Замечательно, что ты заинтересовался историей жизни деда. Мне хотелось собрать то, что мы о нем знаем, но как-то руки не доходили. Да и было непонятно, для кого это делать — другим родственникам все это известно, или представляется известным. А вот тебе можно рассказать подробно, с деталями, пояснениями. И это здорово.
Поэтому начнем, как и полагается, с самых истоков — с Ноя. Но не бойся, не с библейского. И не с Палестины, а с Украины. А может даже и с Сербии. Но — по порядку. Когда в середине XVIII века на эти земли правобережья Днепра пришла Российская империя, и началось строительство укреплений и военных поселений для защиты от набегов крымских ханов, то именно в этих местах стали селить православных сербов-пограничников, которые переселялись из католической Австро-Венгрии. И места стали называть Новой Сербией. На самом западном краю этой территории, у реки Синюхи, напротив польского поселка Торговицы, был оборудован шанец (небольшое земляное фортификационное сооружение для защиты артиллерийских орудий) и создано поселение Архангород, которое затем стало посадом Ново-Архангельск. Эти земли долго продолжали играть важную военную роль, здесь были размещены роты Черного гусарского полка, сформированного из бывших сербских полков.
В конце 19 века в Ново-Архангельске 832 двора, 4805 жителей, волостное правление, 2 православных церкви, 2 еврейских молитвенных дома, земская школа 268 учеников, (206 м., 62 ж.), метеорологическая станция, приемный покой, врач, 2 фельдшера и акушерка, аптека, земская почтовая станция, винокуренный завод, водяная мельница, 11 лавок, пивная лавка, винный погреб, 2 корчмы, 2 оптовых склада вина и спирта, 26 базарных дней, уездный город Елисаветград в 120 верстах, ближайшая станция ж.д. Тальное в 25 верстах. В Ново-Архангельске жило много евреев, которым в начале 20 века принадлежала большая часть торговых и промышленных предприятий, а также мельницы и кузницы.
Еще пишут, что в 1913 евреям принадлежали единственные галантерейная и мануфактурная лавка, а в справочнике «Вся Россия» за 1899 год видим одного из
владельцев — Тарадай Нохъ Лейбов, 1838 г.р. Это и есть обещанный Ной — как и положено Ною, глава большой семьи и папин прадед. Подробно о нем могу не писать, т.к. это уже сделал его потомок Александр Тарадай. Приведу только традиционный портрет Нойха с женой Ентой примерно 1900 года, и его расписку 1911 года (удивительно, что может сохраниться в архивах). Еврейские имена могли писаться по-разному (Ной, Ноахъ …), пишу Нойх, как в его собственноручной подписи. Девичья фамилия Енты — Миндич. Пока не узнал про «Новую Сербию», не задумывался о Балканском звучании фамилии.
Дочь Нойха Малка вышла замуж за Эль-Шмуля Бурштейна (оба 1860 г.р.). На их семейном портрете слева направо — младшая дочь Берта, Малка, Шмуль, дочь Гисля (Зина), ее муж Яков Резников, третья дочь Лиза. Портрет примерно 1914 года, а значит
через четыре года вся жизнь рухнет и до 1920 года тут будет кипеть гражданская война с постоянной сменой власти, бандитами, погромами …Не представляю, как они это прожили. Некоторые семейные воспоминания об этих годах можно найти у Александра.
В 1921 Берта выйдет замуж, но очень не на долго, и когда 8 января 1922 года у нее родится сын Арон, то ее муж будет уже в Москве, с другим именем, отчеством и совершенно холостым. А на этом фото папе, думаю, года полтора, и он, видимо, со своей прабабушкой Ентой. Как шла жизнь в первые годы советской власти, как рушилась жизнь большой семьи, когда умерли Нойх и Ента — не знаю. Папа с бабушкой были очень напуганы советской властью и
наглухо молчали о прошлом. Бабушка исключительно редко что-то вспоминала — рассказывала, как ее отец ездил за покупками «в город» (видимо в Умань), учила меня украинской песне «Ой за гаєм гаєм, гаєм зелененьким». От «старого режима» кроме этих нескольких фотографий у бабушки оставался молитвенник, желание хоть чуть-чуть отмечать праздники и молиться, особенно нам «на дорожку». Конечно, тихонько, украдкой и, видимо, после 75ти лет. Папино думаю не очень сытое детство прошло в этом украинском поселке. В 1929 он пошел там в школу. Фотография одного из тамашних домов, современная, но, думаю, дает представление о ломах поселка. Большая семья Тарадаев держалась родных
мест, но с 1928 начинает разъезжаться. Успели до страшного голода в сельской местности 1932 года, когда власть отняла у крестьян все продовольствие и продала за границу. Что касается семьи Малки, то ее дочь Зина с самого замужества жила в уездном городе Елисаветграде, где у нее родились сначала дочки — в 1914 Елена, в 1916 Калерия (Аля), а потом сын — Иосиф (Юзек) в 1924. Муж Зины, как рассказывают, был бухгалтером и смог устроиться при новой власти. Думаю, что к 1928 году они уже жили в Москве, т.к. в эти годы даже ездили отдыхать на Черное море. Сразу или нет, но квартира у них была отдельная, целых 2 комнаты, в хорошем районе, недалеко от Белорусского вокзала, хотя и в полуподвале. Видимо, у них были на это деньги, т.к. квартира была ЖАКТовской. (ЖАКТ — это жилищно-арендное кооперативное товарищество, арендовавшее жилые дома у местных Советов, просуществовали до 1937 г.)О дочери Малки, Лизе, которая, в 1924 году уехала в Палестину — ничего не известно. Бабушка называла ее фамилию — Грзубинская, не знаю эта фамилия по мужу ли или по ее отцу (как в рассказе Александра).
Пока семья Берты еще жила в Ново-Архангельске, они подали в суд на ее мужа, для взыскания алиментов. Летом 1930 г. это требование настигло Златопольского в Москве, на службе в тресте, из которого он немедленно уволился — «подался в бега», как говорили. А вскоре, в марте 1931 года, его сын приезжает жить в Москву, к тете Зине. (Удивительно, что сестра его отца жила совсем рядом — на 800 метров ближе к центру). С ним приезжает бабушка Малка, а мама Берта с 1929 года живет у Тарадаев в Харькове, где зарабатывает себе звание рабочей, которое должно было «перекрыть» «эксплуататорское прошлое». Это ее справка для представления папе в школу — что его мама работает на текстильной фабрике мотальщицей.
Так что папа из украинской глубинки, где он говорил на идиш и по-украински, внезапно попадает в огромный русский город. Выглядел в это время он примерно так. Где была сделана фотография — не знаю. Может у фотографа в парке. Живет он у хороших родственников, с бабушкой, но без мамы. И должен идти в середине учебного года во второй класс городской русской школы. Если правильно помню, тетя Зина работала в этой школе учительницей младших классов, и, возможно, папа был у нее в классе. Старшие двоюродные сестры ему помогали, но все равно он вспоминал, что первое время в школе ему было очень сложно. Да и материально жили не богато. По этой справке он мог получить обувь.
В конце сентября 1931 Берта переезжает в Москву и, продолжая выбирать рабочие профессии, устраивается сверловщицей на фабрику «Перламутр» (сверлит дырки в пуговицах). А в марте 1932 года переезжает с сыном и родителями в крошечную комнату на окраине Москвы — в Черкизово. Где до этого времени жил отец Берты не знаю, скорее всего — в Харькове.
На 4-ой Черкизовской в д. 19 кв. 1 папа будет жить лет 20, поэтому пару слов об этом районе.
В те времена это был пригород, и жило там немало евреев — ходят слухи, что там даже были синагога и иешива, возможно подпольные. Благодаря замечательным энтузиастам сайта, можно представить себе, как выглядело Черкизово — пусть это не папин дом, да и не совсем те годы. На первом снимке — центральная улица, Большая Черкизовская, в те годы, на втором — типичный вид улиц, а на третьем — двор довольно похожий на папин, с сараями длядров, с палисадником с золотыми шарами …Я там бывал, немного помню.
Жили вчетвером в комнате 2.35*3.35 метра. Бабушка с дедушкой спали на кроватях, а папа и его мама — на полу. Печка топилась из общего коридора. Воду брали на улице в колонке. Дом был маленький, одноэтажный и довольно дружный. Там жил бывший владелец (назывался «хозяин») и еще 2 семьи, одна из которых носила фамилию Гольдфельд. В этих семьях были дети папиного возраста, которые дружили всю жизнь. На папину свадьбу они подарили молодым отрез материи, из которого была пошита мужская рубашка — красная в белую полосочку (см. портрет автора).
Но пока до свадьбы далеко, папа в 1932 г в третьем классе и опять поменял школу, но в ней он учился уже до самого окончания. Из плохо говорящего по-русски и отстающего ученика становится «хорошистом», вот его аттестат за 1936 год. Думаю, что
его мама делала все, чтобы сын мог хорошо учиться — возможность «выйти в люди». В 1936 году она шьет варежки, а потом кончает курсы по работе с дошкольниками, работает в детском саду, затем в библиотеке. Понятно, что кроме учебы была обширная жизнь, которая в те годы обязательно включала и общественную. На фото примерно 1936 года папа со своей мамой и видимо другими окрестными жителями на«агитационной поездке», похоже, что на пароходе— власти устраивали такое развлечение
перед выборами. В 1937 папа вступил в комсомол и тоже стал агитатором. Это был год страшного массового террора — аресты, расстрелы. В этом же году умер его дедушка, почему — не знаю. Сейчас его могила — на Востряковском кладбище, но похоронили ли его там сразу или сначала на еврейском Дорогомиловском, которое потом было уничтожено, тоже не знаю.
В старших классах школы папа собрал детекторный приемник, в котором, чтобы настроиться на нужную станцию, нужно касаться проволочкой разных точек кристалла. Папа рассказывал, что в первые дни войны забрали все приемники, даже и такой, а в конце войны вернули.
Двоюродная сестра, Аля, к этому времени окончила школу и поступила в Московский энергетический институт (МЭИ). Небольшое отступление. «В октябре 1921 года VIII Всероссийский электротехнический съезд одобрил план, подготовленный Государственной комиссией по электрификации России во главе с Глебом Максимилиановичем Кржижановским, а в декабре того же года план был утверждён IX Всероссийским съездом Советов. Это стало переломным моментом в истории российского энергетического образования: имевшихся тогда в России электро — и теплотехнических кадров для выполнения стоявших перед энергетикой страны задач было совершенно недостаточно. Индустриализация в СССР потребовала подготовки за период с 1930 по 1935 год около 435000 инженерно-технических специалистов, в то время как их число в 1929 году составляло 66000. Осенью 1930 года был создан МЭИ.» То есть это был передовой край и науки и практики. В жизни Али этот институт сыграл очень большую роль — здесь она познакомилась с будущим мужем, Катковским Григорием Борисовичем, здесь учился ее сын, здесь она преподавала большую часть жизни. В 1939 году папа окончил школу (посмотри, как тогда выглядели 17летние), и вслед за сестрой поступил в
МЭИ. Как мы видим (и как увидим дальше), семья тети Зины много определяла в папиной жизни. Поступил в МЭИ папа легко, может и без экзаменов, т.к. школу окончил с отличием! Мне помнится (хотя не буду утверждать), что у папы было такое понимание — чтобы добиться чего-то в жизни, нужно быть лучшим. Больше нет никакой опоры, больше не на что надеяться.
Буквально в те же дни началась вторая мировая война. В середине сентября СССР «взялся» за территории, которые входили в Российскую империю, но «ушли» во время гражданской войны — в Прибалтике, Польше, Румынии. А в 1940 была кровавая зимняя война с Финляндией, которую Советская Власть сама же и отпустила. Захотели отнять у Финляндии кусочек территории около Ленинграда, а создали себе из лояльного соседа врага и союзника немцев в скорой войне. Все это на жизни в Москве сказывались не очень сильно, но все-таки сказывалось. В 1940 ввели плату за обучение. Есть папино заявление с просьбой не брать с него эту плату, т.к. мама получает очень мало, а он отлично сдает сессии. Не знаю, жил ли он в общежитии МЭИ с самого поступления, или только на старших курсах, но в документах сохранился адрес его общежития Лефортовский вал д 7а, к 7, ком 92. Если правильно понимаю, сейчас этого корпуса нет.
Папа всегда старался соблюдать советские правила жизни, имел общественные нагрузки, в частности, почти всегда был агитатором. Удивительное это было занятие, оно еще и мне досталось. Выборы были, но альтернативы не было, на всякое место был один кандидат. Не то что прилюдно, а даже и жене на ухо сказать, что не хочу я за него голосовать, было опасно. Единственное, что было можно — не пойти голосовать (некогда, плохо себя чувствую и т.п.). А в мое время уже могли сказать — если не почините дверь в подъезде, то голосовать не пойду. И даже могли починить. Сказать это могли как раз агитатору, который заранее ходил по отведенным ему квартирам и уговаривал идти голосовать. Причем идти голосовать пораньше, т.к. пока они не проголосуют, его в день выборов не отпустят домой.
Начало лета 1941 года, сессия кончается, впереди отдых. В ночь на воскресенье 22 июня — начинается неожиданное (руководство не доверяло разведданным) немецкое наступление. Через неделю — взят Минск, до Смоленска 350 километров, до Москвы — еще 350. Начался массовый призыв в армию. Для каких-то специальностей обязательного призыва не было. Как папа позднее пишет в автобиографии на работе — был мобилизован Первомайским райкомом комсомола на строительство оборонительных сооружений. Студентов разных институтов 4 июля отправили на строительство противотанковых укреплений в 250 км от Москвы между Вязьмой и Смоленском, в верховьях Днепра, станция Издешково. Лопатами рыли ров глубиной 3 метра — западный склон пологий, противоположный крутой. Перед рвом вырубали деревья и кустарник на 50-100 м. Цель многокилометрового рва, как говорил студентам военный консультант, остановить танк на минуту, чтобы его успели подбить. Папа о том, что там было, почти ничего не рассказывал, пишу по воспоминаниям его институтского товарища, Израиля Рабиновича. И по данным из сети. Единственное что папа вспоминал — «смешное». После работы в избе, где ночевали, он с товарищами решил упражняться в иностранном языке, который изучали в институте, в немецком, а хозяева услышали …
В эти самые дни немецкое командование приняло решение начать новое наступление на московском направлении одними мобильными соединениями, не дожидаясь подхода пехотных дивизий. Для советского командования это стало полной неожиданностью. Войска просто не успели занять оборонительные позиции. Смоленское сражение началось 10 июля 1941 года, а уже через неделю, 16 июля, 29-я моторизованная дивизия из состава 2-й танковой группы генерала Гудериана ворвалась на окраины города. Два месяца — с 10 июля по 10 сентября 1941 года — длились ожесточённые бои. В результате вермахт существенно продвинулся на восток, Красная Армия вновь, как и в приграничных сражениях, контратаковала, попадала в котлы, и потеряла свои последние механизированные корпуса. Продвижение вермахта создало условия для атаки как на Москву, так и на юг для последующего окружения и ликвидации киевской группы Красной Армии. Однако под Смоленском вермахт потерял два месяца и фактически оказался перед выбором: взять до наступления холодов Москву или Киев. Выбор был сделан в пользу Киева, Москва взята не была, и тем самым план «Барбаросса» потерпел крах. Красной Армии это далось большой кровью — в Смоленском сражении было убито и ранено более 700 тысяч бойцов и командиров.
Все это время студенты продолжали рыть рвы в 70 км от Смоленска. В конце сентября, когда началось следующее немецкое наступление, операция «Тайфун», студентов, как я понял, просто бросили, и они группами, пешком пошли в сторону Москвы. В Вязьме студентам удалось сесть в поезд — возможно в последний. Поезд, то шел, то стоял, то его обстреливали с воздуха — никто не понимал, что будет дальше, что делать. 2 октября поезд все же пришел в Москву. Папы в нем не было. Его мама безуспешно пыталась что-то узнать. Папа вернулся в Москву примерно 10 октября. Он с группой студентов вышел из стоящего поезда и лесами шел в Москву пешком. Мне кажется, что жесткое темно-зеленое шерстяное военное одеяло, которое любила бабушка, осталось в семье с того времени.
К этим дням армия в район Вязьмы была уже окружена, в плен попало почти 700 тысяч человек. Судя по картам боев, рвы, которые рыли студенты, немецкие танковые клинья, обошли с севера и юга. Немцы в 100 км от Москвы, фронта нет, город прикрывают те части, которые удалось найти. С 15 октября 1941 года началась эвакуация из Москвы в Куйбышев (ныне Самара) Правительства, Верховного Совета, дипломатических представительств … В Москве и прилегающих к ней районах, было введено осадное положение. «В случае появления войск противника у ворот Москвы произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро.» И хотя Ставка и группа работников Генерального штаба оставались в городе, в Москве была паника.
Через несколько дней МЭИ эвакуируют в Лениногорск. Папа с мамой едут не вместе с остальными и очень долго с 18 октября до 19 ноября. По ходу поездки меняется направление движения — сначала ехали в Алма-Ату. Не знаю, почему с ними не уехала и
папина бабушка. В 80 лет оставаться одной в деревянной хибарке, в прифронтовом городе … Может с институтом ее не брали. А может она не захотела, кажется, папа так говорил. Если судить по дочке, Бете, и по фотографиям Малки, была она, как говорится, человеком с характером.
То, что за год до того назвали Лениногорском, было небольшим русским поселком Риддер в Казахстане (фотография современная). Но папа обычно говорил — на Алтае. И
действительно, городок лежит у подножья хребтов Западного Алтая. От Риддера по прямой до Катуни (моих походных мест) всего 150 километров. Но это если по прямой, т.к. дорог на восток из Риддера нет. Папа любил вспоминать, какая в тех местах хорошая земля. Поднимешь лопатой пласт земли, бросишь туда картошку и осенью собирай урожай. Может они действительно сажали картошку, т.к. жили трудно. Папа подрабатывал билетером в кино, а его мама работала в регистратуре поликлиники. Но налоги нужно было платить, включая и военный.
Конечно, учеба продолжалась, и когда через год в последние дни декабря, они возвращались в Москву, папа был уже на 4 курсе. Обратная дорога заняла у них первую половину января 1943 года, когда в Сталинграде начался перелом битвы. Малку в живых они не застали. Мне кажется, что именно они и обнаружили, что она умерла. Папа об этом говорил только, что бабушка умерла не при них. Но на памятнике указана дата смерти — 16 января 1943 года, тогда они и вернулись.
Летом 1943 года студентов, и папу отправили на практику в Сталинграде, восстанавливать ГЭС. Чтобы вернуться в Москву, все еще нужен особый пропуск.
Получается, что пишу про мирные дела, а война идет во всю. Летом — решающая битва на Курской дуге. А 4 сентября погибает младший брат Али, младший сержант Иосиф Резников. Сама Аля в 1944 году возвращается с маленьким сыном из эвакуации и поступает на работу в МЭИ, где и преподавала всю жизнь.
В 1944 году папа оканчивает МЭИ по специальности «электрические станции, сети и системы энергоснабжения» и поступает младшим научным сотрудником, наверное, в лучшее место по этой специальности — Энергетический институт имени Кржижановского (ЭНИН). Руководит этим институтом упоминавшийся Кржижановский — академик, революционер и давний личный друг Ленина. На фото его распоряжение — устроить междугородный разговор по телефону.
Ниже приведу, что об ЭНИНе пишут сейчас, а тогда, при таком руководителе все было еще серьезнее.
«В течение многих лет ЭНИН работает над разрешением проблем, возникающих при развитии электроэнергетики, созданием новых технологий, как в области производства, так и транспорта и распределения электроэнергии. Институт является головным в разработке стратегии развития электроэнергетики страны, разрабатывает научно-техническую политику в электроэнергетике, основные положения технического регулирования и стандарты. В 1930—1940-е годы в ЭНИН были выдвинуты и обоснованы основные идеи о создании Единой высоковольтной сети и Единой энергетической системы в стране.»
Папа работал в отделе общей энергетики, которым руководил настоящий большой ученый — Вениамин Исаакович Вейц. Там собралась замечательная компания молодых ученых, среди которых папа был младшим, но равноправным. С двумя из них — Виктором Хасилевым и Михаилом Заксом — он дружил всю жизнь. Собственно, кроме них, у папы были только друзья с черкизовского двора и Рабинович из МЭИ.
Война кончилась, жизнь налаживалась. Кроме основной работы папа поступил в аспирантуру, писал диссертацию. Жил с мамой там же, в Черкизово. Но вернемся к семье
Резниковых, где дочка Аля, отец Яков … Так вот, сестра Якова Резникова, Сура-Маля, была замужем за Гриншпун-Вишневским. А их сын женился на Розалии Абрамовне Поволоцкой. У Розалии Абрамовны была племянница Ирочка, а у брата Суры-Мали был племянник — Алик. Вот так, с помощью родни, примерно в 1947-1948 году была устроена историческая встреча. Мне кажется, что Аля считала себя создателем этой пары. В 1948
Алик и Ира отдыхают в санатории в Крыму. Есть и их фото с Алей. На следующий год они отдыхают в санатории около Сочи, в Лазаревском. Путевками на отдых занимались в СССР профсоюзы, и я думаю, что путевки им доставал (важное слово) Ирин папа, который в профсоюзах работал всю жизнь. А папа Алика, вполне возможно, в это время жил совсем недалеко, в двухстах километрах, в Анапе.
В общем, дело шло к свадьбе, но папа безоговорочно решил, что первым делом — защита диссертации. Как тогда пели «Первым делом, первым делом — самолеты, Ну, а девушки? А девушки — потом.» Поэтому расписались они в день защиты диссертации — 1 апреля 1950 года. Есть фотографии со свадьбы, которая происходила дома в два приема — сначала для родственников, а потом для друзей, для молодежи. Снимал, наверное, профессионал, со вспышкой, видимо, отец Иры пригласил. Ире пошили кремовое платье в «Доме моды» на Кузнецком мосту — для этого ее мама отстояла очередь, чтобы записаться на пошив.
Поселились молодые у родителей Иры — Тамары Григорьевны и Бориса Абрамовича Поволоцких, в коммунальной квартире большого доходного дома начала века, у Красных ворот. Жили в сорокаметровой комнате, которую Ирин отец разделил на три части. В 1951 там родился я. В квартире жили еще 6 семей. Общие кухня, ванная, туалет. Не скучно. До сих пор помню блины тети Дуни и халаты Магды (японские? с драконами?). Ну и девочек соседок, почти ровесниц. Папа, продолжая линию правильного советского человека, стал секретарем комсомола в ЭНИН, а в 1952 параллельно с работой поступил в институт Марксизма-Ленинизма, что было уже совершенно бесполезной тратой времени в течение 2-х лет (для самых верноподданных).
Хочется написать — ничего не предвещало. Но, как мы знаем теперь, похоже, Сталин собирался устроить новый вал репрессий, как в 1937. Причем на этот раз все должно было начаться со слегка завуалированного антисемитизма — говорили не «евреи», а «безродные космополиты». Пишу «похоже», т.к. документальных свидетельств намерений Сталина нет. Были дела. 18 июля 1952 года расстрелян еврейский антифашистский комитет, образованный в годы войны из всемирно известных деятелей науки и культуры и собравший за границей для СССР огромные деньги. Утверждалось, что «они были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией „Джойнт“, созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах». За связь с этой организацией в январе 1953 года были арестованы видные врачи — страшное «дело врачей». Утверждалось, что врачи-вредители вместо лечения убивали пациентов, включая и руководителей страны. Так стали смотреть вообще на всех врачей евреев. Да и просто на евреев. Есть предположение, что Сталин собирался выселить всех евреев на Дальний Восток, «спасая от справедливого народного гнева».
В 1953 Пурим приходился на 1-2 марта. В эти дни Сталину стало плохо, и 5 марта он умер. Его «преемники» сразу стали тормозить маховик репрессий, которые были нацелены и против них. Но на это требовалось время. Евреев продолжали отовсюду выгонять. Разогнали и папин отдел в ЭНИНе. По бабушкиным рассказам, папу обвиняли в том, что он скрывал наличие у его деда до революции собственной лавки. Кржижановский, академик и друг Ленина, ничего не мог сделать. (Через 20 лет папа просил директора института, тоже академика, чтобы меня взяли на работу — в отделе меня хотели взять, но против был зам. директора по кадрам, который считал, что в институте слишком много евреев. Ему виднее — он и сам был еврей. Так вот, и тот академик сказал, что этот вопрос не в его компетенции.)
30 марта папа был уволен «по собственному желанию», самая мягкая форма увольнения. «Все арестованные по «делу врачей» были освобождены (3 апреля) и восстановлены на работе. Было официально объявлено (4 апреля), что признания обвиняемых были получены при помощи «недопустимых методов следствия». Разрабатывавший «дело врачей» подполковник Рюмин (к тому времени уже уволенный из органов госбезопасности) был немедленно арестован и через год расстрелян.» Но клеймо было поставлено, и папу никуда не брали на работу. Только через 2,5 месяца он смог устроиться во ВНИИ электрификации сельского хозяйства, причем временно, на год. Потом еще на полгода. Еще полгода папа работал в ЦНИИ главторгоборудования.
В науку папа смог вернуться благодаря двум особенным женщинам. В октябре 1955 он был принят бригадным инженером в Государственный трест ОРГРЭС. Скорее всего, это случилось потому, что заместителем главного инженера там работала Амалия Израилевна Мальц-Первухина. Ей было можно. Первухин был заместителем председателя Совмина и руководил материально-техническим обеспечением научных работ в области ядерной физики. А Олимпиада Васильевна Козлова, ректор Московского инженерно-экономического института, разрешает папе по совместительству два года преподавать в ее институте. Потом 2,5 года папа преподает по совместительству в МЭИ. И, наконец, 1 марта 1960 (почти через 7 лет после увольнения из ЭНИНа), папа полностью переходит на преподавательскую должность в МЭИ, где он и работает всю дальнейшую жизнь на кафедре «Экономики промышленности и организации предприятия». Возможно, сестра Аля, работавшая в МЭИ, как-то помогла этому трудоустройству.
Я тогда был маленьким и не помню, чтобы дома в эти годы была тяжелая атмосфера беды. Да и мама говорит, что не было такого давления власти и отчуждения окружающих, как в 37-м. А в 1956 и 57 году даже на Черное море, под Сочи ездили. Летом всегда снимали дачу, то по Ярославской, то по Казанской дороге. В основном, конечно, для меня и бабушки Бети, т.к. родители могли там быть только в воскресенье и ночью. Помню, как по вечерам мы с бабушкой выходили к железной дороге их встречать. Еще запомнились майские поездки в поисках дачи. Ходили по поселку, разговаривали с хозяевами, осматривали дом, участок. Удивляло и запомнилось, что не успевает поезд отъехать от Казанского вокзала (недалеко от центра города), как сразу начинается «загород» — город закрывался высокими откосами с одуванчиками, зеленью.
Жили, конечно, без роскоши, когда было необходимо занимали в семье Али, но сыр и колбасу могли себе позволить. Как мне помнится, утром в воскресенье меня посылали за покупкой к завтраку. Идти было близко — слева от двери подъезда был вход в магазин «Молоко», справа — в магазин «Гастроном», дальше за углом — «Булочная». (А чуть дальше, в подвале соседнего дома в 1933 вместе с ЦКБ по планерам О.К. Антонова, располагалась «Группа изучения реактивного движения», состоявшая из основоположников советской космонавтики — Цандер, Королев, Тихонравов, Глушко … ).
Так вот в гастрономе, украшенном штабелями консервов из крабов (которые никто не покупал), я просил взвесить сыру, почему-то помнится «Голландский», и колбасы толстой, «Любительской». Грамм по 150, ну может 200. Продавец тоненько нарезала их длинным острым ножом, и клала на весы, на грубую оберточную бумагу. У весов был противовес, на котором, если нужно было взвесить больше килограмма, лежала гиря, а обычно, для противовеса оберточной бумаге, там лежал кусочек пергамента. Если в нарезке случался довесок сыра, его можно было без зазрения совести съесть по дороге. Не будут ругать, как за кусок откушенный по дороге от свежей городской булки или от теплого ржаного.
Потрачу много места на скан анкеты, хотя там и нет новой информации, потому, что это документ эпохи. Стоит посмотреть, что тогда интересовало «работодателя», скажем пункты 6, 15, 30, 31 …
В 1958 родился брат Витя. Мы продолжали жить в большой разгороженной комнате вшестером. А иногда с нами жили и няни — моя или Витина, т.к. мама всегда работала. Ощущения тесноты не помню. Но взрослым, думаю, было тесновато. Недавно мы с мамой заходили из любопытства в эту квартиру. Подъезд и дверь квартиры — прежние, а в квартире устроили мини гостиницу, все перепланировали, даже разделили квартиру с 5 метровыми потолками на 2 этажа.
Папа продолжал числиться в Черкизове, где жила его мама. И, наверное, мог бы дождаться получения какого-то жилья, когда Черкизово в 60-ые годы стали сносить и застраивать новыми домами. Слева на фотографии — Большая Черкизовская улица,
которую мы видели раньше, папин дом был примерно в центре нижней кромки снимка, а около церкви вдали, была папина школа № 373. Папа не стал дожидаться получения жилья. Как и в некоторых других больших организациях, в МЭИ, появилась возможность вступить в кооператив, который строил дом для сотрудников. Стоимость квартиры выплачивалась постепенно. С финансовой помощью Алиной семьи, папа вступил в кооператив МЭИ. В 1962 году мы переехали в отдельную квартиру на Сиреневом бульваре. Одна комната метров 20, на пятерых, вместе с папиной мамой.
Мама Ира рассказывает, что как-то после переезда на Сиреневый бульвар в дверь позвонили, папа открыл и вернулся в комнату со странным лицом. Сказал — «Наверное, это мой отец». И это действительно был его отец. Я был дома и немного его помню — большой крепкий, уверенный старик с массивной самодельной узловатой палкой. Он долго сидел в кухне и разговаривал с папиной мамой. О чем разговаривали — не знаю, мы были в комнате, да я и не очень интересовался. Даже не помню, сказали ли мне тогда, что это дед. Как я узнал много позже, до приезда дед написал папе письмо, в котором просил разрешения завещать папе свой дом, участок и виноградник в Анапе, т.к. своей семьи у деда не было. Папа не захотел.
Когда жили у Красных ворот, у дедушки Бори был телевизор, один из первых, с толстой наружной линзой, заполненной жидкостью. Но папа телевизор не любил, и когда мы стали жить самостоятельно, то лет 5-6 телевизора не было.
В 1965 году папа обменял однокомнатную квартиру на Сиреневом бульваре и комнату в коммуналке, которую передал Ире ее папа, на большую двухкомнатную квартиру в Лефортово. Из этого дома рядом с МЭИ папа уже не уезжал. Он лечился в поликлинике МЭИ, отдыхал в санатории МЭИ, Витя был в детском саду МЭИ, мы оба бывали в пионерском лагере МЭИ… Вот только папа стеснялся ходить в соседний продовольственный магазин, т.к. нельзя же, чтобы студенты увидели профессора с авоськой продуктов. Доктором наук, а затем и профессором папа стал в 1970 году. Защищал диссертацию в институте Олимпиады Васильевны Козловой, с которым не терял связи. В этом статусе папа и продолжал работать всю жизнь — преподавал, писал методические пособия, учебники и книги. Именно книги выдает Яндекс, если поискать папу. С 1961 по 1998 вышло 16 крупных публикаций. Папину книгу, через много лет после ее выхода, в 2009 году, разыскивали в сети, чтобы купить. На фотографии папа в 70-ые годы с заведующим кафедрой, Саулом Львовичем Прузнером.
В 1970 «под давлением общественности», родственников, и с их помощью папа купил дачу. Пол домика в Клязьме. Как считает мама, папа дачу не любил, хотя и проводил там много времени в выходные и в отпуск. Когда купили дачу, около дома росла тоненькая березка, и чтобы ветер ее не сломал, папа привязывал березку к соседней сосне. Прошло 50 лет. Сосна засохла, и ее ювелирно спилили мастера, и пень почти сгнил. А березка теперь — в два обхвата. Такое зримое время.
Отпуск у преподавателей большой и почти каждый год папа с мамой ездили отдыхать — в санатории, курортные места, иногда, под влиянием Али, ездили в длинные пароходные поездки. А один раз в жизни папа даже выехал за границу, чего очень опасался! Да еще и в капиталистическую страну! На пару дней, с женой на пароме в Швецию. Конечно, это было в уже не советское время, 1995 год.
Конечно, папа мог прочесть книгу или пойти в театр или сыграть в карты (в «кинга»), но по настоящему его интересовало, больше всего он любил — закрыться в своей комнате и работать: готовиться к лекциям, писать книги, обобщать данные. Лекции папа читал без бумажки, но при подготовке писал их. Если курс повторялся, то папа правил записи, а бывало, использовал их для написания учебников. К компьютерам папа не приспособился. Зато мог долго и кропотливо анализировать данные, рисовать номограммы для расчета режимов, подбирать эмпирические формулы… А своя комната для работы у папы появилась в 1980 году, когда, купив еще одну кооперативную двухкомнатную квартиру, он смог обменять две квартиры на 4х-комнатную в том же доме.
Спортом папа никогда не занимался и здоровым образом жизни не страдал. Единственное — до самых последних лет выбирался зимой на лыжах и нас вытаскивал. На отдыхе считал необходимым гулять на природе. В общем-то, он был здоровым человеком, в больницах не лежал.
Его мама, Берта Самойловна, тоже в больницах не лежала, умерла в 1980 году, и была похоронена на Востряковском кладбище рядом со своими родителями и сестрой Зиной. А сестры ее мужа похоронены в 250 м от нее — еще одно совпадение.
Папа умер 27.06.1998 от опухоли мозга. Все произошло за несколько месяцев. Эти месяцы папа не работал, и его основное переживание в это время — почему я не иду в институт, меня ждут студенты…
УКАЗ ПРЕЗИДЕНТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
О награждении государственными наградами Российской Федерации
За заслуги в научной деятельности присвоить почетное звание
«ЗАСЛУЖЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ»
ЗЛАТОПОЛЬСКОМУ Арону Натановичу — доктору экономических наук, профессору Московского энергетического института (технического университета)
Президент Российской Федерации Б. Ельцин Москва, Кремль 9 июля 1998 года
Оригинал: https://s.berkovich-zametki.com/y2022/nomer1/zlatopolsky/
