванович Синяков. В Харькове он занимался изготовлением церковной утвари из золота и серебра, перешел в купеческое звание. В 1880-е годы открыл магазин в Пассаже по продаже дорогих украшений из золота и брильянтов.

Разбогатев, в 1896 году Синяков приобрел два дворовых места в Никитинском переулке у наследников мещанина Андрея Николаевича Черникова и крестьянина Терентия Ивановича Белоброва. Проживая с семьей в старом деревянном доме Черниковых, он начал строительство каменного двухэтажного доходного дома и одноэтажного каменного дома для семьи, разбил обширный сад.

Близость к самой современной, электрифицированной Петинской улице (старое название Плехановской) обеспечила дома Синякова электроэнергией, телефонной связью, центральным водопроводом и канализацией. Только отопление в домах было печным. По Петинской ходил городской трамвай, что делало этот район очень престижным. В соседях у Синякова был известный общественный деятель, председатель Съезда мировых судей Иван Михайлович Бич-Лубенской.

Сад Синякова в Никитинском переулке занимал площадь почти 900 кв. м, здесь росли яблони, груши, сливы, волошские орехи, бересклеты, огромное количество садовых цветов, которые сажала супруга купца Александра Павловна. Необыкновенно гармонично вписывалась в него беседка, выполненная из дерева и украшенная коваными элементами, с крышей листовой меди, забавными фонарями в китайском стиле. Невдалеке от беседки бил фонтан, особый уголок для детей, которые носились по всему саду и кричали так, что даже прохожие на улице неустанно жаловались полиции. Необычайно скупой Михаил Иванович Синяков терпел убытки, вознаграждая городовых.

Супругой Михаила Синякова стала уроженка города Владимира Александра Павловна Ершова. От этого брака у Синяковых родились девять детей: Зинаида (1886), Надежда (1889), Мария (1890), Ксения (1892), Вера (1896), Александра (1897), Владимир (1899), Борис (1901), Виктор (1902).

Их мама умерла после рождения Виктора в 1902 году. Девочки были предоставлены сами себе. Отец не жалел денег на их образование, в которое входили, помимо гимназического курса, занятия живописью и музыкой. Зинаида, будучи прекрасной пианисткой, уехала в Москву, снимала квартиру на Тверской. В этой квартире и познакомились сестры Синяковы с футуристами. Возвращаясь в Харьков, они тянули за собой и своих поклонников. Благодаря им наш город стал местом паломничества футуристов.

Маяковский был влюблен и в Зинаиду и Веру Синяковых, за Надеждой приехал в Харьков Борис Пастернак, Вера вышла замуж за поэта и переводчика Григория Петникова, Ксения ― за Николая Асеева. В Марию Синякову влюблялись все, кто видел её необыкновенные глаза, но замуж она вышла за художника Арсения Уречина, отчего, не выдержав любовных переживаний, застрелился поэт Божидар (Богдан Гордеев). Мария ещё при жизни стала кумиром авангардистского искусства, избранная в Харькове вместе с Хлебниковым и Петниковым третьим Председателем Земного шара.

Михаил Синяков умер 25 октября 1910 года, купив перед этим в селе Красная Поляна Змиевского уезда земельный участок, где построил деревянный дом на каменном фундаменте и разбил сад. При посадке деревьев он обнаружил странную руду и, решив, что это шанс ещё больше разбогатеть, несколько дней подряд копал сам ямы на участке. От перенапряжения или по другой причине он и умер скоропостижно. Его наследницы с мужьями с трудом избежали разорения, сохранили имения, созданные руками отца, и сами воспитывали младших братьев.

В 1920 году дом в Никитинском переулке национализировали большевики, а в 1929 году его арендовал клуб латышских рабочих «Дарбс». Клуб за счёт сада решил устроить спортивную площадку. К чести районных властей, им запретили вырубать сад, объявив, что он имеет дендрологическую ценность. Беседку перестроили, вместо ковки набили доски, медь украли, крышу заменили на железную.

После освобождения города в 1943 году здесь располагался детский сад, потом центр детского творчества, пока в годы независимости здание не отдали под склад и швейный цех. И вот в 2018 году дом Синяковых разобрали. Территория сада Синяковых вошла в состав парка “Строитель”, из посаженных ими деревьев уцелели лишь бересклеты»

— 5 —

Барабашовы

Как было отмечено, благодаря [14], [15] и [16] мне стало известно, что в доме № 16 площади Руднева родился выдающийся ученый ХХ столетия — астроном Николай Павлович Барбашов.

Академик Николай Павлович Барабашов

Обширны сведения о нем и его семье в интернете. Приведу часть из них ([19], [20]).

Из [19]:

«Николай Павлович Барабашов (18 (30) марта 1894, Харьков — 29 апреля 1971) — советский астроном, основатель Харьковской школы планетологии, академик АН УССР (1948), Герой Социалистического Труда (1969).

За заслуги перед советской наукой Н.П. Барабашов был награждён четырьмя орденами Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и медалями.

Имя Барабашова носят кратер на Марсе и малая планета 2883.

В честь Барабашова была названа станция «Барабашова» Харьковского метрополитена.

Именем Барабашова названа одна из улиц Харькова.

Премия имени Н.П. Барабашова учреждена Национальной академией наук Украины за работы в области физики планет, звёзд и галактик».

Из [20]:

«Родился Николай Барабашов 30 марта (18 марта по ст. ст.) 1894 г. в интеллигентной семье. Отец, Павел Николаевич, участник русско-турецкой войны, был известным в Харькове офтальмологом и работал в знаменитой клинике Леонарда Гиршмана (потом даже занимал должность заведующего этой клиникой), изобрел новый способ лечения роговицы. Барабашов, как и Гиршман, многим оказывал медицинскую помощь бесплатно.

Мать будущего астрофизика была человеком музыки — закончила консерваторию по классу фортепиано. Но стезю пианистки оставила, полностью посвятив себя семье. Неудивительно, что Николай с детства очень любил музыку, выучился играть на скрипке.

С раннего детства Барабашов любил смотреть в подзорную трубу на звезды и планеты, а также увлекался фантастикой. Жюль Верн и Майн Рид были его любимыми писателями. На юношу сильное влияние оказала книга французского астронома Камиля Фламмариона «Живописная Вселенная». И возможно, определила выбор профессии астронома.

Отец Барабашова ездил по Европе, изучал опыт лучших клиник. Однажды он взял сына в командировку в Париж, где смог организовать встречу Николая с Фламмарионом в обсерватории провинциального городка Жювизи. В конце длительной беседы ученый подарил юноше свою новую книгу, сделав в ней надпись: “Моему новому коллеге Н. Барабашову от согражданина неба. К. Фламмарион”. Вдохновленный юноша принялся усердно осваивать технику фотографирования Луны и других планет (такая фотография тогда была редкой и дорогой технологией), взялся за строительство собственного телескопа. Он конструировал всяческие летательные аппараты (самолеты и планеры), совмещая увлечение с учебой в 1-й Харьковской гимназии, которую закончил с серебряной медалью».

Местоположение 1-й Харьковской гимназии (Московский проспект, 24) знакомо всем жителям площади Руднева, Красно-Школьной Набережной и начала Московского проспекта.

Наши соученики помнят, что за углом нашей 53-й школы находился техникум, расположившийся в красивом дореволюционном здании. Там и сейчас находится Индустриально-Педагогический техникум. Это здание до революции принадлежало 1-й Харьковской мужской гимназии.

Вернемся к публикации [20].

«Первые научные публикации у Барабашова появились в 15 лет. В “Известиях Русского общества любителей мироведения” стали печатать его статьи о солнечных пятнах, о наблюдениях за Марсом и Венерой. Статьи пользовались успехом, их публиковали во французском журнале “Астрономия”, на них обратил внимание Циолковский и начал переписку с юным “согражданином неба”.

Н. Барабашов продолжил образование в Юрьевском университете (ныне Тартуский, в Эстонии), упорно изучал астрономию. Заболел гриппом, осложнения привели к острому туберкулезу. Врачи делали пессимистичные прогнозы, резкое ухудшение здоровья вынудило на время оставить учебу. Павел Николаевич, прекратив медицинскую практику, отвез сына в итальянскую клинику в Сан-Ремо, где подростка пытались лечить с помощью пневмоторакса. Лечение, увы, не было доведено до конца, так как началась Первая мировая война и у семьи фактически закончились средства. Барабашов потом страдал заболеваниями грудной полости, перенес несколько серьезных операций. Из Италии удалось уехать с большим трудом.

Едва поправившись, Николай продолжил обучение на физико-математическом факультете Харьковского университета. В те смутные и тревожные годы в университете преподавали известные профессора-астрономы Л.О. Струве и Н.Н. Евдокимов, приват-доцент В.Г. Фесенков, впоследствии ставший академиком. Трудности периода гражданской войны семья Барабашовых сумела преодолеть благодаря продолжавшейся врачебной практике отца. Николай был зачислен в штат университета на кафедру астрономии и одновременно работал учителем в школе. В 1917 г. во дворе дома (семья жила недалеко от Успенского собора) Н. Барабашов собрал небольшую обсерваторию.

В этой любительской обсерватории Барабашов в 1918 г. решил задачу, поставленную Фесенковым, — по определению отражательной способности планеты Земля».

На самом деле в тексте допущена неточность. Название собора другое. Семья жила недалеко от собора Архангела Михаила (Михайловской церкви).

Н.П. Барабашов у своей домашней харьковской обсерватории на ул. Змиевской, 1

Вдали видна Михайловская церковь.

Дом на улице Змиевской, 1/угол площади Руднева, 16, я не застала увидеть. Это место долго было незастроенным, в 1957 г. там началось строительство проектного строительного института и жилого дома для его сотрудников.

Из публикации [20]:

«Барабашов — один из немногих ученых, чьи теории подтвердились еще при жизни. В поздравительной речи Астрономического совета Академии наук СССР по случаю 75-летия ученого было написано: “Вам дано было пережить редчайшую для астронома радость: подтверждение космическими станциями Ваших выводов, сделанных у телескопа, о строении лунной поверхности”».

Заключительное слово

Вне сомнения, знаменитые ученые — академики Н.П. Барабашов, Б.И. Веркин и В.А. Марченко, вошедшие в историю города Харькова, пользуются всенародной известностью. Безусловно, кому-то и раньше были известны места их рождения и проживания в Харькове, мне же это удалось узнать недавно. То, что эти места расположены очень близко друг от друга и, по совпадению, в том же самом месте, где прошло мое детство, впечатлило меня и побудило рассказать об этом.

Хочу выразить искреннюю благодарность всем авторам воспоминаний, а также харьковским историкам и краеведам — Андрею Парамонову и Георгию Никольскому. Без них это повествование не было бы написано.

Благодарю терпеливых читателей, ознакомившихся с собранными мной воспоминаниями о выдающихся харьковчанах — деятелях науки и их славных семьях. А также — с историей нескольких домов и их жителями.

Источники информации

[1] Любовь Гиль «Доктор Мария», международный электронный журнал «МЫ ЗДЕСЬ», № 311 (16–22 июня 2011 г.)

[2] Адресно-довiдкова книга «Весь Харкiв» на 1929-й рiк (Адресно-справочная книга «Весь Харьков» на 1929-й год)

[3] Воспоминания сестры Б.И. Веркина, Людмилы Иеремиевны Веркиной о Б.И. Веркине и семье Веркиных.

[4] Катрунова Л.И. «Мои вспоминания о родителях»

[5] Катрунова Л.И. «Катрунова Людмила Иеремиевна (директор школы 1970–1980 гг.) История 132 средней школы г. Харькова»

[6] Константин Катрунов. «Мой дедушка Иеремия»

[7] Константин Катрунов «Шатиловка моего детства (часть 1)».

[8] Праведник народов мира — хирург Александр Мещанинов.

[9] Максим Суханов, 25 февраля 2020 г.

«В Харькове увековечили память выдающегося врача».

[10] Воспоминания дочери Б.И. Веркина, Татьяны Борисовны Веркиной, об отце.

[11] Воспоминания Анатолия Дмитриевича Мышкиса, профессора Московской академии инженеров транспорта) о Б.И. Веркине.

[12] Биография В.А. Марченко.

[13] Воспоминания В.А. Марченко о Б.И. Веркине.

[14] Пл. Героев Небесной Сотни, видеофильм Георгия Никольского

[15] Андрей Парамонов, Михайловская площадь.

[16] Справочник 1901 г. Списки домовладельцев 1-й части города Харькова

[17] Виртуальный путеводитель (на фото показано место, где раньше находился дом на пл. Руднева, 18)

[18] № 22-а дом купца Михаила Синякова (А. Парамонов, Харьков)

[19] Википедия. Акад. Барабашов

[20] Академик Барабашов — «Вот, что дает мне силы жить», (М. Хусточка).

 

Оригинал: https://s.berkovich-zametki.com/y2022/nomer1/gil/