(продолжение. Начало в №3/2022)
Первая командировка
В первую свою командировку я на вертолёте улетел в окрестности самого большого водопада в Эфиопии. Расположен он на Голубом Ниле и считается у эфиопов чудом природы и национальным достоянием. Им в стране настолько гордятся, что даже изобразили этот водопад на самой распространённой банкноте достоинством в одну быру.
Максимум заполнения водой этого водопада приходится на период тропических дождей: я же впервые попал туда в межсезонье. Тем не менее, он произвёл ошеломляющее впечатление своими размерами, несколькими радугами по периметру и шумом воды, который был слышен за несколько километров. Так получилось, что на вертолёте я летел впервые и правачок уступил мне свое место (Правак — помощник командира корабля или правый лётчик — авт.).
Накрапывал мелкий дождик, и командир экипажа Серёжа включил дворники. Они-то меня и сразили наповал своим несерьёзно-автомобильным видом. Ребята из этого экипажа вместе летали давно, и у них был опыт боевых полётов в Афганистане. А так как они знали, что я лечу на вертушке (ласкательное название вертолетов — авт.) впервые в жизни, то решили устроить мне «вывозную вертолётную программу по-афгански» — на минимальной высоте и с огибанием рельефа. То ещё испытание, доложу я Вам, для неподготовленного желудка. Но я справился.
Мы привезли для голодающих зерно и рис в мешках, нас быстро разгрузили, и образовались пару часов свободного времени. Кроме водопада в тех местах было несколько озёр с местной растительно-животной экзотикой, и представители ООН, принимавшие и распределявшие зерно, свозили нас к одному из них. Совершенно обнаглевшие от вольной жизни марабу, не обращая внимания на людей, могли запросто выхватить у зазевавшегося рыбака рыбку прямо из рук.
Пеликаны вели себя поприличнее, но тоже воровством рыбы не гнушались. Белые и серые цапли были пугливы и ближе чем на 5-6 метров к себе не подпускали, а увидев фотоаппарат в руках, тут же улетали. Наверное, принимали его за ружьё. Цапель, как и аистов, которые тоже там водились, местная публика употребляла в пищу, что меня как уроженца Украины, где аист — практически священен, неприятно поразило. В воде этого озера в изобилии водилась всякая инфекционно-микробная зараза, поэтому ни есть рыбу из него, ни тем более купаться, как нас предупредили ООНовцы, было нельзя.
Но местные дети, с рождения «забившие» на эти рекомендации ООН, за несколько быр натаскали нам невиданной величины и красоты фиолетовых кувшинок из зеленоватой с необычным запахом воды. Однако через полчаса эти кувшинки скукожились и их пришлось выбросить там же.
Вокруг озера паслись кони и росли высоченные деревья, с которых периодически на голову сваливались огромные жёлто-зелёные, картонного вида листья, что-то мне из далёкого детства странно напоминавшие. Лишь после того, как очередной лист совсем не «тихо в воздухе шурша» заехал мне по темечку, я наконец-то сообразил, что это фикусы, обязательно стоявшие в пору моего детства в виде чахлых кустиков в каждом советском доме. В Эфиопии, как выяснилось, это огромные деревья, в кронах которых реально живёт «много-много диких обезьян» и не только их…
Обратно в Аддису мы тоже летели на минимальной высоте по-афгански, «заходя на цели» в виде крестьян, мирно пашущих землю на буйволах. Помнится, я впервые обратил внимание на странные движения кистей вертолётчиков, которыми они сжимали штурвалы. Они мне пояснили, что эти гашеточные рефлексы у них остались после Афгана. «Заходы на цели» однажды чуть не стоили нам жизни. Через пару месяцев точно так же мы летели двумя вертушками в очередную командировку, и Серёжа-командир точно так же развлекался пикированиями на мирных пастухов и пахарей, а я что-то фотографировал с места правачка, открыв блистер.
Вдруг из грузовой кабины прибежал странно возбуждённый Игорек-правак и довольно бесцеремонно (т.е. с матюками) выгнал меня со своего места. Пролетев пару минут, мы вдруг приземлились, а следом за нами приземлился и второй вертолёт. Выяснилось, что рэмбовские воздушные экзерсисы Серёжи привели к тому, что один из пастухов дал таки по нашей вертушке очередь из автомата и попал в какой-то шланг, через который топливо из баков поступало в мотор. Топливо начало капать на лопасти и появился дымок, который и заметили ребята со второй вертушки. Если бы произошло воспламенение, мы бы рванули прямо в воздухе и никакая комиссия потом бы не разобралась, что произошло…
Оставшийся путь домой мы проделали на приличной высоте и как положено — не тревожа сон и рабочую активность мирных эфиопских граждан.
Серёга-командир, видя мой расстроенно-возмущённое и встрёпанное происшествием настроение, заявил буквально как Карлсон, что всё это фигня и дело житейское, а вот в Монголии был случай — так тот вообще вошёл в историю их вертолётного полка. Были у них плановые полёты, и летун на вертушке спикировал на тётку-кавалеристку, мчавшуюся галопом куда-то по монгольской степи по своим делам. Спикировал слишком низко — хотел напугать, но перестарался и напрочь снёс ей голову колесом шасси. Тётка же на лошади сидела уверенно — и труп остался в седле. Перепуганный конь прискакал в родное стойбище с этим материализовавшимся майн-ридовским «Всадником без головы». Был жуткий скандал и разборки, но советско-монгольская дружба, подкреплённая несколькими мешками риса родственникам потерпевшей, победила и в этот раз…
Дальше Монголии ссылать на новое место службы в советской армии было уже некуда, и летун отделался строгачом. И действительно, после этого рассказа наш дымящийся вояж мне показался милым лётным «недоразумением», я перестал кукситься, но в будущем старался к Серёге-экстремалу на борт в командировках не попадать…
Тем не менее, вскоре он пригласил меня на свой день рождения в узкоэкипажном кругу. Мы с ним были единственными представителями прикарпатской западной Украины в авиаотряде; он родом из Ивано-Франковска, я из Черновиц. Кулинарными фишками Серёгиной днюхи были исполинского размера страусиный окорочок на гриле и шашлык из страусятины.
Серёга с правачком таки удовлетворили свои браконьеро-охотничьи рефлексы и «замочили» в полёте из АКМа (автомата Калашникова — авт.) мирно пасущегося в саванне страуса, что в Эфиопии, к слову, строго преследовалось по закону. Быстро освежевав невинно убиенную птичку, отрезав окорочка и надёргав из неё серых перьев на сувениры, они тут же улетели на радость местным гиенам, которые уже выписывали круги вокруг вертолёта. Предварительно замаринованная в уксусе и смеси экзотических фруктов с овощами, и к тому же приготовленная на углях, страусятина реально было вкуснющей. По виду она напоминала говядину, по вкусу индейку и было её много — всем хватило с избытком. В общем, помирились мы с Серёгой…
А вообще питались мы по-разному. Если задания выполнялись с посадками на приличные аэродромы — нас кормили за счёт ООН по среднему разряду (без алкоголя, но с салатом и десертом) в местных ресторанах. При посадках на мелкие аэродромчики и просто площадках для вертушек мы питались взятыми из Аддисы консервами и местными фруктами и овощами. Находясь в авиаотряде, все питались в полевой столовой, в которой пищу готовили солдатики-повара.
Высокогорная Аддиса в кулинарном отношении имела свои особенности. На высоте процессы кипения идут при более низких температурах (примерно при 80 градусах Цельсия) и пища, особенно из сырого мяса, всё время получалась какой-то жёсткой и недоваренной. Не спасало даже приготовление мяса в автоклавах. Съесть это мясо, органолептически похожее на кусочки мыла, можно было только с большой голодухи. С тех пор знаменитое итальянское приготовление пищи «аль денте» я на дух не переношу.
Местные же, даже в ресторанах средней категории, готовили мясо на тлеющих углях, и вот у них оно получалось вкусным и прожаренным. Поэтому в авиаотряде обычно готовилось всё из тушёнки, которая присылалась из Союза. Тушёнку нам «сплавляли» с неведомых резервных складов, и была она в основном 1956-60 годов — т.е. практически моя ровесница. К ней обычно на гарнир шёл невиданный мною доселе консервированный в трёхлитровых банках очищенный картофель, серые макароны, рис, пшено или гречка. Как ни странно, но перловки нам почему-то не привозили. Ещё раз в месяц нам выдавали продпайки: бойцы получали БМП (братскую могилу пехоты) — килек в томате, прапорщики — сардин, лётчики — шпроты, а командир получал красную икру.
Такой вот рыбно-деликатесный советский политес, за который с нас высчитывалась денежка, причём, фин-свинство заключалось в том, что и прапоры, и командиры за паёк платили одинаково, а вот продукты по факту получали разные. Спасало наличие в авиаотряде своей пекарни. Каждый день мы ели свежайший, — с пылу-жару, — хлеб. Более того, этот хлеб в Аддисе был неплохим эквивалентом всяческой мзды, которую полагалось платить за разного рода услуги: в госпитале, посольстве, советском книжном магазине и в прочих местах, где обретались советские люди, истосковавшиеся по родным продуктам питания. А таких людей в Аддисе было полно.
Посольство наше, на нескрываемую зависть амбассадам и амбассадорам других стран, занимало (и, наверное, занимает по сей день) самую большую посольскую территорию в городе, которую по слухам выкупили у абиссинцев в 17-м веке ещё казаки Екатерины.
Его огромное — в несколько десятков гектаров пространство: с жилой зоной, школой, служебными домами, футбольным и волейбольным полями, с эвкалиптовым лесом — было расположено совсем недалеко от центра города. По этой территории на огромных черепахах, вместо самокатов, ездили маленькие дети посольских работников.
Черепахи были древними, на панцире одной из них я лично видел выцарапанную надпись — «ДМБ-1965». Работали в посольстве люди непростые, работа у них там особенная, попасть на неё без соответствующей подготовки и рекомендаций трудно, да и должности у некоторых были, скажу прямо, экзотическими. К примеру, один товарищ, по слухам — полковник, открывал ворота, что мне — в ту пору капитану, безумно льстило всякий раз, когда я в эти ворота въезжал на своём УАЗике.
До этого, как мне сказали, при жизни Брежнева, этот полковник отвечал за еженедельную доставку лично на стол Генсека свежих плодов папайи. Т.е., натурально, вся его работа, оплачивавшаяся, кстати, твёрдой американской валютой по курсу 1 доллар = 60 коп., заключалась в том, что он раз в неделю шёл на Маркат и покупал там ящик папайи, который в опечатанном виде, под видом дипломатического груза сдавался экипажу рейсового самолёта «Аэрофлота» и доставлялся в Кремль. Кстати, с точки зрения диетологии, это абсолютно правильная еда — и не только для генсеков и престарелых членов ЦК КПСС.
Папайя, выращенная в дикой природе, — кладезь необходимых, особенно пожилым людям, легкоусвояемых витаминов, макро и микроэлементов. Кроме этого, только в папайе есть биологически активное соединение под названием папаин, которое резко ускоряет регенерационные — т.е. восстановительные процессы слизистых оболочек желудочно-кишечного тракта. Жаль, что похожего фрукта нет для мозгов — может быть, мы тогда и в Афган не влезли бы….
С несколькими ребятами из посольства, моими земляками — киевлянами у меня были приятельские отношения, и они меня периодически приглашали в гости домой на вареники с картошкой. Думаю, не только оттого, что я мог без труда доставать им свежий хлеб. Из-за специфики посольского труда жизнь там текла строго по ранжиру и народ друг с другом особо не сближался. Причём этот «табель о рангах» неукоснительно соблюдался и жёнами, и малолетними детьми, иначе никак…
Я же был человеком не из их «конторы», а просто со стороны, мог запросто втихаря проконсультировать по медицинским делам, стукачком, вроде, не числился. А ещё я умел подпевать без акцента на их посольских посиделках песни «Нiч яка мiсячна» или «Червона рута», с автором которой, Володей Ивасюком, мы учились в одном мединституте в Черновцах; правда, Володя был на 3 курса старше.
В общем, проходил я анамнестически и практически у них по графе «нормальный собутыльник». У посольских моих приятелей был свободный доступ в недоступные для нас магазины Duty-Free, где всё было на порядок дешевле и абсолютно новое, а не «second-hand» из гуманитарки мирового сообщества. Именно благодаря моим посольским друзьям-киевлянам у меня появились настоящие американские джинсы «Lee», приличные часы из Гонконга и японский фотоаппарат, которыми я ещё пару лет щеголял, возвратившись в Союз.
В советском посольстве я бывал довольно часто — после госпиталя, куда отвозил больных, обычно мы с Игорьком-водителем заезжали туда за фильмом, который показывали в авиаотряде вечером, и отдавали фильм, который показали накануне. За суперновый фильм в первую очередь полагалось две буханки свежего хлеба, и мы всегда смотрели эти фильмы сразу же после посольской премьеры. Тем не менее, раз в месяц мы обязательно привозили «В бой идут одни старики» и «Белорусский вокзал».
Это были любимые фильмы авиаотряда, народ знал их наизусть, а на песне великой Нины Ургант из «Белорусского вокзала», случалось, некоторые летуны даже пускали скупую слезу. В посольстве нам иногда записывали на видеокассеты суперпопулярную в то время программу «Взгляд» и свежие программы «Время». В стране, как Вы помните, в 1990 году происходило много всего разного и интересного, и мы реально дурели от увиденного на экране телевизора, просматривая по нескольку раз эти записи.
Наличие в авиаотряде видеомагнитофона позволяло нам смотреть и несоветские фильмы в приличном качестве, т.е не на отечественных — по нескольку раз перезаписанных кассетах, как в Союзе, а на фирменных видеокассетах — с отличным качеством видео и звука, из местных салонов видеопроката. Одно было плохо — все фильмы были на языке оригинала, а на синхронный двухчасовый перевод без перерыва надо было ещё уболтать кого-нибудь из переводяг. Но когда всё с переводчиками складывалось, мы смотрели и «Рокки», и «Рембо», и «Кобру», и даже «Эмманюэль» с «Голубой лагуной». Но чаще всего народ требовал «Топ ган», «Отдать швартовы» и «Полицейскую академию», и к концу срока пребывания фильмы эти мы смотрели уже без перевода — знали реплики практически наизусть. Порнухи не было — в Эфиопии, несмотря на процветание местного профсоюза проституток, порнография по закону преследовалась очень строго, и в видеосалонах её реально было не достать.
Зато были очень классные концерты мировой рок-классики. Именно в Эфиопии я впервые увидел на экране, как выглядят визуально мои кумиры — группа «Eagles» при исполнении любимого «Hotel California», Скорпы, Квины, Мадонна, Битлы с их последним концертом на лондонской крыше, и киноверсии обожаемой мною до сих пор рок-оперы Эндрю Ллойд Вебера «Иисус Христос-суперзвезда» и пинкфлойдовская «Стена». Эти концерты спокойно можно было прикупить на фирменных аудиокассетах вместе с кассетным мини-плеером.
Накануне отлёта в Эфиопию я прикупил в питерском рок-клубе тропилловские записи нескольких новейших альбомов «Аквариума» и отрывался по полной в полётах над эфиопским нагорьем под песни любимых БГ и Шинейд О’Коннор. Авиаотрядовский народ, западавший в основном на дискотечные и итальянские хиты, меня в этом плане не понимал — зато мои посольские земляки были заядлыми аквариумистами.
К слову, наши духовные запросы одними кинопросмотрами и музыкой не исчерпывались. В Аддисе был магазин советской книги. Я уж и не помню, как он назывался, — что-то вроде «Спутника» или «Дружбы», но, впервые попав туда, я обалдел и впал в культурно-шоппинговый шок. В Союзе, в общем плане, с книгами было хорошо, а вот с хорошими книгами — очень плохо. Т.е. я, конечно же, слышал о спецмагазинах для писателей или секретарей райкомов/обкомов, где иногда бывали книги Булгакова, Цветаевой и даже Высоцкого.
Более того, Вовчик — мой однокашник по мединституту, чей папа был секретарём райкома и делегатом 23-го съезда КПСС, как-то показал мне папину библиотеку и я таки реально увидел не самиздатовские, а очень прилично отпечатанные в советской типографии томики Пастернака, Саши Чёрного, Анны Ахматовой и ещё много кого.
Помнится, даже пару стихотворений Саши Чёрного мне тогда удалось оперативно переписать. В Тарту же у одного нашего летуна жена работала в спецхране библиотеки Тартуского университета. Русский отдел этой библиотеки формировался ещё до «добровольного присоединения» Эстонии к СССР и у меня были очень приличные ксекопии первых рижских — 20-х годов прошлого века, изданий Булгакова — «Собачьего сердца» и «Роковых яиц» и даже ксерокс американского издания семейки Пфёфферов «Мастера и Маргариты». Но то были хоть и роскошные в переплёте, но ксероксы.
В Адиссе, на полках книжного магазина лежали в свободной продаже за эфиопские быры, книги Окуджавы, Вознесенского, Булгакова, Цветаевой, Пастернака и всё это можно было тут же, без талонов и блата купить, что я и сделал, для чего моментально залез в долги. Девчонки продавщицы, увидев мой обалдевший вид, сделали мне царский подарок — вынули из-под прилавка супердефицит тех времён — первое издание мемуаров Марины Влади о Высоцком. Я был на седьмом небе от счастья и тут же переправил эти книги с кем-то в Союз, чтобы набрать ещё пол-чемодана книг и долгов на пару месяцев.
Вместе с легально купленными книжками в Союз улетело ещё и с десяток Библий карманного формата на папиросной бумаге. Иногда мы развозили вместе с гуманитарными грузами ООН Библии на амхарском языке от всемирного библейского общества, которое имело какие-то контакты с ООН или даже числилось в её составе — я не помню.
Сопровождал эти грузы хлопец-эфиоп по имени Абабу, которому я как-то поплакался, что в Союзе Библию негде купить, а хочется и почитать, и иметь её в своей библиотеке. Поплакался я и забыл, а Абабу нет, — и через несколько месяцев в очередной командировке он торжественно задарил мне и экипажу нашей вертушки целый ящик Библий на русском языке. Такая щедрость несвойственна эфиопам, скажу сразу, поэтому мы реально обалдели.
В общем, мне досталось около десятка Библий, которые я передал ближайшим бортом друзьям в Фергану, а те разослали их всем моим друзьям в качестве новогоднего подарка. Несмотря на новые горбачёвские веяния — перестройку и гласность, — Библия в военной общаге была ещё довольно экстремальной и опасной книжкой и поэтому мои друзья-приятели получили «библейские» бандероли без указаний моего имени в качестве отправителя. Некоторые из них здорово струхнули, но в особый отдел никто сдавать опасную литературу не помчался — времена в стране уже начинались другие …
Был у эфиопов занятный праздник — «День всеобщего убийства злого духа». По их поверьям, каждого человека по жизни сопровождают два духа. Добрый идёт впереди и ведёт за собой по жизни — «к светлому будущему» — такой архетипический «призрак коммунизма», забредший в Африку. Второй дух, ковыляющий сзади, — злой пакостник, норовящий то подножку подставить, то толкнуть — в общем, гадости его стихия.
Существовал день в году, когда, по местным поверьям, стремглав перебежав прямо перед машиной, можно сделать так, что злого духа машина попросту задавит, и он год не будет пакостить. Всё бы ничего, но народ это всё воспринимал на полном серьёзе и перебегал дорогу так, что обожающие внуков японские бабушки, бросающиеся под колёса машин, чтобы внуки получили страховку и поступили учиться, обзавидовались бы всем японским кагалом престарелых стайеров.
Мы в этот день официально в город не выезжали, но по «закону подлости» именно с утра у одного из бойцов я диагностировал аппендицит, и пришлось везти его в госпиталь. Удачно давя встречных злых духов, мы с Игорьком — бойцом-водителем (он даже, мне сдаётся, и стукачом-то не был — примеч. авт.) почти доехали до советского госпиталя и буквально за квартал до него сшибли-таки бабулю-экстремалку. Она натурально вырубилась от удара, и пока народ сообразил, что с этих белых можно и «денежку поиметь», мы с Игорьком закинули почти невесомое тельце в уазик и, «вдарив по газам», не долго думая, «покинули место ДТП». В машине после интраназального вливания нашатыря бабуля оклемалась и что-то вдруг бодренько защебетала.
Я упросил девчонок из хирургии сделать ей рентгеновский снимок грудной клетки — там не было даже перелома рёбер. Бабке перевели, что с ней всё ОК, и задарили снимок. Она кинулась целовать нам руки. Так я провёл внеплановую «диспансеризацию» своего первого эфиопского пациента.
Вторым советским пациентом, после замполита, укушенного мартышкой, был солдатик-срочник с классическим сифилитическим шанкром на причинном месте. К слову, чтобы в Эфиопии заработать сифилис, надо было быть полным идиотом. На пороге Африки уже отчётливо маячила эпидемия СПИДа, и на средства ООН были закуплены гигантские партии презервативов, причём, они раздавались всем бесплатно — достаточно было зайти в аптеку и написать в книге своё имя, место проживания и страну. И тебе давали, по-моему, до 10 штук сразу — прекрасно выполненных французских или шведских резиновых изделий; и с насадками, и классических, и со смазкой.
Мы набирали их сумками для друзей в Союзе и долго прикалывались, записываясь в аптеках разных эфиопских городов и посёлков как «Леонид Брежнев, Москва, СССР». Потом кто-то таки «вложил», и замполит пригрозил отправить в Союз первого же попавшегося на таком святотатском неуважении к покойному. Сифилис мы бойцу вылечили за неделю и даже в Союз не отправили. Он рассказал мне, почему не предохранялся. Его уговорила на это эфиопка, ещё и приплатив.
У бледнокожих мулатов больше шансов найти работу — такая вот закономерность в Эфиопии, а один работающий часто тянул финансово не только отца с матерью, а и всех многочисленных братьев и сестёр. Я как-то наблюдал в кинотеатре (кинофильмы в них крутились нон-стопом, и можно было зайти в кинотеатр когда угодно и выйти тоже — авт.) как сидевшая рядом с нами беременная дама очень активно строила нам глазки. Сладострастно улыбаясь, она гладила свой живот и отчётливо повторяла «Раша, раша». Мы так поняли, что кто-то из наших соотечественников таки осчастливил её.
С кино был у нас ещё один забавный случай. Сходили мы как-то на фильм «Нечто». Я видел его на нелегальных домашних видеопросмотрах в Тарту, а вот на большом экране увидел впервые. Эффект после фильма был неожиданным. Техник самолёта, мужик 53 лет, прошедший Афган, не смог пару ночей спать из-за возникших после фильма кошмаров. Пришлось кормить человека снотворным.
Боец, заработавший во время исполнения интернационального долга сифилис, тем не менее, оказался злопамятным и таки отомстил своей пассии, проходившей в бойцовской среде под интернациональным уже в ту пору именем Наташа. Причём — мерзавец — очень изощрённо отомстил. Улетая по замене в Союз, он «втюхал» ей канистру бензина, вместо привычно отдаваемого ей бойцами «за любовь и дружбу» керосина и «девушка свободной профессии», сдуру залив прощальный подарок «пылкой страсти» в примус, еле успела выскочить из своей полыхнувшей лачуги. Такая вот «огненная драма любви» — мексиканские сериалы отдыхают…
Проституция у эфиопок — иногда единственный способ не умереть с голоду и прокормить семью. В обществе она неправедной не считается. Более того, возле дома или хижины, где за деньги можно получить «удовольствие» — всегда торчит палка, на которую надета кружка. Однажды я видел палку, на которой было надето ведро. Даже поинтересоваться не рискнул…
Была ещё одна, вернее две физиологические особенности у африканских женщин. Они носили замысловатые, порой фантастические причёски из великого множества косичек. Насколько я понял из объяснений, заплетались эти косички раз в 2-3 месяца, и поэтому голову они не мыли, а смазывали маслом.
Такая барбер-гигиена давала специфический запах и не только голове (впрочем, эфиопские кавалеры пахли не намного изысканнее — авт.). Кроме этого, сама кожа местных красоток тактильно отличалась от привычной нам кожи родных женщин — она обладала каким-то странным «лягушачье-мятным» охлаждающим эффектом и была крупнопористой. Однако, чем дальше катилось спецкомандировочное время — тем местные дамы пахли всё лучше и лучше и становились всё краше и краше.
Как ни странно, особых половых проблем в авиаотряде не было. Т.е. они, конечно, были — загоняя мужика на пике возрастной гормональной активности в годичную спецкомандировку, решить волевым усилием проблему полового воздержания не смог бы и генеральный секретарь ЦК. Ну, природа это наша — и тут либо простатит застойный, либо нормальная половая жизнь. Рукоблудие считалось смертным грехом и я, сдуру посоветовав его какому-то «озабоченному стукачку эконом-класса», чуть не «вылетел» в Союз и был строго предупреждён.
Спас меня наш хирург полковник — старший группы советских врачей в Центральном армейском госпитале, подтвердивший командиру, что такой метод профилактики застойного простатита имеет место быть в официальной советской медицине. Рассказывали, как Тимурик — его сын — наградил кличкой нашего военного советника, проорав через решетчатые ворота коттеджа приехавшему с работы генералу-соседу: «Синештан. У тебя синие штаны!!!».
Третьего пациента мне послало провидение на второй день вечером, сразу после бойца-сифилитика. Травма была авиационной, — т.е. она достойна описания.
Прилетели вертушки с задания. Летали вертолёты на задания парами; в одном всегда летел переводчик, во втором, если командировка была длительной, летел врач. Я собирался поступать в академию и мне нужен был налёт в зоне боевых действий для получения удостоверения участника войны. Об этом я сразу же предупредил командира и он разрешил мне летать на вертушках, сколько моей душе угодно.
Саша — второй врач авиаотряда — не возражал. После Афгана он имел удостоверение участника войны и стойкую аллергию на всё железное, что, трясясь и громыхая, взлетает в воздух, невзирая на силу всемирного тяготения.
Итак, о третьем больном. Им оказался прапорщик по имени Вардан — техник вертолёта. Был он знойным армянином и от скуки и тоски исполнял в отряде обязанности фотографа — совершенно бесплатно, что удивительно. (У всех в чемодане был шикарный китайский фотоальбом, где под каждой официальной фоткой лежала как минимум одна неофициальная — с охотничьими трофеями, девочками и прочей лабудой, имеющей значение только для её обладателя — авт.).
Экипаж вертушки готовился к отлёту в Союз и народ решил всем составом сфотографироваться на дромадере — африканском верблюде с мохнатыми бровями, очень напоминавшими брови покойного Генсека. Дромадеры имеют только один горб, на который достаточно тяжело взобраться. Хозяин, чтобы заставить своего верблюда опуститься на колени, со всего размаху палкой бил его по коленным чашечкам. Не знаю, как у этих животных, но у человека там, к слову, шоковые зоны — т.е. элементарно очень больно.
В группе было 8 человек, включая фотографа, и бедное животное, я думаю, просто ошизело от боли. Когда очередь дошла до Вардана — верблюд таки дал ему на себя взгромоздиться, но потом — в самый разгар фотосессии сделал практически (записано со слов свидетелей — авт.) неуловимое для глаз движение тазобедренного сустава, после которого бедный фотограф взлетел ввысь, как барон Мюнхгаузен, только без ядра. Всё произошло настолько стремительно, что у правачка, снимавшего этот исторический запуск Вардана, просто не успел сработать фотографический рефлекс и полёт остался незапечатлённым. Обиду Вардана понять можно — 5 сломанных рёбер стоили одной приличной фотографии.
Народ хохотал до слёз, видя ковыляющую фигуру, заклеенную пластырем. Каждый норовил успокоить несчастного тем, что тому повезло — вот если бы верблюд ещё и плюнул…
На третий день после прилёта в Эфиопию друзья переводчики, учитывая мой ещё неутолённый фруктовый голод, подарили мне гроздь бананов гигантских размеров. Был у меня тогда день рождения и стукнуло мне ровно 33 года. «Земную жизнь пройдя до половины», я очутился в Африке чужой… Устроить бананово-джиновый стол мне почти удалось, но занемог Аркадий — сосед переводчик. С утра он с командиром авиаотряда поехал на банкет в Министерство обороны Эфиопии, где переводил торжественные тосты.
Наевшись какой-то экзотики, Аркаша сдуру решил выяснить, что он, собственно, съел. Вот это-то и было несусветной глупостью. Ну, съел, ну, прожевал, ну, запил — забудь. Так нет же — рецептик для жены вздумалось записать. А съел он то ли змеиное филе с суфле из пауков, то ли крокодилью печень с подливкой из тараканов (тараканы в Эфиопии гигантских размеров, тоже летуны отменные — авт.). Любопытному Аркаше, как Золушке, захотелось тут же на балу оставить свой след. Не в виде хрустального башмачка, естественно, а виде съеденной им экзотики. Но долг у переводяг обычно всегда превыше всего, и он довёз это безобразие до отряда, где и началась его регургитационная эпопея.
Помня с детства, что пищевые отравления его мама лечила тёплым молочком, Аркаша разводил сухое молоко «Нестле», которое мы возили в гигантских банках, и пил его не переставая. Не переставая, организм возвращал это молоко обратно. Т.е. был процесс, сопровождавшийся соответствующей аудиокомпозицией, которую слушало пол-отряда. Никакие уговоры прекратить это молочное безобразие на Аркашу не действовали. Рвота явно имела центральное происхождение. Пришлось колоть промедол, от которого рвота прекратилась и переводчик уснул с блаженной улыбкой…
С сухим молоком «Нестле» была громкая история, прогремевшая потом даже в прессе. Изготовители поставляли его в голодающую Африку в 5-ти килограммовых банках, на которых очень доходчиво был нарисован процесс разведения этого молока водой. Одного не учли добрые дяди из Женевы — ну, нету в сёлах Эфиопии водопроводных кранов с чистой водой.
Пьют там из рек, озёр и даже луж (в период дождей — авт.). Там же и купаются, там же и стирают. Водой оттуда голодные матери и разводили молоко, причём согласно рисунку-регламенту, — выдерживали его некоторое время для лучшего растворения. Учитывая жару и микрофлору местных водных источников, напиточек получался тот ещё. Если есть коктейль Молотова, то этот я бы назвал коктейлем Менгеле. Младенцы, попив этой «гуманитарки», помирали сразу же, ну или на следующий день. Потом, конечно, разобрались — наказали невиновных.
С «гуманитарной» мирового сообщества у нас постоянно происходили всякие казусы. Мы ею периодически «одалживались» при перевозках (исключительно в пределах усушки, утруски — авт.), поскольку и сами хотели есть, да и некоторые вещи в Африке явно были ни к чему.
Однажды нам забили под завязку вертушки гифтом от Италии. Один ящик мы припрятали за хвостовую балку и потом, «распатронив» его на досуге, выяснили, что там были куклы типа Барби. Их мы и привезли в голодающую Гамбелу. Это столица одного из самых «забитых» даже по эфиопским меркам районов, где люди до сих пор ходят в набедренных повязках и где мы были первыми белыми, которых увидели дети одной из деревень. Я всё никак не мог понять, почему они все трут мне ладони и предплечья. Оказалось, народ просто был уверен, что мы выкрашены белой краской.
В Гамбеле находятся плантации элитного кофе, который, как известно, родом из Эфиопии. Жара там обычно стоит несусветная — до +50 в тени и лётчики, чтобы хоть как-то выжить пару часов, необходимых для разгрузки, усердно накачиваются кофе, который варят в Эфиопии тоже очень интересно — в специальных глиняных кофейниках-чайничках с носиком. Стоит чайничек на углях довольно долго, через носик выходит пар и так происходит довольно мощная экстракция кофеина из смолотых зёрен в раствор. Поэтому и пить этот кофе надо малюсенькими порциями — чуть больше 20-30 миллилитров. Их, кстати, там и подают в чашечках соответствующего размера. Однако «рашен пайлотс геликоптер», попав туда первый раз, почему-то решили, что на них эфиопы экономят, и потребовали себе по стакану кофе. Был в рядах этих кофейных горе-экспериментаторов и я.
Удачно выгрузившись, попив кофейку и перелетев за 2 часа в двадцатиградусную высокогорную Аддису из пятидесятиградусной Гамбелы, мы на собственной шкуре испытали классическое кофеиновое отравление. Спать не хотелось двое суток вообще, а воздух, предметы вокруг вдруг приобрели огромное количество дополнительных органолептических свойств. Звуки были слышны за километр и глаза не закрывались — такое было ощущение, что между ресницами нам приделали по пружинке. Скормив народу весь запас снотворного, поев его сам, я сумел заснуть лишь на третий день, вернее, ночь. Проспали мы день и две ночи. После этого кофе пили как все — из маленьких чашечек.
Жизнь в авиаотряде.
Утро в авиаотряде начиналось с громкой песни «Розовые розы» о дне рождения Светки Соколовой. Просыпаясь целый год под эту музычку, больше всего хотелось прибить Светку сразу же по возвращении в Союз. Музыкально радийным просвещением должен был заниматься лично замполит, но он «скинул» эту «почетную обязанность» на солдатика-узбека, который добросовестно каждое утро врубал единственную выделенную ему кассету. После неё включалась прямая трансляция «Маяка», и боец, с чувством выполненного на сегодня интернационального долга, шёл спать дальше. Однажды, после светко-соколовского утреннего психо-факинга, мы услышали не позывные «Маяка», а нечто другое. Кто-то из продвинутых солдат ночью послушал «Голос Америки» и натурально не перевёл тумблер на «Маяк» (русскоязычная версия «Голоса» в Аддис-Абебе за ненадобностью естественно, не глушилась — авт.). Узбек-радиотехник «на автомате» переключил тумблер и «урулил» по своим делам то ли чего-то купить, то ли чего-то продать из ещё не проданного его непосредственным начальством. (На Маркате я лично сам как-то видел репродукцию картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» в шикарной резной раме и военные плакаты по организации караульной службы в советской армии, причём мне пытались их всучить именно в таком комплекте и как произведение искусства — авт.).
Исчез боец как-то очень быстро, вместе с ключами от радио-машины. Надо было видеть «сладкую парочку» — особиста с замполитом — «нарезавшую круги» возле машины — взламывать её никому не хотелось. Так что политинформация утренняя в этот день была альтернативной. Бойца, учитывая его полную политико-узбекскую девственность, особо не наказали — слегка пожурили и после побудки обязали помогать на кухне мыть посуду — до окончания срока службы…
Два раза в день — утром и перед отбоем, у нас в группе проходили построения личного состава. Если были запланированы ранние вылеты, то построение было на международном аэродроме Аддисы, хотя предполетные медосмотры мы всегда проводили в медпункте авиаотряда — одной из палаток, приспособленных под эту процедуру. Смотрелись эти построения визуально очень прикольно и сюрреалистично.
В общей массе авиаотряд — это молодые ребята, ещё не растерявшие навыков училищной строевой муштры. Обутые в кроссовки всех цветов радуги, одетые в обязательные «варёные» джинсы-бананы (широченные вверху и суженные книзу), в футболках с американским флагом и фривольной надписью на английском типа «MERCENARIES NEVER DIE! THEY GO TO HELL TO REGROUP!» или с весёленькой аппликацией — они бодрым строевым шагом подходили к командиру. Наплевав на все правила конспирации, прикладывая руку к бейсболкам с надписями от «FUCK YOU» до «CIA/FBI», мужики чётко поставленными командирскими голосами рапортовали командиру о том, что происшествий нет, отсутствующих нет и экипаж готов к выполнению задания.
Со стороны выглядела эта форменная и визуально выдержанная в кислотно-цыганских тонах фешн-фантасмагория феерически — «Dolce & Gabbana» отдыхают…
Посмотреть на эти построения приходили с соседних стоянок и натовские летуны, которые тоже принимали участие в гуманитарных акциях ООН. В отличие от нас, они не «косили» под гражданских, а ходили в родной военной форме — и не писали на своих «Геркулесах» что-то вроде «United Airlines» или «Lufthansa».
Натовцы совершенно искренне не понимали, зачем русские врут, что они якобы все поголовно работают в «Аэрофлоте»? И были абсолютно правы, поскольку под хвостом «Ил-76» красовалась кабина борт-стрелка с многоствольной скорострельной пушкой и даже наличие на этом «Иле» надписи «Аэрофлот» стрелка в стюарда, а эту пушку в кофеварку не превращало.
Когда поблизости не было стукачков или начальства, мы таки с натовцами «вступали в контакт» и обменивались сувенирами. В ту пору в моде было всё, что связывалось в натовском мозгу с перестройкой, Горбачёвым, красными звёздами, и они очень бодренько разбирали военные значки, пуговицы, погоны, часы. Так бодренько, что однажды наш штурман Славик практически на бегу обменял свои часы «Командирские» на сияющее хромово-тикающее натовское штурманское военное великолепие. Я уж не помню, что за марка была у этих часов — Славка просто не давал их никому в руки, а показывал издали.
Потом его с командиром таскали в наше военпредство, требовали отдать часы обратно, упрекали в отсутствии бдительности и патриотизма, но натовцы уже улетели, не оставив ни адреса, ни телефона, ни даже номера части. А поскольку сам Славик был опытнейшим штурманом с огромным боевым афганским налётом, то вытурить его в Союз за простой чейндж часов было явно несерьёзно. С командиром отряда он договорился, а особиста как уболтали — я и не знаю. Короче не наказали его, и даже часы не отняли, хотя он их больше никому не демонстрировал публично.
Но не всем участникам встречи «союзников» на «Боле» (это аэродром Аддисы — авт.) так повезло отмазаться от «вечнобдящих» как Славке-штурману. Техник самолета Васька-грек таки взял и вляпался в международный скандальчик. Причем, вляпался по личной дурости и от большой любви к песням Пугачевой. Проводив после обеда свой экипаж в недельную командировку в Асмэру, и выпив на аэродроме по этому поводу джинчику в палатке техников самолетов, он зарулил в ближайший к нашей «колючке» (ограде из колючей проволоки — авт.) бар к своему тёзке Ваське — сепарату «полирнуть» джинчик пивком и запить кофейком, чтобы сильно не шатало на вечернем построении.
Удачно вписавшись в дверной проем бара, Васька-грек с порога гаркнул: «Сима, — бира и буна, — и талубэль мне. Талубэль, талубэль, я сказал. (Мужик пиво и кофе быстро — авт.). И Пугачёву поставь, а не это говно». (Музыкальным сопровождением в честь прилета натовцев у Васьки в тот вечер был Майкл Джексон — авт.) … Васька-сепарат тут же налил пива, поменял кассету и бросился готовить кофе. Но тут вмешался здоровенный афроамериканец в натовском камуфляже, который вытащил кассету с Аллой Борисовной и вновь впихнул туда Джексона. Васька-грек шатаясь добрел до магнитофона и всунул кассету с АБП на место, а Джексона швырнул на пол. Афроамериканец поднял кассету и направился к магнитофону. Этого грек вынести не мог, и с криком: «Ах ты черножопый натовец!» — он двинул афроамериканцу слева в челюсть и натурально его вырубил, поскольку тот ожидал чего угодно от советского «аэрофлотовца», но только не хука. От содеянного Васька-грек моментально протрезвел, и дико перепугался, Хозяин заведения спрятался под стойку, а дамы в бигудях из местного шармутского демимонда, дико завопили в разных октавах не очень хорошо поставленным воем. Так и получился неплохой многоголосый «бэк-вокальчик» под дикий хохот Аллы Борисовны в «Арлекино». Надо отдать должное моментально оценившим ситуацию и принявшим единственно правильное решение в этой ситуации, экипажам вертушек из Забайкалья, — в течение 30 секунд они очистили помещение сепаратского бара, причем правачки Ми-8 — моя вечная головная боль — братаны-близнецы, подхватив грека под мышки, неслись бодрой рысью в качестве авангарда впереди всей экстренно эвакуирующейся группы советских военспецов. Ваську спас лично командир авиаотряда — утром ранехонько попутным бортом он улетел к своему экипажу в Асмэру на неделю. Тем же утром, но попозже, к нам на построение зачем-то пожаловали два полковника — эфиопский и кубинский. Ходили, присматривались, но ничего не произошло. Может так совпало — периодически нас навещали «союзники» — одалживались свежеиспеченным хлебом и в баню с парилкой похаживали.
За неделю командировки Ваське-греку сделали документы на убытие в Союз — благо его командировочное время уже заканчивалось и даже вручили грамоту на прощальном построении. Жаль, текст был на амхарском, и без перевода — мы так и не узнали, за что его в ней эфиопы благодарят. Васька-сепарат тоже прикрыл лавочку на неделю до отлета натовцев, но надо отдать ему должное — с тех пор, как только на пороге его бара появлялись наши люди — Алла Борисовна начинала голосить на полную громкость …
А в общем же — эти барные посиделки и фешн-веселуха с построениями на аэродроме, на виду мировых авиакомпаний и натовских коллег по спецкомандировкам, больше всего злила особиста. Он приходил на построения в своих отечественных, патриотически растянутых на коленах, синих трениках для того, чтобы принудить народ, вылетающий на задания в район боевых действий, к обязательному ношению личного оружия. Наверное, мечтал, что кто-нибудь таки это оружие там пропьёт, продаст или на худой конец потеряет и план по особистским происшествиям будет перевыполнен.
Ко мне особист относился снисходительно и поначалу тоже попытался навялить мне в командировку — довеском к моему ящику с медикаментами ещё и тяжеленный автомат Калашникова. Уж не помню, как мне удалось отмахаться от автомата, — что-то я там особисту невнятно провякал про Венскую конвенцию и врачей, которых не убивают, если они без оружия. Эта моя узкая информированность (отдельное спасибо родному саратовскому военфаку!) его даже удивила и несколько озадачила, насколько я помню. Хотя обязательное фото с автоматом в руках в салоне вылетавшей на задание вертушки у меня есть — автомат для фотосессии мне одолжил Серёга-командир, он же и автор этой фотоэпохалки.
В общем, моё яркое пацифистское нежелание таскать тяжёлый автомат чёрт знает куда, произвело должное впечатление, и особист от меня с этими делами отстал навеки. Вторым пунктом обязательной программы речей особиста на построениях было запугивание личного состава якобы полученными из Генштаба Эфиопии исключительно суперсекретными разведывательными данными о том, что на днях обязательно произойдёт государственный переворот и нас, если не поубивают сразу, то точно возьмут в заложники.
Такие громкие заявы он обычно делал раз в неделю, по понедельникам — после воскресного посещения Марката и футбольного матча в посольстве. Как-то две недели подряд он сачковал, не пугал народ, и попытка госпереворота таки взяла и случилась. Причём наш авиаотряд принял в ней самое непосредственное участие, перевезя накануне его организаторов и участников — эфиопскую десантуру, — на самолётах из Асмэры в Аддису. Ночью мы слышали не просто обычную стрельбу в городе, а почти канонаду, и с утра обнаружили танки вокруг нашего лагеря с дулами, направленными на наши палатки. Тут же всем пораздавали автоматы и приказали отстреливаться, если что.
Спасибо хоть, что не застрелиться… Приказ отстреливаться был идиотским по определению, причём его идиотизм был понятен даже людям со стрелковым анамнезом вроде моего — «школьно-зарничным». Одной автоматной очередью все палатки запросто прошивались насквозь по периметру нашего полевого лагеря. Никаких укрытий в виде траншей и окопов в лагере не было и в помине, и если бы переворот не подавили — нас бы всем авиаотрядом, особо не напрягаясь, ухайдокали бы за пару минут.
Самое смешное, что особист куда-то в те дни дематериализовался — иначе бы его точно прибили. Настроение у всех было хреновое — мы даже в туалет и баню ходили с автоматами, и меня впервые припахали быть дежурным на телефоне спецсвязи, которая, как ни удивительно, работала исправно. Я докладывал каждые полчаса неведомой телефонистке в Москву, что у нас тут всё без происшествий. Она была в курсе наших событий, и, морально поддерживая меня, в нарушение всех телефонно-секретных инструкций, рассказывала мне московские новости и даже свежие анекдоты. День, к счастью, прошёл без стрельбы — к вечеру танки развернулись и уехали. Тут же приехали весёлые посольские ребята с радостной вестью, что в Эфиопии в целом, и в Аддисе в частности, — всё «в натуре зашибись» и что Менгисту, который Хайле вкупе с Мариамом, остался таки у власти.
На радостях народ скинулся денежкой и продпайком, у меня «стрельнули» медицинский УАЗик, быстренько смотались в город за джином, и была устроена грандиозная вечеринка с обязательным мордобоем двух правачков бурятов — вертолетчиков братьев-близнецов на десерт.
На следующий день особиста, материализовавшегося на утреннем построении, при первых же словах о грядущем госперевороте освистали, в открытую вербально обложили моржовыми хренами, и вскоре он свалил в Союз. Его сменщик был полной противоположностью — застенчивый московский интеллигент с гражданским МГУ-шным гуманитарным образованием и нейродермитом, который я ему с переменным успехом лечил совместными купаниями в Красном море, кортикостероидными мазями и валиумом. Мы даже подружились. Он действительно оказался человеком очень порядочным, и реально помог перед вылетом в Союз, когда мне вдруг отказались выдать справку о том, что я летал в районы боевых действий. Это было для меня полной неожиданностью и явной несправедливостью — я туда таки постоянно летал всё время. Но по какой-то там разнарядке в военном представительстве врачам такая справка не полагалась. Мне ещё и нахамили тамошние строевики, заявив классическое: «Мы Вас туда не посылали».
Короче, справку для личного дела, с помощью нашего особиста и его посольского начальства, я всё же получил, за что очень благодарен этим ребятам по сей день.
Нет худа без добра, и после попытки переворота мы всем авиаотрядом переехали в полевой городок, состоявший не из палаток, а из снабженных канализацией типовых четырёхместных щитовых домиков из двух комнат, туалета и общей прихожей. В каждом домике даже была стиральная машина и электрочайник. В общем, зажили по-человечески.
(окончание следует)
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer4/tatkov/
