(продолжение. Начало в № 8-10/2020 и сл.)
В органах госбезопасности
Оружие, снаряжение и боеприпасы, изъятые органами ГБ, МВД БССР с октября 1943 по январь 1949 г.
Минометы 85
Пушки 1
Пулеметы 3 062
Автоматы 5 522
Винтовки 47 020
Пистолеты 3 452
Обрезы 147
Гранаты 9 809
Охотничьи ружья 15
Холодное оружие 160
Патроны 1 108 323
Мины 8 787
Артиллерийские снаряды 607
Взрывчатые вещества 2 801 (кг)
Составлено по: НАРБ, ф. 4 оп. 62, д. 38, л. 6.
Изъятие такого большого количества оружия и боеприпасов способствовало росту безопасности в республике, помогало стабилизации жизни. Подобная работа продолжалось и в последующие годы. Главным образом это делалось при раскрытии арсеналов незаконных вооруженных формирований, конфискации при задержании или добровольной сдаче оружия населением после получения информации от осведомителей.
В ходе проведения боевых операций по ликвидации незаконных вооруженных формирований Армии Крайовой и Украинской повстанческой армии во второй половине 1940-х гг. погибли или пропали без вести, были ранены сотни сотрудников правоохранительных органов:
Таблица 16
Потери сотрудников ГБ, МВД БССР, Советской Армии
и партийного актива в 1944‒1949 гг. в боях с АК и ОУН
Составлено по: НАРБ, ф. 4 оп. 62, д. 38, л. 6.
Окончание войны с Германией создало принципиально новую ситуацию, когда многие ее участники, прошедшие тяжелые испытания в борьбе с нацизмом, рассчитывали на либерализацию советского общества. Они не раз были на грани жизни и смерти, познакомились с жизнью в других странах Европы и хотели перемен. Неприятие политики режима в послевоенные годы принимало разные формы — от отказа участвовать в выборах, саботажа мероприятий властей и до вооруженного сопротивления. Только в 1948 г. по ст. 72 «контрреволюционная агитация и пропаганда» в БССР было осуждено 247 чел., а за другие «контрреволюционные» преступления — 213 чел.[17]
Наиболее сложной ситуация оставалась в западной части республики. Пинская область считалась наиболее «засоренной». К 1949 г. там насчитывалось 600 «кулацких» хозяйств, проживало более двух тысяч семей репрессированных, до 400 бывших немецких пособников и полицейских, около 200 украинских и белорусских «националистов», 600 родственников «бандитов» и «бандпособников», 4 450 чел. оказались членами религиозных сект. Под подозрением находились 18 тыс. репатриантов, из которых 700 чел. прибыли в республику из американской зоны оккупации, 3 тыс. — из английской и французской, остальные из Чехословакии, Германии, Польши и других стран[18].
Органы безопасности информировали власти о большом числе жителей Пинской области, состоявших в переписке с заграницей, 16 тыс. 470 чел., среди которых много евреев. С Соединенными Штатами Америки переписывались и получали посылки 1 тыс. 678 чел., с Англией — 1 тыс. чел., Аргентиной — 900 чел., Польшей — 9 тыс. чел., Германией — 800 чел., Канадой — 820 чел., остальные — с Францией, Италией, Бразилией, Палестиной и другими странами. Среди получавших корреспонденцию из-за границы были члены партии и ответственные советские работники. Директор лесозавода им. 25-летия Октября Абрам Гендлер переписывался с Палестиной и Италией. Из США получали письма и посылки заведующий ателье мод Моисей Домнич, председатель артели «Красный обувщик» Яков Ткач, управляющая домами Пинска Дора Гительман, заведующий транспортной конторой Облмногопромсоюза Давид Косовский и др.[19]
Много усилий требовали фильтрация новоприбывших в республику, контроль за поведением репатриантов и борьба с инакомыслием. С 1945 г. по 1 января 1949 г. на территорию Белорусской ССР прибыли 249 тыс. 322 репатрианта, включая 33 тыс. 933 детей. Это были вернувшиеся из Германии и бывших оккупированных ею стран Европы. В период военных действий не все они были вывезены принудительно, часть отправились на работу в Германию добровольно, сотрудничали с нацистами, а после окончания войны хотели скрыть свое прошлое. Репатриантов нужно было проверить, убедиться в подлинности имен и фамилий, выяснить, чем они занимались на оккупированной территории, сотрудничали ли с оккупационными властями и пр. В случае отсутствия убедительных документов их временно изолировали и проводили «фильтрацию» (проверку). За четыре года после окончания войны таким способом были проверены 214 тыс. 99 чел., выявлено и направлено в места ссылки 2 тыс. 676 бывших полицейских, власовцев и других немецких пособников. В дополнение к этому на специальное поселение были отправлены (граждане СССР) — 451 чел. и разыскано незаконно покинувших места ссылки — 670 чел.[20]
Не все репатрианты после возвращения приняли политику советского режима. Многие критически высказывались о советской действительности, отмечали высокий уровень жизни и роль материальной заинтересованности при организации труда за рубежом. В 1945 г. Вера Латун и Анна Обухович из деревни Чурыково Дриссенского района Витебской области, прибывшие из Германии (г. Дрезден), говорили о высокой немецкой культуре и развитой технике: «Ой, какая наша деревня отсталая, не дома у нас, а халупы». Анна Петровская из колхоза им. К. Маркса говорила, что не вернулась бы из Германии, если бы знала, что будут восстановлены колхозы[21].
Еврейская тема неизменно присутствовала в разговорах репатриантов. Ряд высказываний носили откровенно антисемитский характер. Одни видели в евреях источник бед и сожалели, что геноцид не был доведен нацистами до конца, другие — что евреев допускают до руководящих постов и даже «выбирают в правительство». Е.Д. Зрелик в Мозыре отмечал, что в правительство вместо русских выбирают евреев: «Сколько раз уж выбирали, а хороших руководителей нет, почти всегда сидим без хлеба»[22]. Евреи, со своей стороны, отмечали национальную дискриминацию в СССР. Захар Каган из Витебска «клеветал», что все советские и партийные работники — антисемиты, и поэтому евреев отстраняют от ответственных должностей. Каган предсказывал, что в дальнейшем положение евреев в стране ухудшится[23].
Органы безопасности боролись с антисоветскими настроениями не только путем репрессий, но и через так называемую «разъяснительную» работу. В 1948 г. были перехвачены частные письма Соломона Минделя, заведующего сектором учета РК ЛКСМБ г. Глуска Могилевской области, Фире Добкиной в Баку. Эти письма, проникнутые пессимистическими настроениями, содержали «вредные националистические» высказывания. В одном из них утверждалось, что в Бобруйске существуют два враждебно настроенных лагеря молодежи — еврейской и белорусской. Письма переслали в Бобруйский областной комитет комсомола, который исключил Минделя из своих членов. После признания Соломоном своих ошибок ЦК ЛКСМБ отменил это решение, ограничившись объявлением строгого выговора[24].
После тайного убийства по приказу Сталина Соломона Михоэлса в Минске в январе 1948 г. и ареста членов Еврейского антифашистского комитета в ноябре 1949 г. перед МГБ поставили задачу усилить борьбу с «безродными» космополитами». В конце 1940-х гг. еврейская часть населения Беларуси не считалась благонадежной. Евреям, работавшим в службе безопасности, предлагали возглавить борьбу с еврейским национализмом, привлекать осведомителей и противостоять «тлетворному» влиянию сионизма. Такие предложения были сделаны Даниилу Сорокину в Борисове, Израилю Чечику в Речице, Якову Маркману, Самуилу Брандзбургу и Поздняковой в Пинске, Моисею Цимкинду в Глубоком, Марии Хейфец в Вилейке, а также следователям военной прокуратуры Минского гарнизона Исааку Добкину и Науму Желудеву, начальнику секретариата Военного трибунала войск МВД Белорусского военного округа Финбергу, старшему помощнику начальника секретариата Военного трибунала войск МВД Белорусского военного округа Майзелю и др. Тем, кто отказывался, грозили взысканиями по службе вплоть до увольнения без права работы по профессии. Льву Замскому в Брестском областном управлении госбезопасности предложили возглавить отдел по борьбе с еврейским национализмом. Ему рекомендовали «внедриться в еврейскую среду», доносить о настроениях потенциальных репатриантов-евреев, собиравшихся воспользоваться Соглашением между БССР и Польшей (1946 г.) о выезде за пределы СССР, чтобы попасть в Палестину. Когда Замский отказался от этого предложения под предлогом незнания идиша и еврейской традиции, его уволили из органов госбезопасности, и он продолжительное время не мог устроиться на постоянную работу[25].
Борьбу с «происками сионизма» и «буржуазного национализма» ощутили на себе ряд сотрудников госбезопасности, после того как компетентные органы сделали предметом разбирательства их личную жизнь. В 1949 г. работник Брестского областного управления МГБ БССР П.С. Сенкевич встречался с учительницей Рузей Креймерман и обещал на ней жениться. Когда он сообщил об этом в отдел кадров школы госбезопасности, где он обучался, ему посоветовали воздержаться от женитьбы во избежание «возможных недоразумений в будущем», что молодой человек и сделал[26].
Более драматично сложилась судьба подполковника Семена Беляева, военного прокурора войск МВД по Смоленской области. Он стал неугоден из-за своих требований соблюдать законность и добросовестно относиться к службе. Провинившихся сотрудников Беляев наказывал в дисциплинарном порядке или привлекал к суду военного трибунала. Для того чтобы устранить неудобного прокурора, недоброжелатели собрали компрометирующий материал на его фактическую жену Гиту Ханину. Женщину арестовали и привлекли по ст. 58-10 УК РСФСР за «антисоветскую пропаганду». Беляева отстранили от должности и уволили со службы. В августе 1949 г. подполковник обратился с письмом к первому секретарю ЦК Компартии Белоруссии Н.И. Гусарову, в котором просил помочь предоставить ему работу в республике, где он вырос, учился, работал и имел репутацию справедливого человека и «принципиального» прокурора[27].
Одной из важных функций госбезопасности являлась помощь Чрезвычайной государственной комиссии СССР по расследованию нацистских преступлений на оккупированной в годы войны территории республики. Комиссии предстояло выяснить размеры материального ущерба, причиненного народному хозяйству и учреждениям культуры и науки, гражданам БССР военными действиями и немецкой политикой «выжженной земли». Требовалось подсчитать количество людских потерь, осуществить поиски виновных. Это предполагало определение мест массовых захоронений, запись свидетельских показаний об уничтожении мирного населения. В Беларуси Комиссия содействия ЧГК СССР под председательством П.К. Пономаренко была образована в начале 1944 г. и действовала до сентября 1945 г. В каждой области и районе существовали свои комиссии содействия, которые собирали документальные свидетельства. Акты ЧГК широко использовались на Нюрнбергском процессе, суде над военными преступниками и пособниками нацистов в Минске, Бобруйске, Гомеле и других городах. На начальном (районном) уровне документы ЧГК содержали обширный материал о геноциде евреев с указанием списков расстрелянных, результатов вскрытия могил, показаний местных жителей. Однако при обобщении этих данных областными и республиканской комиссиями сведения о национальном составе жертв нивелировались и их характеризовали как «советских граждан».
У большинства евреев — сотрудников МГБ на оккупированной территории погибли родные и близкие, и этим объясняется их особый интерес к расследованию. Однако трудно было понять причины нацистского геноцида и объяснить, почему советское государство оставило на произвол судьбы своих еврейских граждан, не предприняло мер по их спасению, почему местное население в своем большинстве осталось равнодушным к уничтожению евреев, своих бывших соседей, сослуживцев и даже родственников. Лев Замский в годы войны служил в «Смерше», а затем был назначен следователем по выявлению немецких карателей, полицейских и соучастников нацистских преступлений в Пинской и Брестской областях. В Борисове делами пособников нацистов в 1944‒1952 гг. занимался старший лейтенант госбезопасности Даниил Сорокин[28], в Слуцке — заместитель начальника районного отдела капитан госбезопасности Корохов, в Вилейке — Мария Хейфец, в Глубоком — Моисей Цимкинд и др.[29]
Перемены в жизни советского общества, наступившие после смерти И.В. Сталина, отразились на деятельности службы безопасности. Вначале, в ходе борьбы за «наследство» в руководстве партии и государством, 17 апреля 1953 г. МГБ и МВД СССР были объединены в одно министерство. Это должно было усилить административно-командную систему и не допустить демократизации общества, продлить существование режима личной власти. Органы безопасности ставились сразу над ЦК Компартией Белоруссии и Советом министров республики, подчиняясь непосредственно МГБ СССР в Москве. Однако после переворота в Кремле и ареста Л.П. Берии ситуация изменилась. Служба МГБ, отвечавшая за контроль над всей репрессивной машиной государства, утратила свою прежнюю роль. Пленум ЦК КПСС в июле 1953 г. принял решение о децентрализации МГБ СССР. 19 мая 1954 г. на основании Указа Президиума Верховного Совета Белоруссии органы безопасности были выделены из системы министерства внутренних дел и переданы в Комитет государственной безопасности, образованный при Совете министров республики. Этим решением государство вернуло себе право контролировать собственные секретные службы. Советский режим не утратил своего тоталитарного характера, однако были созданы условия для постепенного перехода общества к демократическим институтам[30].
* * *
Работа в органах государственной безопасности накладывала на жизнь евреев целый ряд обязательств. Нужно было отказаться от личных интересов, национальной жизни, своего прошлого, а если потребуется, то и семьи. Сотрудники МГБ фактически находились на полном государственном обеспечении, что при дефицитной экономике означало многое. Материальная независимость, обладание неограниченной властью и принадлежность к закрытой корпорации, перед которой открывались все двери, рождали ощущение избранности. МГБ в Советском Союзе можно было сравнить с рыцарским орденом, где вопросы личной преданности и чести, верности служебному долгу ценились выше собственной жизни. Беспрекословное исполнение приказа считалось важнее моральных принципов. Тогда как великий магистр (министр МГБ) распоряжался жизнью подчиненных по своему усмотрению.
Интернационализм в МГБ понимали по-своему. Сначала национальное происхождение не играло определяющей роли. Секретная служба нуждалась в сотрудниках-евреях не только как грамотных и исполнительных работниках, но и как людях, которые были глазами и ушами режима среди своих соплеменников. Они знали идиш, менталитет евреев, особенности поведения в еврейской среде. Еврейские сотрудники службы безопасности выполняли поставленные задачи наравне с неевреями, но старались больше, чтобы не заслужить упрека в своем национальном происхождении, а руководство с успехом использовало это в интересах «дела».
К началу 1950-х гг. государственный антисемитизм коснулся службы государственной безопасности, и количество сотрудников-евреев стало быстро сокращаться. Сотрудников-евреев с довоенным стажем, достигших пенсионного возраста, увольняли, а на смену им брали белорусов и русских. Это была целенаправленная политика замены национальных меньшинств в республике представителями титульной нации.
Огромные возможности, которыми была наделена система госбезопасности в условиях сталинского социализма, таили в себе немалую опасность для самого режима и поэтому ограничивались и контролировались высшими партийными инстанциями. Прокуратура, которая формально должна была следить за всеми правоохранительными органами, тоже подчинялась партийным комитетам. Однако в отсутствие правового государства и демократических основ общества это было чревато негативными последствиями. Служба безопасности, выйдя из-под контроля, способна была стать властью в стране, поэтому партийные комитеты периодически устраивали в МГБ кадровые «чистки». В конце 1952 — начале 1953 г. провели очередную «чистку», на этот раз по национальному признаку. Под предлогом борьбы с космополитизмом и делом «врачей-отравителей» из органов МГБ СССР уволили большинство сотрудников еврейского происхождения, несмотря на их профессиональные заслуги.
Таким образом, евреи, занятые в юридической системе и правоохранительных органах Беларуси в первое послевоенное десятилетие, — это бывшие фронтовики и дети фронтовиков, получившие среднее и высшее юридическое образование. Они присоединились к небольшому количеству юристов-евреев с довоенным стажем, вернувшимся из Красной армии и партизанских отрядов, обладавших жизненным опытом и профессиональными навыками.
В начале своего профессионального пути мало кто из новоиспеченных юристов понимал, что представляет собой советская бюрократическая система. Они искренне верили, что профессия юриста позволит им бороться за правду, отстаивать справедливость, защищать права и личное достоинство граждан от врагов советского строя, считали, что советская система является самой демократичной в мире. Они еще не осознавали основной принцип устройства советского режима: граждане служили государству, а не наоборот принцип, унаследованный от российского самодержавия.
Юристы-евреи видели свое будущее в ассимиляции и стремились быть «как все». Но мало кто из них мог отречься от своего еврейства, поскольку окружающие относились к ним именно как к евреям. В порыве откровенности они слышали от своих коллег-неевреев псевдопохвалу: «ты не такой, как они» или «ты хороший человек, хоть и еврей». Это была трагедия народа, пережившего Холокост, и вместо сочувствия, встретившегося с враждебностью государства, которому служили. Феномен советской власти по отношению к евреям состоял в том, что евреи нужны были режиму не только как исполнители, но и как верные и преданные сыновья. В конце 1940-х гг. советское государство начало избавляться от евреев в юридической системе, как и в других управленческих структурах, поскольку им была подготовлена смена специалистов из неевреев. Идеологические кампании по борьбе с безродными космополитами и «дело врачей» подорвали доверие юристов-евреев к юридической системе. Престиж работы в юриспруденции падал, и чем сотрудники ближе с ней знакомились, тем больше разочаровывались. Многие евреи, работавшие в суде и прокуратуре, ушли из профессии, а те, кто остался, предпочли адвокатуру, арбитраж, нотариальное дело и социально-правовую службу. Это было тупиковое направление, лишавшее юриста перспективы сделать карьеру, но позволявшее зарабатывать на жизнь.
(продолжение следует)
[17] Из Справки о количестве осужденных за 1948 г. См. НАРБ, ф. 4, оп. 62, д. 38, л. 320.
[18] НАРБ, ф. 4, оп. 51, д. 1569, л. 21.
[19] Там же.
[20] НАРБ, ф. 4, оп. 62, д. 38, л. 9.
[21] РГАСПИ, ф.17, оп. 88, д. 660, л. 62.
[22] Там же, л. 54-55.
[23] НАРБ, ф. 4, оп. 51, д. 1569, л. 39.
[24] НАРБ, ф. 63, оп. 7, д. 14-а, л. 190.
[25] Письмо Захара Зимака из Акко от 15 марта 2001 г. // Архив автора.
[26] НАРБ, ф. 4, оп. 62, д. 75, лл. 345-347.
[27] Там же, д. 43, лл. 351-354.
[28] А. Розенблюм. Память на крови. Евреи в истории Борисова, с. 171.
[29] Архив автора.
[30] Палiтычныя рэпрэсii на Беларусi у ХХ стагоддзi. Беларускi Хельсiнскi камiтэт, Беларуская Ассацияцiя ахвяр палiтычных рэпрэсiй: Матэрылы каферэнцii 27‒28 лютага 1998 г. Мiнск, 1998 г.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer4/smilovicky/
