Мрачное впечатление производит бухта Нагаева. Единственная круглогодично работающая “калитка” в Магадан, через которую проходили миллионы несчастных и за которыми она захлопывалась навечно. Берега из черных сланцевых пород скалисты и обрывисты, образуя в замке бухты сопку Каменный венец. За сопкой раскинулся город, разбитый на две половинки проспектом Ленина. Проспект скатывается в безлесную долину, теряясь среди чахлой тундры под символическим названием Колымский тракт. В центре проспекта большой памятник Владимиру Ленину. Правее проспекта, в районе Марчекан, огромное кладбище с большим памятником Вадиму Козину. Два равнозначных и полярных символов России XX века.
Здесь всё естественно, знаменательно и показательно.
Сопка нависает над ледяными водами длинного узкого залива. Чёрные тучи мечутся над венцом, частые шквальные ветры и пелена дождей шлифуют до блеска поверхность крутых берегов. Пароход боязливо, кормой, швартуется возле узкого деревянного пирса. А тот стонет и плачет холодными слезами под напором свистящего от ярости ветра. Стоишь на борту, особливо в первый приезд и даже слабое воображение рисует картину тысяч согбенных фигур в тряпье и под неумолчный лай овчарок, рубящих кайлами узенькую площадку причала.
Молча, со стоном.
Немедленно возникает мысль о покупке билета … обратно. Ей богу, граждане и гражданочки. Ты можешь храбриться и орать песни под гитару, пританцовывая после второго стакана в кругу друзей, но червь сосёт изнутри, гасит светлые чувства. Обратно к солнцу. Обратно!
Глебу Кричевскому не повезло. Билет обратно ему вручили лишь через шесть лет. Так получилось, что после института Глеб с двумя другарями, получив свободный диплом и бросив случайную жену, завербовался в Камчатское районное геолого-разведочное управление и укатил на восток.
Так получилось.
Тяжело было городскому, тем более московскому, парню привыкать к комариному стону, непроходимым топям, горелым лесам, ледяной воде долгие полгода изводящих терпение, а остальные полгода к лютым морозам, нескончаемым пургам, да метелям, которые старались добить, истощить человека. Глеб выдержал, хотя честно говоря, были моменты, когда злые слёзы заливали лицо и проклятия срывались с губ. Но он вытерпел и считал дни, когда закончится контракт и пряча в рюкзак большущие деньги, будет мечтать о тонких, изящных женщинах, кокетливо и призывно улыбающихся в ресторанах и концертных залах столицы.
С большим ящиком литературы, собранной за годы скитаний и тем самым рюкзачком Глеб и появился июньским днём на Портовой улице Магадана в здании Северо-Восточного геологического управления (СВГУ).
Ты, паря, деньги-то отправь почтой. Почто таскаешь с собой. Всяко случается. Вон в том окошечке сразу и сдай, мамке. Поверь, легче станет. Намного.
Главный бухгалтер, выживший в СВГУ со времён Билибина (шутка!), строго смотрел на Глеба поверх очков.
Оставь малую толику на проезд. Да и не забудь телеграмку родителям. Так мол и так. Еду домой. Дорога-то долгая, случайных попутчиков здесь пруд пруди. Понял дружок! Ну топай.
Слова о попутчиках слегка врезались в память.
Постой. И ещё, ходок. Здесь-то в городе не транжирь. Ну ты, я чувствую, из другого теста. В кассе узнай расписание пароходов, да не забудь бесплатный талон на общежитие, покуда не отплывёшь — напутствовал главбух.
Глеб летел ранним солнечным утром, посвистывая, по проспекту Ленина, потом поднялся по Нагаевской улице к старой геофизической станции, где от непонятной радости пнул ногой пузатую черно-белую свинью, полоскавшую брюхо в зловонной огромной луже и, наконец, спустился в порт.
Его встретило одноэтажное зелёное здание позднесоветской барачной архитектуры с гордым золочённым шпилем, длинным узким залом и рядами лавочек, изрезанных памятными словами. Пустынно было и на пирсе и в здании порта. Лишь в углу, на скамье, сгорбилась женская фигурка. Поджав ноги, фигурка молча куталась в большой черный шарф, прикрывая лицо. Рядом сиротливо стоял маленький чемоданчик. Окинув мимоходом фигурку взглядом, Глеб уверенно двинулся к двум закрытым окошечкам. Нагнулся и поскрёб пальцем одно из них. Оно вдруг, как в сказке, открылось. Глеб невольно отшатнулся от перекошенного злобой сморщенного женского лица.
Обедаю я — рявкнуло лицо — не видишь что ли. Шастают тут горбатые…
А потом пароходы пропадают — ей в тон рявкнул развеселый Глеб.
Морщинки лица кассирши распрямились, оттого глаза выдвинулись от изумления.
Ты чо парень, из психушки что ли. Ты того, так не шуткуй. А то охрану вызову.
Да ты пойми, тётка за решеткой — заорал Глеб — домой еду. В Москву. Шесть лет не был.
Давай регистрируй, вот тебе ксива и каюту выделяй на сухогруз “Кулу”.
Так бы и говорил! А то расшутился тут, пузырь надутый. Подожди, погуляй маненько. Я тя позову.
Глеб вышел. Затянулся красной дукатиной и огляделся. Июньское солнце стояло высоко в зените, высвечивая черные, высокие, отвесные и лишенные растительности берега длинной, узкой бухты, очертаниями напоминающей громадный ковш. На рейде болталось большое судно и с десяток катеров и барж.
К У Л У — медленно, с видимым удовольствием прочел Глеб — на материк поплывем, красавец. Домой! В Москву!!! Слышишь, сухогрузище…
Мужчина — раздался сзади тонкий, дрожащий голосок.
О! Здесь и ангелы обитают — произнес Глеб и обернулся.
В сердце парня брызнули голубые стрелы. Пронзили насквозь. Сразу. Перед ним, невесть откуда спустившаяся, стояла сама искренность и невинность с уставшим лицом, нависшими веками и небольшими мешками под глазами. Был заметен замазанный синяк под левым глазом. Стояла, сложив лодочкой пухлые маленькие ручки на груди. Мольба о помощи сорвалась с губ.
Мужчина! Ради бога! Послушайте меня. Пожалуйста. Поверьте. Я не какая-нибудь… Просто так случилось. Сбежала от мужа. Нужно до Москвы добраться. Я тоже родом оттуда. Ну хотя бы до материка. А вот документов и денег нет. Помогите. Умоляю вас.
И не поднимая глаз тихо добавила, — … я на всё согласна.
Глеб не вникал в слова ангела, они порхали вокруг. Простодушная красота, искренность и отсутствие лукавства завораживало и опьяняло. Глеб был поражен внезапно возникшим чувством. Оно моментально заняло всё пространство сердца и ума. Что она говорила, что он отвечал — не имело никакого значения.
Помогите… умоляю. — снова донеслось до него и её рука коснулась груди бывалого геолога.
Глеб был нормальным мужиком. Не аскетом и не бабником. Женщины приходили, уходили и он философски относился и к тому и к другому процессу. Не встретилась ему на Камчатке душа, которая бы проникла в подвалы сознания и осела навечно. Да и откуда! Трудно на Камчатке женщинам, а те, что есть, быстро грубеют и стареют, наглухо закрываясь стальной витухой.
Прикосновение ангельской руки было последним тормозом. Оно смело разумность и осторожность парня.
Да, конечно, помогу — забыв о шутливом настрое, горячо произнес Глеб — всё, что необходимо, сделаю. Где ваши вещи? Вы наверное голодны.
Нет вещей, вот только этот чемоданчик.
Знаешь что — Глеб внезапно перешел на ты — пойдём сначала пообедаем, ты наверное голодна. Тут рядом ресторанчик “Северный”, там обо всем и потолкуем.
Ангел молча кивнул, и они направились в город. Анна, так звали ангела, жадно ела, молча, не проронив ни слова, а потрясенный Глеб, услышав по дороге её историю, наблюдал за ней, но более удивлялся буре чувств, что кипели в душе. Он понимал, что влюбился… по уши.
Анна рассказала, что уже третьи сутки, как сбежала от мужа, с военной базы Певека.
— Два года мы на Чукотке. Мучаемся. Андрея, мужа, выгнали за два месяца до окончания аэрокосмического факультета Военного института МАИ в Москве. Избил в общежитии двух китайцев, будучи сильно пьяным. И направили в Певек. Я москвичка, он родом из Саратова. В Москве поженились, и я привела Андрея к моим родителям. Была счастлива, как никто. Любила безумно. Поздно узнала, что он алкоголик и в запое буйный.
Анна тихо заплакала, и Глеб обняв женщину, увещевал как мог, вытирая мокрое лицо не совсем свежей тряпкой, которую нашел в кармане куртки.
Отец просил бросить его, уговаривал, но я не смогла… Поехала. Да и он валялся в ногах, плакал, извинялся, грозил покончить с собой. Поверила, дурочка. Первые полгода всё как будто было нормально, даже мечтали о ребёнке. А потом появились дружки и …началось. Поначалу в общежитии при базе пил, а потом начал и дома. А потом начал зверски бить… Боялась жаловаться. Грозился, что убьёт. Куда-то спрятал мой паспорт, чтобы не убежала. Бил и насиловал. Больше терпеть не могла. В очередной раз чем-то сильно ударила. Он упал, обливаясь кровью. Я вызвала скорую. Его увезли, а я в чем была, в том и убежала. Уговорила знакомых почтарей на аэродроме, и те спрятали среди мешков. Так и долетела до Усть-Неры, а там попуткой. Мир не без добрых людей. Вот и вас встретила… Умоляю, помогите. Не бросьте.
Глебу кусок в горло не лез. Он застыл. Любовь и жалость обступили сознание. Жалили, как разъярённые пчёлы. .
Доверься мне, Аничка. Пошли ко мне в общежитие. Тебе надо выспаться, а я за это время побегаю по друзьям, что-нибудь придумаю.
Она заснула моментально, лишь тонкая слюнка пузырилась в уголке рта. Кожа лица распрямилась, пропали мешки под глазами, исчезли брыли под подбородком. И Глебу открылась женская красота, умиротворенность на челе и в комочке тела с поджатыми ногами. Глеб залюбовался ангельским созданием, боясь двинуться с места. Всё таки встал, укрыл и вышел на улицу.
Так! Только Верунчик может спасти ситуацию. Лишь бы была в городе.
И он, убыстряя шаг, полетел в здание родного СВГУ, где в отделе кадров, почитай сто лет трудилась “мама”, как её называли в глаза и за глаза, Вера Сергеевна Садикова.
Ты чего пришел? Я же тебе вчера все документы на отъезд выдала. Иль потерял! Да на тебе лица нет. Давай выкладывай все как есть…
Верочка Сергеевна! Вчера, после моего ухода от вас, решилась моя судьба — начал врать Глеб. Приехала моя любовь из Петропавловки. Решилась таки ехать со мной на материк, несмотря на справку, что освобождена без права выезда. Нет у неё ни справки, ни паспорта. Статья была тяжелая. Но я за неё ручаюсь. Мы уже год как вместе. Верочка Сергеевна! Помоги. Ради бога.
Да, вариант — прошелестела “мама”. Подсудный, как ты понимаешь.
Она задумалась. Вдруг лицо просветлело.
Ладно, москвич! Попробую. Только за твою доброту и порядочность к моей Надьке. До сих пор просит передать тебе благодарность из Ленинграда. Сделаю. Может что и получится. Тебе повезло. Вчера всем отделом допоздна оформляли груду документов на постоянный отъезд для колонны в двести мордолиц. Вот оттуда и отщипнём документики на одну законченную сволочь. Затеряем, как водится. Оставим её здесь до следующего раза. Может подохнет, слава богу. Давай данные твоего ангела.
Сбегаю Верочка Сергеевна. Она в общежитии. Не знаю как вас и благодарить. Да нет, уже наверное поздно. А ещё фотку делать. Завтра рано утром я у вас.
Ну жду! Да подожди. Ей сколько годков-то?
Тридцать.
Подойдёт. Давай до утра.
Глеб летел в свою комнатенку в упоении счастья и мечтал, что сегодня вечерком они ещё успеют в Драмтеатр на Козина, а потом… Что будет потом. Потом!!! Ни в сказке сказать, ни пером описать…
Остановился на перекрёстке.
Чорт! Не пори горячку, парень. Благоразумие превыше всего. Сначала попрощаться с друзьями. Ненадолго забегу, без размусоливаний и выпивки. А мой ангел пусть выспится. Трое суток протолкалась на попутках по Колымской трассе, без жратвы и сна, боясь погони. Тяжелая трасса, по себе помню, а уж для такого ангела тем более. Надо же подонок, бить такую хрупкую женщину. Убил бы!
Тихонько открыл дверь. Глубокий сон настолько придавил женский комочек на узкой постели, что он не изменил конфигурацию за все три часа отсутствия Глеба. Солнце косым лучом освещало спящее лицо. Мечтатель, не дыша, подошел близко и невольно отшатнулся.
Чорт! Где же мой ангел?
Красивое, гладкое лицо спящей женщины было искажено гримасой дьявольского презрения. Она словно смеялась над кем-то, кого ловко обвела вокруг пальца.
Узнать бы о чем сон. Интересно — мелькнуло в сознании. Мелькнуло и исчезло…
Он не успел узнать. Анна вдруг широко раскрыла глаза, испуганно отшатнулась, но тут же пришла в себя. Маленькая комнатенка мгновенно наполнилась прежними голубыми стрелами искренности и простодушия.
И Глеб потерял ощущение пространства и времени. Какой там театр, какой Козин, да к чёрту всё искусство мира… Ну что тут объяснять. Любовь и нежность затопили Анну и Глеба, соединив в тесный клубок неистовых желаний. Они словно возмещали потери. Глеб за шесть лет таёжной каторги. Анна за четыре года обид и боли. И хотя близкие женщины за глаза называли Глеба бревном, они попросту не понимали как обращаться с бревном московского распила, тем более со столь ценной иудейской древесиной. Анна — поняла с первого взгляда.
Немножко пришли в себя глубоким вечером и страшно захотели кушать.
Подожди, я сбегаю в столовку. Она круглосуточная. Не засыпай, любимая… Я быстро…
Они жевали горячие пончики, запивая крепким чаем и глядя друг на друга беспричинно, тихо смеялись в подушки, боясь разбудить спящих за тонкими стеночками комнаты. А потом опять любовь и … глубокий здоровый сон.
В Магадане нет соловьёв. Ну что поделать? Суровый край. Тут не до песен, даже весной, но в то июньское утро 1962 года ( Глеб будет помнить всю жизнь) под окном пели какие-то птички. Честное слово, отчаянно чирикали и дрались. Они и разбудили Глеба.
О боже! Столько дел. Вечером пароход, а мы в постели. Женский клубочек тоже зашевелился и открыл глаза. Нет, было не до любви. Понеслись галопом бытовые проблемы. Фотография, затем к Верочке Сергеевне (странно, но Аня не пошла знакомиться, стыдно было…), затем на барахолку приодеть беженку ( с каким удовольствием Глеб покупал ботиночки, кофту, платье, джинсы…парфюм), затем опять к Верочке за ксивой (и вновь Анна не пошла знакомиться), затем в порт за билетами (морщинистая кассирша была нынче добра…), затем прощальный обед с друзьями и, наконец, проводы в порт.
Стояла редкая безветренная погода. Легкая рябь ласково шевелила огромную японскую посудину “Кулу”. Редкая очередь медленно двигалась к таможенному посту. И с каждым шагом напряжение Глеба нарастало катастрофически. Он сознавал в какую жуткую авантюру вляпался. В голове крутились горькие мысли — карьера, тюрьма, родители, Москва… Он что-то продолжал щебетать Анне, одновременно исподтишка всматриваясь в её лицо. Вглядывался и …немного успокаивался.
Да у неё колоссальный артистический дар. Природный, что ли! Такая выдержка. Ангельский взгляд. Она что… не понимает последствия.
Глеб пристально смотрел, когда Анна подошла к окошку первой. Специально пропустил её вперёд. Бугры мышц на ногах и руках Глеба вздулись и … опали. Он чуть не задохнулся, увидев искренний, доверчивый взгляд ребёнка, с любопытством и вызывающей наивностью взирающий на хмурое лицо таможенницы. Это сработало безотказно. Какие-то секунды понадобились “ребёнку”, чтобы преодолеть женщину за окошком.
Да — только и успел прошептать Глеб, подходя к окошку — с дуба падают листья ясеня, не фига себе, не фига себе… Ей богу, зацелую сегодня этого ангела…
Глеб замешкался с багажом, а потом долго упрашивал помощника капитана дать каюту на двоих. Тот сам подошел, отрекомендовался, спрашивая — чем помочь. Понятливо улыбнулся в ответ на просьбу, отнекивался, но все же разрешил за двухтомник Хэмингуэя… Похлопал по плечу и добавил — “Завидую тебе, парень…, откуда такую кралю привёз…” И не дожидаясь ответа, протянул ключи от каюты.
Когда Глеб вышел на палубу, Кулу, ведомый двумя буксирами, медленно шел вдоль скалистых берегов узкого фьорда. Он увидел знакомую фигурку в одиночестве стоящую на самом носу судна, прямо над форштевнем. Тихонько подкрался, чтобы обнять и обрадовать известием о каюте. И буквально споткнулся на гладкой палубе.
Женщина стояла неестественно гордо выпрямившись, пристально смотря в исчезающий пирс. Анна словно прощалась, судорожно, до синевы, сжав пальцы на леерах. Он было хотел что-то ласковое сказать, но поперхнулся. Как и вчера вечером в общежитие увидел, теперь уже наяву, знакомую гримасу дьявольского презрения. Даже показалось, что слышит издевательский смех…
Чёрт! А ведь я её совсем не знаю. Она и артистка, она и дьявол, она и ангел. Кто же ты, Аня — позвал Глеб. Услышав своё имя, женщина встрепенулась…
Ой! Задумалась. Жуткое время здесь провела. Прощаюсь! Закончилась наивность девочки и началась осознанная женская любовь. Благодаря тебе. Прощай магадания!
Она обняла Глеба. Целуя мокрое от слёз лицо он тихо произнёс.
Мы сутки знакомы, а уже стали близки душой и телом, словно год вместе. Надо отпраздновать это внезапное мировое событие. Рассказать друг о друге. А то как-то не по-нашенски, не по-русски. Всё позади. Успокойся. Пошли в ресторан.
Было уютно, вкусно и малолюдно. И уже после второй рюмки у Глеба пропали серьёзные вопросы к спутнице, забылись. Могуче выросло желание утащить женщину в каюту… Так и случилось! И сегодня и завтра и все четыре дня плавания по Охотскому морю. К чёрту философию. Наелся в разговорах с друзьями возле таежных костров.
“Однова живем, братки” — вспоминал он строчки любимого Островского. И всё откладывал, да откладывал — ну завтра поговорим, да нет, куда спешить, ведь всё так отлично, а впереди семь суток на поезде. Там и поговорим по душам.
На третий день возникло яркое зрелище. Погода всё время фартила путешествию. Тихая, солнечная, величавая. После завтрака они стояли на палубе, всматриваясь в горизонт. Подошел знакомый помощник капитана. Глебу он становился всё менее приятным. Торчит и торчит возле них, стоит только выйти на палубу.
Что ему надо? Чёрт! Придётся наверное поговорить по мужски…
Но тот вдруг вежливо обратился к ним.
Давайте поднимемся на капитанский мостик, покажу вам необычайное и редкое зрелище.
В мощный бинокль Аня и Глеб увидели стадо из девяти огромных кашалотов. Фонтаны воды и пара вздымались к небесам. Они плыли как гуси — острым клином.
Смотрите влево — сказал помощник. Ещё левее. Видите. К ним устремилось стадо их меньших собратьев, хищных и безжалостных косаток. Сейчас будет безжалостная битва.
Исполины, заметив косаток, молниеносно заняли круговую оборону, развернувшись головами к центру воображаемого круга, а по периферии создали барьер из устрашающих хвостовых плавников. Вращая литые лопасти хвостов, кашалоты вздымали сотни тонн воды и с корабля казалось, что в океане возник сверкающей под солнцем высокий, круговой фонтан. Так длилось долго и зрелище было настолько поразительно, что капитан, по просьбе пассажиров, приказал лечь в дрейф.
Было видно, что косатки действуют по чётко «продуманному» плану. Они изматывали противника непрерывными атаками, стараясь прорвать кольцо. Рассекая воду острыми спинными плавниками, один строй атакующих косаток сменялся другим. Но кашалоты держали строй. Вот некоторые из наиболее рьяных косаток попали в водоворот от громадных рассекающих воду хвостов кашалотов и оглушенные мощными ударами, навечно ушли ко дну.
Наконец, наступила развязка. Несколько кашалотов, не выдержав, покинули кольцо и были тут же растерзаны. Кровь фонтаном брызнула в небо. Но строй вновь сомкнулся, как будто защищая что-то внутри круга. Хищники отступили и вдруг начали новую атаку. Помощник, охваченный ажиотажем боя, закричал – «…да они детёнышей спасают… вон они, вон, смотрите в середине круга … они ещё не умеют нырять, а то бы давно все ушли так глубоко, где косатки не смогут достать… надо же, прямо как наши бабы защищают малолеток…» — и он неожиданно истово перекрестился.
Глеб весь поддался вперёд, словно стараясь помочь кашалотам! И вдруг услышал голос Анны.
— Да ты, гляжу, сильно расстроился.
На него смотрели безжалостные глаза и вновь всё та же дьявольская полуулыбка мелькала в уголках рта. — Это же закон природы, Глебушка. Хищники всегда пожирают травоядных. Сильные — слабых. Последние вынуждены стать пищей, освобождая место под солнцем для сильных. И так вдоль всей биологической цепочке, включая и нас… Мы вершина цепочки. Ты что забыл, где работал шесть лет, наверняка натыкаясь на кучки безымянных крестов в заброшенных лагерях. На земле нет места жалости. Нет и не может быть…
И словно опомнившись, ласково улыбаясь, добавила.
— Это не моё. Это Ницше. Так говорил мне отец. Но я с ним во многом не согласна.
Глеб опешил. Что-то неприязненное зашевелилось в душе.
Кто же ты? В постели ангел, а философию явно, буквально чувствую кожей, проповедуешь дьявольскую, фашистскую. Как это сочетается?
Ему стало зябко. Анна почувствовала холод и прижалась, снизу всматриваясь в глаза Глеба.
Да что мы всё о глупостях, Глебушка. Впереди Москва и столько удовольствий. Пошли. Я проголодалась.
За столом болтали обо всем на свете. Но Глеб уже автоматически, пристрастно, прислушивался к её щебетанью и, будучи москвичом от рождения, буквально натыкался на нестыковки в её описаниях улиц и площадей города. Анна тоже почувствовала затруднение в рассказах о Москве и быстро перешла на Вильнюс, Каунас и Палангу, где часто отдыхала с родителями.
О Литве она рассказывала легко, детально, словно прожила там полжизни.
Удивительно! Анюта! Так ведь и я там был в эти годы и то же с родителями. В Вильнюсе живут мои двоюродные сестры. Они замужем за литовцами. Каждое лето снимают дом возле моря в Паланге.
Пришла очередь вытаращить глаза Анне. Она внезапно замолкла, напряглась, внимательно изучая Глеба. И тот, заметив перемену, тоже напружинился. Но женщина быстро спохватилась и заговорила о театре и балете, по которым страшно соскучилась. Голубые стрелы женских глаз разрядили обстановку, запахло феромонами, и Глеб расслабился.
Это была последняя ночь перед приходом в Находку. Феерическая ночь, длящаяся бесконечно, словно окончательная в жизни. Словно прощальная.
Она и была таковой для Глеба. Он запомнил её на всю жизнь и просыпаясь поутру, глядя на спящих рядом жен (их было три в долгой жизни) и просто случайных женщин, морщился, отворачивался и молча вставал, словно отряхиваясь от пыли и накипи за ночь.
Смотри, Анюта, — после завтрака сказал Глеб — входим в пролив Лаперуза. Узенький. Слева, видишь, мыс Соя. Это Япония. А справа, вон они, видишь, торчат еле заметные скалы из воды. Это нашенская земля, остров Камень опасности. Отсюда три часа хода до Находки. Там сядем в поезд и он, словно змея, поползёт между гор и тайгой. Несколько часов и… Владивосток.
Женщина моя — он погладил шею и спину. Ещё семь суток и я привезу тебя в Москву. И привлёк к себе.
Они вышли за территорию порта в город и пошли по тихой тенистой улице в сторону вокзала. Пешеходов было мало, с шумом проезжали редкие машины и автобусы. Он шли …молча. Почему замолчали — было непонятно. Как только ступили на “материк” так и пропало магаданское таинство, а страстные ночи видимо иссушили душу и языки. А может ещё почему-то. Неизвестно. Но только шли молча, потупив глаза, держась за руки.
Вдруг Анна остановилась как вкопанная и схватила Глеба за рукав куртки, словно защищаясь. На них с двумя приятелями по бокам шел тот самый помощник капитана. Анна резко обернулась. Сзади догоняли двое неизвестных.
Она рванулась в сторону, но тут же бессильно остановилась.
— Что с тобой? Ты чего испугалась?
— Ну вот и вся любовь, Глебушка.
На него смотрели холодные, злющие от безнадежности, стальные глаза. Он оторопел.
— В чем дело? Ты можешь объяснить.
Это они тебе всё объяснят. Прощай Глеб. Не ищи меня. Меня больше нет…
Подъехала большая машина. Со скрежетом остановилась. Выскочили четверо мужчин. Они скрутили руки женщине и грубо затолкали в машину. Глеб было полез в драку, защищая Анну, но услышал приказной голос помощника.
— Гражданин Кричевский. Опустите руки и не вмешивайтесь в работу органов безопасности. Вы тоже проследуйте с нами. Как свидетель…
Они сидели за голым обшарпанным письменным столом на жестких стульях.
Я Вадим Николаевич Ротенберг, старший лейтенант госбезопасности — отрекомендовался “помощник капитана”. Немножко расскажу о вашей спутнице и даже покажу фото. Если выдержите. Вас мы проверили и сегодня отпустим.
Ваша спутница — Ирма Адольфовна Раманаускайте, 1932 года рождения. Родилась в городке Шилута Литовской ССР в семье богатого землевладельца. Когда в 1941 году пришли немцы, отец стал бургомистром Шяуляя. Проявлял завидную инициативу в убийствах русских и литовских коммунистов. В 1945 году с освобождением Литвы красной армией ушел в леса вместе с хорошо подготовленной и вооруженной бандой сторонников, образовав отряд “Лесные братья”. Сумел привлечь много крестьян и потому продержался до 1957 года. Бешено зверствовал в центральной и восточной Литве, вешая и сжигая русское население, особенно коммунистов. Но и литовцев, сторонников СССР. Был пойман, судим и расстрелян.
С ним всё это время постоянно действовала дочь Ирма. По словам свидетелей она отличалась крайней, садистской жестокостью. Особенно к женщинам. В 1950 году банда окружила деревню русских староверов. Мужчин расстреляли, а женщин и 14 детей она приказала завести избу и поджечь. Вот эти фотографии. Узнаёте свою спутницу. Вот она расстреливает подростка, сумевшего выбраться через крышу. А вот ещё фотографии. Здесь она натравливает голодных овчарок на голых женщин. И сладострастно фотографирует, как собаки рвут тело.
Видимо вид Глеба был настолько ошарашенным и убитым, что следователь убрал фотографии.
Что говорить. Всех бандитов расстреляли, а её суд, после принудительного лечения, направил на вечную каторгу в спецлагерь под Сеймчаном Магаданской области.
И вот в пути произошла метаморфоза. Она потрясающая актриса. Сумела влюбить в себя нашего офицера, который сопровождал. И в Магадане вскоре появилась Анна Замотаева. Настоящая Анна была естественно уничтожена. Стала служить надзирательницей в лагерях вместе с мужем. Правда, тот вскоре странным образом утонул на рыбалке…
Исправно служила, её заметили и выдвигали. Как потом выяснилось, многочисленные жалобы на её жестокость начальники прятали в стол. Было за что. Замотаева всех молодых женщин в бараках разделяла на три категории — рублёвые, полурублёвые и копеечные. Первых поставляла большому начальству, вторых среднему, а третьих конвойным. Целая система. Неугодных, сопротивляющихся самолично уничтожала.
Но как верёвочка не вьётся… В общем, случайно её опознал один литовец на пересылке.
Она как-то сумела вовремя узнать и в чем была, так и рванула в Магадан. Ну а дальше вы знаете, как и догадываетесь наверняка, что сегодня-завтра, но обязательно до поезда, вас бы постигла участь всех её любовников. Понимаете…
Вот так, Глеб Николаевич Кричевский.
Здесь он широко улыбнулся, обнажив ряд маленьких прокуренных до желтизны зубов и добавил.
— Но какова женщина! Я вас понимаю. Что-то невероятное! Будет что вспомнить. Прощайте.
Поезд несётся по Барабинской степи. Страшно мотаются вагоны, Дребезжат стаканы, падают сверху неукрепленные чемоданы и сумки. Напротив Глеба парочка молодых. Целуются, тесно прижимаются, гладят и натирают укромные места друг другу, не обращая внимания на бородатого мужика, непрерывно, изо дня в день, с перерывом на сладкий чай с сухариками, смотрящего до слёз на заоконные пейзажи. Они его не видят, как и Глеб на замечает влюблённых. Полыхающее естество геолога пристально и неотрывно следит за летящим параллельно образом прекрасной дьяволицы.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer4/lrohlin/
