Последний российский император Николай II, вступив на престол, не оправдал надежды общества на благотворные перемены, которое вместо этого получило две войны и две революции. В отличие от предшествующих царей-гигантов, вроде Петра Великого и Александра-Освободителя, его аттестовали “Маленьким и Ничтожным”, имея в виду не только внешность, но и дух. Даже такой убежденный монархист, как Борис Никольский, признавал: “Несчастный вырождающийся царь с его ничтожным, мелким и жалким характером, совершенно глупый и безвольный, не ведая, что творит, губит Россию”. Но это не мешало ему примеривать на себя роль деятеля с яркими государственными способностями. “Царь не мог отказаться от своих византийских привычек, - заметит премьер-министр Сергей Витте, - но ввиду того, что он не обладает талантами Меттерниха и Талейрана, то обычно падает в грязную лужу или в ложу крови”. Казалось, все соединилось в нем столь роковым образом, чтобы привести к гибели империю, себя самого и столь любимое им семейство.
Николай II неизменно подчеркивал свою преемственность с жестким и авторитарным отцом. По словам современника, Николай был воспитан “в атмосфере казарменно-конюшенной мудрости и семейно-крепостнического благочестия под спасительной подковой своего родителя”. Генерал-майор Свиты Его Величества Владимир Воейков уточнил: “Не следует упускать из вида, что он воспринял от отца, которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в царскую власть”. Неслучайно Николай II, определяя свой род занятий, пометил: “Хозяин Земли Русской”. Однако если Александр III охотно пользовался услугами людей, превосходивших его знаниями, культурой, умом, опытом, не чувствуя себя при этом ущемленным, то Николай так и не научился по достоинству оценивать даже таких выдающихся современников, как Иван Блиох, Сергей Витте, Петр Столыпин. Несмотря на известную внушаемость, он в основном ориентировался на стихийное, иррациональное, а иногда и вовсе противное разуму.
Стратегически мыслить Николай был не в состоянии, но тактику менял постоянно, уступая то ли нашептываниям, то ли нахрапу тех или иных сановников. Иногда даже создавалось впечатление, что чем неотразимей и справедливей были их доводы, тем упорнее он их игнорировал.
Поначалу от него ждали либеральных реформ. Но вскоре царь резко выступил против общества, увлекшегося такими “бессмысленными мечтаниями”: “Пусть все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял мой незабвенный покойный родитель”.
Что до еврейского вопроса, то здесь между отцом и сыном просматривалось некоторое сходство. Александр III был антисемитом откровенным, зоологическим и не испытывал при этом никакого дискомфорта. Он исходил из того, что коль скоро евреи в России есть и их много, то надлежит иногда проявлять некоторую гибкость, особенно в отношении, как говорили тогда, “державных евреев”, то есть богатых и влиятельных. Но если говорить о религиозной юдофобии, то здесь Николай был даже агрессивнее отца и ни малейшей гибкости не проявлял. Его политика была враждебна евреям, да и самой России наносила ощутимый вред, усиливая социальную напряженность и, что немаловажно, портила престиж державы за рубежом. Некоторые государственные деятели пытались изменить отношение царя к еврейскому вопросу, хотя в этом не сильно преуспели, хотя особую роль в его антисемитских устремлениях в немалой степени сыграла политика министра внутренних дел Вячеслава фон Плеве, сторонника сильной власти и твердой руки. К гражданскому обществу он относился с презрением, считая, что любые уступки либералам опасны и бессмысленны. Главным врагом самодержавия он считал революционеров и был адептом самых репрессивных мер против них. И в судьбах российских евреев он сыграл зловещую роль. Из четырех наиболее важных проблем России на первое место он ставил вопрос “крестьянский”, но уже на второе – “еврейский”: ведь в России проживало тогда 5 млн. евреев.
Как отметил бывший одно время премьер-министром Сергей Витте, "душою и сочинителем всех антиеврейских проектов и административных мер в России был именно Плеве". Однако важно отметить замечание Плеве, обращенное к профессору Московского университета, экономисту Ивану Янжулу: “Меня почему-то считают юдофобом, тогда как скорее меня следует назвать юдофилом; я с детства знаю евреев и уважаю их за многие почтенные качества... Если мне... в некоторых комиссиях пришлось действовать против евреев, то не надо забывать, что я был тогда исполнителем чужих распоряжений, а затем закон вообще не должен ломать жизнь и опережать ее”. Более того, он настойчиво повторял мысль, что “против евреев никогда ничего не имел, и был настолько умен, что понимал, что политика по отношению к ним неправильна”. Мало того, он настойчиво повторял, что сам-то он вовсе не враг евреев; напротив он всегда “хотел бы сделать для них что-нибудь доброе, милосердное, признавая тогдашнее их положение убогим”. Современник приводит и такое его парадоксальное признание: "Если бы я был евреем, вероятно, был бы… врагом правительства".
При этом реальная политика Плеве проявлялась не столько в его речах, сколько в действиях. Он считал что “еврейское население, скученное в городах, не имеет достаточных заработков; ... а еврейская молодежь является материалом, в сильнейшей степени готовым для восприятия революционной пропаганды и участия в движениях противоправительственного характера... Я считаю еврейство явлением, враждебным национальному и государственному благу России”. Правительство имеет не только право, но и обязанность налагать на них стеснительные меры и не давать им уравнительного положения с христианским населением”. А на встрече с делегацией раввинов Плеве заявил: "Передайте еврейской молодежи… всей вашей интеллигенции, пусть не думают, что Россия - старый и разлагающийся организм; молодая, развивающаяся Россия одолеет, справится и с революционным движением”.
Плеве же принадлежит и "Записка об участии евреев в городском самоуправлении", согласно которой евреям категорически возбранялось “подчинять своему влиянию местные власти". К тому же выражалось опасение еврейского засилья в торговле, в том числе питейной. Плеве настаивал на том, что негоже давать политические права тем, кто ограничен в правах гражданских и общечеловеческих. Местным властям в черте оседлости следовало, по его разумению, составить список из евреев, имеющих требуемый избирательный ценз, и из этого же списка выбирать, а точнее, назначать гласных в количестве, определяемом министром внутренних дел, но не более одной десятой (!) от общего числа гласных городской думы (и это при том, что в иных городах и местечках черты оседлости евреи составляли абсолютное большинство!)
Тем временем среди российских евреев того времени набирало силу сионистское движение, основная идея которого заключалась в их массовой эмиграции в Палестину для создания своего национального очага. Идея массовой эмиграции евреев была поначалу близка и Плеве, он поддерживал и одобрял деятельность сионистских рабочих кружков в Вильно и Минске и даже разрешил проведение в сентябре 1902 года конференции российских сионистов. Он вёл оживленнную переписку и встречался лично с президентом Всемирной сионистской организации Теодором Герцлем, который прямо заявил, что образование еврейского государства, способного абсорбировать несколько миллионов евреев, было бы чрезвычайно желательным. Плеве заявил, что от бедных и малокультурных евреев Россия бы охотно избавилась, в то время, как “интеллигентные и состоятельные элементы, могущие ассимилироваться, мы оставили бы у себя”. Он ополчился против организаций, якобы враждебных ассимиляции и тем самым усугублявших рознь между народами, что, по его убеждению, противоречило русской государственной идее. В письме министру финансов Владимиру Коковцову Плеве писал: "Правительство вынуждено всеми зависящими от него мерами преградить дальнейшее развитие сионизма в сказанном направлении". В связи с этим терпимость к сионистам власти проявляли лишь в том случае, если они были сосредоточены исключительно на эмиграции, при полном невмешательстве во внутренние дела империи. Многие организации активно вели пропаганду идей сионизма в публичных местах, а также организовывали сходки, собрания, выезды сионистов за рубеж, хотя сборы в сионистские кассы были запрещены. Сионисты не должны были руководить школами, занимать должности раввинов; а собранные ими денежные средства надлежало передать благотворительным организациям. Это привело к тому, что сионистские организации все меньше и меньше занимались эмиграцией, и в основном сосредотачивались на борьбе за равноправие евреев в стране, на организации забастовок, а также культурной и национально-воспитательной работе. Таким образом, правительство перешло к политике ограничений и репрессий. Свидетельство тому - “совершенно секретный" циркуляр "О сионизме и еврейском национальном движении", который был разослан губернаторам, градоначальникам и обер-полицмейстерам.
Тот же Плеве дал толчок к изданию закона от 10 мая 1903 года, согласно которому свободное жительство евреев допускалось дополнительно в 101 селениях черты оседлости. Министр представил Николаю II записку "О некоторых изменениях в законоположениях о евреях", которую некоторые историки характеризуют не иначе как крупнейшее мероприятие в области еврейского законодательства того времени. Речь шла, в частности, о тех евреях, кто имел право повсеместного проживания: лицам с высшим образованием, купцам первой гильдии, ремесленникам, мастеровым и отставным нижним чинам, служившим по рекрутскому уставу. А позднее право повсеместного жительства получили также лица, удостоенные знаков отличия, или вообще беспорочно служившие в действующих войсках. Однако всё это касалось лишь достаточно узкого круга лиц, но никак не улучшало положения еврейского населения в целом, которое по-прежнему находилось под гнетом общей политики репрессий и ограничений. “От рождения и до гроба жизнь русского еврея – непрерывный путь унижения, позора, борьбы, напоминающей агонию”, - писал сын киевского раввина Борис Гуревич в брошюре “О вопросах культурной жизни евреев” (1912). Он напомнил о ночных облавах на соплеменников, о еврейском бесправии, об облыжных обвинениях в ритуальных убийствах.
Особенно чудовищными были массовые погромы. Они происходили практически одновременно и более всего с 18 по 23 октября 1905 года, то есть в момент наивысшего подъема первой революции в России. По всей империи произошло 610 погромов в 660 городах, местечках, деревнях, селах, причём в некоторых местах дважды. По некоторым данным, было убито более 3,500 человек и около 10 тысяч искалечено. С тех самых пор слово “погром” вошло во многие языки мира. Осуществлялись они, как правило, с санкции властей, вознамерившихся отвлечь недовольные “низы” от политики, бросив им “кость” в лице “жидов”. Адвокат Генрих Слиозберг настойчиво убеждал Плеве доложить царю о необходимости ассигнования некоторой суммы для оказания помощи пострадавшим от погромов, особенно вдовам и сиротам убитых. Он, в частности, утверждал, что подобное действие докажет, что сам Николай II и его правительство не сочувствуют громилам. Но Плеве отказался. Более того, по его просьбе, дело о Кишиневском погроме слушалось в закрытом режиме. При этом полицеские чины часто выступали в роли подстрекателей. Так, жандармский офицер Михаил Подгоричани-Петрович возглавил в Гомеле толпу погромщиков. Когда сего жандарма хотели за это отдать под суд, сам Николай II взял его под защиту, и этот офицер был назначен полицмейстером в один из южных городов России.
Власти пытались внушить населению, что расправляться с евреями можно совершенно безнаказанно, и что сами евреи несут ответственность за насилие, которое происходит против них. Такой оголтелый государственный антисемитизм, сдобренный утверждениями об экономической и политической вредоносности еврейства, а также поддержка юдофобских изданий создавали в стране атмосферу острой нетерпимости.
Попытка использовать антисемитские настроения толпы для ослабления революционных выступлений применялась повсеместно. В число погромщиков затесались люмпен-пролетарии, маргиналы. хулиганы, лица ранее судимые, воры, убийцы, сутенеры и прочее людское отребье. К ним примкнули купцы и лавочники, стремившиеся устранить конкурентов-инородцев. Покровительственное отношение властей к погромщикам давало им возможность представить свои действия чуть ли не как патриотический долг. И хотя иногда самих погромщиков насчитывалась сотня-две человек, сочувствующих им было в разы больше. Убить еврея во время погрома вовсе не считалось преступлением, и убийц вообще не судили, а если и привлекали к ответственности, то разве что за хулиганство.
Подчас еврейский погром пытались представить как стихийный протест против “русского погрома”: распространялись ложные слухи об избиениях евреями русских, об осквернении ими православных святынь. И всё, что противоречило этой “официальной версии”, пресекалось или устранялось, так что судебный процесс о погроме, по словам адвокатов, превращался в “процессуальный погром”. С потерпевшими обращались, как с преступниками; они огульно третировались, как лжесвидетели, а показания истинных лжесвидетелей считались абсолютно достоверными. Присяжный поверенный Лев Куперник писал в связи с этим о неизбывной “презумпции виновности” еврея: “Всякий считается порядочным, доколе противное не доказано; наоборот, всякий еврей считается подлецом, доколе противное не доказано“.
Воинствующей юдофобией в полной мере страдали так называемые “черносотенцы” - деятели “Союза русского народа” (основанного в 1905 году). Согласно его Уставу, туда могли войти “только природные русские люди”, но только не евреи, даже если они примут христианство. Черносотенцы выискивали выкрестов в государственном аппарате, в офицерском корпусе и добивались их увольнения. В первой же избирательной программе “Союза...”, выпущенной в начале 1906 года, перед выборами в 1-ю Государственную Думу, провозглашалось: “Еврейский вопрос должен быть разрешен законами и мерами, управлен отдельно от других племенных вопросов ввиду продолжающейся враждебности еврейства к христианству и нееврейским национальностям и стремления еврейства к “всемирному господству”. Евреи обвинялись в том, что были главными виновниками революционного движения, что руки их обагрены кровью “честных слуг Государя и Родины”. При этом либералы назывались “жидовствующими русскими”.
Евреям независимо от образования и положения, запрещалось быть преподавателями у нееврейских учащихся, редактировать и издавать периодические издания, быть владельцами книжных магазинов, типографий и аптек. Подчеркивалась необходимость “освобождения русского народа от еврейского рабства”. А один из главарей погромщиков договорился до того, что требовал искоренить “позорную еврейскую кабалу”, а также закрыть все еврейские школы, в том числе средние и высшие, исключить из районов черты оседлости Киев, Таврическую и Херсонскую губернии. Евреям должно пребывать лишь на крайнем Севере, в Верхоянском округе, причем “безвозвратно и безвыездно”. Иные черносотенцы требовали от правительства начать переговоры с другими державами “о всяческом содействии евреям для переселения их в свое царство”.
Антисемитская пресса всячески разжигала ненависть к евреям. Черносотенная газета “Русское знамя” писала: “Правительство обязано признать евреев народом, столь же опасным для жизни человечества, сколь опасны волки, скорпионы, гадюки, пауки ядовитые и прочая тварь, подлежащая истреблению за свое хищничество по отношению к людям, и уничтожение которых поощряется законом. Жидов надо поставить искусственно в такие условия, чтобы они постоянно вымирали: вот в чем состоит ныне обязанность правительства и лучших людей страны”.
Но раздавались и другие голоса. Непосредственный подчиненный Плеве, директор Департамента полиции Алексей Лопухин заявил, что погром – “мера не только гнусная, но и политически глупая”. Журнал “Освобождение”, издававшийся кадетом Петром Струве, также резко выступил против погромов. Даже антисемитски настроенный “Русский вестник” заявил: “Погром – акт грубого самосуда и дикой расправы. Никакая власть, сознающая значение порядка, не может оставить его безнаказанным”. А легальный марксист Георгий Плеханов назвал погромы “последней картой царизма». «Теперь вряд ли найдется в цивилизованном мире хоть один человек, – писал он в статье «Полицейский антисемитизм» (1903), – который не знал бы, что кровь.... евреев пролилась по воле Плеве и его ближайших сотрудников. Теперь всем известно, что насилия, грабежи и убийства возведены у нас в политическую систему и что правительство считает применение этой системы необходимым для «охранения государственного спокойствия”
Царь воспринял вести о погромах своеобычно. Вот что написал он своей матери 9 ноября 1905 года: “... наглость социалистов и революционеров вывела народ из равновесия, а так как девять десятых из них были евреями, то вся ярость была излита на них, и поэтому произошли погромы... одновременно во всех городах России и Сибири”. Вместе с этим он прямо обратился к черносотенцам: “Объединяйтесь, люди русские, я рассчитываю на вас”, и незамедлительно выделил “Союзу…” внушительные средства. Мало того, царь не стеснялся демонстративно носить на груди значок этого “Союза…” Да и царская охранка так инструктировала черносотенцев: “зачислять в жиды всех революционно настроенных людей, либеральную интеллигенцию”. При Департаменте полиции был создан специальный отдел пропаганды, выпускавший провокационные листовки, направленные против евреев. Когда противник погромов Витте доложил об этом царю, то оказалось, что он все знает и считает, что этот отдел занимается “общеполезным делом”. Таким образом, православный государь был, по замечанию публициста, пестуном “разномастной, но одинаково преступной сволочи. Он разнуздывал громил своим покровительством, а они, в свою очередь, толкали его всё глубже в кровь и в грязь”. Витте отмечал, что большинство вождей черносотенцев - “политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, темной толпы... И бедный государь мечтает, опираясь на партию черносотенцев, восстановить величие России... Бедный государь!”
Властям требовалось подвести фундамент под всё усиливавшийся государственный антисемитизм. С этой целью была сфабрикована фальшивка “Протоколы сионских мудрецов”. Их текст был составлен как дословная запись 24-х тайных бесед руководителей мирового еврейского заговора, цель которого - уничтожить все государства и на их обломках создать всемирную еврейскую империю во главе с одним из потомков царя Давида. Главными орудиями заговора объявлялись демократия, социализм и либерализм. Поначалу была предпринята попытка напечатать их в популярнейшей газете “Новое время”. Но главный редактор Александр Суворин, при всем своем антисемитизме, не поверил в их подлинность и наотрез отказал в публикации.
“Протоколы” в виде брошюры были изданы под редакцией религиозного писателя Сергея Нилуса и появились в 1905 году. Они произвели на российское общество ошеломляющее впечатление. “Протоколы...” всемерно усилили конфронтацию в обществе, причем не только в России. Прочитав брошюру, Николай заметил: «Всюду видна направляющая и разрушающая рука еврейства», “Не может быть сомнений в их подлинности!” А деятели Союза русского народа Николай Марков 2-й и Алексей Шмаков обратились в Министерство внутренних дел за разрешением широко использовать “Протоколы…” для борьбы с “воинствующим еврейством”.
Но всю это вакханалию утишил новоназначенный министр внутренних дел Петр Столыпин. Он объявил, что “Протоколы” — подделка, причем весьма грубо сработанная. Проведенное под его руководством расследование подтвердило, что это “произведение” родом из Франции, причем оригинал текста с евреями никак не был связан, и сфабриковано полковником Департамента полиции Петром Рачковским, в чем ему помогали журналист Матвей Головинский и агент Охранки Иван Манасевич-Мануйлов. Рачковский был большим докой по части провокаций, потому-то и смастерил эту фальшивку, оригинал которой, по его уверениям, якобы хранился в архиве какой-то несуществующей “еврейской организации”. Результат расследования потряс царя. Он начертал в сердцах: "Протоколы” изъять, нельзя чистое дело защищать грязными способами”.
Справедливости ради надо отметить влияние на Николая II видного ученого этнического еврея Ивана Блиоха. Тот был известен тем, что стремился всячески облегчить положение евреев и создал Бюро печати, опубликовавшее фундаментальный труд об антисемитизме в его “экономически передовой”, “христианско-социалистической”, “народнической” и “консервативной” версиях и вскоре подвергшееся гонениям цензуры. Он тесно общался с основателем сионизма Теодором Герцлем и субсидировал ряд еврейских начинаний и организаций. Но главное: когда в обществе витал призрак грядущей войны, под его руководством был издан капитальный шеститомный труд “Будущая война в техническом, политическом и экономическом отношениях" (1898), в котором утверждалось, что современная война, в силу развития военной техники, станет позиционной, с большим преимуществом обороняющихся перед наступающими. Он также пришел к выводу, что война затянется на долгие годы, с фронтами протяженностью в сотни километров, она станет войной на истощение и приведет к большому напряжению промышленности и финансов воюющих сторон. Из-за этого в разы возрастет вероятность возникновения голода, эпидемий, революций. Поражает его провидение военно-технических аспектов будущей войны.
В свете этого Блиох обращает внимание на факторы, играющие существенную роль в будущей войне, и приходит к выводу, что в масштабных боестолконовениях победителей не будет: и за ними последуют миллионы жертв, разруха, голод, революции. Он призывал к всеобщему миру, предлагал отказаться от безумных милитаристских затрат. Необходимо отметить, что подобные мысли Блиох высказывал ранее Николаю II, с которым они вели многочасовые беседы, и царь настолько проникся идеей всеобщего мира, что стал за неё горой. В результате этот труд был издан на русском, польском, немецком, французском и английском языках и даже был номинирован на Нобелевскую премию мира. Интересно, что почти столетие спустя книга будет издана и на иврите.
Казенные историки поспешили назвать царя миротворцем. Ведь уже на пороге Русско-японской войны Николай провозгласил: “Войны не будет. Я хочу, чтоб царствие мое было эрой мира до конца”. Между тем, Витте отмечал: “Царь не миролюбив, ему нужны новые завоевания: они столетиями воевали за новые земли. И сейчас царю нужно завовевать Японию, Босфор, Дарданеллы, Тибет”. В результате зимой 1904 года были разорваны дипломатические отношения с Японией, а затем началась и кровопролитная война. Царь, несмотря на прежние миролюбивые декларации, распорядился атаковать “макак” - японцев, не дожидаясь первого выстрела с их стороны и надеясь на “маленькую победоносную войну”. По этому поводу генерал Михаил Драгомиров едко заметил: “Японцы - макаки, да мы-то кое-каки”. Николай II был настроен весьма решительно. “Надеюсь на вас, - напутствовал он русских военноначальников.– Помоги вам Бог!” Он протестовал против неуместного “пацифистского шабаша” и говорил о грядущей победе России, где ее ждут “почет, слава и выгода”. А его ближайшее окружение твердо усвоило, что самодержавие – это “ухо, в которое нужно говорить то, что хочет царь”.
Что касается евреев, то они проявили в этой войне беспримерную отвагу и мужество. Надо сказать, что их численность на фронтах превосходило соотношение с другими народами, населявшими страну. Статистика свидетельствует, что в войне приняли участие около 30-ти тысяч еврейских солдат. В официальных отчетах Министерства внутренних дел о воинской повинности за 1903 год указывалось, что количество таковых составляли более 5% всех призванных на военную службу, в то время как, по данным всеобщей переписи, евреи составляли лишь 4,13% всего населения. В сибирских же полках, которые первыми вступили в бой, процент иудеев был еще выше. Но все это не мешало антисемитской печати обвинять евреев в том, что они якобы уклоняются от воинской повинности. Когда же в конце войны было дано распоряжение присвоить особо отличившимся офицерские звания (прапорщика запаса), оно распространялось на всех... кроме евреев. Широкую известность получил эпизод о боях на полуострове Тигровом, когда два еврейских солдата-музыканта вынесли с поля боя священника о. Стефана Щербаковского. Художник Моисей Маймон запечатлел это на своей нашумевшей картине “18 апреля в горах Тюренчена”(1905). В результате, оба еврея были представлены к награде, и даже появилась литография, запечатлевшая трогательный момент единения разноплеменных сынов Отечества. Но не тут-то было: правая пресса тут же представила этот эпизод как образчик трусости иудеев, которые будто бы бежали в самый разгар битвы, прикрываясь ризой священнослужителя.
На самом деле, многие евреи, особенно на первых порах, отчаянно рвались на фронт. Эта тема своеобычно преломилась и в еврейской литературе. Достаточно вспомнить рассказ Шолом-Алейхема «Первая пасхальная ночь на войне» (1904) по свежим следам событий: в поезде едут солдаты русской армии на фронт, среди них два еврея — Рахмиел и Лэйбке. Первый, уже бывалый, выслужившийся солдат, второй - «новобранец». Рахмиел убеждает товарища в том, что тот должен радоваться, «что он, еврей Рахмиел, может доказать всему миру свою преданность Отечеству. Пусть враги видят, что еврей тоже может служить достойно и честно, еврей тоже может сложить голову ради страны, где лежат в могилах кости его предков и где его собственные кости со временем лягут в могилу...» Неудивительно, что Рахмиел сразу же стал любимцем всего вагона, и когда некий «отпетый негодяй» пытался его оскорбить, все энергично за него заступились. А вот какое характерное письмо с фронта опубликовала газета «Полтавское Дело», (1906, № 13): «Что делали евреи в Порт-Артуре? Не страдали ли они вместе со всеми другими солдатами? Кто отливал снаряды? Кто работал в лабораториях? Кто вылазки делал вместе с другими? Каких вероисповеданий были наводчики на Золотой горе, Тигровом полуострове и прочих морских и сухопутных батареях?.. Кто работал? А ещё говорят, что евреи не несли службы, нас... позорят и срамят!» Симптоматично, что даже «Новое Время» заговорило о мужественном поведении евреев на войне: «Какие только анекдоты ни рассказывают о трусости евреев! Между тем, в настоящую войну не мало из них показали себя прекрасными, храбрыми и распорядительными солдатами. Не мало их награждено Георгиевскими крестами, есть некоторые, имеющие даже по два и три, и эти кресты давались не начальством, а присуждались самой ротой! И как любили этих евреев другие солдаты! Офицеры тоже не могли нахвалиться ими», - писал корреспондент этой газеты Иероним Табурно. В том же духе были выдержаны и некоторые военные приказы: «В тех частях, где нет подразделений по народностям, где все равны – русский, поляк, татарин, немец и еврей, - где все равно считаются слугами Царя и Родины, там всегда будут такие герои-солдаты», - писала газета «Разведчик» (29 дек. 1906).
Кстати, необходимо отметить, что один из воинов-евреев, Иосиф Трумпельдор, стал полным Георгиевским кавалером (получил 4 креста!), ветераном Порт-Артура. На этой войне он потерял левую руку. ”У меня осталась одна рука; - отрапортовал он тогда своему командиру, - но эта одна – правая. А потому, желая по-прежнему делить с товарищами боевую жизнь, прошу выдать мне шашку и револьвер». Сам правитель Японии Мацухиту в уважение заслуг храбреца подарил Иосифу протез руки, выполненный по его заказу придворным доктором. За свои ратные подвиги Трумпельдор – случай беспрецедентный! – получил недосягаемый для еврея офицерский чин, чем подтвердил истину, что исключение лишний раз подтверждает правило.
В русско-японской войне раскрылись полководческие таланты другого этнического еврея, принявшего православие, генерала Михаила Грулева. Он командовал 11-м пехотным полком, затем дивизией, а по окончании был отмечен орденами Св. Владимира 2-й и 4-й степеней, наградным оружием “За храбрость” и чином генерал-майора. Важно то, что, сражаясь на передовой за великую Россию вместе с другими своими соплеменниками, он остро переживал, что там, в тылу, прокатилась волна кровавых еврейских погромов. “На меня напало смертельное уныние, длившееся несколько недель, - признавался он, - одолела апатия, от которой я не мог освободиться. В душе произошел какой-то разлад с самим собою и со всем окружающим. Я стал искать выход из душевного маразма, примирения с совестью”. Грулев никак не мог взять в толк, почему в общественном сознании слово “патриот” никак не сопрягается со словом “еврей”. Вот здесь, в Маньчжурии, погибли тысячи еврейских солдат. Но патриотами им быть отказано: ведь если они проливали кровь, то… не ту кровь; а если погибали, то… как-то не взаправду, с кукишем в кармане, - умирали вроде бы, сражаясь за Отечество, но думали-то при этом о тайном заговоре и закабалении России! Он с горечью писал, что “окончивший службу еврейский солдат, случайно оставшийся в живых, не имел даже права жительства за чертой оседлости. Его сейчас же выселяли. С точки зрения правительства, только труп его мог там остаться. А сколько терпения и покорности злой судьбе нужно было еврейскому солдату, чтобы не только не бежать поголовно из армии, но еще проявлять достаточную долю рвения!” И вот что чудовищно – нередко самые смелые, самоотверженные поступки евреев истолковывались до того превратно, что служили мишенью для их обвинений и шельмования. “После всего пережитого в… войне, - пояснял Грулёв, - у меня раскрылись глаза… Я усиленно боролся в печати против преследования всяких инородцев, так как, по моему убеждению, это губило Россию больше, чем какое бы то ни было другое зло”. Грулев настойчиво повторял одно принципиально важное положение: “Еврейские погромы всегда предвещают реакцию. Реакционеры пробуют здесь свои силы. Они бьют евреев, но метят в демократию”.
В завершении той отнюдь не “маленькой и победоносной войны”, но позорной для России, необходимо отметить роль Сергея Витте. Этот блистательный дипломат был направлен на двухсторонние переговоры с Японией, получившие впоследствии название Портсмутского мира. Тогда перед возглавляемой им русской делегацией стояла нелёгкая задача: после войны, завершившейся рядом тяжёлых поражений, надлежало добиться заключения мира на как можно более выгодных для России условиях. И его несомненной победой стало заключение так называемого “почетного мира”: без уплаты контрибуций и без передачи интернированных кораблей Японии. После подписания этого соглашения тогдашний президент США Теодор Рузвельт пригласил Витте в Белый дом и вручил личное письмо царю, где косвенно затрагивалась и еврейская тема. Согласно торговому договору между США и Россией от 1832 года, американцы имели право свободно приезжать в Россию. Могли быть ограничения, но никак не связанные с вероисповеданием. Русские же власти делали таковые ограничения исключительно в отношении евреев. В своем письме президент подчеркнул, что американцы никогда не смогут примириться с тем, что можно разделить людей в отношении их порядочности или благонадежности, исходя из принадлежности к тому или иному вероисповеданию. В связи с этим он настоятельно предлагал отменить эту практику ущемления прав американских граждан. Николай поручил дать заключение на это послание министру внутренних дел. Была даже создана специальная комиссия, которая... так ничего и не решила. Кончилось все тем, что США денонсировали торговый договор с Россией 1832 года на том основании, что не могли мириться с произволом в отношении своих граждан.
Русско-японская война и последовавшие затем народные выступления со всей остротой выявили не только военные, политические и социальные проблемы, но требовали кардинальных реформ, стратегической прозорливости, начисто отсутствовавшей у царя, на котором всё по существу и замыкалось. Так царь со своими взглядами оказался в центре государственной машины. Он, как правило, не желал принимать решений и переадресовывал проблемы правительству, высшим чиновникам, хотя последнее слово все равно оставалось за ним. В свою очередь, предложения министров либо отвергались, либо задвигались в долгий ящик в надежде, что все рассосётся само собой. Режим начал катастрофически деградировать и постепенно погружался в хаос и агонию. При этом именно на министров навешивались все ошибки правительства, хотя некоторые из них действительно старались сделать жизнь простых граждан лучше, и евреев в том числе.
Примечательна в этом отношении фигура Петра Дмитриевича Святополка-Мирского, назначенного в сентябре 1904 года на пост министра внутренних дел. Сразу же по назначении он заявил: "Плодотворность правительственного труда основана на искренне-доверительном отношении к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще. И это должно явиться лучшим средством для противодействия совершенно негодному для России парламентаризму". Святополк-Мирский разрешил проведение собраний земских деятелей, ослабил цензуру, вернул из ссылки ряд некоторых осуждённых, расширил доступ в архивы. Он также подготовил либеральный указ "О совершенствовании государственного строя". И поразительно то, что царь его подписал.
Что до еврейского вопроса, то Святополк-Мирский настойчиво повторял, что государственные власти через законодательство поставили еврейское население в такие тяжелые условия, что оно вынуждено обращаться к незаконной деятельности, а «на этой почве развилось и получило широкие размеры социал-демократическое движение, столь характерное в настоящее время для всех слоев еврейского населения и перешедшее в весьма решительные действия революционного характера». Он признал необходимым поднять установленный процент евреев в учебных заведениях с 10% до 14%, и отмечал, что ограничительные законы, в первую очередь, запрещение проживания в сельской местности, способствуют переполнению городов Беларуси и Литвы еврейским населением и превращению его в люмпенов. Министр также стремился убедить Николая II в необходимости пересмотра всего законодательства о евреях. Но, как известно, оно было отменено лишь с падением царизма.
Министр всеми силами пытался изменить сложившуюся обстановку в стране, смягчить режим, провести реформы и даже изменить строй — ввести конституционную монархию. Но – увы! – идеи эти были сочтены слишком несвоевременными. Политика смягчения режима при существовавшем положении дел не могла быть реализована и казалась утопичной: характерно, что ведомство Святополка-Мирского называли «министерством приятных улыбок», не более того. Не проявил этот министр и должной политической дальновидности в оценке предстоящих январских событий 9 января 1905 года: его обвинили чуть ли не в том, что он не предпринял мер по предотвращению кровопролития. Неудивительно, что вскоре Святополка-Мирского отправили в отставку (он был на посту всего-то пять месяцев!). Впрочем, именно в его бытность в народе сложился зловещий образ царя Николая Кровавого.
В самый разгар беспорядков взошла звезда весьма влиятельного при Дворе генерала Дмитрия Трепова, который сразу же после Кровавого воскресенья был назначен столичным-генерал-губернатором, “без лести” преданным государю императору. “Вахмистр по воспитанию, погромщик по убеждению”, - говорили о нем. Человек небольшого ума, он сперва отличился тем, что на траурной процессии похорон Александра III в гробовой тишине громогласно приказал солдатам “глядеть веселей”, а 14 октября 1905 года, дабы разогнать революционную толпу, надрывно вскричал: “Холостых залпов не давать, патронов не жалеть!” В отличие от Святополка-Мирского, считавшегося либералом, Трепов питал особую неприязнь к евреям. Он настаивал на том, чтобы те ни в коем случае не стали полноправными, и будучи московским обер-полицмейстером, провозгласил, что борется с “выдумками интеллигентов, жидов и франкмасонов” (которых неизменно ставил в один ряд). Впрочем, это не помешало ему по поручению царя обратиться к Витте с настоятельной просьбой подготовить Манифест о предоставлении свобод. Тем более, что в октябре 1905 года в Москве началась забастовка, которая переросла во Всероссийскую Октябрьскую политическую стачку. Достаточно сказать, что в различных отраслях промышленности бастовало свыше 2-х млн. человек. Всё это вынудило власть имущих пойти на уступки, в результате которых 17 октября 1905 года и был издан Манифест об усовершенствовании государственного порядка. Вместе с властью, прежде единолично исходящей от императора, теперь приветствовалась законодательная инициатива представительного органа – Государственной Думы. Провозглашались свобода совести, свобода слова, свобода собраний, свобода союзов и неприкосновенность личности. Это вызвало, с одной стороны, воодушевление и даже определенную эйфорию у интеллигенции, в том числе еврейской, с другой, ненависть и злобу в черносотенных и антисемитских кругах. Поначалу революционная волна, казалось, изготовилась смести реакционеров, а когда охотнорядцами был убит в Москве революционер Николай Бауман, демонстранты направились к московскому генерал-губернатору требовать, чтобы на похоронах не было ни полиции, ни драгунов, ни казаков: рабочие, дескать, сами будут порядок охранять. И, в самом деле, на улицы высыпало тогда более 100 тыс. человек. Они шли с красными флагами, пели “Вечную память” и “Вы жертвою пали в борьбе роковой”.
Вся государственная система была пронизана коррупцией, предрассудками, некомпетентностью, причем источником этой некомпетентности часто выступал сам царь. Двор погряз в мистицизме, в модных религиозных учениях. Николай II и Александра Федоровна были окружены привозными медиумами и доморощенными “юродивыми”, вроде сибирского “старца” Григория Распутина. Этот “самородок” останавливал кровотечение и снимал боли у страдавшего гемофилией царевича Алексея. Он имел колоссальное влияние, прежде всего, на императрицу, а через нее - и на самого государя, которому она внушала мысль о том, что все должны ему беспрекословно подчиняться. Следует отметить книгу личного секретаря Распутина Арона Симановича “Распутин и евреи” (Рига, 1921), где тот отчаянно гиперболизировал влияние на него евреев. Историк Сергей Мельгунов назвал эти его воспоминания “сочетанием двух классических типов русской литературы: гоголевского “Хлестакова” и фонвизинского “Вральмана”
Назначенный в апреле 1906 года министром внутренних дел Петр Аркадьевич Столыпин, живший под лозунгом “Вперед на легком тормозе”, явился в годину, когда в верхах царила растерянность, держава разваливалась. Столыпин сразу же разделил оппозицию на “непримиримую” и “примиримую”: первую часть, революционеров, надлежало расстрелять или, по крайней мере, изолировать; вторую же – вернуть в легальное русло. Именно при Столыпине возникла надежда, что Россию удастся реформировать парламентскими методами, без насилия, чтобы восторжествовало “эволюционное самодержавие”. Неудивительно, что его люто ненавидели революционеры. Но еще большую опасность для Столыпина и его начинаний представляло самодержавие, которое он так талантливо спасал. Сыграл свою роль и субъективный психологический фактор: Николай с его антипатией к сильным личностям тяготился главой правительства, который, как ему казалось, чересчур на него давил и даже позволял себе выдвигать ультиматумы. Самодержавие отказывалось эволюционировать. После Столыпина сильные личности российское правительство уже не возглавляли. Николай предпочитал людей психологически комфортных, покладистых. Раздражали царя и члены императорской семьи: сначала он смотрел на них снизу вверх, но впоследствии стремился избавиться от их влияния.
Попытки Столыпина провести законодательные изменения для облегчения положения евреев в стране наталкивались на беспрецедентное давление правых политических кругов. Правда, министр не смог сделать здесь решительных шагов отчасти из-за недальновидной политики императора, не желавшего ни на йоту менять традиционную шовинистическую политику. Прогрессивные преобразования, намерение оздоровить национальную политику и приблизить ее к европейским стандартам общественной жизни провалились или, по крайней мере, обострились, и это ещё более усугубило предреволюционную ситуацию в стране.
Столыпин силился понять и объяснить психологию российских евреев. Он, в частности, говорил: “Евреи бросают бомбы. А вы знаете, в каких условиях живут они в Западном крае? Вы видели еврейскую бедноту?.. Я, конечно, погромов не допущу. И в порыве справедливого даже недовольства нельзя забывать неправильность мерить всех на один аршин. Нельзя заставлять страдать ни в чем не виновных за виновных. Я знаю, чем вызываются всякие самосуды. Это выплеск кипятка из наполненной до краёв чаши, порыв пара, непредусмотрительно закрытого, которому не дано естественного выхода. Я, как русский, верен родному национализму, но я именно потому, что русский, не могу быть ненавистником инородцев, в том числе и евреев. Это будет противно и нашей религии, и природе русского человека”. Значительную часть жизни он провел в своем имении Колноберже Ковенской губернии, где жило много евреев, и явно им симпатизировал. Дочь Столыпина, Мария фон Бок, воспоминала: “Во время обеда перед окнами столовой, в хорошую погоду, или в передней в дождь, играл еврейский оркестр, явившийся на именины без приглашения. Папа любил заказывать музыкантам еврейский танец “майюфес”, который они с особенным удовольствием и задором исполняли”. Примечательно, что с половины 1907 года до конца его премьерства еврейских погромов практически не было. Так что едва ли справедлива оценка Петра Аркадьевича, данная публицистом Юрием Щербаком: “обер-вешатель, черносотенец и погромщик”.
Петр Аркадьевич придерживался курса “ясности и энергичности” и резко, боевито выступал против “паралича воли”. И положение евреев он желал улучшить постепенно, шаг за шагом, хотя именно в еврейском вопросе он подчас проявлял непоследовательность. Он был глубоко убежден в том, что как только евреям будут предоставлены все права, сразу же образуется целый ряд крупных акционерных банков и предприятий для получения концессий по разработке и эксплуатации природных богатств России. В августе 1909 года премьер принимал в Петербурге депутацию местного еврейского населения Ковенской губернии. Он заявил ей, что залогом улучшения жизни евреев является перемена ими курса во внутренней политике: “Евреи должны стать благоразумными, и тогда разрешение тяжелого вопроса значительно упростится”. В то же время Столыпин разработал законопроект, в котором унизительное положение иудеев закреплялось на весьма неопределенный период: “Евреи, впредь до пересмотра действующих о них узаконений, не допускаются к участию в земских выборах и не могут быть избираемы и в земские гласные”. Хотя Дума отказалась утвердить этот вариант проекта, Столыпин сумел отстоять его.
“Сначала успокоение, потом реформы”, “Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!”, “Не запугаете!” - эти слова из выступлений Столыпина перед депутатами стали поистине крылатыми. А в начале октября 1906 года на очередном заседании Совета министров он предложил обсудить конфиденциальный вопрос об отмене некоторых ограничений в отношении евреев, которые, по его мнению, раздражают еврейское население, питают революцию, вызывают критику России за границей, включая Америку, однако же не приносят реальной пользы.
Петр Аркадьевич инициировал проект “О пересмотре постановлений, ограничивающих права евреев”. Он вновь повторил тезис об умиротворении еврейской среды; передвижении иудеев в рамках черты оседлости; разрешении им жить в сельской местности; дозволении некоторым мастерам, ремесленникам и членам семей жить вне черты оседлости; участии евреев в управлении акционерными обществами; отмене ограничений на участие евреев в торговле спиртным, в горном деле и других промыслах, а также снятии ограничений на владение и аренду недвижимости. Этот его проект энергично поддержал новый министр финансов Владимир Коковцов. Он заявил, что хоть сам не любит евреев, ограничения против них не только неэффективны, но и вредны. А вот у правых кругов проект вызвал острое недовольство. Столыпин защищал его перед Николаем II, хотя опыт его общения с царем показывал, что даже если премьер убеждал в чем-то Его Величество, тот в последнюю минуту мог отказаться от принятого решения. Так, собственно, и произошло - законопроект вернулся к премьеру неутвержденным.
“Задолго до представления его мне, могу сказать, и денно и нощно, я мыслил и раздумывал о нем, – сообщил ему Николай II. - Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям. Я знаю, Вы тоже верите, что “сердце царево в руцех Божиих”. Да будет так. Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов ему дать в том ответ”.
Думец Василий Маклаков, ссылаясь на это письмо государя премьеру, иронизировал: “Вот источник этого внутреннего голоса, который Государя будто бы никогда не обманывал”. Было понятно, что Николай II чутко прислушивался не столько к голосу свыше, сколько к “подголоскам” из “Союза русского народа”. Рассказывали, что не прошло и суток, как у подножья трона образовалась целая груда юдофобских писем и телеграмм (их насчитывалось 205, по числу отделов в этом Союзе). Высказывалось также требование производить любые изменения законов о евреях только в общем законодательном порядке. Большинство в III-й и IV-й Думах принадлежало к правым группировкам и октябристам, которые поддерживали все антисемитские предложения. Конституционные демократы и представители различных социалистических партий составляли меньшинство. Октябристы оценили правительственный законопроект о том, что еврей не может быть местным судьей, как якобы вытекающий из принципов христианского государства. Первоначально эта поправка была отвергнута, но позднее все же вошла в закон, утвержденный Думой.
Правые требовали не призывать евреев на воинскую службу, так как они, дескать, являются элементом, «растлевающим армию во время войны и крайне ненадежным во время мира». Предлагалось заменить для евреев воинскую повинность внушительным денежным налогом. Тогда же правым удалось протащить и пункт о том, что «никто не может быть ограничен в праве избрания места пребывания и передвижения, за исключением евреев... прибывших в места вне черты оседлости». Было отвергнуто предложение оппозиции о предоставлении больным евреям права лечиться в тех населенных пунктах, где они не имели права жительства.
Между тем, закон позволял и евреям рассчитывать на определенное представительство в Государственной Думе, поскольку во многих городах черты оседлости иудеи составляли большинство избирателей. Однако искусное манипулирование составом избирательных курий и съездов избирателей, а также вмешательство администрации в ход выборов привели к тому, что в III-ю Думу прошли только два депутата-еврея: Лазарь Нисселович от Курляндской губернии и Нафтоли Фридман от Ковенской. В Одессе в III-ю Государственную думу был избран адвокат Александр Бродский, но градоначальник, узнав, что в метрике он записан под другим именем, пригрозил привлечь его к уголовной ответственности за подлог, и тот был вынужден отказаться от места. Нафтоли Фридман вступил во фракцию кадетов, а Лазарь Нисселович остался независимым депутатом. А в IV-ю Государственную думу было избрано три депутата-еврея. Для оказания им содействия было образовано политическое бюро, в которое вошли представители Еврейской народной группы, сионистов и Еврейской демократической группы. Действовала информационная служба, собиравшая материалы о преследованиях евреев, как в России, так и за рубежом .
Столыпин от своего предложения не отступил и вскоре вновь обратился к царю с письмом, в котором говорил о настоятельной необходимости умиротворить еврейское население, тем более, что общественности уже были обещаны сдвиги в этой сфере. Он писал: “Еврейский вопрос поднят мною потому, что исходя из начал гражданского равноправия, дарованного манифестом 17 октября, евреи имеют законные права домогаться общего равноправия; дарование ныне частичных льгот дало бы возможность Государственной Думе отложить разрешение этого вопроса в полном объеме на долгий срок. Затем я думал успокоить нереволюционную часть еврейства... Все это послужило бы основанием правительственным сообщением объявить, что коренное решение еврейского вопроса является делом народной совести и будет разрешено Думой, до созыва которой будут отменены не оправдываемые обстоятельствами времени наиболее стеснительные ограничения”. 11 декабря 1906 года Николай II согласился, наконец, с компромиссным вариантом. На законопроекте он сделал краткую резолюцию: “Внести на рассмотрение Государственной Думы”. Но даже и тогда по существу ничего сделано не было. Судьба этого столыпинского законопроекта свидетельствует не в пользу народного представительства: ни II, ни III, ни IV Думы так и не нашли времени его обсудить.
* * *
В сентябре 1907 года министр народного просвещения Петр фон Кауфман ответил отказом на просьбу попечителя Одесского учебного округа разрешить, чтобы евреи составили 39% студентов, зачисленных в Новороссийский университет. Было позволено принять лишь 10% евреев, как того требовала процентная норма. При обсуждении этого вопроса в Совете министров товарищ министра внутренних дел Сергей Крыжановский отметил «тлетворное влияние» евреев «на учащееся юношество», предложил сократить их долю до 4%. В результате Совет министров принял новое постановление о введении во всех государственных высших учебных заведениях, за исключением консерватории, процентной нормы, существовавшей до революции 1905 года. Был также запрещен прием евреев в Электротехнический институт и Институт инженеров путей сообщения в Петербурге, в Сельскохозяйственный институт в Москве, в Домбровское горное училище, театральные училища в Москве и Петербурге. Число студентов-евреев резко сократилось: в Петербургском университете в 1907 году обучалось 1200 евреев, в 1908 году — 648, в 1911 году — 661; в Московском университете в 1907 году — 594, в 1908 году. — 608, в 1911 году — 525; в Новороссийском университете в 1908 году — 763, в 1911 году — 513. В Варшавском университете в 1906 году евреи составляли половину студентов, а в 1911 году — всего 10%. Доступ евреев к высшему и среднему образованию был существенно сокращен, о чём свидетельствовали циркуляры Министерства народного просвещения. К тому же норма приема евреев во многих местах перестала соблюдаться. Руководство учебных заведений уже не принимало на вакантные места детей из еврейских семей. В университетах такие решения принимали Советы, пользовавшиеся противоречиями между прежними, неотмененными постановлениями и новыми, вызванными волной революционных выступлений. Так, администрация вузов явочным порядком попросту отменяла существовавшие нормы. В марте 1911 года был подписан специальный закон “О процентных нормах допуска евреев к экзаменам в качестве экстернов в предусмотренные средние учебные заведения”. Смысл акта состоял в запрещении евреям сдавать экзамены экстерном, при этом у христиан, обучавшихся без всяких ограничений, необходимости в нем не было. Энергичным защитником евреев был заслуженный профессор Московского университета Николай Стороженко, который в докладной записке ректору доказывал, что недопущение евреев в университет действует развращающим образом на студентов-христиан, приучая их пользоваться незаслуженно-привилегированным положением.
Для решения вопросов еврейской жизни в июне 1909 года в Ковно состоялось совещание еврейских общественных и политических деятелей, в котором приняли участие почти 120 представителей различных еврейских партий, движений и общин. На совещание не явились только члены еврейских социалистических партий. Был избран так называемый Ковенский комитет, который должен был осуществлять его решения, помогать евреям — депутатам Государственной думы, а также защищать интересы народа. А между тем власти стали лишать евреев даже тех ограниченных прав, которые были им даны во время революции 1905 года. Министр внутренних дел граф Иван Толстой с горечью писал: “Власть исходит из предпосылки, что она в лице евреев имеет дело с основательно испорченным, преступным и почти неисправимым народом”. Сталкиваясь с таким количеством несправедливости, многие евреи шли в оппозицию, а самые отчаянные – в террористы. Традиционное представление о евреях как о забитой, робкой, безответной массе разрушалось.
Совет министров установил новую процентную норму для государственных средних учебных заведений: число евреев в них не должно было превышать в черте оседлости 15%, во внутренних губерниях — 10 %, в Москве и Петербурге — 5% . Эта норма была распространена и на частные гимназии, выпускники которых получали право поступления в высшие учебные заведения. Циркуляр министерства народного просвещения от 10 июля 1910 г. лишил выпускников еврейских средних школ и училищ права поступления в государственные высшие учебные заведения. В 1911 г. процентная норма была впервые введена для экстернов, сдававших экзамены за полный курс высшей или средней школы. Был издан новый циркуляр, запрещавший культурно-просветительские общества, которые способствовали росту «узкого национально-политического самосознания», могущего привести к усилению национальной обособленности. На основании этого указа было закрыто еврейское литературное общество под председательством Шимона Дубнова, насчитывавшее 120 отделений. Процентная норма в государственных высших учебных заведениях вынуждала многих евреев поступать в частные институты (многие уезжали учиться за границу). .
В марте 1911 года общество потрясло так называемое дело Менахема Бейлиса, обвиненного в ритуальном убийстве православного мальчика Андрея Ющинского. Главным инициатором этого обвинения стал министр юстиции Иван Щегловитов, оказывавший покровительство “Союзу русского народа”. Щегловитов отстранил от участия в следствии и уволил со службы всех, кто хотел привлечь к ответственности настоящих убийц мальчика. Процесс вызвал взрыв общественного мнения. Присяжные заседатели были подобраны тенденциозно, к тому же на них оказывали давление, что позволяло рассчитывать на обвинительный приговор. Неслучайно, что к ним обратился адвокат Василий Маклаков: “Вас всячески стараются восстановить против евреев, вам говорят, что евреи ваши враги, что они смеются над вами, что они не считают вас за людей. Вас приглашают к тому же самому отношению к ним. Не поддавайтесь этому приглашению; если вы осудите Бейлиса, но не по уликам против него, а за что-то другое, если он будет жертвой искупления за других, то если бы даже и нашлись люди, которые первое время в своем озлоблении порадовались бы подобному приговору, то потом, когда время пройдет, они и сами об этом пожалеют, а он все-таки навеки останется печальной страницей в истории русского правосудия. Помните это, когда будете решать судьбу Бейлиса”. Столыпин не поддался общей истерии и в ритуальное убийство не поверил. Киевское охранное отделение получило от него приказ: “Собрать сведения по делу об убийстве мальчика Ющинского и сообщить подробно о причинах этого убийства и о виновных в нем”. Для поддержания порядка он требовал принять решительные меры, чтобы любой ценой избежать погрома. В результате суд присяжных вынес вердикт – невиновен!
Столыпин старался делать всё, что мог, несмотря на активное противодействие антисемитских и черносотенных кругов. В то же время он не чурался и поддержки “Союза русского народа”. Такая половинчатость объяснялась стремлением любой ценой избежать революции. Неудивительно, что после убийства Столыпина, павшего в Киеве от руки двойного агента, провокатора Дмитрия (Мордки) Богрова, антисемитская истерия в стране еще более усилилась. Только решительное выступление Владимира Коковцова, ставшего после его смерти председателем Совета министров, спасло евреев от готовившихся погромов. Вместе с тем стало понятно, что непоследовательность в решении назревших проблем порой чревата непредсказуемыми последствиями, не желательными для всех сторон.
Еврейский вопрос сделался элементом политической игры. Широкое распространение юдофобских настроений в России привело к появлению “нового жанра” литературы, своего рода антисемитского романа. Его “корифеями” стали Всеволод Крестовский, Николай Вагнер, Елизавета Шабельская, Савелий Литвин-Эфрон и др. Центральное место в их произведениях занимает идея всемирного еврейского заговора, нашедшая законченное выражение в пресловутых ”Протоколах Сионских мудрецов”. С начала ХХ века антисемитизм в России начал приобретать уже откровенно расовые черты. В принятом в 1910 года уставе 2-й мужской гимназии в Полтаве, содержавшейся дворянством, говорилось, что в нее не принимаются евреи, а также лица, «рожденные в иудейской вере», но принявшие потом христианство. Крещеных евреев и их детей перестали принимать в Военно-медицинскую академию. Даже ее начальнику, выкресту Александру Данилевскому, не удалось добиться принятия в академию его собственного сына. В изданных в 1912 году дополнениях к «Правилам о приеме в кадетские корпуса», запрещалось зачислять в них детей еврейского происхождения, даже если крестились их отцы или деды. Примечательно, что и в Воинском уставе 1912 года дискриминация евреев уже стала тотальной.
Однако ненавистникам еврейства противостояли юдофилы и прогрессисты. Так, по инициативе Максима Горького и Федора Сологуба, вышел в свет литературно-публицистический сборник с боевитым названием “Щит” (1915), выдержавший 3 издания. В нем приняли участие Владимир Короленко, Иван Бунин, Дмитрий Мережковский, Леонид Андреев, Алексей Толстой и др. “Щит” провозгласил, что является своего рода итогом полувековой борьбы русских литераторов за разрешение еврейского вопроса, причем бесправие народа рассматривалось здесь как концентрированное выражение морального и социального зла. Было высказано категорическое требование оказать еврейству посильную помощь.
* * *
В начале 1914 года новый министр внутренних дел Петр Дурново представил царю докладную записку, в которой с поразительной точностью предсказал, что же произойдет, если разразится Мировая война: все неудачи будут cписываться на правительство, в Думе начнется яростная кампания против царя, а в стране - революционные выступления; армия окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка; вся Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвиденью. Все его пророчества безошибочно исполнились. А царь эту записку даже не прочитал.
Поначалу русское общество охватил небывалый патриотический подъем. На призывные пункты явилось тогда до 96% призывников, хотя ожидалось, что прибудут не более 90%. И без того начисто лишенные полноправия, евреи уже в начале войны стали восприниматься как явные предатели. Так нормы, ограничившие права евреев в гражданской жизни, были распространены и на их службу в армии. Кроме того, обозначился крайний антисемитизм генштабистов, что свидетельствовало о проникновении расовых предрассудков не только в высшие эшелоны власти, но в армию.
Однако вопреки расхожим байкам о вредоносности и трусости евреев действительность свидетельствовала о другом. Патриотический подъем, охвативший Россию в самом начале войны, не оставил в стороне и евреев. В синагогах Киева, Житомира, Одессы молились за победу российского оружия. При этом количество евреев, поставленных под ружье, составило 450 тысяч человек. Мобилизация евреев прошла без недобора, а процент их в армии во время войны был даже выше, чем в составе населения России в целом, так что к концу 1916 года число их возросло уже до 500 тысяч человек. Тем не менее евреи автоматически попадали в категорию “угрозы” и рассматривались как потенционально нелояльная группа. Несмотря на их дискриминацию в царской армии, евреи часто были грамотнее основной массы прочих военных, а потому иногда выдвигались на нижние командные должности, хотя их старались не допускать на позиции писарей и телеграфистов, связанных с государственными: секретами. На практике, вопреки этому неписаному правилу, ему не всегда следовали - это нарушалось по той простой причине, что знающих людей резко не хватало. Потому евреи в ряде случаев занимали запрещенные им должности.
Многие из еврейских воинов зарекомендовали себя подлинными героями. Достаточно сказать, что 2,500 из них были награждены Георгиевскими крестами, а 40 человек стали полными Георгиевскими кавалерами. Среди награжденных было немало добровольцев 13 – 14 лет, втайне от родителей бежавших на фронт. Особенно отличились разведчики, добывавшие для российской армии особо ценные сведения. Обращает на себя внимание лубочная картинка “ Геройский подвиг рядового Каца”, где изображалось, как этот еврей возглавил наступление и отбил превосходящие силы противника. Интересно, что Георгиевский крест получил тогда Виктор Шкловский (впоследствии один из основоположников русского формализма), который, сражаясь на Западном фронте, лично возглавил атаку одного из полков и был ранен в живот.
Член Государственной Думы Нафтали Фридман резюмировал: “В исключительно тяжелых правовых условиях жили и живем мы, евреи, и, тем не менее, мы всегда чувствовали себя гражданами России, и всегда были верными сынами своего Отечества... Никакие силы не отторгнут евреев от их Родины – России, от земли, с которой они связаны вековыми узами. В защиту своей Родины многие евреи выступают не только по долгу совести, но и по чувству глубокой к ней привязанности”. Адвокат Оскар Грузенберг уже в начале войны заявлял, что евреи сейчас думают не о своих правах, а только об обязанностях в отношении империи. Историк Шимон Дубнов призывал: “мы сражаемся под условием нашей свободы и равенства”. Между тем, военная цензура запретила публиковать в газетах и журналах списки евреев – героев войны, потому, дескать, что обилие еврейских имен искажало общую картину и умаляла главную роль титульной нации. Вместо фамилий часто печатались одни только инициалы. Запретили даже распространение еврейских газет и журналов, ибо реальные евреи-герои плохо сочетались с россказнями о еврейских изменах.
Наибольшей враждебностью по отношению к евреям отличились главнокомандующий Российской армии великий .князь Николай Николаевич (он командовал также петроградским гарнизоном) и начальник штаба Ставки Николай Янушкевич. Настойчиво внушалась мысль о том, будто бы евреи поднаторели в антиправительственной пропаганде, а потому их надлежит направлять на передовые позиции, в самое пекло схватки. Управляющий делами Совета министров Аркадий Яхонтов вспоминал, что “даже непримиримые антисемиты приходили к членам правительства с протестами и жалобами на возмутительное отношение к евреям на фронте”.
Уже в августе 1914 года были разосланы циркуляры по почтовому ведомству, требовавшие уничтожать все письма, в которых есть “хотя бы несколько слов на еврейском языке”. Было дано правительственное распоряжение прекратить издание всех газет и журналов на иврите и идише, который, как считалось, близок к немецкому. К тому же германское командование распространяло листовки, что немецкие евреи, в отличие от российских, равноправны, потому русские просто должны перейти на их сторону.
С начала войны началось тотальное выселение евреев из пограничной полосы, погромы, зверские насилия над мирным населением. Янушкевич, в частности, заявил, что русская часть была выбита из одной прифронтовой деревни из-за того, что “в подвалах евреями были спрятаны немецкие солдаты” (!), так что все еврейское население надлежало незамедлительно выгнать вон. Выселенных отправляли в некоторые районы черты оседлости, не разрешая брать с собой даже самые необходимые вещи, и перевозили на товарняках с угрожающей надписью “шпионы”. А летом 1915 года сотни евреев Полтавы, Екатеринослава и иных мест были взяты в качестве заложников и брошены в тюрьмы. Да и само население черты оседлости, “нелояльное и склонное к измене”, было взято русским командованием под подозрение. Часто им намеренно подбрасывали компрометирующие документы и требовали выкуп за прекращение дела.
Но еврейское гражданское общество не дремало: благодаря своей отлаженной организации сразу же после начала войны оно смогло в сжатые сроки перестроить свою работу. Был создан Петроградский комитет, преобразованный затем в Еврейский комитет помощи жертвам войны. Правительство приветствовало создание такого рода организаций, так как они снимали с него часть бремени. Первоначально считалось, что помощь понадобится в основном семьям призванных в армию кормильцев, а также раненым и увечным солдатам. Однако к весне 1915 года стало понятно, что в помощи нуждались, прежде всего, беженцы и выселенные из прифронтовых районов. Таким образом, черта оседлости была по факту отменена в августе 1915 года. При этом резко увеличилось еврейское население в десятках городов страны (Варшава, Харьков, Вильно и др.). С продвижением же германской армии на восток многие жившие в черте оседлости евреи вынуждены были эвакуироваться, и их число достигло до 350 тысяч, а вместе с выселенными их насчитывалось до 1 млн. человек. Выдвигались разного рода идеи и проекты – предпринимательские, культурные, политические, что нашло поддержку у еврейских предпринимателей в России и за рубежом. Кооперативные движения и другие организации гражданского общества создавали новую структуру еврейской жизни, параллельную традиционному укладу. Упор делался на их собственные силы и инициативу. Были обустроены поликлиники, больницы, кухни-столовые, дома инвалидов, общежития, детские лагеря, сады, ясли, курсы профессинального обучения, а также еврейские кассы взаимопомощи.
В августе 1915 года великий князь Николай Николаевич и Янушкевич были смещены с командных постов, после чего главнокомандующим армии стал сам император Николай II, абсолютно не обладавший ни должными волевыми, ни тем более профессиональными качествами. Изолированный в своем поезде в Ставке (Могилев), он с осени 1915 года уже не принимал в войне непосредственного участия. Между тем, умеренное либеральное большинство Думы еще в 1915 году объединилось в Прогрессивный блок, открыто противостоявший царю; ядром парламентской коалиции стали партии кадетов, монархистов и октябристов. За рамками блока остались как отстаивавшие идею самодержавия правомонархистские депутаты, так и левые радикалы (меньшевики и трудовики). Большевистская же фракция в ноябре 1914 года была арестована как не поддержавшая войну.
Политика в отношении евреев несколько смягчилась: были ослаблены ограничения на прием в университеты. Евреям, участникам войны и их детям, разрешили поступать в средние и высшие учебные заведения вне конкурса, игнорируя существующие препоны. Был одобрен закон о возможности зачисления сверх нормы в присяжные поверенные от 5 до 15%, тех, кто проработал помощниками присяжных поверенных установленный законом срок. Министр финансов Петр Барк сообщил: “Всеобщее возмущение по поводу отношения к еврейству приводит к трудностям с размещением государственных бумаг”. Был издан очередной циркуляр министра внутренних дел, разрешавший “евреям жить в городских поселениях, за исключением столиц и местностей, находящихся в ведении министерств Императорского Двора и Военного”. Запрет на проживание евреев сохранился, однако, в Москве, Петрограде, областях Донского, Кубанского и Терского казачьих войск, на курортах, а также там, где проживала царская семья.
Непоследовательная политика царя привела к радикализации части еврейской молодежи, которая ушла в террор и революцию. Важно то, что терпимость к революционной деятельности была присуща именно еврейской среде. Оно и понятно, ведь из левого революционного лагеря раздавались призывы к солидарности, осуждению антисемитизма, нарушению обещания равноправия и т.д. И в самом деле, по существу только там-то евреи и принимались на равных.
Революция началась как стихийный порыв в условиях острого политического кризиса власти, резкого недовольства либерально-буржуазных кругов единоличной политикой царя, “брожения” среди многотысячного столичного гарнизона, также присоединившегося к революционным массам. Рабочие при этом испытывали лютую ненависть и к полиции, и к царю, за которого отказывались воевать. Выступила и Государственная Думы, основным требованием которой стало введение в России ответственного перед Думой правительства. На практике это означало трансформацию государственного строя - из самодержавного в конституционную монархию по образцу Великобритании.
Cуществует мнение, что крах династии явился непосредственным следствием военных неудач русской армии, однако это не вполне так. Военная катастрофа, действительно, разразилась в 1915 году, но она была преодолена, а 1916 год был в целом успешным для России. К 1917 году положение на фронтах было стабильным. Думается, прав историк Бернард Пэрс, отметивший, что “фронт был здоров, тыл же прогнил”.
Империю погубили два фактора: архаичность государственной системы и усилия оппозиции от этой архаичности избавиться. Главным полем сражения был вопрос о самодержавии, а именно: должна ли власть в России быть сверхцентрализованной или же разделенной с обществом. Либералы руководствовались идеями человеческого достоинства, свободы, народовластия, но не имея практических навыков государственного управления, слабо себе представляли практические последствия своих прекраснодушных проектов. Большевики же до революции имели неплохую общественную репутацию: ведь они не делали ставку на террор, как эсеры и не шли на компромиссы с царизмом, как либералы. Однако их роль в крахе государства оказалась не столь уж велика. Что ни говори, монархию свергли не революционеры. Трагический парадокс конца XIX - начала XX вв. был в том, что разрушение самодержавия представляло для страны не меньшую опасность, чем оно само.
Власть в России обрушилась радостно, все обнимались и целовались, но получив ее, не знали, что с ней делать. “Демон революции” Лев Троцкий говорил, что наступило не двоевластие, а “двоебезвластие”. Так или иначе, самодержавная империя не выдержала испытаний и распалась в ходе общемирового кризиса. Это означало, что самодержавная система, за которую ранее держались, ослабляла Россию, тормозила ее развитие. Кроме того, не было общего понимания, что свергли не самодержавие, но династию Романовых. Самодержавие же свергнуть нельзя: ведь сколько бы ни было революций и смен власти в России, народу всегда был потребен царь. Положение дел очень точно охарактеризовал еще в 1919 году Максимилиан Волошин:
Они пройдут – расплавленные годы
Народных бурь и мятежей.
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги
Работать на полях, как вол.
И отрезвясь от крови и угара,
Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит яркую свечу.
* * *
Поддержка Февральской революции со стороны еврейства была практически всеобщей, ибо еще с 1880-х гг. императорская власть стремительно утратила поддержку самых широких слоев еврейства, особенно с 1905 года. Если до этого еврейство еще на что-то надеялось (гражданские права, отмена черты оседлости, расширение категорий, на которые ограничения не распространялись), то в 1905-1907 гг. существующая власть и лично император предстали как принципиальные противники таких изменений.
И когда в марте 1917 года царизм пал, один из первых декретов Временного правительства касался именно евреев, когда был издан Закон “Об отмене вероисповедных и национальных ограничений”. Основным политическим требованием момента было гражданское равноправие. Именно на основе этого Закона евреи были уравнены в правах.
Тому обстоятельству, что революция и полноправие евреев свершились в Пурим – праздник чудесного освобождения евреев от очередного притеснителя – они придавали мистическое значение. Примечательно, что 21 марта 1917 года к премьеру Александру Керенскому была отправлена депутация из Думы во главе с Нафтали Фридманом. Вместо панегирика царю-батюшке был оглашен новый – “за благополучие родины, армии и свободы”. Между прочим, многие евреи были приняты в военные училища, куда прежде путь им был заказан. Так, к маю 1917 года в них, а также в школы прапорщиков было зачислено 2600 евреев, а к лету 1917 года в одном только Киевском Константиновском училище офицерами стал 131 студент-еврей; в Одессе же офицерские погоны надели 160 евреев.
Руководство еврейских общин, а в их лице и большинство ее членов, встало на путь безоговорочной поддержки Временного Правительства. Их умонастроения ярко выразил тогда еще 18-летний юноша, а в будущем видный сионист Захарий Ключевич:
Когда весной 17-го года
Средь вечной стужи, мерзлоты и льдин,
Расцвел цветок невиданной породы,
Мы все вдруг испытали, как один,
Веселие, в котором нет причин,
И вместе с ним желанную свободу.
Еще более окрепло и сионистское движение. В Харькове, Минске, Ростове-на-Дону происходили многотысячные митинги. А в Петербурге состоялась Всероссийская конференция сионистов, на которой 552 делегата представляли 140 тыс. членов сионистских организаций.
Мировая война и две революции радикально изменили облик русского еврейства. И в политических событиях, и в руководстве основных политических партий этого периода евреи играли заметную роль. Возникли ультралевые партии, заинтересованные в развитии революции. Немалый процент евреев был среди меньшевиков, кадетов и эсеров, а вот среди большевиков их было довольно мало: можно сказать, что, поддержав Февральскую революцию, многие евреи осудили революцию большевистскую. Были и те, кто приветствовал белых, надеясь, что в России, вместо кровавого хаоса, воцарится государственный порядок.
Комитеты взаимопомощи, возникшие еще в военные годы, начали работать заново с февраля 1917 года. Наступил расцвет политической и культурной жизни евреев. Был созван национальный конгресс русских евреев, организованы еврейские политические партии (Бунд, Поалей-Цион, сионисты и религиозный лагерь), начавшие активную деятельность. Интересно что евреев-большевиков было ничтожно мало, а вот среди эсеров и меньшевиков евреев было в разы больше. В городах и местечках были организованы еврейские общины и их учреждения на основе демократических выборов. Наблюдалось пробуждение еврейской журналистики, начали издаваться книги на идише, иврите, русском языке. В короткий срок было открыто множество еврейских учебных заведений, от детских садов до учительских институтов.
Однако торжество было преждевременным. Антисемитизм, в том числе бытовой, ничуть не отступил, но разразился с новой силой. Стали говорить о еврейском засилье, об их чрезмерном участии в потрясении основ государства. Власти менялись, но погромы не прекращались, а вспыхивали с новой силой. С сентября и до конца 1917 года они прокатились по 60 городам и селениям Киевской, Подольской и Волынской губерний. ”Все здоровое и взрослое мужское население находится в армии, и отпор громилам дать некому... Горят города, разгромлены лавки, уничтожается домашний скарб,”- свидетельствовал очевидец. Безнаказанность воодушевляла и поощряла тамошних крестьян, которые верили, что солдаты присланы центральной властью для расправы с евреями. Из Волынской губернии сообщали: “Крестьянское население открыто предлагало, что не только имущество должно быть у евреев отобрано, но и сами они находятся вне закона и с ними можно сделать всё, что угодно”. Погромная ситуация была и в самом Петрограде. Появились прокламации, призывающие к расправе над евреями. Против меньшевиков раздавались грубые выкрики: “Долой их! Это все жидовские морды!” Евреи объявлялись и главными носителями большевизма (хотя таковых в их рядах было чрезвычайно мало), а, следовательно, нарастающей разрухи и анархии.
* * *
Судьба евреев России начала XX века оказалась теснейшим образом связана с волей и личностью Николая II, который, несмотря на усилия некоторых сановников, понимавших важность решения еврейского вопроса, так и не удосужился принять необходимые меры. Вместо этого он делал ставку на сугубо антисемитский “Союз русского народа”, уповая лишь на силовые решения в отношении евреев, включая погромы, травлю, закручивание гаек, запреты на профессию и проживание вне черты оседлости. Когда же отчаявшаяся еврейская молодежь хлынула в революцию, юдофобски настроенные слои общества отождествили ее со всем еврейским населением страны, возлагая только на него ответственность и за революцию, и за действия крестьян, грабивших и сжигавших помещичьи усадьбы, за анархию солдат и матросов, убивавших офицеров и юнкеров, за террор и грядущую расправу над царской семьей. Но вина за все это не в меньшей степени ложится именно на царя и его антисемитских вдохновителей, которые либо чурались кардинального решения вопроса, либо довольствовались чисто косметическими манипуляциями.
Лев Бердников. Родился в 1956 г. в Москве. Закончил филологический факультет Московского областного педагогического института и Высшие библиотечные курсы. Работал в Музее книги РГБ, где возглавлял научно-исследовательскую группу русских старопечатных изданий. Диссертация “Становление сонета в русской поэзии XVIII века”. С 1990 живет в Лос Анджелесе. Автор семи книг и нескольких сотен публикаций в разных странах мира. Переведен на иврит, украинский, датский и английский языки. Член Русского Пен-Центра, Союза писателей Москвы, Союза писателей XXI века и Союза русскоязычных писателей Израиля. Лауреат Горьковской литературной премии 2010 года в номинации “По Руси. Историческая публицистика”.
