Наводя порядок на книжных полках, я наткнулась на одну старую книжку, стала листать. И вспомнилось мне…
Впрочем, об этом потом. А начну я издалека.
У людей моего поколения есть достаточно причин ненавидеть Сталина. У многих родители погибли в лагерях и тюрьмах, и сами они выросли в детских домах; иные были сосланы вместе с родителями в места не столь приятные для проживания. Меня эта беда обошла, мои родители рано поняли, что к чему – и «не высовывались». В партии не состояли, работали на скромных должностях, жили в непрестижном районе старой Москвы. Но у меня великий вождь отнял юность, и кто скажет, что это недостаточный повод для ненависти?
А было так: в разгар войны по его повелению в советских школах вдруг ввели раздельное обучение. Школы стали разнополыми. Отдельно женские, отдельно мужские. И как раз тогда пришло мое время: я вошла в тот прекрасный и ужасный возраст, когда пробуждается интерес к мальчикам. Очень поздно вошла, если по нынешним меркам судить: в десятом классе. Я вдруг обнаружила, что со мной что-то не так.
В моем классе в обыкновенной московской школе было семнадцать девиц, и на переменах они все оживленно обсуждали, кто с кем «гуляет». А обо мне и не упоминали, потому что и обсуждать было нечего, и это было обидно. Мне тоже отчаянно хотелось полюбить. А для начала хотя бы встречаться, на свидания ходить. Но получалось точно по Лермонтову: «Любить? Но кого же?»
Вокруг не было никого. Ни мальчика, ни юноши, ни молодого человека. В кого влюбиться?! Учителя достойного – и то не было в нашей девчачьей школе! Шел 1946-й год, война недавно окончилась, бывшие фронтовики, кто уцелел, еще только поступали в институты-университеты.
А у меня был двоюродный брат, тоже десятиклассник. Мы с детства часто проводили много времени вместе, в гости друг к другу ездили. Играли в шахматы, книгами делились, зимой на каток ходили.
И вот мы с кузеном-десятиклассником довольно скоро пришли к пониманию того, что нас тревожат сходные проблемы: с кем встречаться? в кого влюбиться? И мы решили объединить усилия.
Договорились так: я привожу двух своих одноклассниц, он – двух своих приятелей, и встречаемся в Александровском парке, что возле Кремлевской стены, после первого же экзамена на аттестат зрелости, после сочинения. Познакомимся, а там – как получится.
Так и сделали. Я привела одну бойкую хорошенькую девочку, Люську, генеральскую дочку, и еще старосту класса, Таню, очень положительную личность, не очень красивую, но с выразительными коровьими глазами. А кузен привел серьезного коренастого тугодума Колю и веселого, подвижного как ртуть, говорливого Женьку. Мы для начала поиграли в волейбол – мой кузен предусмотрительно прихватил с собой мяч, потом разбились на пары. Не помню уж, по какому принципу разделились – может, уже возникли какие-то симпатии, но не исключаю, что мой ответственный кузен проявил инициативу. Так или иначе, только мне достался Женька.
Он сыпал анекдотами, смешил… Естественно, возник вопрос – а куда кто будет поступать после получения аттестата? Я еще не решила, диапазон моих колебаний был чудовищный – от мехмата до филфака. Зато Женька точно знал, что поступать будет на юридический факультет в университет. Договорились, что встретимся первого сентября. На том и расстались.
Не скажу, что я сразу влюбилась. Женька мне понравился, да, но понять за его шутками-прибаутками, есть ли у него встречный интерес, было невозможно, а я категорически запретила себе безответную любовь. Поэтому я спокойно сдавала экзамены на аттестат, отодвинув все мешающие делу чувства. Я «шла на медаль», как говорила наша классная, и относилась к этому очень серьезно. А дома мне по совету классной для поддержания мозговых усилий выдавали каждый день десять кусочков дефицитного сахара. Тогда медицинская наука еще не знала, что сахар – это «белый яд»…
Но вот закончились и школьные экзамены, и суета с поступлением, и грибной август в деревне остался позади. Я честно пришла на свидание первого сентября, постояла-постояла – и ушла ни с чем. Женька, подлый, не пришел! Свое негодование я назавтра вылила на бедного кузена: это нечестно! это непорядочно! что у тебя за друзья?! А он оправдывался:
– Понимаешь, с ним история такая приключилась. Он влюбился! Да не в девчонку какую-нибудь, а во взрослую тетку, артистку! Ей за тридцать! А он с ума сходит, цветы ей носит и после концерта вручает. Ни одного концерта не пропускает! Понимаешь, он обнаружил, что спортзал его юрфака и консерватории – общий, а оттуда, из спортзала, уже можно пробраться в консерваторию. Он для смеха пошел проверить – и на первом же концерте увидел ее и влюбился!
Я была поражена: ай да Женька! Какая сила чувства! И невольно его зауважала, немедленно перестала злиться и стала выпытывать у братца подробности. Что за женщина? Какие концерты? Она пианистка? Певица?
Оказалось, что Женькина любовь, Татьяна ее зовут, действительно певица, только поет она в хоре Свешникова и иногда солирует. В те времена для меня что хор Пятницкого, что хор Свешникова были одинаково безразличны. Вот опера, солисты знаменитые – Шпиллер, Козловский, Рейзен – это да! И симфоническую музыку, как и прочую классику, я тоже признавала. Ойстрах, Гилельс, Игумнов, Мария Гринберг… а дирижеры какие… Мравинский из Ленинграда приезжал, Натан Рахлин из Киева… да разве всех перечислишь! Я покупала недорогие входные билеты в Большой театр, в консерваторию, с упоением наслаждалась на галерке и музыкой, и зрелищами, и, конечно же, сознанием своей принадлежности к выс-с-с-сокой культуре…
Но хор народной песни?! Что в нем интересного?!
По радио – нет, не радиоприемник у нас тогда был, а трансляционная черная «тарелка», висевшая над дверью и никогда не выключавшаяся – ежедневно звучали народные песни. Русские, украинские, грузинские, даже иногда еврейские. Пели их известные исполнители народных песен, такие, как Русланова или Ирма Яунзем; знаменитые оперные певцы – Лемешев, Козловский – тоже включали народные песни в свой репертуар. Но чаще всего, а вернее – ежедневно, эти песни звучали в хоровом исполнении, в сопровождении балалайки и гармони. И у родителей моих появилось к народным песням, а заодно и к хоровому пению, от слишком частого и притом невольного их слушания, некое пренебрежение: фи, деревенские песни! Я, увы, тоже переняла такое неуважительное к хору отношение. Поэтому Женькин интерес к хору Свешникова меня смутил.
Но ведь Женька не дурак?! Значит, что-то в этом пении есть? Я должна разобраться! И я купила себе билет в консерваторию на концерт хора Свешникова. Никто не разделял моего любопытства, я пошла одна.
Ну, что сказать… Это было потрясение. Из программки я уже знала, что хоровое пение без инструментального сопровождения называется «а-капелла», что в хоре есть четыре голоса – два мужских и два женских. Но когда я увидела этих хористов, полукругом расположившихся на сцене на специальных помостах – мужчины в черных строгих костюмах, женщины в одинаковых белых длинных платьях, – и, наконец, услышала их пение, у меня запершило в горле, и слезы – счастливые, благодарные – сами навернулись на глаза.
Передать, как эти басы, баритоны, тенора, альты и сопрано сплетаются и расходятся, как от мощного звучания всех голосов хор переходит к тихому, тишайшему, замирающему последнему звуку, как звучание хора органично связано с тем, что именно поется, со словами песни, я не могу... Это надо слышать!
И, наконец, я увидела и услышала ту, ради которой пришла. Ее звали Татьяна Благосклонова. Прошло с тех пор более шестидесяти лет, много чего мне пришлось с тех пор пережить и прочувствовать, но тот восторг, испытанный мной, не забывается. В ней восхищало не только проникновенное пение, глубокий ее голос, когда она солировала, но и весь внешний облик, какая-то мудрая простота, с которой она держалась, выходила на поклоны… Зал то замирал и не дышал, то после самозабвенного молчания взрывался аплодисментами и криками: «Браво!». И звучало ее имя, ее вызывали еще и еще…
Я понимала Женьку… Как можно было не влюбиться!
Не скажу, что я, как тот Женька из моей юности, потом тоже «не пропускала» концерты этого знаменитого хора. Была, может быть, еще два или три раза. Потому что из Москвы я вскоре уехала. Вышла замуж за лейтенанта, только что окончившего Академию, и поехала вслед за ним. Но благодарная память по сей день хранит те счастливые воспоминания о моей консерваторской юности.
И давно замечаю за собой: когда я в благодушном настроении что-то делаю, какую-то несложную работу, не требующую больших умственных и физических усилий, то при этом я тихонько напеваю. И часто оказывается, что напеваю-то как раз мелодии тех самых песен – из репертуара хора Свешникова и самой Татьяны. Среди них есть и русские народные песни: «Среди долины ровныя зеленый дуб стоит…» или «Степь да степь кругом…». И есть песни, которые прежде я тоже относила к народным, например, «Однозвучно гремит колокольчик…», а недавно узнала – есть у этих стихов автор. Но чаще всего почему-то мурлыкается песня «Вечерний звон»:
Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он…
По невежественности своей я всегда считала, что это английская народная песня. Мог же хор тот петь и песни других народов?! И виделись мне при звуках этой мелодии тихие городки старой Англии…
Но возвращаюсь к тому, с чего я начала этот свой рассказ-воспоминание. Наводя порядок на книжной полке и листая пожелтевшие страницы сборника «Антология русской поэзии», я нечаянно наткнулась на эти стихи, которые так и называются – «Вечерний звон».
И вовсе они не народные оказались, у них есть автор, и не англичанин, а самый что ни на есть русский поэт: И. И. Козлов, современник Пушкина и Баратынского. Вот эти стихи:
Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом,
И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!
Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
И скольких нет теперь в живых,
Тогда веселых, молодых!
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.
Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!
(1827)
Да, многих нет уже в живых… Нет в живых моего кузена, который первым из нашей большой московской семьи заделался сионистом, долго был в отказе, и первым же – еще в 1972 году – приехал с семьей в Израиль, построил дом в поселении… Нет в живых и Женьки, ставшего известным в Москве адвокатом… А Татьяна Благосклонова, Женькина романтическая любовь, прожила долгую жизнь, но и ее уже нет.
А вот хор тот замечательный еще существует, дает концерты и записывает альбомы. И носит имя своего основателя А.В. Свешникова. Так и называется: Государственный Академический Русский хор имени А. В. Свешникова.
Будете в Москве, сходите на концерт!
Думаете – ностальгия?
Да нет, просто верность культуре, в которой выросла.
Когда-то, в разгар «русской» алии 90-х, в Иерусалиме местом наших сборищ служило здание, которое официально называлось «Дом культуры выходцев из России». Там был большой зал для собраний, концертов и демонстрации кинофильмов; там размещались знаменитое «русское» кафе Лины и Дато, где именитые гости из России оставляли свои автографы прямо на стене возле пивной стойки… «Исход евреев не всегда смертельный» – такую надпись оставил поэт Игорь Иртеньев!
И еще был там книжный магазин-развал Изи Малера, работали какие-то кружки… Так вот, записные остряки назвали это место «Дом выходцев из культуры» – мол, из русской культуры мы вышли, к израильской еще не прибились…
И думалось, что вот, ивритом хорошо овладеем, Танах изучим, станем израильтянами и по культуре. А все «русское» – оставим в прошлом.
Ан нет!
Русская культура, впитанная с малых лет, оказывается, держит нас крепко. Русский язык звучит, не забывается, газеты на русском выходят, книги русскоязычных писателей издаются – и читаются!
Как оно будет в поколении, родившемся уже в Израиле и бойко говорящем на иврите, предсказать не берусь. Но пока – да здравствует наш русский альманах!
Читайте русский альманах,
Он мил и в прозе, и в стихах!
(А. С. Пушкин)
Вот как далеко завели меня воспоминания о моих юных годах и несостоявшейся любви к Женьке, о хоре Свешникова и замечательной солистке Татьяне Благосклоновой, о песне на стихи поэта Козлова…
Полезно все-таки иногда пыль со старых книг вытирать!
