Nadia Delaland
THE DELIVERY BOY
Foreword from the Translator
It so happened that Nadia Delaland, a creator of unique, meditative yet sweeping poetry that I had translated on several occasions sent me this short story right before the war was unleashed. I read it in one sitting, and then translated in the same breath. It felt urgent to talk about choice, to examine moral dilemmas that Russian young people weigh these days. Read through the lens of the current events, Nadia’s story told a tale of choosing between unsettling, vaguely dangerous independence and un-freedom, packaged as love yet crippling. Well, what looked like a literary curio, an anthropological study in January, became painful reality by February. It’s important to read the story to gain a deeper insight into the origins and timing of this war.
Nadia is an art therapist with keen interest in psychoanalysis, so nothing here is coincidental. The metaphor of a delivery boy turned a self-proclaimed son of his chance acquaintance, Mar'ivanna (this tongue twister of a name is a run-on of her first name and patronymic), grieving the loss of her disabled son, is quite transparent. The bottom line is ominous: in the unfriendly world of individualism, a young (draft-aged!) generation of Russians chooses comforts of the hijacked, albeit suffocating, love over skimpy joys of self-actualization. The plot presents momentary juxtaposition of the traditional values (coincidentally, the draft of the newest Putin’s act about traditional and “foreign” values came out just days before I had gotten hold of the story) and temptations of the external, non-Russian world (ironically, Japanese sushi are cast here as the cheap symbol of the Western culture – or is it “the symbol of a cheap Western culture”?). And, from the delivery boy’s perspective, the choice seems obvious: If being a well-fed traditionalist implies curtailing range of motion, so be it!
Now, to the archetypal mother Mar'ivanna, a simple soul with peculiar, pseudo-folk speech patterns who rightfully joins the ranks of the best Russian literature mother characters. She seduces Andrey with home cooking and vague promises of care and affection. Her biological son, a wheelchair bound poet, committed suicide and by doing so obtained freedom; some forty days later Mar'ivanna lures in this new, maybe mediocre but way more obedient, eager to be seduced namesake. The story ends with the morning-after scene when Andrey is tuning in his new role - almost a happy- by all means, convenient -end for the mother and son duo, yet readers of the second quarter of 2022 know with gruesome certainty what this proverbial mother(land) would want in return.
Galina Itskovich
***
Well… as a matter of, his last meal happened to be yesterday in the morning. Arslan treated him to some dashi leftovers on the go. Yesterday he didn’t have work and just slept through the day, so he counted on tips today, but as luck would have it, today’s customers were all stinges, and tipped none. He stopped the elevator way before it got to the sixteenth floor and stepped off on the seventh; to get to the staircase, he walked through the communal balcony; sat on steps (feeling a sizable needle in his left side – Dyna’s friend had fucked him bad last week), took the takeaway package box off his back, and reached inside for a brown bag. The bag was sealed with some elongated thingy, but it was really flimsy, purely symbolical. He carefully picked it with his fingernail and uneventfully peeled off. Inside the bag, there were two big boxes with combo, three small ones with individual rolls, and one more with sushi a-la carte. He brushed the smaller containers to the side, concentrating on the large sets. Actually, it would be possible to discreetly eat two pieces of each kind. There were one, two, three… eight of them. Let’s pretend there were six. Discreetly. Sushi chefs cut rolls in six pieces sometimes.
With the same slow motion, he peeled off the magic seal off the black coffin, pulled up the transparent lid and kissed the Sleeping Beauty right on the California roll. It would be reasonable to eat slowly and to thoroughly chew so he’d feel fuller for longer, but it wasn’t the same to know the reasonable way and to stop the stoked hungry prince. He stopped himself only at realization that rolls shifted a bit from his intrusion, and now he invaded the forbidden: there were five pieces left in one of the boxes. He was about to get upset, and suddenly remembered that some combos contain one half of each type of rolls. Which meant that he could leave four or even three pieces per type. He decided to live large and left three pieces of each kind, combining now three and three. The smaller coffin looked depressing. Now, the second coffin compromised the fidelity of the first one by being so crowded. He had to comb through the other one, too.
He became thirsty. He finally warmed up and even started to sweat a little. Only his feet were still cold. Having fixed the seal, he squeezed the bag into a box, got on the elevator again, and went all the way up to the sixteenth floor. He didn’t use the intercom because of some guys who blocked the door open to carry in bags of cement. As a result, his lunch break went unnoticed. He checked the apartment number against the texted one and rang the bell. There was shuffling sound and fumbling with the lock; and when the door opened, there was an older roundish woman with a sad face, in a black, stretched out dress with the silver sparkle.
“Oh,” the woman flapped her hands, “so good that you’re here. Come in,” and she turned to go back inside the apartment.
He already took her delivery out but, having missed a chance to give it to her, paused at the door. Actually, to enter the client’s space would be against the rules.
“Don’t take your shoes off,” he heard from the depths.
He hesitated outside some more, and then conquered the doorstep of a tiny hall plastered with rickety plastic imitation-brick panels. It was darkish, as the light came mostly through the kitchen door only. He took off, hands-free, his sneakers, shoved them into a corner, noticed a hole in the sock, tucked it in between his big and index toes, and walked toward the light.
The hostess was bent over the table, putting finishing touches on a dish with stuffed eggs. A small table was packed with tiny serving bowls filled with the variety of salads; judging by the number of plates around them, the whole party was intended for four. At the stovetop, there were potatoes, just boiled, still steaming; a bowl of appetizing, red-cheeked burgers snuggled next to them.
“You sit, sit here,” she greeted him like an old acquaintance, while taking the bag out of his hands and putting it aside, on top of the microwave oven. “Did you lock the door?”
“N-n-no, I think,” he looked back at the hall.
“Sit-sit, I’ll fix everything. You, open the wine in the meantime. You see, – she stepped away to take care of his blunder with the door, – the guests couldn’t come, and I can’t even open the bottle, my joints aitch.”
“Aitch” – that’s how she pronounced, “ache”.
His gaze fell on the bottle of dry red, an opener right next to it, and he got to business.
“I am Mar’ivanna,” she opened introductions.
“I’m Andrey,” he still puffed over the bottle, and didn’t realize right away what just happened. Mar’ivanna produced a small sound, and next he heard something like throbbing tap. When the cork gave in and he handed the defeated bottle over, he saw that she was crying, clenching the sleeve of her black dress with her teeth.
“And my son was named Andrey, too,” she grabbed the napkin, resolutely wiped the tears and noisily blew her nose, “today’s his remembrance day. Nobody showed up… nobody could come. It’s okay, it’s nothing – we can remember him, you and I. Hold on… give me your plate. It’s his fortieth-day memorial.”
Mar’ivanna filled the plate so much that, while it cruised back into his hands, different appetizers fell off twice, from two sides.
“And the vodochka,” she slowed down the passage of the wine bottle towards his glass and looked at him with special meaning. “I can’t, though. I can have wine only,” and, because Andrey mumbled something incomprehensible while chewing, she filled his glass, “but if any doubt, just say it.”
Mar’ivanna raised her glass as if she was about to toast, and fell silent, deep in her thoughts. Then, she shook it off and sipped the wine.
“He was you wouldn’t know how kind, my Andryusha. Just kind, very kind. Once, I was pushing his wheelchair… he couldn’t walk, there was an illness in his legs, so I had to push the chair until his death… He was thirteen at the time. So, I push his chair, and there is a stray cat under the wheels, - shedding, skinny. I says, “Where you think you’re going,” and pushed her off our road, not a strong push. Andryusha got so upset, he yelled at me and even tried to hit me, and I had to duck. This is how sorry he felt for this cat.”
Andrey listened, eyes on his plate, nodding infrequently.
“All people have their own kindness,” he said suddenly to his own surprise.
“That’s right,” Mar’ivanna cheered on, “it’s not like I was wicked; I just moved her away from the wheels so the kitty gets out of harm’s way. We, later, went to look for her, brought her some cat food, but never found the thing and gave food away to other cats. Eat, eat. I’m chatty, I distract you from eating. Where’s your family?”
“Mother and three younger brothers. They’re in the suburbs.”
“D’you visit them?”
Andrey remembered his last visit, when mother’s current lover punched her hard for burning his kasha right in front of the little ones, and when Andrey stood up to protect her, she attacked him with punches, shouting dirtiest obscenities.
“Nope,” he punctured the burger with his fork and stuffed it whole in his mouth.
“We, Andryushenka and I, also had no father. He, when found out that Andryushenka’s disability would be for life, packed up and took off. That was it – never saw him again. Well, two years ago his sister called and said that he had died. His heart gave in. Probably, he couldn’t get over it. Of course, having to leave your son. It had to be very hard. He was also good. Happy, sweet. Used to bring me flowers. Let’s drink, – to the blessed repose of his soul.” Urging him, she picked up her glass and moved it towards Andrey’s. “Please Lord, grant your slave Alexey’s soul its repose, forgive him for he had sinned, whether intentionally or inadvertently, and deliver him into your Heavenly Kingdom.”
Andrey drank some wine. To sum it up, he was pretty full. In all honesty, getting back to work would be nice, but he grew so cozy in this tiny kitchen, and it felt so warm that he had no desire to go anywhere.
“Andryusha. He was a good artist. He drew dragons, girls. I will show you later,” she said with trusting look. “And he wrote poetry. Very complex poems. Once, they were published in some special journal. I had read it but, God help me, understood nothing. He had talent. Eat, eat. Let me give you more burgers,” she motioned to take the plate from him.
“No-no, thank you, I am full.” Andrey covered his plate to avoid future attacks. “Really delicious.”
“Then, let’s drink to the blessed repose of my Andryushenka’s soul,” Mar’ivanna filled the glasses. “So that he’s ok, warm, dry, calm; so that he’s better off there than with what he’d had here,” she wept again spasmodically, shutting her eyes with such force that even watching it caused pain. “Let him have it better there if he felt so unhappy here, so unhappy that he decided not to stay with me. Little my Andryushenka, my dearest lad.” And she downed the entire glass in big gulps, like water or medicine. “I love him so, so much, I can’t take it… so much pain.”
Andrey watched her, and a weird feeling was brewing inside of him, - its nature was hard to define. He suddenly felt a very strong, as never before, need to be loved, too. Loved just like that, with pain and tears. But no one in his life ever loved him, no one needed him. Not his mother, nor Dynka the idiot, no one in the whole world. He felt so much sadness, or, maybe, his drink did its job, that he just had to cry. Mar’ivanna got up and hugged him without ever looking (how did she figure that he was crying? sensed something?). They sat like this forever. And then the feeling weakened its grip. He felt awkward. They drank some more, then remembered about the rolls and ate them, too.
“Oh snap, so late,” Mar’ivanna exclaimed glancing at the microwave clock.
“That’s right, it’s time,” Andrey was about to get going.
“What is he talking about, going. It’s one a.m. No way you’ll go anywhere. I’ll make you a bed.”
Mar’ivanna brought a green bath towel and sleepwear, flannel black pants and a tee with the logo “Poetry or Death.”
“All is clean, don’t you worry, put it on.”
Andrey took everything and unsteadily headed to the bathroom.
He fell asleep on the moment’s notice. It’s been so long that he had clean bed sheets with delicious smell, and it felt good, so good…
Andrey woke up. Through the dusty beige of the curtains, he could see the sunlight. Mar’ivanna walked in, carrying on a tray a glass of tea in a glass holder and cheese toasts.
“Tea with lemon, just the way you like, Andryushenka,” Mar’ivanna cooed and walked away.
Andrey pushed aside his blanket performing familiar motion and, leaning on his arms only, transferred his body to the wheelchair next to the bed. He wheeled himself to a computer desk, turned on the computer, – fingers seemed to know the password. He sipped his hot, sweet tea, and eagerly bit into the toast. A message went through with the clink. Andrey wheeled himself over, lifted the cellphone off the nightstand, and checked it out. Arslan asked him about some key. No, try again: A certain Arslan asked him for some key. Yet, it was time to wash himself. Andrey effortlessly wheeled the chair out of his room, passed the yellow, leaning to the left takeaway box, and locked himself in the bathroom for his morning routine.
РАЗНОСЧИК РОЛЛОВ
Ммм… да, походу последний раз он ел вчера утром. Арслан угостил его каким-то дошиком. Вчера он не работал, спал, а сегодня надеялся на чаевые, но, как назло, все жались, не дали ничего. Он остановил лифт, направлявшийся на 16 этаж, вышел на седьмом, прошел через общий балкон на лестницу, сел на ступенях (в левом боку ощутимо кольнуло – приятель Дины зарядил ему с ноги еще на прошлой неделе), снял короб со спины и достал из него пакет. Пакет был ненадежно, совершенно символически залеплен продолговатой фиговиной. Он аккуратно подцепил ее ногтем и без происшествий отклеил. В пакете обнаружились две большие коробки с сетами, три маленьких с отдельными видами роллов и одна с сушами. Маленькие он сразу отложил, сосредоточился на больших. В принципе, можно незаметно съесть по две штучки из каждого вида. Их тут по раз, два, три… восемь. Будет по шесть. Незаметно. Так иногда режут.
Он так же медленно отклеил магическую печать с черного гробика, откинул прозрачную крышку и поцеловал спящую красавицу прямо в ролл «Калифорния». Ясное дело, надо было есть медленно и получше жевать, чтобы надежнее наесться, но одно дело знать, как правильно, а другое – остановить голодного распаленного принца. Он очнулся только тогда, когда вдруг понял, что роллы немного сдвинулись от его движения, и он нечаянно залез в запретное – одного вида осталось пять штук. Он чуть не расстроился, но тут вспомнил, что иногда в некоторых сетах бывает по полвида. Так что он мог оставить по четыре или даже по три ролла из двух видов. Он решил не мелочиться и оставил по три, соединив три и три, чтобы они смотрелись целостно. В гробике поскучнело. Второй гробик своей наполненностью теперь компрометировал первый. Пришлось разобраться и с ним.
Захотелось пить. Он согрелся наконец, даже чуть-чуть вспотел. Только ступни еще были холодные. Наладив все, как было, и засунув в короб, он снова вернулся в лифт и доехал до 16 этажа. В домофон он не звонил, потому что какие-то молодцы заносили в подъезд мешки с цементом и дверь была распахнута. Перерыва на обед в связи с этим никто не заметил. Он сверил с смс номер квартиры и позвонил. В квартире долго шаркали и возились с замком, когда же дверь открылась, на пороге оказалась пожилая полноватая женщина в черном тянущемся платье с люрексом и печальным лицом.
- Ой, – женщина всплеснула руками, – хорошо, что вы пришли. Заходите. – И отправилась куда-то в глубину квартиры.
Он достал уже к тому времени пакет с заказом, но не успел ей вручить и мялся на пороге. Вообще-то заходить к клиентам возбранялось.
– Можете не разуваться, - донеслось из недр.
Он потоптался еще снаружи и перешагнул порог крошечной прихожей, обклеенной пластиковыми панельками, имитирующими кирпич. В прихожей было темновато, свет проникал сюда, в основном, из кухни. Он снял, придерживая другой ногой задник, кроссовки, пододвинул их в уголок, спрятал дырку в носке между пальцами и пошел на свет.
Хозяйка наклонилось над столом, досерверовывая фаршированные яйца. Маленький стол был густо уставлен розеточками с разнообразными салатами; судя по тарелкам, все угощение было рассчитано на четырех человек. На плите дымилась только что сваренная картошка, а рядом пригрелась мисочка, доверху наполненная аппетитными румяными котлетами.
– А, садись, садись сюда, – сказала она ему приветливо, как старому знакомому, принимая из его рук пакет и отставляя на микроволновку. – Дверь запер?
– Н-н-нет, кажется, – он оглянулся на прихожую.
– Сиди-сиди, я все сделаю. А ты вино пока открой. Понимаешь, – она удалилась, чтобы исправить его оплошность, – гости не смогли прийти, а я и вино-то сама не открою, суставы болять. – Она так и сказала «болять».
Он нашел глазами бутылку с красным сухим, рядом с ней штопор и занялся делом.
– Меня Марьиванна зовут, – пригласительно представилась женщина.
– Андрей, – он пыхтел над бутылкой и не сразу понял, что произошло. Марьиванна издала тоненький звук, а потом мерно как будто бы застучала. Когда он справился с пробкой и протянул ей побежденную бутылку, увидел, что она плачет, закусив рукав своего черного платья.
– И сыночка моего Андрюшей звали, – она схватила со стола салфетку, решительно вытерла глаза и громко высморкалась. – Это все поминки по ему. Не пришел никто… не смог. Ну и ладно, ну и ничего, мы с тобой его помянем. Сейчас… давай-ка вон тарелочку. Сорок дней сегодня.
Марьиванна положила ему столько, что пока тарелка плыла в его руки с нее дважды с разных сторон что-то упало.
– А водочка есть, – она затормозила над его бокалом бутылку с вином и посмотрела со значением, – мне нельзя, я вино только, – поскольку Андрей с набитым ртом промычал что-то невразумительное, она налила ему вино, – но, если что, ты говори.
Марьиванна взяла в руку свой бокал, как будто собиралась сказать тост, и замолчала, задумалась. Потом втряхнулась и отпила глоток.
– Он ведь знаешь каким был, Андрюшенька мой? Он добрый был, очень добрый. Как-то я его на коляске везла, не ходил он у меня, болели ножки, так его и возила до смерти… Тогда ему тринадцать лет было, да. И вот везу его, а под колеса кошка бездомная – облезлая, худющая. Я ей «куда под колеса» и отпихнула так, небольно. А Андрюша мой так расстроился, кричал на меня, даже ударить пытался, я увернулась. Кошку так ему жалко стало.
Андрей слушал, опустив глаза в тарелку, изредка кивая.
– У всех своя доброта, – неожиданно даже для себя произнес он.
– Да-да, – обрадовалась Марьиванна, – я же тоже не со зла тогда, а чтоб под колеса, чтоб не повредилась она, кошечка. Мы потом ее искать ходили, запаслись кормом, но так и не нашли, другим котам отдали. Ты кушай, кушай. Я тут болтаю, отвлекаю тебя. А твои родные где?
– Мать и три младших брата. В области.
– Навещаешь их?
Андрей вспомнил, как в последний его приезд очередной сожитель матери на глазах у мелких дал ей леща за подгоревшую кашу, и когда Андрей попытался за нее вступиться, она набросилась на него с кулаками и отборным матом.
– Неа, – он наколол котлету целиком и отправил в рот.
– А мы тоже с Андрюшенькой без отца. Он когда узнал, что Андрюшенька инвалидом будет всю жизнь, собрал вещи свои и уехал. И больше – все, не видели мы его. А два года назад сестра его позвонила и сказала, что умер. Сердце не выдержало. Переживал, видать. Конечно, своего сына оставить. Это ж как тяжело. Тоже был хороший. Веселый, ласковый. Цветы дарил. Давай – за упокой его души, – она требовательно приподняла и приблизила бокал к бокалу Андрея. – Упокой, Господи, душу раба твоего Алексия, прости ему пригрешения вольные и невольные и даруй ему Царствие Небесное.
Андрей выпил вина. В целом, он уже основательно наелся. И вообще-то, по-хорошему надо было возвращаться к работе, но он уютно устроился на этой маленькой кухне, пригрелся и никуда больше не хотел уходить.
– Андрюша, он рисовал красиво, драконов, девушек. Я покажу тебе потом, - сказала она доверительно. – И стихи писал. Сложные очень. Как-то даже в журнале специальном опубликовали. Я читала, грешным делом, ничего не поняла. Талант у него был. Ты ешь, ешь. Давай я тебе еще котлеток подложу, – она потянулась за его тарелкой.
– Нет-нет, спасибо, я уже наелся, – Андрей прикрыл рукой тарелку от посягательств. – Очень вкусно.
– Тогда давай за упокой души Андрюшеньки моего, сыночка моего, – Марьиванна наполнила бокалы. – Пусть ему там будет хорошо, тепло, сухо, спокойно, пусть будет лучше, чем здесь, – она снова судорожно заплакала, сожмурившись с такой силой, что больно было смотреть. – Пусть там лучше будет, раз тут ему так плохо было, что не захотел он остаться со мной. Маленький мой Андрюша, сыночек мой. – И она выпила весь бокал большими глотками, как воду или как лекарство. – Так люблю его, так люблю, сил нет, боль какая.
Андрей смотрел на нее и внутри поднималось странное чувство, природу которого он затруднялся определить. Ему вдруг страшно, как никогда раньше, захотелось, чтобы его тоже любили. Вот так сильно, до боли, до слез. Но никто в его жизни не любил его, никому он не был нужен. Ни матери, ни дуре Динке, никому на свете. И так ему стало грустно, а, может быть, он уже немного опьянел, что он тоже заплакал. Марьиванна поднялась со своего места и, не глядя (как только она поняла, что он заплакал? почувствовала как-то), обняла его. И так сидели они бесконечность. А потом как-то отпустило. Даже неловко стало. А потом они еще выпили, вспомнили о роллах, закусили и ими.
– Поздно уже как, – воскликнула Марьиванна, взглянув на микроволновочные часы.
– Да-да, пора мне, – засобирался Андрей.
– Что ты, куда там он пойдет. Час ночи. Никуда нельзя, сейчас я тебе постелю.
Марьиванна принесла Андрею банное полотенце зеленого цвета и домашнюю одежду – трикотажные черные брюки и майку с надписью «Поэзия или смерть».
– Вот это все чистое, не бойся, одевай.
Андрей взял и нетвердой походкой отправился в ванную.
Заснул он практически моментально. Давно уже он не лежал на чистом вкусно пахнущем белье, и так ему было хорошо, так хорошо…
Андрей проснулся. Солнце светило в комнату сквозь пыльно-бежевые занавески. Вошла Марьиванна с подносом, на котором стоял стакан с чаем в подстаканнике и тосты с сыром.
– Чай с лимончиком, как ты любишь, Андрюшенька, – проворковала Марьиванна и поспешно вышла.
Андрей привычным движением откинул одеяло и на руках перенес свое тело в рядом стоящее инвалидное кресло. Подъехал к компьютеру, включил его, пальцы сами бегло набрали пароль. Он отпил горячий сладкий чай из стакана и с удовольствием захрустел тостом. На тумбочке звякнул сообщением телефон. Андрей подъехал, взял телефон, просмотрел. Арслан писал ему про какой-то ключ. Не так. Какой-то Арслан писал ему про какой-то ключ. Надо было умыться. Андрей легко выехал из своей комнаты, проехал по коридору мимо желтого короба, криво нагнувшегося влево, и закрылся в ванной, чтобы приступить к утреннему туалету.
От переводчика
Так случилось, что Надя Делаланд, автор удивительных, медитативного свойства, но в то же время сбивающих с ног стихов, поэзию которой я неоднократно переводила, обратилась ко мне с предложением перевести рассказ прямо перед войной. Я прочла на одном дыхании и перевела тотчас же. Была некая неотложность в разговоре о выборе, о моральных дилеммах современных россиян. Я услышала в рассказе притчу о выборе между беспокойной и в какой-то мере опасной независимостью и упакованной в обертку любви, но по сути калечащей протагониста несвободой. Что ж, то, что казалось объектом праздного любопытства, антропологическим сувениром в январе, к февралю взорвалось как опасный нарыв. Этот рассказ нам нужен, чтобы понять, почему сейчас - почему война.
Надя – арт-терапевт с глубоким интересом к психоанализу, а потому здесь нет случайностей. Метафора разносчика роллов, севшего в инвалидную коляску и обернувшегося самозванцем-сыном оплакивающей его смерть, но при этом довольно зловещей мамаши, Марьиванны, довольно прозрачна. Вывод однозначно зловещ: молодые (призывного возраста!) россияне выбирают комфорт украденной, пусть и удушающей, но любви скудным радостям самоопределения во враждебном мире индивидуализма (заметим, что сама идея индивидуализма — это чуть не ругательство, клеймящее "холодный", разобщенный западный мир). Сюжет создает мгновенное противодействие между традиционными ценностями (совпадение ли, что путинский законопроект "O традиционных ценностях и их врагах" вышел за несколько дней до получения мною рассказа?) и соблазнами чуждого "нерусского мира" (ирония заключается в том, что роль западной дешевки - или символа Запада-дешевки? – отводится японским суши-роллам). Короче, с точки зрения разносчика роллов выбор прост: если единственная преграда по пути "назад к ценностям" — это инвалидная коляска, то так тому и быть! Вот он, сидит в коляске, обездвижен.
А что же архетип русской матери, Марьиванна, простая душа, говорящая для убедительности на "народном" диалекте? – она, кстати, заслуживает местечко рядом с лучшими матерями из русской классики. Она соблазняет Андрея домашней готовкой и смутными намеками на будущую заботу и тепло. Собственный сын, тоже Андрей, прикованный к инвалидному креслу – ах, какая метафора! – поэт, покончил с собой и таким образом обрел свободу. Настали сороковины, и Марьиванна вовлекает нового, может, и не столь одаренного, но зато гораздо более покорного, готового быть соблазненным тезку. Все заканчивается на следующее утро, когда Андрей входит в образ колясочника – если не хэппи-, то уж во всяком случае взаимовыгодный -энд для парочки. Что ж, читатели третьего квартала 2022 года уже понимают с мрачной определенностью, чего потребует взамен эта (Родина-)мать…
Надя Делаланд — поэт, прозаик, драматург, литературный критик. Родилась в 1977 г. в Ростове-на-Дону. Там же окончила филфак университета, кандидат филологических наук. Автор нескольких сборников стихов, в том числе «Эрос, танатос, логос» , «Писаная торба», «Нужное подчеркнуть», «Мой папа был стекольщик» и др., книги прозы «Рассказы пьяного просода». Живет в Домодедово.
Галина Ицкович живет в Нью-Йорке. Переводы, стихи, публицистика и короткая проза неоднократно публиковались в журналах и периодике русского безрубежья и в англоязычных изданиях. Из публикаций последнего года - «Литературная газета», «Южное сияние», «Эмигрантская лира», «Формаслов» (серия путевых очерков), «Тextura», «Артикль», «Среда», «The Write Launch», «Harpy Hybrid Review» и др. Автор книги стихов «Примерка счастья», соавтор книги переводов.
