(отречение Николая Второго)
Почти неделю бушевал революционный Петроград. Правительственные и городские власти растерялись. Царя ни в городе, ни в Царском Селе не было. Он находился в Ставке (Могилев).
Кроме донесений официальных лиц, ему по телефону по просьбе председателя Государственной Думы М. Родзянко позвонил брат, великий князь Михаил Александрович. Исходя из того, о чем просил Родзянко, Михаил Александрович рекомендовал сформировать новое правительство, которому доверяла бы Государственная Дума, а во главе его поставить Родзянко. Царь ответил, что выезжает в Царское Село и по прибытии туда сам будет решать все вопросы. На ту же тему, что и Михаил Александрович, с царем пытался заговорить начальник штаба Ставки генерал М. Алексеев, но царь просто уклонился от разговора.
Покидая Ставку, он был тверд в своем решении двинуть в Петроград с Северного, Западного и Юго-Западного фронтов по две кавалерийских дивизии, по два пехотных полка во главе «с прочными» генералами и несколько пулеметных команд. Кроме того, в Царское Село направлялся батальон Георгиевских кавалеров (700 солдат и офицеров) под командованием генерала Н. Иванова, прославившегося карательными действиями еще в русско-японскую войну. Нет сомнения, что если бы Иванов и другие «прочные генералы» довели свои войска до Петрограда, от революции мало бы что осталось.
Примерно в 5 часов утра 28 февраля два царских поезда (литер «А» и литер «Б») покинули Могилев. Им предстояло пройти более 900 км. до Царского Села, где находилась семья Николая Второго. Другим путем к Царскому Селу и Петрограду должны были двинуться батальон Георгиевских кавалеров и несколько полков с фронта. До станции Малая Вишера царские поезда шли нормально, но в Вишере было получено сообщение, что следующая станция - Любань - захвачена революционными солдатами, и дальнейшее движение невозможно. Действительно это было так или следующие через Любань-Тосно бунтующие солдаты просто громили пристанционный буфет – сказать трудно, но рисковать не стали. Дворцовый комендант генерал В. Воейков разбудил царя и после короткого обсуждения решено было повернуть литерные поезда и двигаться в Псков. Там находился штаб Северного фронта (главнокомандующий генерал Н. Рузский), снабженный аппаратами Юза, что давало возможность связи со Ставкой, штабами других фронтов и Петроградом. В Псков царские (литерные) поезда прибыли вечером. Царь сразу же принял генерала Рузского. Разговор между ними проходил с глазу на глаз и длился несколько часов. Никаких записей о нем, видимо, не велось. Рузский не оставил мемуаров, продиктовав лишь отдельные воспоминания С. Вильчковскому (позднее Рузский отказался вступить в Красную Армию, заявив, что отвергает гражданскую войну. Как заложник он был убит чекистами в октябре 1918 г. в Пятигорске). В записках Рузского рассказано о мотивах, по которым Николай отвергал конституционность, но, к сожалению, не сказано об аргументах Рузского, склонивших царя к уступкам либералам Государственной Думы. «Царь, - вспоминал Рузский, - долго возражал спокойно, хладнокровно. “Я ответственен, - говорил он, - перед Богом и Россией за все, что случилось и случится…” Государь высказывал свое убеждение, что общественные деятели, которые, несомненно, составят первый же кабинет, люди неопытные в деле управления и, получив бремя власти, не сумеют справиться со своей задачей».
Последовавшее отречение Николая Второго и дальнейшие драматические события несколько зашриховали в исторических трудах согласие Николая II на создание «ответственного министерства», а между тем произошедшее должно было иметь огромное значение. Пойдя навстречу Рузскому и тем, кто стоял у него за спиной, царь Николай Второй подводил окончательную черту под многовековой историей российского самодержавия и открывал путь конституциoнной монархии.
Карательным войскам, направляемым в Петроград с фронтов по приказу царя (когда он еще находился в Могилеве), приказано было остановить погрузку. Георгиевскому же батальону, если он достигнет Царского Села, ничего не предпринимать. В Ставку генералу Алексееву пошло сообщение о том, что царь, наконец, согласился поручить Родзянко составить новое правительство, которому будет доверять Государственная Дума и которое будет ответственно перед ней. Не теряя времени, Алексеев распорядился подготовить соответствующий манифест и передал его в Псков на подпись царя. Точно не известно, кто именно писал этот манифест. Вероятнее всего, начальник дипломатической канцелярии при Ставке Н. Базили. Если так, то нельзя исключить того, что он же был автором текста другого Манифеста (об отречении царя). Этот Манифест в последнее время стал вызывать немалый интерес. Некоторые утверждают, что это вообще не царский Манифест, а скорее, некая декларация о намерениях, либо вообще подложный документ. Другие авторы указывают на то, что Манифест составлен с нарушениями давно установленных правил и норм (не та особая бумага, текст написан не каллиграфически, подпись царя сделана карандашом и не покрыта лаком и т.д.). Это не позволяет считать его подлинным документом. При этом игнорируется обстановка, в какой проходило псковское отречение: напряженность, неразбериха, нервозность. Что ж, осталось только «доказать», что отрекался вовсе не Николай Второй, а некое подставное лицо, и поставить точку.
В Манифесте говорилось: «Я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы. Да поможет нам Бог». Рано утром 2-го октября Николай направил в Ставку телеграмму: «Можно объявить представленный Манифест, пометив его Псковом». Казалось, то, за что так долго боролись либералы, сбылось. Началась новая эпоха в истории России. С этой надеждой и верой генерал Рузский поехал в свой штаб, который находился в городе (царь остался в своем поезде «литер «А»). Отсюда Рузский готов был сообщить Родзянко радостную весть о том, что долгожданное согласие царя получено! Разговор между ними начался в половине 4-го утра 2-го марта и длился почти 4 часа, одновременно он передавался Алексееву в Ставку.
Николай Второй еще находился в Ставке, когда в Государственной Думе (днем 27 февраля) для внесения какого-то порядка в революционную анархию был создан Временный комитет. По своему положению председателя Думы главой Комитета стал Родзянко. В Комитет вошли кадеты П. Милюков и Н. Некрасов, эсер А. Керенский, националист В. Шульгин, меньшевик Н. Чхеидзе и др. В Комитет официально не вошел октябрист А. Гучков, поскольку он не являлся членом 4-ой Думы. Но между ним и Николаем уже давно существовали, мало сказать, натянутые отношения, и Гучков активно содействовал Комитету.
Наличие во Временном комитете революционных демократов (Керенский, Чхеидзе), а также определенное влияние масонов (Некрасов, те же Керенский, Чхеидзе и, возможно, другие) придавало Комитету определенную левизну. Они, конечно, должы были поддержать идею отречения Николая Второго от престола с заменой его наследником - 14-летним Алексеем при регентстве великого князя Михаила. В сущности, не повторялась ли история с избранием на престол Михаила Романова в 17-м веке? Тогда бояре рассудили: «Миша Романов молод, разумом еще не дошел и нам поваден будет». Воцарение юноши (а фактически мальчика) под руководством аполитичного регента (великий князь Михаил Александрович всегда старался быть вне политики) открывало широкие перспективы для «бояр» начала 20-го века.
Но то, что услышал Рузский от Родзянко, потрясло его до глубины души. В ответ на сообщение о том, что уже составлен Манифест об «ответственном министерстве», Родзянко сказал: это уже никого не удовлетворит, так как «настала одна из страшнейших революций» и ребром поставлен «династический вопрос» - требуется отречение Николая Второго в пользу наследника Алексея при регентстве великого князя Михаила. Утверждением о том, что происходит «страшнейшая революция», Родзянко брал грех на душу. Как раз 1-го марта революционная анархия в Петрограде постепенно начала входить в еще некрепкие берега. К тому же, неизвестно было положение в других городах.
Почти одновременно все устрашающее, о чем Родзянко говорил Рузскому, передавалось в Ставку. Там генерал Алексеев, по-видимому опасаясь возможного сопротивления или возможных колебаний царя по получении сообщения о «новой комбинации» Родзянко, пошел на весьма решительный, можно сказать, отчаянный шаг. В 10 часов утра 2-го марта он направил телеграммы командующим фронтов и флотов, в которых писал, что ради доведения войны до скорого победного конца необходимо принять требование Государственной Думы об отречении царя и передаче престола наследнику. К середине дня 2-го марта Алексеев уже переправил в штаб Рузскому ответы высших генералов. Великий князь Николай Николаевич (Кавказский фронт) «коленопреклоненно молил» царя согласиться с Родзянко. Генерал А. Брусилов (Юго-Западный фронт) просил принять предложение председателя Думы, чтобы «не дать России пропасть». Генерал А. Эверт (Западный фронт) «умолял спасти Россию от ужасов анархии» и ради этого принять то, о чем говорил Рузскому Родзянко. Генерал В. Сахаров (Румынский фронт), «рыдая, вынужден был сказать», что отречение – «единственный выход». Таков же был смысл ответа командующего Балтийским флотом адмирала Непенина (телеграмму получил и командующий Черноморским флотом адмирал Колчак, но она отсутствует). К телеграммам присоединялся и сам Алексеев, прося царя «безотлагательно принять решение... из любви к Родине».
Исходя из содержания ответных телеграмм высших генералов, некоторые историки и публицисты гневно характеризуют их авторов как изменников и предателей. Думается, это перехлест. Предатели и изменники не действуют «коленопреклоненно рыдая». Они применяют иные методы. Да, «распутинская компрометация» царской четы, особенно царицы, сыграла свою роль в отречении, но все же не она склонила генералитет к поддержке думских либералов. Генералы cчитали, что думские деятели глубже оценивают сложившуюся политическую ситуацию и лучше видят путь к победе в войне, что было для них главным.
После Октябрьской революции в эмиграции появились так называемые «кающиеся либералы», признававшие ошибочность своей борьбы с властью. То же было и у военных, даже раньше. Генерал Алексеев говорил, что никогда не простит себе «веры некоторым людям» и что послал главнокомандующим телеграмму «по вопросу об отречении государя от престола». Генерал Рузский винил себя за то, что и он «поколебал устои трона» и не мог «без волнения говорить о трагических днях 1 и 2 марта».
Вряд ли можно предположить, что Алексеев, получая ответные генеральские телеграммы, не переправлял их не только в Псков, в штаб Рузскому, но и в Петроград, председателю думского Временного комитета Родзянко. Реакция в Комитете могла быть одной: необходимо направить в Псков «своих людей», чтобы «дожать» царя до отречения, если он отклонит просьбы генералов. Избирали в комитете таких посланцев или вызвались добровольцы – неизвестно. Поехали двое: А. Гучков и В. Шульгин.
Поездка Гучкова понятна. Между ним и царем (и царицей) давно существовали враждебные отношения. Это Гучков являлся одним из инициаторов черного пиара «распутинщины» против Романовых. Николай Второй демонстративно не подавал Гучкову руки, считая его подлецом. Александра Федоровна называла Гучкова скотиной, говорила, что его надо повесить. Накануне Февральской революции Гучков готовил заговор с целью свержения Николая Второго, революция сорвала его. Теперь Гучков ехал в Псков, чтобы взять реванш.
А Шульгин? Позднее он писал, что как монархист хотел «смягчить» трагедию отречения для царя. Может быть... Они заехали на квартиру Гучкова, спешно набросали Манифест об отречении и секретно выхали из Петрограда около 4-х часов дня 2-го марта.
А генерал Рузский приехал из своего штаба в царский поезд утром 2-го марта, еще не получив ответов высших генералов, но с длинной юзовской лентой своего долгого разговора с Родзянко. Как он потом вспоминал, эту ленту он положил перед царем, «сжав зубы». Царь читал ее, стоя. Закончив чтение, сказал, что он лично готов «отойти в сторону для блага России», но у него опасение, что «народ этого не поймет», а казаки обвинят за то, что он якобы бросил фронт. Видимо, не желая брать всю ответственность на себя, Рузский предложил отложить решение до получения ответов главнокомандующих и уехал к себе в штаб. Когда он прибыл туда, телеграмма Алексеева, содержащая генеральские ответы об отречении царя, уже поступила. Рузский, пригласив двух своих штабных генералов – Ю. Данилова и А. Савича – снова поехал в царский поезд. Было около 3-х часов дня.
Царь вошел в салон, сел, пригласил всех сесть и закурить. Но Савич и Данилов остались стоять навытяжку, руки по швам. Рузский передал царю телеграммы, добавив, что и он разделяет мнение генералов о необходимости отречения в пользу наследника Алексея. Царь, прочитав телеграммы, сказал: «Но я не знаю, захочет ли этого вся Россия?» Рузский повернулся к генералам Савичу и Данилову и попросил у царя разрешения высказаться им как людям самостоятельным, честным и прямым. Сдерживая волнение, оба генерала высказались за то, что единственный выход – принять предложение Государственной Думы. Наступили тягостные минуты молчания. Потом царь встал и взволнованно сказал: «Я решился. Я отказываюсь от престола». И перекрестился. Перекрестились и другие.
Были составлены две телеграммы. В телеграмме Родзянко сообщалось: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича. Николай». Алексееву в Ставку царь написал: «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно. Николай». Казалось, теперь всё: страница истории окончательно перевернута, Россия становилась парламентарной монархией. Но...
В 4-ом часу последовало распоряжение: телеграмму Родзянко отправкой задержать, а телеграмму генералу Алексееву вернуть царю. Кто распорядился – неясно. Рузский утверждал, что это был он, другие – кто-то из свиты. Важнее другое: причина задержки. А она заключалась в известии о приезде в Псков думских посланцев Гучкова и Шульгина. Дворцовый комендант В. Воейков и другие свитские убеждали царя, что никакое решение не должно быть принято до того, пока не будут выслушаны представители Государственной Думы. Лейб-хирург М. Федоров говорил царю о болезни Алексея. И все-таки без согласия и распоряжения царя эти две телеграммы задержаны быть не могли. Но зачем, для чего нужна была ему эта задержка? Думать о том, что думские депутаты (тем более Гучков) намерены изменить и «улучшить» характер его отречения – он не мог. О чем же с ними может состояться разговор? Прав ли он, что отдает единственного тяжелобольного сына своему политическому противнику – Думе? Нет! Он никому не сказал об этом...
Гучков и Шульгин прибыли в Псков в 10 часов вечера 2-го марта. Было совсем темно. Паровоз еще тормозил, когда флигель-адъютант царя полковник Мордвинов вскочил на подножку единственного вагона, в котором находились Гучков и Шульгин, и вошел в вагон. Вид у приезжих был усталый и мрачный. Пиджаки помяты, рубашки не очень свежие. Поздоровавшись, Мордвинов повел прибывших депутатов к царскому поезду – «литеру А».
В салон-вагоне присутствовало 7 человек: Николай Второй, министр двора граф В. Фридерикс, начальник военно-походной канцелярии К. Нарышкин (он вел протокольную запись), генерал Н. Рузский, начальник его штаба генерал Ю. Данилов, А. Гучков, В. Шульгин. Первым заговорил, сгущая краски, Гучков. Он говорил, что положение в Петрограде угрожающее, уже «неспокойно в Москве», активизировались силы, требующие провозглашения социальной республики, и движение вот-вот «перекинется на фронт». В народе считают, что все это результат «ошибок власти». Спасти положение можно только передав власть наследнику престола маленькому Алексею при регентстве великого князя Михаила Александровича.
Отвечая Гучкову, царь неожиданно сказал, что в течение утра и дня он готов был на отречение в пользу сына, но еще раз обдумав положение, решил, что ввиду болезненности Алексея «следует одновременно отречься и за себя, и за него». Престол передавался брату – великому князю Михаилу Александровичу.
Протокол, который вел Нарышкин, не передает состояния некоторого шока, который, по воспоминаниям присутствовавших, был вызван этими словами. Но, как писал впоследствии Гучков, «надо было брать, что дают»: главным для него, да и для других либералов, был уход Николая.
Царь удалился к себе и собственноручно исправил уже готовый Манифест, заменив слова о передаче престола наследнику Алексею словами о передаче его великому князю Михаилу Александровичу. Манифест был переписан и по просьбе Шульгина с него сняли копию. Часы показывали 11 часов 40 минут...
В конце встречи Николай сказал: «Я хотел бы иметь гарантию, что вследствие моего ухода и по поводу его не было бы пролито еще лишней крови». Эта фраза была одной из последних, сказанных им как царствующим монархом.
А какова судьба тех, кто оказался причастным к отречению царя?
Великий князь Михаил Романов. Убит в ночь с 12 на 13 июля 1918 г. группой чекистов и милиционеров в районе Перми (где отбывал ссылку).
М. Родзянко. Эмигрировал. Умер в январе 1924 г. в Белграде.
Н. Рузский. Отказался служить и у красных, и у белых. Был зарублен чекистами в Пятигорске в октябре 1918 г.
М. Алексев. Умер в октябре 1918 г. в Краснодаре во время Кубанского похода Л. Корнилова.
Н. Иванов. Участвовал в белом движении. Умер в ноябре 1918 г. от тифа.
Великий князь Николай Николаевич. Эмигрировал, с 1924 г. руководил Русским Общевоинским союзом (РОВС). Считался претендентом на престол. Умер в январе 1929 г.
А. Эверт. В марте 1917 г. был уволен из армии. В дни красного террора арестован и убит «при попытке к бегству» в ноябре 1918 г.
В. Сахаров. Расстрелян «зелеными» в 1920 г. в Крыму.
А. Непенин. Убит матросами 4 марта 1917 г. в Гельсингфорсе.
А. Гучков. В апреле-мае 1917 г. военный министр, активный участник белого движения. Эмигрировал. Умер в феврале 1936 г.
В. Шульгин. Идеолог белого движения. Арестован СМЕРШем в 1945 г. Приговорен к 25 годам заключения. Освобожден по амнистии в 1956 г. Жил в Гороховце и Владимире. Умер в феврале 1976 г.
Генрих Иоффе. Родился в Москве (1928 г.) Был учителем истории в Костромской обл., затем в Москве. Далее работал в Биб-ке им. Ленина, редактором исторической литературы в издательстве «Наука». С 1968 г. – в Институте истории СССР (Отечественной истории) АН СССР (РАН). Доктор исторических наук, профессор. Живет в Канаде (Монреаль).
