СТАРЫЕ ДВОРИКИ
Люблю я старых двориков уют,
Приправленный желтком вечерних окон,
Где патефоны хриплые поют
О гармонисте грустном, одиноком.
Где знали обо всех из первых уст, —
Мембраны стен не берегли секретов!
Один на всех и праздник был, и грусть…
Прошло полвека, но я помню это.
А у мальцов была своя возня:
Чердак, подвал, садов чужих заборы.
В жару купалась в речке ребятня,
А в стужу заполняла коридоры.
Бежали дни, меняя двор и нас,
Страна менялась, судеб, не жалея…
И вместо «Большевички» —
«Адидас»
Нас приодел, лампасами белея.
Дворы исчезли, будто никогда
Их не было в природе и в помине!
…Из прошлого приходят поезда,
Да на висках белеет свежий иней.
ГОНКА
Хоть один беги, хоть вместе,
Просто так или на спор,
Финиш - не стоит на месте,
Как невидимый забор.
Он смещает перспективы,
Он несётся словно конь,
И в его блестящей гриве
Разгорается огонь.
Время мчится, вот он финиш,
Ну, ещё немного, ну...
Но разметки белых линий
Не дают мне слабину.
Так и бегаем по кругу:
Время, финиш, конь и я,
И привыкли мы друг к другу,
Словно лучшие друзья.
* * *
Хочешь, верь мне – не верь. Не всегда моя выдумка ложь –
это просто песок, утекающий молча куда-то.
Словно летний нью-йоркский горячий обманчивый дождь –
но фантазии — это, по-твоему, мой недостаток.
Я бы умер давно, если б жил по часам, как и все.
По обилию мест, упомянутых в сводках погоды –
это скучная правда, не нужная людям совсем,
и не в радость она, а одни лишь сплошные расходы.
Мне бы сказочный лес, буду я непомерно богат,
мне бы всё, не как всем… а что именно, точно не знаю.
Ни часов, ни звонков. Ни привязанных к памяти дат,
по которым кого-то и где-то я там поздравляю.
Что поделать? Ты скажешь: болезнь! Вот и всё.
Да, наверно я болен, в предчувствии новых гонений.
Но мы с доктором как-нибудь это потом утрясём,
на сей счёт не имею совсем никаких я сомнений.
Можно жить без воды, без еды, как монах,
можно жить и не жить, подвергая себя наказаньям.
Можно чувствовать боль, униженье, обиду и страх,
можно даже питаться, как Кошкины гости, геранью.
Можно много чего. Говорят, можно жить без стихов.
Я, конечно, могу день или два разговаривать прозой.
Стало много поэтов, но мало звучит Голосов.
Мир спасёт красота? А по-моему, мир под угрозой.
* * *
"Пролетарии всех стран соединяйтесь"
Карл Маркс и Фридрих Энгельс
"Манифест коммунистической партии"
Краснокожие, желтолицые,
Чернокожие. Без полиции.
Белокожие скопом каются
На колени они опускаются.
И политики люди степенные:
"Обеспечим всех непременно,
Самым нужным, необходимым.
У полиции деньги отнимем."
Криминал всех мастей и наций,
Не пора ли соединяться?
* * *
Осенний дождь декабрьского разлива,
Секущий, беспощадный, ледяной,
Убийца хладнокровный, молчаливый
Беснуется сегодня за окном.
Холодный ветер яро рвёт на части
Туч дождевых льняное полотно.
Он воет, ощущая силу власти,
И он с дождём сегодня заодно.
Смотрю в окно сквозь водопад сомнений,
Сквозь ледяные слёзы декабря
На пешеходов, разменявших время
Под ледяными струями дождя.
Осенний дождь декабрьского разлива
К утру устал, к утру совсем замерз.
Украсил мир, застывший молчаливо,
В серебряные убранства берёз.
* * *
Рассвет повис на кромках облаков,
Рассыпав нежных звуков васильки,
Я был с тобой знаком и не знаком
Всем фактам и причинам вопреки.
Рассвет катился, разливая день
И пузырился воздух от жары,
И крыши, перископами антенн,
За нами наблюдали до поры.
Изломы рельсов удлиняли путь,
Трамвайный звон катился солнцу вслед,
И становился Монстром лилипут,
И вегетарианцем - людоед.
Я был с тобой, когда упала ночь.
Я был с тобой, когда повис рассвет.
И было, между нами, всё точь-в-точь
Как в первый раз, назад сто тысяч лет.
ПРОЩАНИЕ С КЮРАСАО
(из цикла «Кюрасао»)
Собирается ветер, и мне собирать чемоданы.
Моё время бежит, начиная обратный отсчёт.
Возвращаюсь домой, покидая далёкие страны.
И натужно гудит, прогревая движки, самолёт.
Покидаю тепло, возвращаюсь в холодную зиму.
От чужих берегов, возвращаюсь к родным берегам.
Собирается ветер, но волны проносятся мимо.
Я не здесь уже, но, я покуда ещё и не там.
ДВОЕ
Живут два чужих человека -
Картошка, селёдка, салат,
А где-то фонарь и аптека,
Гитара, портвейн, самиздат.
У них ничего неземного –
Авоська, халат, бигуди,
Будильник звенит в полшестого,
Да, вера во что-то в груди.
Живут они вроде прелестно –
Квартира, машина, кровать.
О чем говорить, неизвестно
И не о чем даже молчать.
О ЛУЖАХ
Когда по улице идут, всегда обходят лужи.
Но это если в обуви. А если босиком?
Иду и выбираю я где шире и где глубже,
И поднимаю кучу брызг я, топая притом.
И я казался сам себе каким-то Гулливером,
И сто бумажных кораблей я в море выводил.
Пыталась мама принимать какие-то контрмеры,
Но не хватало у неё ни времени, ни сил.
Всё это было так давно, что кажется неважным.
И мамы нет, и я сто лет не бегал босиком.
Но где-то бороздит моря кораблик мой бумажный,
И грустно мне, когда гляжу на лужи за окном.
Я ПОМНЮ...
Сентябрь спешил, а я гулял дворами.
Расхаживая молча в тишине,
я помнил всё, что было, между нами.
Ваш силуэт в зашторенном окне
я помнил. Впрочем, это было позже,
наверно в середине октября.
А до того, на нашем мягком ложе
Лишь только тень, когда включали бра.
И тени рук на тени плеч ложились.
И тени губ сминали губ овал.
Две тени беззастенчиво любили,
Взлетая вверх и падая в провал.
Октябрь катился ноябрю навстречу,
я больше не гулял, я весь продрог.
Классическая фраза: время лечит,
в которую поверить я не мог.
День шёл к закату, удлиняя тени.
Ноябрь врывался в брызгах серебра.
Я помню все прошедшие мгновения,
я чувствую отсутствие ребра.
Я ПО-ПРЕЖНЕМУ ТАМ...
Вспоминаю опять я забытых картин антураж.
Белых слоников ряд, патефон, простудившийся к ночи.
И какого-то займа трех, - что ли? - процентный тираж.
А на кухне сосед, снова пьяный, чего-то бормочет.
Кем хотелось мне стать? – это ясно как солнечный день.
Космонавтом, пожарным, военным - короче мужчиной.
Но кричала мне бабушка: ну-ка, панамку надень.
В бескозырке ходить тебе рано пока, не по чину.
Вспоминаю опять. Перепуталось все в небесах.
Антураж старины проступает сквозь клочья тумана.
И летит паровоз, что стоял на запасных путях,
Постоял, постоял и помчался гонимый обманом.
Нет страны, где рождён. И друзья разбрелись кто-куда.
Только память опять меня тянет и тянет обратно.
Средь знакомых имён не могу я найти города,
Изменившие имя и веру свою многократно.
Искривилось пространство, сменив разночтение слов,
И законы науки похоже давно устарели,
Может так и должно быть, но к этому я не готов...
Я по-прежнему там, на покинутой мной параллели.
ВОСПОМИНАНИЯ, ПЕРЕД ПОЕЗДКОЙ НА ОСТРОВ КЮРАСАО
(из цикла «Кюрасао»)
В 1962 году со 2 мая по 6 июня в столице острова Кюрасао Виллемстаде проводился шахматный турнир для определения претендента на звание чемпиона мира. Это была первая попытка Фишера завоевать шахматную корону, которая, впрочем, закончилась неудачно. Однако стихотворение не об этом.
Я это слово помню с детских лет,
Оно во мне, безмерное, как хаос.
Мелькнуло среди строк пустых газет,
Лаская слух мой - остров Кюрасао.
И всё, во что играли до сих пор
Мы во дворах Советского Союза
Отмел я и с любым готов на спор
Был воплотиться в Робинзона Крузо.
А где-то там кипел накал страстей.
Турнир в разгаре. Петросян иль Фишер...
И ждали мы последних новостей,
Чтобы узнать, кто там в таблице выше.
С тех пор уже прошло немало лет,
Я старше стал, но я не стал черствее.
Лишь шахматы на письменном столе,
Уже на полстолетия старее.
И мы стареем в водопаде дней.
Но неизменным, как и встарь, осталось,
Воспоминанье памяти моей,
Когда я слышу: остров Кюрасао.
* * *
Опять хайвей с утра бежит куда-то,
Опять в полнеба солнце режет взгляд,
И мили пролетают словно даты
В водовороте прошлого, назад.
От Verrazano(1) никуда не деться,
Ни в лёт, ни в плавь, до ferry не с руки.
Гудзон - не Лопань(2), шестьдесят - не детство,
А даты, как и прежде, далеки.
Я там не верил – здесь бы взять поверить,
Но не хватает времени, как встарь.
Там были степи – здесь солёный берег.
Упасть в песок, почувствовать - устал.
Сплошная ересь, бред, бодяга, глупость,
И ранний иней лёг на образа,
На солнце пятна, и скатилась, скупо
Блестя на солнце, первая слеза.
Не убежать от старости и детства.
Я взял билет, но это не спасёт.
Вся жизнь моя - сплошное лицедейство,
За каждой строчкой новый поворот.
1 Verrazano (англ.) – Мост, соединяющий Brooklyn и Staten Island (районы большого Нью-Йорка), открыт в 1964 году и на тот момент был самым длинным подвесным мостом в мире.
2 Лопань – река в Харькове.
КУКУЛЬКАН
(из цикла «ВОСПОМИНАНИЯ О ЧИЧЕН-ИЦЕ»)
Гордыню укротить? А в чём гордыня?
Не я, меня, воспринял древний к’уг(1).
Вода в колодцах чёрных не остынет,
Пока я не закончу этот круг.
Я был змеёй. Я ею и остался.
Я Кукулькан(2). Я человекозмей.
Я извиваюсь в ритуальном танце,
Сквозь вереницу прожитых мной дней.
Я помню на «Уэго де Пелота»(3)
И крик, и рев – неистовство трибун.
Здесь ставка – или смерть, или свобода,
Недаром слово «иц» – это колдун.
Я понял кто я, где я, для чего я…
И был я горд, но это не порок.
И древний мир, ничуть не беспокоясь,
Мне разрешил переступить порог.
1 к’уг (майя) – Бог.
2 Кукулькан (майя) – «Пернатый змей» – одно из верховных божеств в мифологии майя.
3 «Уэго де Пелота» (майя. дословно, «Большое поле для игры в мяч») — самая большая игровая площадка из всех созданных майя. Длина поля составляет 135 м. Находится на территории древнего города Чичен-Ица.
Алекс Щегловитов, родился в Харькове. С 1992 года живёт в Нью-Йорке. Окончил Харьковский Политехнический институт. Автор поэтических сборников «В созвездии рака», «Целая жизнь», «Пролог», «Две ступеньки вверх», соавтор коллективных сборников «Облако в стихах», «Свеча негасимая», «Другие времена» и др. Неоднократно публиковался в периодических изданиях и альманахах России и США (литературный портал «45‐я параллель», интернет‐журнал «Зарубежные Задворки»; Литературная газета «Интеллигент» СПб; литературный альманах «Золотое Руно, англоязычный журнал «Poems of the World» и др.). Лауреат ряда международных поэтических конкурсов.
