Роман (начало в №113)
Зачем себя томить и утруждать,
Зачем себе чрезмерного желать?
Что предначертано, то с нами будет.
Не меньше и не больше нам не взять.
Омар Хайям
НОВЫЕ ИММИГРАНТЫ
В доме на улице Шипсхед-Бей Роуд, известном среди иммигрантов как «дом, где русская баня», проживало много новых постояльцев. Снаружи дом был вполне приличный, семиэтажный, из красного кирпича, с круглыми фонарями перед входом и элегантным фойе. Но стоило войти внутрь и подняться на любой этаж, как вся красота и элегантность исчезала, сменяясь убогим однообразием длинных коридоров и многочисленных дверей, напоминавших общежитие или дешёвую гостиницу. Это был кооперативный дом, обслуживающий персонал которого состоял из чернокожего уборщика, трудяги Уилли, и суперинтенданта (по здешнему, супера) ленивого пьянчужки пуэрториканца Педро. Дом был старый, водопроводные и канализационные трубы текли, заливая ванные, уборные и кухни жильцов. Жильцы дома с утра до ночи пытались дозвониться или достучаться к Педро, который вечно отсутствовал на рабочем посту или просто спал с перепою. Если отдельным счастливцам удавалось его поймать, то меньше чем за десять долларов он не соглашался и с места сдвинуться.
Ковровые покрытия в коридорах, которые должны были придавать дому более зажиточный и уютный вид, потускнели от времени, обветшали и явно нуждались в замене. К тому же за долгие годы службы они настолько прочно впитали в себя запахи еврейской, итальянской и русской кухонь, что Уилли никакими дезодорантами не удавалось нейтрализовать этот резкий этнический букет. «Наша Воронья слободка» – так полулюбовно-полупрезрительно называли свой дом русские иммигранты.
В «доме, где русская баня», мало кто работал на чек. Некоторые новоприезжие сидели на пособии, подрабатывая за наличные; другие нигде не работали, «ни на чём не сидели» и всё-таки как-то ухитрялись платить за квартиру и сводить концы с концами. О таких поговаривали, что они вывезли с собой состояние. Сколько они вывезли денег и как сумели этими деньгами распорядиться, никто не знал. Но все откровенно завидовали.
Никитины принадлежали именно к таким семьям, которые «ни на чём не сидели» и поэтому были у соседей притчей во языцех. Несмотря на возможные «скрытые капиталы», Никитины ютились вшестером в квартирке с двумя спальнями и проходной гостиной. В большой спальне обитали сын Никитиных Андрей, его жена Людмила и внук, двухлетний Данилка. В маленькой спальне жила двадцатилетняя дочь Ирина. А в проходной гостиной, не зная покоя ни днем ни ночью, на семи ветрах крутился Игорь с женой Ниной.
К сорока пяти годам Нина ещё больше располнела. Её некогда точёное, почти библейское лицо стало одутловатым. Тонкие красные прожилки пролегли в уголках носа и по щекам. Она страдала гипертонией и головными болями. В Америку Нина ехать не хотела, английского языка она не знала. Будучи по профессии учителем русского языка и литературы, Нина понимала, что не сумеет переквалифицироваться в программисты или бухгалтеры и приспособиться к американской жизни. Игорь буквально силой заставил жену оформить все документы и практически запихнул её в самолёт.
Андрею было двадцать пять лет. Он был очень похож на Игоря в молодости. Тот же высокий рост, крепкая спортивная фигура, даже тот же голос. Волосы были чуть светлее, не чёрные, а тёмно-каштановые, волнистые. Черты лица были Игоревы, но более тонкие и изящные. Тёмные глаза смотрели на мир с оттенком грустной иронии, не было в них отцовской живости и задора. По настоянию родителей Андрей закончил Академию внешней торговли. Предполагалось, что они с отцом откроют в Америке свой бизнес по торговле с Россией. Деловые связи с Москвой оказались ненадежными. Бизнес лопнул. На welfare Андрей идти не хотел. Пришлось ему устроиться на работу подручным в копировальный цех. Денег платили мало, работу свою он ненавидел. Единственной его отрадой было пение. У Андрея был хороший голос и абсолютный слух. По воскресеньям он пел в полупрофессиональном хоре при синагоге. Он мечтал в будущем поступить в Высшую музыкальную школу или выучиться на кантора, словом, заняться пением серьёзно. Эта мечта требовала значительных средств и свободного времени. Ни того, ни другого у Андрея не было. На пение отец денег не давал, поэтому мечта оставалась мечтой и всё дальше и дальше уходила в небытие.
Жена Андрея, Люся, была хорошенькая блондинка двадцати трёх лет, этакая куколка Барби. Она обожала мужа и только и мечтала о том, как они разбогатеют и купят дом, который она будет обставлять и украшать по своему вкусу. Быть женой, матерью и хозяйкой богатого дома – в этом она видела своё призвание и счастье.
Самым несчастным существом в семье Никитиных была Ирочка. Ради переезда в Америку ей пришлось бросить всё: возлюбленного, институт, подруг. Она практически не выходила из своей комнаты и почти ни с кем не разговаривала, играя роль жертвы. Нина говорила, что её надо вести к психиатру и лечить, пока не поздно. А Игорь считал, что психиатры – это для богатых и праздных, а Ирке нужна хорошая взбучка или тяжёлая работа. Взбучки ей никто не устраивал, так как все и без того устали от постоянных скандалов между Ниной и Люсей. На работу родители Ирину не гнали, поскольку скрытые капиталы, видимо, всё же существовали, и с голоду в семье Никитиных никто не умирал.
Был двенадцатый час ночи. Никитины ещё спать не ложились. В гостиной, среди многочисленной разрозненной мебели, подаренной американскими родственниками или найденной на улице, среди разбросанных повсюду вещей на диване лежала Нина. Игорь много раз просил её выбросить ненужную мебель, но Нина не соглашалась, объясняя, что мебель пригодится, когда они снимут другую квартиру, отдельно от детей. Нина машинально листала учебник английского языка и то и дело поглядывала на часы в ожидании мужа, который удрал из дома шесть часов назад и до сих пор не вернулся. Господи, хоть бы позвонил! Где его черти носят? – думала Нина, следя взглядом за секундной стрелкой часов, зримо отмеряющей такты мгновений. Она несколько раз звонила мужу на мобильник, но телефон почему-то не отвечал. Она оставляла сообщения, но безрезультатно, и это ещё больше её беспокоило.
За тонкой перегородкой Люся и Андрей на повышенных тонах спорили о том, как провести завтрашний воскресный день, не обращая внимания на маленького Данилку, который спал рядом в своей кроватке и беспокойно вздрагивал от громких голосов родителей.
– Ты обещал, что мы поедем к Шульманам посмотреть их новый дом, – настаивала Люся.
– Ничего я не обещал. И вообще, я терпеть не могу смотреть чьи-то новые дома, когда у меня ни цента в кармане, – отрезал Андрей.
– Вот и займись чем-нибудь, чтоб были деньги! Конечно, гораздо интереснее бесплатно драть горло в какой-то несчастной синагоге. А я трясусь над каждым долларом и ничего, ну совсем ничего не могу себе позволить! – высказалась в сердцах Люся. У нее накипело за безрадостные полгода их американской жизни. И вот, наконец, выбросило вулканом, словно лаву.
– От тебя никакой поддержки. Одна критика. Оставь в покое моё пение! И вообще, что ты понимаешь в иудаизме? Дура! – взвился Андрей.
При слове «дура» Люся зарыдала от обиды.
– Ты стал такой грубый, раздражительный. От тебя доброго слова не дождешься. Ты меня больше не любишь, не любишь! Зачем только я с тобой поехала в эту проклятую Америку? – причитала Люся сквозь слёзы.
– Зачем поехала? – не унимался Андрей. – За хорошей жизнью поехала. Любишь ты хорошую жизнь! Вот её себе и создавай! А меня не трогай, слышишь, не трогай! Не нравится – езжай обратно, домой к папе с мамой. Здесь тебя никто не держит!
– И поеду, и поеду! – рыдала Люся. – Вот заберу Даника и поеду!
– Да замолчите же вы, наконец! Ребёнка разбудите! Непутёвые вы родители! – закричала Нина и застучала кулаком в стену.
А ребёнок, светловолосый и голубоглазый Данилка, по прозванию «вождь краснокожих», между тем проснулся, самостоятельно вылез из кроватки и, никем не замеченный, проскользнул через гостиную на кухню, по дороге стянув со стола дедову зажигалку. На кухне он постоял несколько секунд у зажжённой газовой плиты, которая отапливала квартиру в дополнение к скудному теплу радиаторов, открыл духовку, озорно засмеялся, быстрым, резким движением швырнул зажигалку в духовку и побежал обратно в гостиную. Раздался оглушительный взрыв. Ухнуло так, что все члены семейства, не понимая, что произошло, повскакали со своих мест и ринулись на кухню. Данилка, целый и невредимый, заревел и испуганно забился в угол. В это время открылась входная дверь и среди сизого дыма и осколков посуды, окровавленный, с опухшим глазом, явился Игорь и мрачным голосом спросил:
– Что у вас здесь происходит, чёрт возьми?
СТАРИК
Был одиннадцатый час ночи, когда Игорь, простившись с Наташей, направился пешком домой. Погода стояла промозглая. Снег перешёл в дождь. Ветер вырывал из рук зонт, выворачивая его спицами наружу. Игорь, одетый в короткую кожаную куртку и лёгкие ботинки, быстро промок. Он тут же пожалел о том, что отказался от Наташиного предложения подвезти его, но возвращаться к Наташе и просить её об этом было как-то неловко, и поэтому ему ничего не оставалось делать, как ускорить шаг по направлению к дому.
На мосту через Белт-Парквей было пустынно. Только какой-то слепой старик, с палкой, в тёмных очках и с рюкзачком за спиной, семенил через мост мелкими шажками.
Наверное, бездомный, – подумал Игорь. Ещё пару лет, и я вот так же окажусь на улице и буду бережно, как сокровище, тащить в сумке или тележке весь свой скарб. Несчастный старик! Он, наверное, совсем промок.
Игорю стало жаль слепого, и он, позабыв о том, что сам промок до нитки, нерешительно обратился к старику по-английски:
– Hello, Mister! Can I help you with something? Do you need an umbrella?
Старик обернулся, посмотрел на Игоря невидящими глазами и неожиданно по-русски ответил:
– Спасибо, сынок, добрая душа! Я по-английски так и не выучился, правда понял слово umbrella, но ведь ты же русский, правда?
– Да, русский. А как вы догадались?
– Догадался вот… Зонтик мне уже не поможет, но, если можешь купить мне на углу стаканчик кофе, очень буду признателен. Совсем продрог. Ну и погодка! Будь она неладна!
Игорь отбросил сломанный зонт, который не только не спасал от дождя, но просто мешал идти, бережно взял старика под руку, и они вдвоём пошли в сторону авеню Зи. По дороге старик разговорился, рассказал о себе.
– Ты, сынок, не думай, я не бездомный. Дочки мои, дай бог им здоровья, поместили меня в дом престарелых. Так вот, я там, значит, проживаю уже пять лет. Условия там хорошие, жаловаться не могу. Только, знаешь, сынок, иногда вдруг так тошно сделается, мочи нет терпеть. Один сосед преставился, другой лежит, помирает... Того и гляди – мой черёд помирать настанет. Гоню от себя эти грешные мысли. На воздух бежать хочется. Вот и сегодня я удрал из-под ихнего надзору. Жаль, что погодка подвела.
– Эх, неразумно это, отец. А что, если хватятся? Всё равно ведь найдут и обратно приведут! – старался урезонить старика Игорь.
– Хватятся, это точно, и обратно приведут, – с сожалением подтвердил старик. – Ну, а пока пусть поищут. Мы ведь тоже не лыком шиты. Да знаешь ли ты, кем я был? Я ведь при самом генерале Власове служил! – с гордостью заявил он.
– Власовец, значит? – с интересом спросил Игорь.
– Стало быть, по-вашему, власовец. Только никакой я не предатель родины, как вас там в советской школе учили. Молодой был. Попали мы в плен. Куда, брат, деваться? Бежать к нашим – расстреляют как предателя родины. В лагере оставаться – значит, с голоду подохнуть. Вот и подались мы в Русскую освободительную армию генерала Власова. Большой человек был. А я, значит, в его охране служил.
– Да, многому учили нас в школе! Теперь вот время пришло переучиваться, – философски добавил Игорь. – Вы, папаша, бывший власовец, а я бывший коммунист. Вроде как враги, но, что называется, оба мы не у дел. Волею случая идем вместе под дождем и мокнем. Ну и дела! Кому рассказать, не поверят. Ха- ха- ха! – Тут Игорь засмеялся каким-то деланным смехом.
Так в разговорах они не заметили, как дошли до авеню Зи. На углу светился неоновой вывеской крохотный магазинчик, радушно объявляя всем, что открыт круглосуточно. Игорь открыл бумажник, с облегчением обнаружил там пару долларов и купил кофе себе и старику. Кофе был невкусный, наверное, самой дешевой марки, настоящее пойло, но старик пил его с видимым удовольствием, прихлёбывая и приговаривая:
– Эх, хорошо! Горяченький! Спасибо тебе, сынок!
– Да не за что! Рад хоть чем-то вам помочь.
Немного отогревшись, Игорь стал прощаться со стариком:
– Ну, папаша, я, пожалуй, пойду. А что вы делать будете?
– Я-то? А... не знаю пока. Да ты не беспокойся, сынок! Чего-нибудь надумаю. Авось, не пропаду. Вот, погоди, дай запомнить тебя.
Тут старик протянул руки к Игорю и чуткими пальцами слепого начал ощупывать его лицо и голову. Игорю стало неприятно, когда старческие костлявые пальцы стали быстро-быстро пробегать по его лицу и волосам, но он не хотел обидеть старика и, преодолев брезгливость, молча выдержал испытание.
– Хорошее у тебя лицо, сынок. Только вот на душе у тебя тяжело. Ну, да ничего, всё еще переменится к лучшему. Не теряй веры в себя и Господа нашего. Христос с тобой!
Старик перекрестил Игоря и исчез, как сквозь землю провалился. Ничего не понимая, Игорь оглянулся по сторонам, но, кроме пожилого пакистанца на костылях, который, видимо, был хозяином магазина, и его более молодого помощника, в магазинчике никого не было.
Чертовщина какая-то или святые дела, – подумал Игорь наперекор своему материалистическому воспитанию и вышел на улицу. Дождь прекратился. Лёгкий мороз прихватывал лужи, образуя тонкую корку льда. Ветер налетал порывами, подгоняя Игоря в спину.
Чудной старик! Откуда он взялся и куда исчез? Из ниоткуда в никуда. Это мне знамение свыше. Как он сказал? Всё ещё переменится к лучшему. Надеюсь, что так и будет, – рассуждал Игорь и, подгоняемый ветром, быстро шёл домой. Вдруг ему послышался топот ног, как будто сзади кто-то бежал за ним. Игорь остановился, оглянулся и увидел двух молодых чернокожих парней, которые его быстро нагоняли: Куда они бегут? За мной? Чего им от меня надо? Грабители, наверное. Что делать? Они моложе и бегают быстрее. Бежать мне не имеет смысла – только силы терять, – молниеносно пронеслось в голове Игоря, и он встал в выжидательную позу, оценивая взглядом физические силы и возможности бандитов.
– Hey Mister! Give me your wallet! – сказал один из грабителей, и в его руке блеснуло лезвие ножа. Второй парень стоял молча в стороне и оглядывался по сторонам.
Если у него нож, значит, нет пистолета, – логически рассудил Игорь. – К тому же говорит он как-то неуверенно. Видно, новичок в этом деле. Что же делать?
Тут Игорь как-то сразу вспомнил приемы самбо, усвоенные им четверть века назад в так называемом «голубом батальоне», в который его, вместо обычной армейской службы, определил по блату отец.
Первое дело – озадачить противника, – решил Игорь и сказал, прикидываясь идиотом:
– No English!
– What? Your money, fucking ass hole. Understand? Money! – уже более нагло сказал бандит. – Игорь смолчал.
Быстрым, ловким движением он схватил противника за руку, в которой был нож, и заломил её за спину. Хрустнула кость, парень вскрикнул и выпустил нож, который, падая на землю, задел кисть руки Игоря. Потекла кровь. Грабитель, не ожидавший такого умелого сопротивления от этого немолодого на вид, белого мужчины, растерялся и позвал на помощь своего напарника:
– Come on, man! Help me with this motherfucker!
– No, man. I ain’t helping you with this shit. The deal was: I was just watching for cops, – отозвался второй грабитель и добавил:
– It’s getting serious, man. I am out. You are on your own, man.
– Don’t leave me, you chicken shit!– закричал бандит.
– No way! You are a fool, man, – сказал трусливый парень и убежал.
Оставшись один на один с Игорем, бандит разозлился и, превозмогая боль в сломанной правой руке, как-то изловчился и со всей силой ударил противника в лицо кулаком левой руки. Удар пришелся выше глаза и рассек бровь.
– Ах ты, сволочь! – закричал Игорь и снова приемом самбо ударил грабителя ногой в пах. Тот охнул, согнулся пополам и повалился на землю. Распалившись, Игорь еще раз ударил его ногой.
– OK, OK! Leave me alone, man! – взмолился грабитель.
– The hell with you! – сказал Игорь и быстро пошёл по направлению к дому.
По дороге Игорь ощупал лицо. Рассеченная бровь болела и сильно кровоточила. Кровоточила также кисть руки, задетая ножом. На куртке не хватало одной пуговицы. Она была вырвана с корнем.
Боевое крещение прошло успешно, – подумал Игорь. – А что! Я ещё ничего, мужик крепкий, меня так просто не возьмёшь! Мы ещё повоюем! Может, прав старик. Может, всё ещё переменится к лучшему.
ПОДРУГИ
В воскресенье в спортивно-оздоровительном клубе “Total Fitness” было много народа. Значительную часть членов клуба составляли русские иммигранты: новые и недавно приехавшие, молодые и старые, мужчины и женщины. Среди них были крепкие и стройные, которые, как маньяки, бегали в клуб каждый день к открытию в шесть утра или после работы, стремясь ещё больше усовершенствовать свою и без того мускулистую фигуру, а также безобразно ожиревшие, мечтающие просто немного похудеть. Наташа и Рита не принадлежали ни к той, ни к другой категории. Они посещали клуб нерегулярно, иногда, под настроение, чтобы поплавать в бассейне и понежиться в тёплой пене джакузи, а главным образом для того, чтобы вырваться из дому и поболтать.
Наташа с Ритой дружили много лет, с начала иммиграции в Италии. Их дочери, Мария и Вера, выросли вместе. Вера была на пару лет старше и трогательно опекала Машу. Более серьёзная, целеустремленная и усидчивая, она досрочно заканчивала колледж и уже была принята в Medical School.
– Верка у меня молодец. Занимается по двенадцать часов в сутки. Мальчики, наряды, – всё это её не интересует. Хочет быть врачом, и точка, – с гордостью говорила Наташе белотелая, рыжеволосая Рита, стоя по грудь в воде в углу плавательной дорожки бассейна и делая какие-то замысловатые водные упражнения.
– Завидую я тебе, Ритуль! А моя Машка, сама знаешь, одни романы в голове и детские мечты. Хочет быть актрисой. Приняли её с осени на курсы подготовки в колледж, будет изучать театральное искусство. Всё пустое! Никакой перспективы.
– Завидовать мне нечего! – вдруг помрачнела Рита. – Мой идиот опять потерял работу. Снова выгнали. Я полночи не спала. Он пришёл домой пьяный, так орал, так матерился! На весь дом. Соседям стыдно в глаза смотреть. Знаешь, я его порой так ненавижу... ей богу, убила бы! Вот и вчера. Он угомонился где-то в три часа ночи и уснул прямо на диване, не раздеваясь. Лежит себе, пьяная скотина, воняет перегаром и храпит на весь дом. Я наревелась всласть, схватила маленький топорик, которым мясо рубят, подошла к дивану, смотрю на эту человеческую тушу, на эту ненавистную рожу... замахнулась... Тут вдруг телефон зазвонил. Ошиблись номером в три часа ночи. Этот звонок как-то сразу отрезвил меня. Обдало, как ушатом холодной воды. Не смогла я его убить. Убрала топорик от греха подальше. Бог спас. Его, меня, Веру. А может, зря?
– Ритка! Ты что, рехнулась? Что ты такое говоришь? Как это зря? Зачем же убивать? В тюрьму захотелось? А ты подумала, что будет с Верочкой? С твоим стареньким папой? Сколько лет ты живёшь с Юрой, с этим чудовищем, терпишь! Зачем всё это? Ну разведись ты с ним, наконец! Упакуй пару чемоданов, возьми Верку с её учебниками и переезжай пока хоть ко мне. А там снимешь квартиру. Начнёшь новую жизнь! Ты же интересная женщина! К тому же зарабатываешь прилично. Найди себе другого... из новоприезжих, доброго, интеллигентного, непьющего. Будет молиться на тебя, как на икону. – Так говорила Наташа, пытаясь спасти подругу от рокового шага и наставить её на путь истинный.
– Поздно мне разводиться, Наташка. Двадцать лет назад не развелась, а теперь поздно. Как подумаю: адвокаты, суды, делёж имущества – не по мне вся эта канитель. Ну, а если, как ты говоришь, с двумя чемоданами уйти и ему всё добро оставить: кондо, мебель, машину... Так он же всё пропьет сразу. Всё прахом пустит! Копила-копила, во многом себе отказывала... Нет, не могу я так… – оправдывалась Рита.
– Так что же, променять барахло на жизнь?
– Барахло, как ты его называешь, тоже часть жизни, и даже очень важная.
– Смотри, как знаешь, – сказала Наташа. – Плохая из меня советчица. Я свои проблемы не могу разрешить. Где уж мне советы давать!
– Какие там у тебя проблемы? Нет у тебя никаких проблем, конечно, кроме Мишиного здоровья, – спохватилась Рита. – Как он себя чувствует?
– Спасибо, лучше. Наверное, завтра выпишут.
– Как ты думаешь? Сможет он работать или придётся идти на инвалидность? – полюбопытствовала Рита.
– Не знаю, посмотрим. Сначала какое-то время дома посидит, а потом увидим. Ну ладно, я пойду немного поплаваю. А то я совсем замерзла так стоять.
Наташе очень хотелось рассказать Рите об Игоре, об их любви и случайной встрече двадцать лет спустя, о том, как она смогла изменить мужу... Словом, поделиться. Однако, подумав, она решила пока ничего не рассказывать. Наташа не то чтобы не доверяла Рите. За годы эмиграции у нее ближе подруги не было. Скорее, она боялась, что Рита ей не поверит или просто не поймет, как это она могла изменить такому замечательному мужу, как Миша. Наташа сама себя до конца не понимала и поэтому не решалась выставить своё самое сокровенное на обсуждение с подругой, пусть даже ближайшей. Есть предел наготе душевной. К тому же, Наташа боялась, что Миша каким-то образом всё узнает и будет искать утешения у других женщин. Тут-то и подвернется красивая, близкая и удобная Рита. Нет, этого Наташа решительно не могла допустить. Она привыкла и готова была и дальше делить Игоря с Ниной, но ни за что не хотела делить Мишу с другой женщиной. Природная осторожность и собственнический инстинкт подсказывали ей прикусить язык и ни с кем, даже с собственным отцом, не говорить об Игоре.
Наташа проплыла четыре раза туда и обратно, вышла из бассейна и пошла в джакузи, из которого торчали безволосые и с волосами головы мужчин и женщин, в том числе, рыжеволосая голова Риты.
– Вас что-то давно не было! – дружелюбно обратился к Наташе пожилой господин с аккуратной накладкой, прочно приклеенной к черепу. Господин был явно в хорошем настроении и нацеливался на легкий флирт.
– Неудивительно! Я же работаю, не то что некоторые на SSI сидят, – ехидно заметила Наташа, намекая на то, что господину было за шестьдесят пять.
– Почему же на SSI? Мы пока ещё на велфере, – обиделся господин с накладкой и переключил внимание на Риту.
– У вас такой красивый цвет волос! Сразу видно, натуральный. Не то что некоторые... красятся хной и ходят морковного цвета, – обратился он к Рите. Рита, которая давно уже была не рыжая, а наполовину седая и красилась хной с басмой, злобно посмотрела на него и сказала:
– Лучше быть морковного цвета, чем носить шиньон, прикрывая череп.
Тут господин вконец обиделся и отвернулся. Флирт не клеился.
– Слушай, старик! – попытался отвлечь господина с шиньоном его мокнущий рядом приятель, откровенно лысый, без всякого намёка на растительность на голове. – Ну их к богу, слабый пол! Кто их поймет, чего им надо! Вон в среду, говорят, четырнадцать миллионов разыгрывать будут. Плывём по полтинничку?
– Давай! Пошли отсюда, – сказал лысый с шиньоном. – Нас здесь не поняли.
Молча отмокнув в джакузи пятнадцать минут, Наташа с Ритой направились в душевую. Слишком много было сказано сегодня. Больше говорить не хотелось. Чтобы как-то сгладить неловкое молчание, Наташа вдруг предложила:
– Приходите к нам в субботу. Миша уже будет дома. Посидим. Юра расскажет нам о своей поездке в Израиль, – добавила она, позабыв о том, что ещё полчаса назад назвала Юру чудовищем, с которым Рите давно надо было развестись.
– С удовольствием! – оживилась Рита. – А кто ещё будет?
– Может быть, я приглашу моих старых друзей из Москвы.
– Кто они? Я их знаю?
– Нет, они недавно приехали. Увидишь. Очень милые люди!
Боже мой! Что я такое несу? Зачем я их приглашаю? Совсем баба спятила! – подумала Наташа в ужасе. Но приглашение уже прозвучало, и отменять его было как-то невежливо.
ЗНАКОМСТВО
Вернувшись из клуба “Total Fitness” и наскоро поев что-то вроде ланча, Наташа принялась было за уборку дома, как вдруг зазвонил телефон. Это был её отец, Григорий Ефимович. Он приехал в Америку несколько лет назад вместе со своей второй женой Раей. Они снимали небольшую квартирку неподалёку от Наташи в «доме, где русская баня».
– Как дела, Наташенька? Что-то ты не звонишь и не приходишь. Совсем забыла родного отца.
– Па! Ты же знаешь, я жутко замоталась. Работа, дом. К тому же езжу каждый день к Мише в больницу.
– Как он себя чувствует?
– Ничего. Завтра, наверное, выпишут. А как у вас дела?
– Fine! – сказал Григорий Ефимович. Он много лет учил английский язык и любил иногда вставить английское слово, обогащая родную речь местным колоритом. – А что Машуня, чем она так занята? Её теперь и вкусным обедом к нам не заманишь.
– Машка в полном расстройстве. Она рассталась со своим бойфрендом Алексом и вся испереживалась. Даже из дома не желает выходить.
– Ну, это ничего, пройдет. Время все любовные раны залечит. У тебя тоже были бойфренды, и ты с ними тоже расставалась... Между прочим, – добавил он таинственно. – У нас в доме недавно семья поселилась. Похоже, русские они, не евреи. А там кто их разберет? Муж, жена, дети, внук. Так вот, муж, знаешь, на кого похож? Никогда не догадаешься.
– На кого? – затаив дыхание, спросила Наташа.
– На Игоря Никитина, твою бывшую любовь, – с готовностью выложил своё сенсационное сообщение отец. – И зовут его тоже И. Никитин. Так на двери их квартиры написано. Я специально сходил посмотреть. Наверное, он и есть Игорь. Очень уж похож. Приходи, сама убедишься... Ты что молчишь, Наташенька? Ты меня слышишь?
– Слышу, папа, – прошептала Наташа.
Наташиному отцу было без малого семьдесят лет. За его плечами была долгая жизнь, наполненная опытом общения с людьми и разного рода историями, в том числе любовными. К тому же, он очень хорошо знал свою дочь и, наверное, сразу догадался, что своим сообщением попал в точку или, как говорят по-английски, hit the nerve. Он понял, что Наташа знает о приезде Игоря в Америку, что они, возможно, уже встречались, и что дочь пока хочет все это сохранить в тайне. Как человек деликатный, он не стал настаивать на продолжении разговора.
– Ты, кажется, не в настроении, мягко сказал он. – Ну, ладно, когда захочешь говорить, позвони. Пока!
– Пока, папочка! – облегченно выдохнула Наташа.
Не успела она положить трубку, как снова зазвонил телефон. Это был Игорь.
– Натали, привет!
– Привет! Как дела? Ты, наверное, промок вчера до нитки?
– Промок, – подтвердил Игорь. – И даже получил первое американское боевое крещение.
– Какое такое крещение? Что это значит? – всполошилась Наташа.
– Успешно отразил вооружённое нападение грабителей.
– Какой ужас! Как это случилось?
– Да ничего особенного. На меня напали двое чёрных парней, прямо за мостом. Одному я хорошо врезал, другой смылся. Правда, меня тоже слегка разукрасили. Увидишь, не пугайся.
– О господи! – сказала Наташа. – Я же предлагала отвезти тебя домой, а ты, упрямец, захотел пройтись. Вот и прошёлся! Ещё легко отделался. У нас тут, знаешь, и подстрелить могут.
– Знаю. Но не подстрелили ведь. Не забывай, что я прошёл хорошую школу… в советской армии. В общем, вся эта история с грабителями – ерунда. Давай сменим пластинку. Слушай, я тебе говорил, что мой сын Андрюха поёт в хоре при еврейском центре?
– Нет, первый раз слышу.
– В общем, поет парень. Хочет быть певцом. Долгая история рассказывать... У них сегодня концерт где-то здесь на Брайтоне в Шорфронт центре. Знаешь, где он находится?
– Знаю.
– Мы идем всем семейством, кроме Люси и Данилки. «Вождь краснокожих» ещё не умеет достойно вести себя в обществе. Даже Ирину удалось уговорить. Не хотите ли пойти с нами на концерт?
– Не понимаю, – замялась Наташа. – Вы с Ниной приглашаете нас с Машей на концерт?
– Умница. Поняла правильно. Именно мы с Ниной приглашаем вас с Машей. Я рассказал Нине, что случайно встретил тебя на Брайтоне, был у вас дома, познакомился с Марией. Видишь ли, Нина поссорилась со своей сестрой, с той самой, благодаря которой мы сюда приехали. Первое время сестра помогала нам, как могла. То посоветует что-нибудь, то денежку подкинет, то подарок. Но очень скоро запас её милостей и щедрот иссяк. Выкручивайтесь, мол, дальше сами, иначе здесь вовек не освоитесь. Нет, она, конечно, права. Я это прекрасно понимаю и не обижаюсь, а вот Нина обиделась и высказала сестре всё, что о ней думала. Ну, и осталась, можно сказать, совсем одна. По-английски Нина не говорит. В школе и в институте учила немецкий. Знакомых не завела, друзей тем более. Ей просто не с кем слова сказать. Как это ни парадоксально, но она хочет тебя видеть.
– Ты с ума сошёл! Что это за нелепая и опасная идея!
– Да нет, я пока еще в здравом уме. Быть может, нам с тобой так будет легче и удобнее. Лучше полуправда, чем просто ложь, – пытался объяснить Игорь.
– Не обольщайся. Не бывает никакой полуправды. Особенно здесь в Бруклине, в русскоговорящей общине, где все про всех всё знают. Нина твоя и мой Миша непременно догадаются. У нас же с тобой на лицах всё будет написано.
– А ты сыграй в дружбу, как в школе играла. Тогда получалось, а теперь не получится? Попробуй сыграть, Натали. У нас нет другого выхода.
– Хорошо! – нерешительно сказала Наташа. – Я попробую, но если истина всплывёт наружу, Миша мне никогда этого не простит. Никогда! Я пойду на концерт, если ты так хочешь. Остается только уговорить Машку. За результаты не ручаюсь.
Маше было абсолютно нечего делать в этот воскресный день. Она немного успокоилась после ссоры с Алексом, и инстинкт новых приключений толкал её из дома. Уговорить Машу пойти на концерт оказалось несложно. Через час они уже были на Брайтоне в еврейском центре Шорфронт, у океана. Перед входом в зал Наташа купила билеты и сразу увидела Игоря в окружении двух женщин. Игорь был в тёмных очках, которые, видимо, скрывали «увечья», нанесённые ему минувшей ночью. Молодая женщина, кареглазая, чернобровая, была чудо как хороша. На ней была дубленка и вязаная шапочка. Во второй женщине Наташа едва узнала Нину.
Боже мой! – подумала Наташа. – Как она изменилась! Что делает с нами жизнь! Меня, наверное, тоже узнать невозможно. – Печально мелькнуло в голове.
– Натали! Маша! Идите сюда! – позвал Игорь. – Познакомьтесь. Это Нина и Ирочка.
Знакомство состоялось. Четыре пары женских глаз решительно впились друг в друга, между тем как их губы для приличия были растянуты в улыбках вежливости.
– Вы ничуть не изменились, – солгала Наташа, обращаясь к Нине. – Разве что немного пополнели, – добавила она для правдивости.
– Растолстела я ужасно, знаю. Особенно здесь в Америке. Никаких положительных эмоций, вот и жую целый день. Результат налицо. А вы вообще не изменились, выглядите, как девочка, – криво улыбнувшись, ответила Нина. (Она сделала вид, что не желает ворошить прошлое…)
Фальшиво обменявшись положенными любезностями, Наташа с Ниной завели разговор о трудностях жизни в Америке, об упрямстве и неблагодарности детей, в которых родители вкладывают душу и деньги. О здоровье, которое после сорока лет идёт на убыль, и ещё о многом другом, что могло служить темой для непринужденной беседы двух уставших от жизни сорокапятилетних женщин.
Игорь подхватил Наташу с Ниной под руки и повёл в зал, где уже собралось довольно много народа. Маша взяла под свою опеку Иру.
– Как тебе нравится Нью-Йорк, Ира? – спросила Маша, по американской привычке сразу перейдя на «ты».
– Совсем не нравится, – откровенно выпалила Ира. – Город грязный. Народ примитивный. Я ужасно скучаю по Москве. У меня там любимый остался, Толя. Мы должны были пожениться, а папа взял и увёз меня в Америку. Папа сказал, что если Толя меня действительно любит, то он сюда приедет. А куда я могу его пригласить? В нашу теснотищу? У нас всё было в Москве: прекрасная квартира, машина, дача. Здесь у нас абсолютно ничего нет, и сами мы – ничто. Если бы у меня только хватило сил бросить родителей, я бы вернулась в Россию! – призналась Ира, и в глазах её блеснули слезы.
– Ну зачем же так? – возмутилась Маша. – Ты ведь ещё нигде не была, ничего не видела. Если хочешь, я покажу тебе Манхэттен. Он прекрасен. На следующей неделе мы можем пойти в ночной клуб. Послушаем музыку, потанцуем. Ты любишь танцевать?
– Да! – Сквозь слёзы пробормотала Ира и добавила озабоченно. – Билеты, наверное, дорогие. У меня совсем нет денег.
– Не переживай. Я достану тебе бесплатный билет, – сказала Маша слегка покровительственным тоном.
– OK! – покорно согласилась Ира. – А вот и наш певец!
– Где? – воскликнула Маша.
– Да вон там, третий слева, высокий шатен при усах и с маленькой бородкой, – пояснила Ира.
Маша посмотрела на сцену, постепенно заполнявшуюся хористами. Мужчины были в белых пиджаках и чёрных брюках, а женщины – в белых блузках и длинных черных юбках. Хористы были, в основном, немолодые, с усталыми, озабоченными лицами. Мужчина третий слева разительно отличался от других молодостью, красотой и какой-то грустной одухотворенностью.
– Как он красив! – воскликнула Маша с воистину детской непосредственностью, – даже больно смотреть. Мне кажется, я его раньше где-то видела. Где же я могла его видеть? – мучительно вспоминала она, не сводя с него глаз. Её откровенный восторг и непосредственность на грани с наивностью – всё это настораживало Наташу.
– Твой брат удивительно красив! – сказала Маша Ире.
– Да, он у нас красавец. От женщин отбоя нет! – подтвердила Ира и добавила, как бы предостерегая. – Между прочим, у него есть жена и сын.
– Как ты оберегаешь своего брата! – сказала Маша с иронией. – Не беспокойся, я не встречаюсь с новыми иммигрантами, – отрезала она и тут же спохватилась, что сказала бестактность. – Ой, прости! Это неудачная шутка.
А новый иммигрант, заметив Иру с Машей, приветливо улыбнулся и помахал им со сцены. Концерт почему-то задерживался. В зале раздавались нетерпеливые покашливания зрителей и отдельные робкие хлопки, а на сцене, между тем, происходила какая-то непонятная возня. Художественный руководитель зачем-то менял хористов местами, как будто перетасовка голосов могла что-то изменить в ходе сегодняшнего выступления. Хористы покорно передвигались, как пешки в шахматной игре. Несколько раз на сцену выбегала какая-то полная женщина в вечернем платье, видно, солистка, и что-то быстро-быстро говорила художественному руководителю, который был чем-то явно взволнован. Наконец, появился конферансье и, извинившись перед зрителями, сказал, что, в связи с болезнью одного из солистов, две итальянские песни исполнит Андрей Никитин.
– Yes! – неожиданно для себя самой закричала Маша и захлопала в ладоши. На неё со всех сторон зашикали, а она, понимая, что ведёт себя почти неприлично, по меньшей мере странно, блаженно улыбалась и смотрела на Андрея. Наташа поглядела на дочь с осуждением, покачала головой и подумала: Что это с ней происходит? Какая нелепая ситуация! Зачем он нас сюда позвал? Я почти уверена, что ничего хорошего из этого знакомства не выйдет!
ПИСЬМО АНДРЕЯ
Дорогой Вадим!
Прости, что я так долго не отвечал на твоё письмо. Просто не мог собраться с мыслями. Сразу предупреждаю, когда получишь сей манускрипт, никому не показывай его и сожги, как только прочтёшь. Повторяю: сожги сразу же, как только прочтёшь!
Не знаю, с чего начать. Совсем я, старик, запутался. Пожалуй, начну с самого начала, а именно, с концерта нашего хора. Я ведь писал тебе, что, несмотря на вечное недовольство и попреки Люси, я продолжаю петь в хоре при еврейском центре Шорфронт, что в переводе на русский означает Набережная. Стал настоящим религиозным евреем! (Шутка! Надо же где-то петь!) Так вот, на этот злополучный концерт отец привёл одну свою московскую знакомую с восемнадцатилетней дочерью. Я абсолютно уверен, что она ему больше, чем знакомая. Есть между ними, как здесь говорят, какая-то химия. Мать моя что-то знает, но молчит. Словом, от нас с Иркой тщательно скрывают какую-то старую любовную историю. «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой...».
Так называемую, «знакомую» эту зовут Наталья, а дочь ее – Мария. Роковые имена! Чувствую себя героем какого-то авантюрного романа. Как это Том Джонс поёт (или Энгельберт Хампердинк, не помню точно): «Мария, Мария...».
В общем, старик, если стоишь, то не падай! Твой покорный слуга и всеми уважаемый отец семейства по уши влюбился, как школьник, в эту самую Марию, а она в него. Сначала отцы, потом дети. От судьбы не уйдешь, как ни крутись. Упрямая судьба тебя так закрутит, в Америку вывезет, чтобы только осуществить, что тебе на роду написано. Жизнь моя, старик, полна любви и высокого трагизма, почище шекспировских творений!
Вот уже вижу, как скривилось твое честное лицо в гримасе осуждения. Помнишь библейское? – «Не судите, да не судимы будете!»
Хочу описать тебе Марию, какой я ее впервые увидел на концерте. Может, тогда ты поймешь, какие чувства владеют мной. Постарайся понять, старик, и я перестану тебе казаться скотом, который изменяет любящей жене и не уделяет внимания своему двухлетнему сынишке.
Случилось так, что один из наших солистов заболел, и наш худрук доверил мне исполнить две итальянские песни: «Вернись в Сорренто» и «Мама». Это было весьма почётное предложение. Я очень старался и, кажется, неплохо спел. Мария сидела в первых рядах и смотрела только на меня. Казалось, для неё ничего другого не существовало. Только я и мой голос. Сначала мне было как-то неловко под её пристальным взглядом. Я пытался отвести глаза в другую часть зрительного зала, пытался смотреть на родителей, на Иру... Но почему-то снова и снова я возвращался глазами к ней, к Марии. Её хорошенькое, полудетское, восторженное, такое милое лицо буквально преследовало меня. Это было какое-то наваждение, настоящее колдовство! Вмешательство нечистой силы. Во всём мире только двое и музыка. Всё остальное куда-то исчезло: публика, хор, родители... Если в наших грешных телах есть души, то, когда я пел, душа Марии и моя душа воистину сливались в одну.
После концерта Мария подошла ко мне, пожала руку и смело поцеловала в щёку. Я покраснел, не зная, как реагировать на её поведение. Для этой девочки не существовало никаких условностей. Не знаю, чего в ней было больше: упрямства или наивности. Она молча смотрела на меня, и глаза её говорили: Я нашла тебя в этом мире. Если хочешь, я твоя. Я сделала первый шаг, теперь твой черед.
Отец с матерью и Наталья понимали, что происходит что-то необычное, не подвластное их родительскому контролю. Как люди вежливые, они пытались светской болтовней сгладить неловкость ситуации, в которую поставила всех нас Мария. Понимая, что и светские разговоры не помогут, Ира отозвала Марию в сторону и громко, чтобы все слышали, сказала:
– Ты помнишь, что я тебе говорила?
– Помню! – тихо ответила Мария и, тут же, распрощавшись с нами, заторопилась домой. Наталья облегчённо вздохнула, взяла дочь под руку, и они уехали.
После встречи с Марией я понял, что жизнь моя больше не сможет укладываться в рамки поведения порядочного семейного человека. Да и само традиционное понятие порядочности было для меня утрачено. Я перестал спать с женой, ибо не мог трахаться по привычке или ради порядочности. Люся замучила меня упрёками и подозрениями, и наша жизнь, которая и без того была несладкой в связи с неустроенностью и безденежьем, превратилась в настоящий ад. Каждое утро я убегал с радостью на работу, которую раньше ненавидел, а теперь воспринимал как избавление от семейного кошмара. (Я, кажется, писал тебе раньше, где я работаю. Это копировальный цех, где я за семь долларов в час играю роль мальчика на побегушках, слушая с утра до вечера родной русский мат и ни слова по-английски. Спрашивается, зачем было в Америку ехать?!)
Мария не выходила у меня из головы. Я чувствовал, что должен увидеть её, что без этой девочки моё существование перестало иметь какой-либо смысл. Я не знал ни её фамилии, ни адреса, ни телефона. Помнишь старую комедию «Девушка без адреса»? Говорить о ней с отцом было не только бессмысленно, но даже взрывоопасно. После истории с концертом отец, я думаю, понял, какую непоправимую ошибку допустил, познакомив нас. Если б я попросил у него телефон Марии, отец бы попросту дал мне в морду. И, возможно, был бы прав.
Но Бог на свете все-таки есть. Сведя нас с Марией в первый раз, он свёл нас с ней и во второй. Я не поверил глазам своим, когда однажды вечером столкнулся с ней в вестибюле нашего дома. Как она потом объяснила мне, в нашем знаменитом «доме, где русская баня», жил её дед с женой, которых она часто навещала. Таким образом, наша вторая встреча была абсолютно предначертана. Я не помню, кто это сказал. Кажется, Кант. «Звёздное небо над нами – моральный закон для нас». Я не очень силен в философии, но здорово сказано, старик.
Я, наверное, замучил тебя своими излияниями. Ну, потерпи ещё немного во имя нашей старой дружбы.
Словом, стали мы тайно встречаться. Мария приезжает за мной на родительской машине, и мы едем, куда глаза глядят. Один раз даже махнули в Филадельфию, в музей Родена. Ходили там по залам, держась за руки, и нам казалось, что свои творения он лепил с нас, с нашей любви.
Для домашних я, конечно, каждый раз отправляюсь на спевку. Спевки мои, соответственно, здорово участились. Люся постоянно в слезах. Данилка без присмотра совсем от рук отбился. Мать молчит, только смотрит на меня с мягким укором. Бедная моя мать! Она, видно, с моим отцом здорово хлебнула в жизни. (Я сейчас вспоминаю, ведь его вечно дома не было, когда я был маленьким. Наверное, бегал к Наталье... Может, были и другие?) Яблоко от яблони... Теперь ещё и сын непутёвый! Даже Ирка, с которой у нас всегда была нежная дружба, и та откровенно осуждает. Говорит: «Хоть Людка и дура, но ты на ней женился по любви да ещё ребенка завел. Имей совесть, братец! Прекрати крутить любовь с Машей». – Ирка умная: она сразу догадалась, куда я направляюсь «на спевки».
Один только отец делает вид, что дома ничего не происходит, и каждый день ходит на компьютерные курсы, на которые он поступил по совету, кого бы ты думал? – Натальи. Она ещё и денег ему одолжила: целых десять тысяч долларов на учебу и компьютер отвалила. «Отдашь, – говорит, – когда найдёшь работу!» А денег-то она у него не возьмёт. Не те у них отношения! Теперь у родителей в комнате среди многочисленного маминого барахла, которое она приволокла с улицы, компьютер стоит, как икона. И мать с него пылинки сдувает. Наталья для матери моей нынче – лучший друг семьи. О ирония судьбы! Всё так запуталось, Вадим! И выхода нет никакого! Помнишь – Герцен и Чернышевский со своими вечными вопросами: «Кто виноват?» и «Что делать?» Может, в прошлом веке как-то легче удавалось разрешить подобные проблемы.
Всё, больше писать нечего. Тема исчерпана, да и сил нет. Если можешь, ответь мне. Только морали прошу не читать! Мне и без того тяжело. Привет всем твоим. Сходи за меня в Большой театр. Давно я в опере не был. Денег нет сходить в Метрополитен оперу. Эх, Америка, где твои мощёные золотом улицы?
Жму руку,
Андрей.
Нью-Йорк, Июль 2021 г.(продолжение следует)
Елена Литинская. Родом из Москвы, выпускница филологического факультета МГУ. В 1979 г. эмигрировала в США. Автор пяти книг стихов и прозы. Публикации в журналах «Новый мир», «Новый Журнал», «Слово\Word», «День и ночь», «Зарубежные записки», «Дети Ра», «Гостиная», «Ковчег» и др. Президент Бруклинского клуба русских поэтов, зам. главного редактора журнала «Гостиная» и вице-президент творческого объединения ОРЛИТА.
