(памяти Л.С. Выготского (1896-1934))
Эта строчка из письма Выготского к своему другу и коллеге А.Р. Лурии. Он писал из туберкулезной больницы, куда был помещен с горловым кровотечением. Его состояние крайне тяжелое, и он сам это понимает: «… я еще не пришел в отчаяние, но я уже оставил надежду». Но в тот раз болезнь отступила, и судьбой ему было отпущено еще семь лет жизни. Он умер 11 июня 1934г. Когда его отвезли в больницу санаторного типа «Серебряный Бор», он взял с собой только одну книгу — любимого шекспировского «Гамлета», заметки к которому служили для него на протяжении многих лет своего рода дневником. В трактате о трагедии он ещё в юности записал: «Не решимость, а готовность — таково состояние Гамлета». По воспоминаниям медсестры, которая ухаживала за ним перед смертью, его последними словами были: «Я готов»[1].
Имя Л.С. Выготского в современном мире прочно связано со словами «выдающийся русский ученый, мыслитель», «классик мировой психологии», а годы, на которые пришлась его научная деятельность, называют «золотым веком» отечественной психологии. По мнению ученых, в отведённый ему срок Выготский сделал больше любого психолога за всю историю науки о человеке.
Но открыв Википедию, мы узнаем (в противоположность другим источникам), что
«современная ситуация в изучении наследия Выготского в России и за рубежом характеризуется как «культ Выготского», связанный не только с системными фальсификациями его текстов, но и некритическим и искажённым представлением о его концепциях и идеях в работах его самопровозглашенных последователей и поклонников».
Когда читаешь эту статью в Википедии, то не можешь отделаться от впечатления, что она написана в таком тоне, в котором явно просматривается тенденциозность. Но если бы только тенденциозность! Статья местами просто ошибочна. Но об этом ниже. А пока продолжим.
В большую психологию Выготский вошел в 1924 г, когда происходил Второй Всероссийский психоневрологический съезд в Петрограде. Он приехал туда с докладами, которые буквально «ошеломили» всех, по словам его друга детства С.Ф.Добкина [2]
Этот факт тем более поразителен, что Выготский пришел в психологию «со стороны» (он не был психологом по образованию). Особый интерес к нему среди участников съезда проявил А.Р.Лурия, с которым потом Выготского на многие годы будет связывать совместная работа. В своей научной биографии Лурия писал, что «свою жизнь он делит на два периода: маленький, несущественный — до встречи с Выготским, и большой и существенный — после встречи с ним».
Уже много лет спустя на вопрос дочери Выготского, обращенный к людям хорошо его знавшим, «какую черту его личности они выделили бы как основную, главную», Лурия ответил: «Его ум. Гениальность».
Выготский был другом Сергея Эйзенштейна, которого очень занимали вопросы генетических корней искусства. По отношению к этому он искал «прообразы в законах организации первобытного общества». Вместе с Лурия и Марром они (Эйзенштейн и Выготский) начинали работу над ролью архаических слоев психики для языка и искусства.
Вспоминая о замыслах совместной работы с Выготским, Эйзенштейн впоследствии писал, что он очень любил «этого чудного человека со странно подстриженными волосами. Они казались перманентно отраставшими после тифа или другой болезни, при которой бреют голову. Из под этих странно лежащих волос глядели в мир небесной ясности и прозрачности глаза одного из самых блестящих психологов нашего времени» [3]
По Википедии, Выготский «объединил вокруг себя коллектив исследователей, известный как «круг Выготского—Лурии» (также «круг Выготского»).
Да, у Выготского были единомышленники, ученики, сподвижники и не только в своей стране. Как оказалось впоследствии, немало его сторонников было и за рубежом, на Западе.
Однако «круг» (как и «ближний круг») — эти слова здесь употребляются явно с отрицательной коннотацией. Такое впечатление, что Википедия не упускает случая, чтобы добавить еще один негативный штрих к портрету Выготского.
После своего выступления Выготский сразу получил приглашение в Москву на работу в Институт экспериментальной психологии. В нем же он и поселился в небольшой комнате в подвальном помещении, куда вскоре к нему приехала жена. Выготский быстро включается в исследовательскую работу института. Это десятилетие жизни в Москве — последнее и самое продуктивное в научном плане десятилетие его жизни.
Психология искусства, общая психология, детская и педагогическая психология, психология аномальных детей, пато — и нейропсихология — во все эти области он внес важный неоценимый вклад. Главной же составляющей его научной деятельности было построение методологии гуманитарного знания. Метод должен быть адекватен предмету исследования, писал Выготский. «Проблема метода есть начало и основа, альфа и омега всей истории культурного развития». Именно. благодаря разработанному им методу, были получены те результаты и сделаны открытия, значение которых для перспективы дальнейшего развития психологии до конца не осознано и в наши дни.
Он занимался наукой в любой обстановке, в любых обстоятельствах, вкладывая в нее всю свою жизнь, все свои силы, забывая о еде, собственном благополучии. Он жил и работал на пределе человеческих возможностей.
Для него было обычным делом читать лекцию три, четыре и даже пять часов подряд, имея при себе не более чем клочок бумаги с заметками. При этом, по свидетельству его слушателей, он ворошил, как герой сказок, огромные глыбы сведений, привлекал десятки имен и высказываний, всегда сохраняя высокий теоретический уровень.
Исключительным было его отношение к окружавшим его людям. Как вспоминала Б.В.Зейгарник, он умел так разговаривать, что общение с ним «поднимало сотрудника в его собственных глазах». Поражала стойкость его духа. Сам неизлечимо больной, он умел найти слова, чтобы поддержать человека в минуты его уныния и душевного кризиса. Вот выдержки из письма Выготского к своей коллеге Р.Е. Левиной, датируемого 16.06.1931 г.
«…Теперь о другой теме, о которой Вы пишете. О внутренних неполадках, о трудности жить<…>. Главное — всегда и сейчас, мне кажется, это не отождествлять жизнь с ее внешним выражением и все<…>. Конечно, нельзя жить, не осмысливая духовно жизнь. Без философии (своей, личной, жизненной) может быть нигилизм, цинизм, самоубийство, но не жизнь. Но есть ведь философия у каждого. Надо, видимо, растить ее в себе, дать ей простор внутри себя, потому что она поддерживает жизнь в нас. Потом есть искусство, для меня — стихи, для другого — музыка. Потом — работа. … А потом самое главное — сама жизнь — небо, солнце, любовь, люди, страдания. Это все не слова, это есть. Это подлинное. Это воткано в жизнь. Кризисы — это не временное состояние, а путь внутренней жизни»
И в конце письма пронзительные по своей горестной иронии строки: «Мне близки, понятны Ваши состояния и — простите за самонадеянность — кое-что из того ясно, что стоит за ними: у меня есть здесь, в этих делах маленький опыт [4]
Из воспоминаний его друзей и коллег Выготский предстает необыкновенным человеком. Уникальность его личности проявлялась во всем: в самозабвенной страсти к науке, необыкновенной скромности, с одной стороны, и научной щедрости, с которой он раздавал свои идеи, с другой, той стойкости и величии духа, с которым он преодолевал жизненные удары и, наконец, принял раннюю смерть.
«Мышление и речь» — его последняя и, можно сказать, программная работа была надиктована тогда, когда Выготский не в состоянии был самостоятельно писать. Врачи постоянно предрекали ему близкий конец. По воспоминаниям его родных, в году тридцать втором, во время очередного приступа, они объявили, что Выготскому осталось жить два месяца. Вот тогда он принял решение надиктовывать «Мышление и речь». Он очень торопился. В 1934-м работа «Мышление и речь» была опубликована. И в этом же году Выготский умер.
Но в 1936 году книга попала в число изданий, подвергшихся резкой критике. В течение многих лет эта книга в психологической литературе не упоминалась.
Известно, что конец 20-х и начало 30-х годов XX века были ознаменованы негативным поворотом в науке, культуре и образовании в целом. Воинствующая идеология сталинских времен сыграла свою роль в драматической судьбе многих ученых. Возрастало политическое давление и на психологию. На труды Выготского был наложен запрет, на них было запрещено ссылаться. Власти обвиняли Выготского в идеологических извращениях и отступлении от марксизма.
Как же странно после этого читать в Википедии, что Выготский — «Основатель марксистской[a] исследовательской традиции изучения высших психологических функций и построения авангардной футуристической «науки о Сверхчеловеке» (иначе: о «новом человеке) коммунистического будущего (альтернативное название: «вершинной психологии») и новой психологической теории сознания».
Это трудно совместить с той травлей Выготского, изъятием его книг, которые совершались в рамках развернувшейся кампании по борьбе с неугодными учеными.
Как рассказывает внучка Выготского, Елена Кравцова, доктор психологических наук, директор Института психологии им. Л.С. Выготского РГГУ,
«несколько лет назад к ним домой приехал сотрудник Ленинской библиотеки — с просьбой подарить библиотеке какие-то книги Выготского. Оказалось, его сочинений, изданных до войны, не сохранилось даже в спецхране. Все было уничтожено. Те, кто работал с Львом Семеновичем в институте на Погодинке (где проходили его знаменитые сеансы), рассказывали: в 1937-м, через год после выхода постановления «О педологических извращениях», во дворе сложили внушительный костер, который у всех присутствующих вызывал навязчивые ассоциации со средневековыми расправами инквизиции. На этом костре, среди прочего, жгли книги и материалы Выготского. Их в институте немало хранилось. А сотрудников — бывших друзей и соратников — выгоняли во двор смотреть, как все это горит. Чтобы неповадно было не только так писать, но и читать. Даже думать так же».
До 1956 г. Выготского не издавали. Признание пришло к нему из-за рубежа, как это в большинстве случаев было и с другими учеными. Это случилось после того как его книга «Мышление и речь» была переведена за рубежом, сначала на английский и японский, а затем и на многие другие языки.
«Когда я открыл для себя его работу о языке и речи, я не спал три ночи, — признавался в письме к вдове ученого его коллега из Лондонского университета Бэзил Бернстейн. — Мы в долгу перед русской школой и, особенно, перед работами, основывающимися на традиции Выготского…»[5]
Западными учеными eго труды приравнивались по значению к «расшифровке генетического кода», а по масштабам дарования его называли «Моцартом психологии». «Надеюсь, вы знаете, что ваш отец для нас Бог?» — чуть не с порога объявил дочери Выготского приехавший в Москву профессор Корнельского университета Ю. Бронфенбреннер [6].
Но вот наступили новые времена. Изменилось отношение между наукой и властями предержащими. В 1980—1982 годах увидел свет шеститомник Выготского.
Однако, как следует из Википедии, критика научного наследия Выготского и различных его интерпретаций началась ещё в 1960-е годы в Советском Союзе и эпизодически, но непрерывно продолжалась, вопреки советской цензуре, вплоть до 1990 -х годов.
И далее:
«Исследования десятилетия 2010-х годов, проведённые в рамках «ревизионистского поворота» в выготсковедении, выявили не только систематические и массированные фальсификации и искажения наследия этого автора, но и зафиксировали стремительное падение популярности Выготского во всем мире, начавшееся в 2016—2017 годах и даже ускорившееся в 2018 году. Эта ситуация характеризуется как «пузырь Выготского», иначе: «Vygotsky bubble» (также, неформально, the «vygo_bubble» и фундаментальный кризис в мировой «выготскиане». Причины этого кризиса ещё не до конца ясны и широко обсуждаются в научных кругах.
А затем идет внушительный список стран, которых объединяет это «ревизионистское движение». По Википедии, он включает в себя ученых из Аргентины, Бразилии, Великобритании, Германии, Греции, Израиля, Италии, Канады, Китая (Гонконга), Кореи, Мексики, Нидерландов, России, США, Украины, Франции и Южной Африки, и стремительно растет в наши дни. (Интересно спросить, за счет каких еще не перечисленных стран «растет» этот список — Зимбабве, Перу или Никарагуа?)
В данном случае оказывается все наоборот. Внимание к исследованиям Выготского возросло как раз в последние десятилетия в связи с появлением новых научных дисциплин, таких как когнитивная психология и психолингвистика.
Кажется невероятным, что «много лет лингвисты открыто отказывались от попыток описывать язык как психический феномен», — пишет Р.М. Фрумкина, ученый лингвист и психолог. Потребовалась практически полная смена парадигмы в языкознании, чтобы объявить urbi et orbi: язык неотделим от мышления и «представляется как средство доступа к мыслительным процессам. Именно в языке фиксируется опыт человечества, его мышление» [7].
Характерно в этом плане следующее высказывание:
«Утверждение, что язык тесно связан с когницией (т.е. с познанием, мышлением), может показаться отечественному читателю, воспитанному на идеях Л.С. Выготского и трудах советской школы психолингвистики, банальным и «пустым». В советском языкознании связь языка с мышлением (а следовательно, с познавательным процессом, а значит, и его результатом) сомнению не подвергалась. Иначе обстояло дело на Западе, в особенности в США, где в 1960–1970-е гг. уверенно доминировала генеративная лингвистика с ее стремлением моделировать абстрактную языковую компетенцию некоего «усредненного» говорящего, функционирующего в «нейтральной» среде. В этом контексте тезис о том, что язык связан с познанием, а следовательно, с познающим человеком (его мышлением, понятийной системой, физиологией, психикой, социально-культурными особенностями, фоновыми знаниями, прошлым опытом и т.п.), прозвучал весьма революционно» [8].
Но то, что для западных ученых было настоящим открытием и звучало «революционно» (тезис о нерасторжимой связи языка и познания), для Выготского и его сторонников было основополагающей идеей и составляло стержень экспериментально-психологических исследований. Язык и мышление — взаимосвязанные явления, поэтому в центр своих исследований Выготский ставил вопрос об отношении мысли к слову. В то время как существовавший в науке приоритет фонетики ограничивал изучение языка констатацией изменения звука и форм:
«Традиционное языкознание рассматривало, как уже упомянуто, звуковую сторону речи в качестве совершенно самостоятельного элемента, не зависящего от смысловой стороны речи. … единицей звуковой стороны речи считался отдельный звук, но звук, оторванный от мысли, теряет вместе с этой операцией и все то, что делает его звуком человеческой речи и включает в ряды всех остальных звуков. Вот почему традиционная фонетика ориентирована преимущественно на акустику и физиологию, но не на психологию языка».
Увы, его слова не потеряли своей актуальности до наших дней.
Имея в виду научную тенденцию рассматривать язык в отрыве от мышления, и как следствие этого, тщетность усилий исследователей, стремящихся решить проблему мышления и речи, Выготский пишет (причем таким доходчивым и образным языком, который понятен даже не специалисту):
«С исследователем, который, желая разрешить проблему мышления и речи, разлагает ее на речь и мышление, происходит совершенно то же, что произошло бы со всяким человеком, который в поисках научного объяснения каких-либо свойств воды, например, почему вода тушит огонь или почему к воде применим закон Архимеда, прибег бы к разложению воды на кислород и водород как к средству объяснения этих свойств. Он с удивлением узнал бы, что водород сам горит, а кислород поддерживает горение. И никогда не сумел бы из свойств этих элементов объяснить свойства присущие целому».
Он критически относится к тем исследователям, благодаря которым
«само слово, представляющее собой живое единство звука и значения и содержащее в себе, как живая клеточка, в самом простом виде основные свойства, присущие речевому мышлению в целом, оказалось в результате такого анализа раздробленным на две части, между которыми исследователи пытались установить внешнюю механическую ассоциативную связь. Звук и значение в слове (оказывались — И.Б.) никак не связаны между собой. Оба эти элемента, объединенные в знак, говорит один из важнейших представителей лингвистики, живут совершенно обособленно. Не удивительно поэтому, что из такого воззрения могли произойти только самые печальные результаты для изучения фонетической и семантической сторон языка».
В настоящее время (не в последнюю очередь в этом сыграло свою роль развенчание универсальной грамматики Хомского) в центр своих интересов ученые ставят вопросы семантики. Примат синтаксиса (как и фонетики) сменился приматом семантики. Но не об этом ли писал без малого сто лет назад Выготский:
«Бесплодность классической семантики и фонетики в значительной степени обусловлена именно этим разрывом между звуком и значением, этим разложением слова на отдельные элементы» [9].
Видимо, действительно, «мировая наука не поспевает за гением, умершим от туберкулеза в 1934 г. и потом долгие годы бывшим под запретом у себя на родине», как писал Вяч. Вс. Иванов [10]
Иначе чем объяснить господство в науке языкознания ложных идей и научных приоритетов на протяжении столь долгого времени? Почему понадобилось столько лет, чтобы, наконец, ученые лингвисты обратились к исследованиям Выготского?
Открывая в 1966 году ХYIII Международный психологический конгресс, первый конгресс, проходивший в Советском Союзе, американский психолог Дж. Брунер заметил:
«Америка во многих областях обогнала Россию, в частности, в исследованиях по кибернетике и генетике. Но в области психологии Запад еще долго будет черпать идеи у России: у России был Выготский».
Литература
-
Слово о профессоре Л.С.Выготском — выдающемся отечественном психологе (к 115 летию со дня рождения) Петрюк П.Т., Иваников Ю.В. и др…psychiatry.ua/articles/paper380…
Добкин С.Ф. Л. С. Выготский : начало пути. Воспоминания С.Ф.Добкина о Льве Выготском. Ранние статьи Л.С.Выготского. Иерусалимский издательский центр 1996 ISBN 965 — 7016 — 19 — 3.
Иванов Вяч. Вс. Эстетика Эйзенштейна в кн. Избранные труды по семиотике и истории культуры Т.1 М.: Школа « Языки русской культуры», 1998, с.317
Выгодская Г.Л. Каким он был. voppsy.ru/journals_all/issues/15. Выгодская Г. Л., Лифанова Т. М. Лев Семенович Выготский. Жизнь. Деятельность. Штрихи к портрету. https://www.twirpx.com/file/1763507/6. там же Фрумкина Р.М. Психолингвистика: что мы делаем, когда говорим и думаем. Препринт WP6/2004/04. — М.: ГУ ВШЭ, 2004. — 24 с. Скребцова Т.Г. КОГНИТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА Классические теории, новые подходы Издательский Дом ЯСК Москва 2018.9. Выготский Л.С. Психология. — М.: Эксмо-Пресс, 2000, ISBN 5-04-004708-8, стр. 267-271 Иванов Вяч.Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1.-. М.: Школа «Языки русс кой культуры», 1998, ISBN 5-7859-0073-415. Стр. 390
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer4/ibelenkaja/
