Бабель (продолжение)0

(продолжение. Начало в №4 альманаха «Еврейская старина» за 2021, затем в №1/2022 «Заметок» и сл.)

Продолжаем публикацию глав из книги Елены Погорельской и Стива Левина «Исаак Бабель. Жизнеописание», вышедшей в петербургском издательстве «Вита Нова» в 2020 году. 

«Во время кампании я написал дневник»

Конармейский дневник заслуживает отдельного разговора, ибо ни о каком другом отрезке жизни писателя мы не знаем настолько подробно, как о двух с половиной месяцах 1920 года, которые охватывают сохранившиеся записи. Дневник дает почти исчерпывающее представление о молодом Бабеле, о его интересах и чувствованиях, о передвижениях, о быте и круге общения, о том, наконец, какие обязанности он выполнял, находясь в Первой конной. Причем об всем этом мы узнаем из первых рук. Ведь дневник писался не для посторонних глаз, и подчас его строки носят исповедальный характер:

«Жизнь нашей дивизии. <…> Я чужой…» (Лешнюв, 26 июля);

«Почему у меня непроходящая тоска? П<отому> что далек от дома, п<отому> ч<то> разрушаем, идем к<а>к вихрь, как лава, всеми ненавидимые, разлетается жизнь, я на большой непрекращающейся панихиде» (Хотин, 6 августа).

На страницах дневника Бабель предельно откровенен, не раз, например, он подчеркивает, что рассказывает местному населению «небылицы о большевизме», в которые сам не верит, дает себе нелицеприятные характеристики:

«Я жаден и жалок» (Гржималовка, Лешнюв, 1 августа);

«Прихлебательствую» (Адамы, 21 августа);

«Пресмыкательствую, зато ем» (Малице, 3–5 сентября).

А значит, в отличие от рассказов конармейского цикла, от условно автобиографической прозы Бабеля, в отличие от его «Автобиографии», в какой-то мере сочиненной, фактам из дневника можно полностью доверять.

Еще более важно то, что дневник посвящает нас в замысел его книги. Пройдет много лет, и 30 декабря 1938 года, выступая на конференции молодых писателей национальных республик, Бабель скажет:

«Во время кампании я написал дневник, к сожалению, большая часть его погибла. В дальнейшем я писал, пользуясь этим дневником, — уже больше по воспоминаниям, и отсутствие, может быть, единства или сюжета объясняется отсутствием этого дневника»[1].

На самом деле сохранилась значительная часть походного дневника писателя, который во многом послужил рабочим материалом для создания «Конармии». Утверждение же об отсутствии дневника камуфлировало ставшие опасными в конце 1930-х годов его места[2].

Тетрадь, в которой велся дневник, начинается со страницы 55, и, к сожалению, мы никогда не узнаем о том, что было на первых пятидесяти четырех. Скорее всего, эти страницы, помещавшиеся в другой тетради или на отдельных листах, потерялись еще тогда, в разгар советско-польской войны. Косвенное подтверждение этому находим в самом дневнике:

11 июля: «Ночевал с солдатами штабного эскадрона, на сене. Спал плохо, думаю о рукописях. <…> тоска, рукописи, рукописи, вот что туманит душу»;

13 июля: «Думаю о доме, о своей работе, летит моя жизнь. Нет рукописей. Тупая тоска, буду превозмогать».

Нельзя исключить, что содержали эти 54 страницы не только дневниковые записи, но и какие-либо черновые наброски.

Первая страница сохранившейся части конармейского дневника Исаака Бабеля. Житомир. 3 [июля] 1920. Автограф

На задней стороне обложки сохранившейся тетради — пометы, похожие на заготовки к развернутым дневниковым записям: перечень населенных пунктов, боев и передвижений, то есть часть маршрута Конармии, а с ней и героя будущей книги — Лютова (судя по названиям населенных пунктов, это конец июля — начало августа). Наряду с обозначениями местечек и боев, из большого круга лиц, с которыми Бабель встречался во время польского похода, здесь — рядом с названием города Хотин — записаны три фамилии: «Курдюков — Мошер — Матяш». Франк Мошер, сбитый американский летчик, и красноармеец Матяш по несколько раз упоминаются в основном тексте дневника. А вот фамилии Курдюков в дневнике нет, зато она попала в два конармейских рассказа — «Письмо» (где он основное действующее лицо) и «У святого Валента».

В дневнике встречаются пометы, обозначающие границы будущих рассказов («Конец. Бой за Броды», «Бой под Львов<ом>»), а также наиболее важные эпизоды (закладки в тексте с надписями: «Посл<ание> Апанасенки», «Лабуня спит», «Замок Кулачковского Лабуне», «Их бы<ло> десять», «Ст<анция> Милятын»).

Первая из сохранившихся записей дневника помечена: «Житомир. 3.6.20», две последующие также сделаны в Житомире и датированы соответственно 4 и 5 июня. Четвертая запись, согласно автографу, сделана 6 июня в Ровно. Но те события, которые нашли отражение в первых четырех дневниковых записях, как раз в эти дни, то есть 3–6 июня 1920 года, никак не могли произойти ни в Житомире, ни в Ровно. Все, описанное на первых страницах сохранившейся тетради, совершилось в те же числа, только июля, а цифра «6» объясняется простой механической ошибкой Бабеля. К тому же в записи, датированной 3 июня, говорится о пятнице и кануне субботы, но 3 июня 1920 года приходилось на четверг, а 3 июля — как раз на субботу. После 6-го числа следуют заметки, сделанные в Белеве 11 июля, а значит большого перерыва между записями, как когда-то считалось, нет[3]. Мы располагаем конармейским дневником писателя за два с половиной месяца — с 3 июля по 15 сентября, без потерь и почти без пропусков.

Дневник — это не только основа для целого ряда конармейских рассказов. Его следует рассматривать как самостоятельное произведение, имеющее и документальную, и художественную ценность.

Содержание этого произведения составляют перипетии знаменитого похода Первой конной на Львов и всей польской кампании Красной армии в восприятии молодого Бабеля. Привлечение исторического и мемуарного материала, его сопоставление с дневником помогают уяснить некоторые ключевые моменты биографии писателя этого времени и смысл его «Конармии». Вместе с тем походный дневник Бабеля настолько конкретен, ярок, насыщен фактами и переживаниями автора, что является, пожалуй, самой важной частью его духовной биографии, его «хождением по мукам».

По сути, сохранившаяся часть дневника представляет собой летопись польского похода Первой конной — от событий начала июля 1920 года и вплоть до неудачных для армии августовско-сентябрьских боев. Все это время, судя по дневнику, Бабель находился при штабе и политотделе 6-й кавалерийской дивизии.

Дневник позволяет судить о тех реальных обязанностях, которые Бабель там выполнял. Он вел журнал военных действий; помогал оформлять штабную документацию[4]; был военным корреспондентом армейской газеты; вел учет пленных поляков и переводил при допросах; сопровождал начдива, вызванного 21 июля командармом на совещание в Козин, а 22 июля делал доклад в Полевом штабе армии. Он разделял с конармейцами все тяготы походной жизни и напряжение боев.

При этом главной — но скрытой от других — задачей было собирание материала для будущей книги. Отсюда в дневнике часто повторяющиеся слова — «описать», «запомнить», «передать»:

«Кухня в поезде, толстые солдаты с налитыми кровью лицами, сырые туши, удушливый зной в кухне, каша, полдень, пот, прачки толстоногие, апатичные бабы-станки — описать солдат и баб, толстых, сытых, сонных» (3 июля);

«Описать должность военного кор<респондента>, что такое военный корреспондент. <…> Описание Волыни» (15 июля);«Запомнить картину — обозы, всадники, полуразрушенные деревни, поля и леса, изредка раненые и моя тачанка» (24 июля); «Передать дух разрушенного Лешнюва, худосочие и унылая полузаграничная грязь» (25 июля); «Описать людей, воздух» (1 августа), «Описание отдыха эскадрона, визг свиней, тащат курей, агенты <…> туши на площади» (21 августа) и т. д.

Дневник, как и «Конармия», стилистически неоднороден. Несмотря на фрагментарность и некоторую внешнюю хаотичность записей, они отличаются друг от друга не только развернутостью или сжатостью, но и стилистически, интонационно. Стиль, как правило, напрямую зависел от конкретной обстановки — он мог быть динамичным, когда речь шла о походах и боевых действиях, или эпически-повествовательным, когда запись делалась в тылу, в относительно мирных условиях. Стилистические различия дневниковых записей связаны, вероятно, еще и с тем, что многие из них являются заготовками к будущей книге, художественно преображенные фрагменты дневника перешли в рассказы «Гедали», «Рабби», «Начальник конзапаса», «Чесники», «После боя» и др.

Записи датировались, в большинстве случаев проставлено место их написания. Велся дневник в разное время суток, но чаще всего поздним вечером или даже ночью, когда подводились итоги прошедшего дня. Бабель мог продолжить ранее начатую и прерванную на полуслове запись. Характер и объем дневниковых заметок, а порой и сама возможность сесть и что-то записать зависели от ситуации — походной или бытовой. 5 июля читаем: «Пишу дневник. Есть лампа». Часто ему приходилось писать дневник в перерывах между боями или даже во время боя. Например, 13 августа в Нивице он отметил:

«…прервал писанье, в 100 шагах разорвались две бомбы, брошенные с аэроплана. Мы у опушки леса с<северо->зап<аднее> Майданы ст<арые>…»

Существует еще один короткий, но необычайно важный текст, примыкающий к дневнику и в какой-то мере его дополняющий. Это черновик недописанного и неотправленного письма, предназначавшегося, по всей видимости, жене, Евгении Борисовне (начало письма отсутствует):

«В заголовке мне сегодня надо писать так: опушка леса, что северо-западнее Майданы старые. Здесь в лесу вместе со штабными эскадронами стоит штаб дивизии с утра… Целые дни мы ездим из одной бригады в другую, смотрим на бои, пишем сводки[5], ночуем у <нрзб.> в лесах, утекаем от аэропланов, швыряющих в нас бомбы. Над нами пленительные небеса, нежаркое солнце, вокруг дышит сосна, фыркают сотни степных коней, тут бы жить, а наши все мысли направлены к убийству. Слова мои прозвучали глупо, но война — это, действительно, иногда красиво, но во всех случаях вредно.

<…> очнулся, в груди бушует сто лошадиных сил, я снова думаю свою думку и черта-два, то есть две бомбы, которые разорвались полчаса т<ому> н<азад> в ста шагах от нас, не могут помешать мне.

Я часто пишу тебе — ответа нет, я живу в тяжкой тревоге, говорят, где-то блуждают для меня письма и телеграммы — значит беда…»[6]

По описанию реалий — опушки леса у станции Майданы и двух разорвавшихся в 100 шагах бомб, брошенных с аэроплана, — письмо датируется 13 августа. Под словами «В заголовке мне сегодня надо писать так…» может подразумеваться как раз эта «сегодняшняя» дневниковая запись, хотя сделана она в Нивице. Но нельзя исключить, что слова эти относятся не к дневнику, а к журналу военных действий.

Журнал военных действий

На этой важнейшей обязанности Бабеля-Лютова в Первой конной армии следует остановиться особо. Вот четыре июльские записи.

12 июля (Белев):

«Утром — начал журнал воен<ных> дейст<вий>. Разбираю оперсводки. Журнал — будет интересная штука»;

13 июля (Белев):

«Веду свой журнал, будет интересная вещь. <…> Об операциях. — Где стоят наши части. — Операция на Луцк. — Состав дивизии, комбриги. К<ак> протекает работа штаба — директива, потом приказ, потом о<пер>св<одка>, потом разведсводка, тащим политотдел, ревтрибунал, конский запас»;

15 июля (Белев):

«Надо брать оперативные сводки у Лепина, это — мука»;

17 июля (Новоселки):

«Начинаю военный журнал с 16/VII. <…> Новая страница — изучаю оперативную науку»;

18 июля (Новоселки — Мал. Дорогостай):

«…пишу журнал, дают картошку с маслом».

Вполне вероятно, что к ведению журнала относится и помета, сделанная в Лешнюве 26 июля:

«Много работы, восстанавливаю прошлое».

Журнал военных действий — отчетный документ, который ведут во время военных кампаний в войсковых подразделениях действующей регулярной армии, он служит важным источником для военной истории; ему посвящены отдельные статьи в военных энциклопедиях — и в дореволюционной, и в советской. В царской армии это «перечень в последовательном порядке всех военных событий, относящихся до данных войсковых частей военных учреждений или управлений. Он содержит лишь фактическую сторону описания, без суждений и оценки действий отдельных лиц и событий. Запись в журнале начинается с первого дня мобилизации и ведется, до приведения части на мирное положение, начальником части или, под его непосредственным руководством и ответственностью, адъютантом или другим офицером»[7]. В Красной, позднее Советской армии журнал стал называться журналом боевых действий и представлял собой «отчетно-информационный документ, в котором отражаются подготовка и ход боевых действий. Используется для изучения и обобщения боевого опыта, составления отчетов и справок о действиях войск (сил), при заполнении исторических формуляров (журналов), а также для последующей военной научно-исследовательской работы. Ведется в части, соединении и объединении, а также на кораблях 1–3 ранга одним из назначенных офицеров штаба (корабля) в течение всего времени в составе действующих армии и флота»[8].

Но самое удивительное, что на вопрос о том, когда началось ведение такого журнала во время Гражданской войны в армии Буденного, дает ответ именно дневник Бабеля, а точнее — сопоставление нескольких дневниковых записей с уникальным документом, сохранившимся среди бумаг 3-й кавбригады 6-й дивизии. Это машинописная копия инструкции, которой надлежало пользоваться для ведения журнала военных действий в Первой конной. Оригинал инструкции был подписан и, видимо, в основном составлен начальником полевого штаба армии С. А. Зотовым. Копия же, отпечатанная на одной стороне листа, заверена К. Лютовым, то есть это собственноручная подпись Бабеля, расписавшегося своим конармейским псевдонимом. Кроме того, на обороте листа также имеется его автограф. Скорее всего, ему и принадлежала данная копия.

Инструкция по ведению журнала военных действий в Первой конной армии. Копия, заверенная К. Лютовым. До 12 июля 1920. РГВА

Документ этот настолько интересен сам по себе и настолько важен как для биографии писателя, так и для истории Первой конной, что его необходимо привести целиком.

И Н С Т Р У К Ц И Я

Чтобы создать историю Военного Искусства Красной Конницы, которая явится ценным источником знаний, форм, способов и приемов конницы для целых поколений, необходимо вести в каждом штабе, начиная от полкового, журналы военных действий по следующему плану.

ПЛАН ВЕДЕНИЯ ЖУРНАЛА ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ В ШТАБАХ ЧАСТЕЙ КОННОЙ АРМИИ

1) Выписка из директив.
2) Выписка из разведсводок.
3) Выписка из оперсводок с кратким описанием боев по следующей форме:

а) О месте боя с обозначением рубежей.
б) Статистическое описание местности хода боя с критикой для противника и для нас.
в) Кто правее или левее нас.
г) Время начала и конца боя.
д) Силы наших частей подробно.
е) Какие части противника участвовали в бою и сколько их было.
ж) Сколько было потерь с нашей стороны и противника (обяз<ательно> точно).
з) Какие взяты трофеи.
и) Результат боя.
к) Стратегический и тактический разбор хода дела.

4) Разведка охранение и связи.
5) Выписка из приказа по части.
6) О работе и настроении реввоенсовета.
7) О деятельности Штаба.
8) Об организации и формировании части.
9) О революционной дисциплине.
10) Об агитации и работе в тылу противника.
11) О жизни фронта конармии и населения.
12) Об отношении кавалеристов к пленным, лошадям и военному имуществу.
13) О работе ком’ячеек, комиссаров, Политработников, командиров и красноармейцев-агитаторов.
14) О красных курсантах и генштабистах.
15) О Политуправлении, просвещении, театрах и спортивных играх.
16) О продовольствии людей и лошадей.
17) Об интендантском снабжении.
18) О работе артиллерии и артиллерийском снабжении.
19) О санитарном снабжении, работе лазаретов и госпиталей.
20) Об инженерном снабжении и деятельности инженерных частей.
21) О воздухоплавании.
22) О работе революционного трибунала.

ПРИМЕЧАНИЕ:
<1> Писать ответы на все вопросы инструкции следует логично, кратко, просто и понятно, чтобы легко было разобраться при составлении очерка ИСТОРИИ ПЕРВОЙ КОННОЙ АРМИИ.
2) Для ведения журнала военных действий назначить людей толковых.
3) Начиная с пункта 10 и до конца можно, запросив сведения от <час>тей (утрата текста, восстановлено по смыслу. — Авторы) и учреждений, записывать периодически через каждую неделю.
4) Присылать копии журнала военных действий дивизии к 5-му числу каждого месяца за истекший месяц.
5) Инструкцию ввести в жизнь НЕМЕДЛЕННО.

Подпис<ано:> Начполештарм ЗОТОВ, Военком (подпись неразборчиво), Военкорреспондент (неразборчиво).

В е р н о: К. Лютов[9]

На обороте вверху сильно выцветшими чернилами рукой Бабеля написано:

1) Указывать политнастроение
2) В бою отличия частей
3) “___” бойцов

Копия не датирована, но конармейский дневник Бабеля позволяет практически точно определить дату выхода инструкции — до 12 июля 1920 года. Сопоставив же пункт 5 примечаний: «Инструкцию ввести в жизнь НЕМЕДЛЕННО» и заверительную подпись К. Лютова с записями в дневнике, можно с большой долей уверенности говорить о том, что ведение журнала военных действий в Первой конной армии началось именно в эти июльские дни.

Любопытная деталь: если в царской армии журнал вел начальник части или, под его руководством, адъютант или кто-либо еще из офицеров, в Советской армии — это также офицер штаба, то во времена Гражданской войны для ведения журнала в Первой конной из числа служивших в этой армии привлекались «люди толковые», к разряду которых принадлежал Бабель-Лютов, не обладавший к моменту появления в Конармии необходимым военным опытом: «оперативную науку» он постигал уже здесь, в ее рядах.

По дальнейшим записям в дневнике сложно определить, как долго писатель вел этот журнал. Мы не знаем также, журнал какого именно подразделения ему поручено было вести — дивизии, бригады или полка[10]. Можно предположить, что, находясь при штабе 6-й дивизии, он вел дивизионный журнал. И даже если Бабель вел его не очень продолжительное время, он приобрел дополнительный, но бесценный, опыт, который не мог не пригодиться при создании книги.

Биография войны

Богатый фактический материал дневника — основы будущей «Конармии» — пронизывают сквозные темы: «буденновцы, кони, передвижения и война» (запись от 1 августа), разрушенный войной быт сел, городов и местечек Волыни и Галиции, близкая сердцу автора судьба еврейства, особенности местной флоры и фауны. Уже в дневнике объектом самоанализа становятся мысли и чувства «человека со стороны» — молодого интеллигента, который «смутными поэтическими мозгами переваривал <…> борьбу классов» («Вечер») и пытался найти свое место в Конармии.

Что же объединяет эти темы, что придает единство авторскому взгляду на мир, который, начиная формироваться в дневнике, находит законченное выражение в книге? Як. Бенни обратил внимание на то, что «имена и характеры, эпизоды, места, события, бой и смерть, так же, как и быт, — все звучит в них (конармейских рассказах. — Авторы) как биография войны» (курсив Як. Бенни. — Авторы)[11].

«Биография войны» — это и форма повествования, и особый взгляд автора на события, сочетающий установку на достоверность и даже документальность изображения с необходимым в художественном произведении вымыслом, попытку понять и проанализировать происходящее (например, в рассказах «Учение о тачанке» и «История одной лошади»), а также внимание к героическому, хотя и проявляющемуся подчас в бытовой, анекдотической форме: «Помрем за кислый огурец и мировую революцию…» («Конкин»).

В дневнике происходит целенаправленное накопление фактов, с тем чтобы в будущем максимально конкретно воссоздать «биографию войны» — польский поход Первой конной. Одновременно идут поиски художественной концепции действительности.

«Мы живем в революционную и бурную эпоху, и я принадлежу к числу людей, которых слово „что“ мало занимает <…> — полемически заявит Бабель много лет спустя, в сентябре 1937 года. — По характеру меня интересует всегда „как и почему“».

Этими вопросами насыщен дневник:

«У меня тоска, надо все это обдумать, и Галицию, и мировую войну, и собственную судьбу» (Лешнюв, 26 июля).

Попав в «взвихренный» (выражение Л.Я. Лившица) поток событий, став свидетелем исторических катаклизмов, писатель стремится найти свою точку отсчета, сформировать собственный взгляд на происходящее. Направление этих поисков обозначено в уже цитированном наброске неоконченного письма от 13 августа:

«Я пережил здесь недели полного отчаяния, это произошло от свирепой жестокости, не утихавшей здесь ни на минуту, и оттого, что я ясно понял, к<а>к непригоден я для дела разрушения, как трудно оторваться мне от старины, от стародавнего, от того, что было, м<ожет> б<ыть>, худо, но дышало для меня поэзией, как улей медом, я отхожу теперь, ну, что же, одни будут делать революцию, а я буду, я буду петь то, что находится сбоку, то, что находится поглубже, я почувствовал, что смогу это сделать, и место будет для этого и время…»[12]

Этот взгляд уточняется в черновом наброске «Демид<овка> 3»: «Сколько силы нужно иметь — чтобы быть созерцателем в наши дни». Так формируются жизненная позиция и взгляд Бабеля-Лютова на события 1920 года, которые в дальнейшем превратятся в художническое кредо автора «Конармии» — искать в стороне от самоочевидных вещей, на периферии главных событий. В то же время такая позиция станет объектом авторской иронии:

«— Галин, — сказал я, пораженный жалостью и одиночеством, — я болен, мне, видно, конец пришел, Галин, и я устал жить в нашей Конармии…

— Вы слюнтяй, — ответил Галин <…> — Вы слюнтяй, и нам суждено терпеть вас, слюнтяев… Вся партия ходит в передниках, измазанных кровью и калом, мы чистим для вас ядро от скорлупы; пройдет немного времени, вы увидите очищенное это ядро, выймете тогда палец из носу и воспоете новую жизнь необыкновенной прозой, а пока сидите тихо, слюнтяй, и не скулите нам под руку…» («Вечер»).

«Биография войны», запечатленная в походном дневнике Бабеля, а затем художественно преображенная в «Конармии», это одновременно и биография самого автора, и его «исповедь сына века»[13]. Если использовать литературоведческие аналогии, то можно обозначить фабулу и сюжет этой биографии-исповеди[14]. Фабула — перипетии польского похода Первой конной, во время которого складывалась судьба Бабеля-Лютова, сюжет — фиксация, переживание и осмысление событий этого похода и — шире — судьбы революции. В дневнике присутствуют все элементы этого сюжета — завязка, кульминация и развязка.

Завязкой служат записи, сделанные в Житомире 3–5 июля 1920 года. Кульминация — бои за Броды, несколько раз переходившие из рук в руки (это конец июля — начало августа), в середине августа напряжение нарастает, достигая высшей точки к концу месяца. Разграбление красноармейцами синагоги в Комарове (запись от 29 августа) наглядно демонстрирует, что особой разницы между двумя армиями — польской и буденновской — не было. Развязка подготавливается последней августовской и первыми сентябрьскими записями о признакахразложения армии и начале конца Первой конной. Наконец, развязка — вывод о бессмысленности войны и осознание неудачи польского похода. В книге «Конармия» — это короткий диалог между Лютовым и квартирьером Волковым в рассказе «Замостье»:

«— Мы проиграли кампанию, — бормочет Волков и всхрапывает.

— Да, — говорю я».

Демидовка. Девятое ава

Давая в дневнике «биографию войны», Бабель обращает пристальное внимание на еврейское население Волыни и Галиции. Он рисует их коллективный портрет: «…длинные, молчаливые, длиннобородые, не наши толстые и jovial[15]», который затем перейдет в рассказ «Учение о тачанке». В то же время война сталкивает Бабеля с отдельными еврейскими семьями: Дувида Ученика, Мудрика, безногого Фроима, неприятными ему Хастами из Ровно и т. д.

В этом плане особое значение приобретает подробная дневниковая запись от 24 июля — о еврейской семье в местечке Демидовка и траурном дне Девятое ава (у Бабеля — «9 Аба»), установленном в память о трагических событиях еврейской истории, в первую очередь о разрушениях Первого и Второго Храмов:

В Демидовке к вечеру. Евр<ейское> местечко, я настораживаюсь. Евреи по степи, все разрушено. Мы в доме, где масса женщин. <…> Зубной врач — Дора Ароновна, читает Арцыбашева <…> а вокруг гуляет казачье. Она горда, зла, говорит, что поляки унижали чувство собств<енного> достоинства, презирает за плебейство коммунистов, масса дочерей в белых чулках, набожные отец и мать. Каждая дочь —индивидуальность, одна — жалкая, черноволосая, кривоногая, другая — пышная, третья — хозяйственная, и все<,> вероятно, старые девы. — Главные раздоры — сегодня суббота. Прищепа заставляет жарить картошку, а завтра пост 9 Аба<,> и я молчу, п<отому> ч<то> я русский. Зубной врач, бледная от гордости и чувства собств<енного> достоинства, заявляет<,> что никто не будет копать картошки, п<отому> ч<то> праздник. Долго мною сдерживаемый Прищепа прорывается — жиды, мать, весь арсенал, они все, ненавидя нас и меня, копают картошку, боятся в чужом огороде, валят на кресты. Прищепа негодует. К<а>к все тяжко — и Арцыбашев, и сирота гимназистка из Ровно<,> и Прищепа в башлыке. Мать ломает руки — развели огонь в субботу, кругом брань. Здесь был Буденный и уехал. Спор между еврейским юношей и Прищепой. Юноша в очках, черноволос, нервен, алые воспаленные веки, неправильная русская речь. Он верит в Бога, Бог — это идеал, который мы носим в нашей душе, у каждого человека в душе есть свой Бог <…> поступаешь дурно — Бог скорбит, эти глупости высказываются восторженно и с болью. Прищепа оскорбительно глуп, он разговаривает о религии в древности, путает христ<ианство> с язычеством, главное — в древности была коммуна, конечно, плетет без толку <…>. 9 Аба. Старуха рыдает, сидя на полу, сын ее, кот<орый> обожает мать и говорит, что верит в Бога, для того, чтобы сделать ей приятное — приятным тенорком поет и объясняет историю разрушения храма. Страшные слова пророков — едят кал, девушки обесчещены, мужья убиты, Израиль подбит, гневные и тоскующие слова. Коптит лампочка, воет старуха, мелодично поет юноша, девушки в белых чулках, за окном Демидовка, ночь, козаки, все к<а>к тогда, когда разрушали храм.

Сюжет о Демидовке и Девятом ава, разрабатывавшийся Бабелем в дневнике и позднее в пяти набросках к будущему рассказу, в центре которых спор Прищепы с евреем-гимназистом, остался за пределами «Конармии», но, по точному замечанию Григория Фрейдина, «пронизал ее насквозь, возникая то в оскверненных костелах, то в разворованных, полуразгромленных дворянских усадьбах, то в разоряемых буденновцами пчелиных ульях»[16]. В этом споре о Боге и религии Бабеля не удовлетворяют наивные или невежественные аргументы обеих сторон. Для него (как отмечено в дневнике, он не раз молился в ограбленных и полуразрушенных синагогах) вера не абстрактное понятие: она всегда связана с принадлежностью к большому целому — еврейскому народу и с ощущением современности как продолжающейся и повторяющейся на новом витке всемирной истории этого народа.

Житомирский погром

К еврейской теме имеет непосредственное отношение первая дневниковая запись от 3 июля 1920 года. В ней разворачивается картина недавно пережившего тяжелые потрясения города и рассказывается о конкретном дне Бабеля-Лютова в Житомире 2 июля, пятнице, его встрече с прототипом одного из героев «Конармии» мудреца Гедали:

Утром в поезд<е>, приехал за гимнастеркой и сапогами. Сплю с Жуковым, Топольником, грязно, утром солнце в глаза, вагонная грязь. <…> Дрянной чай в одолженных котелках. Письма домой, пакеты в Югроста, интервью с Поллаком[17], операция по овладению Новоградом, дисциплина в польской армии — слабеет, польская белогвардейская литература <…> книжечки папиросной бумаги, спички, доукраинские жиды, комиссары, глупо, зло, бессильно, бездарно и удивительно неубедительно. <…> После обеда в Житомир. Белый, не сонный, а подбитый, притихший город. Ищу следов польской культуры. Женщ<ины> хорошо одеты, белые чулки. Костел. — Купаюсь у Нуськи в Тетереве, скверная речонка, старые евреи в купальне с длинными тощими нога<ми>, обросшими седым волосом. Молодые евреи. Бабы на Тетереве полощут белье. Семья, красивая жена, ребенок у мужа. — Базар в Житомире, старый сапож<ник>, синька, мел, шнурки. Здания синагог, старинная архитектура, к<а>к все это берет меня за душу. — Стекло к часам 1200 р<ублей>. Рынок. Маленький еврей философ. Невообразимая лавка — Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия<:> все говорят, что они воюют за правду и все грабят. Если бы хоть какое-нибудь правительство было доброе. Замечател<ьные> слова, бороденка, разговариваем, чай и три пирожка с яблоками — 750 р<ублей>. Интересная старуха, злая, толковая, неторопливая. К<а>к они все жадны к деньгам. Описать базар, корзины с фруктами вишень, внутренность харчевни. Разговор с русской, пришедшей одолжить лоханку. Пот, чахлый <…> чай, въедаюсь в жизнь, прощайте, мертвецы.

Далее описывается еврейский погром в Житомире, случившийся 9–11 июня, и это — еще одно доказательство того, что сохранившаяся часть дневника начинается с июля.

Вернемся немного назад, к июньским событиям советско-польской войны 1920 года. 5 июня Первая конная армия прорвала фронт и создала угрозу окружения польских войск под Киевом. 7 июня польские войска временно оставили Житомир. В донесении Д.Д. Коротчаева, начдива четыре, сказано, что дивизия заняла Житомир после боя у Левкова, в 18 часов. Однако, оставив небольшой отряд для комендантской службы, дивизия покинула город[18]. 8 июня Житомир находился без власти, а 9 туда вернулись поляки и учинили там еврейский погром. Он продолжался до 12 числа, когда в город опять вступили буденновцы.

Значит, Бабель не мог быть 3, 4 и 5 июня в Житомире, не мог приехать туда на поезде за гимнастеркой и сапогами, как не мог он быть 6 июня в Ровно (Ровно был занят красными только 4 июля). Он приехал в Житомир 2 июля, а первую запись в дневнике сделал уже в тыловом городе, скорее всего, в ночь на 3 июля, вернувшись в агитпоезд. Тогда же, 2 июля, он узнал об июньском погроме и начал изучать с репортерской дотошностью его обстоятельства.

Дело в том, что в конце июня — начале июля 1920 года была создана комиссия «по расследованию зверств, произведенных белополяками в Житомире». Погром, спровоцированный и осуществленный польскими войсками, сопровождался избиениями, насилиями и издевательствами над еврейским населением, привел к убийству 42 человек. Расследование велось с 8 июля по 12 августа 1920 года. В «Акте по расследованию…», датированном 11 августа 1920 года, говорилось:

Комиссия пришла к следующим выводам:

Погром был заранее подготовленный и организованный польскими военными частями, вступившими в город Житомир 9-го июня. Погром был произведен исключительно польскими воинскими частями под руководством начальствующих лиц. Главными виновниками и попустителями являются: комендант капитан Шуйский, начальник гарнизона полковник Седльницкий и комендант майор Ганич, в руках которых была вся власть в эти дни. Никаких выступлений местного еврейского населения против польских солдат не было, и все обвинения подобного рода, которыми пытались «польские рыцари»[19] оправдать свои действия, являются сплошной провокацией. Безусловно являются доказанными факты провокации польских воинских частей, как то: провокационная стрельба, легенда о ранении польского офицера и др. Погром этот по своему характеру сопровождался мучениями и зверствами над убиваемыми жертвами[20].

Обратим внимание на даты: Бабель приехал в Житомир, когда официальное следствие о погроме еще не началось. И он предпринимает самостоятельное расследование, в котором появляется новое обстоятельство: «Житомирский погром, устроен<ный> поляками, по<том>, конечно, казаками». В дневнике Бабель воспроизводит недавние события:

«После появления наших передовых частей поляки вошли в город на 3 дня, евр<ейский> погром, резали бороды, это обычно, собрали на <…> рынке 45 евреев, отвели в помещение скотобойни, истязания, резали языки, вопли на всю площадь. Подожгли 6 домов, дом Конюховского на Кафедральной — осматриваю, кто спасал — из пулеметов, дворнику<,> на руки которому мать сбросила из горящего огня младенца — прикололи, ксендз приставил к задней стене лестницу, таким способом спасались».

Общая картина погрома совпадает с той, что дана в акте житомирской комиссии:

«Доставляемых на Сенную площадь отправляли в казарму, где помещалась польская воинская часть. Там над ними проделывались самые гнусные издевательства и зверские истязания. Некоторых из убиваемых держали в течение одного-двух часов в казармах, заставляли их танцевать, петь, избивали прикладами и саблями. <…>

По отношению к арестованным проявлялись насилия и истязания самые варварские и бесчеловечные. Все евреи и один русский молодой парень — полоумный, принятый за „буденновского казака“, подверглись избиениям прикладами и нагайками. Били до потери сознания. В отношении одного Гилеля Таненбаума, сторожа Талмуд-Торы[21], еврея лет 50-ти, применялись утонченные мучения. Рвали бороду, заставляли есть вырванные клочья волос бороды, поджигали спичками. Все три дня 9–11 арестованным не давали ни есть, ни пить. Наиболее изощрялись в этом „благородные офицеры“»[22].

Детали же бабелевского описания складываются в картину будущего очерка или рассказа. Утром 4 июля среди пакетов, отосланных им в ЮгРОСТА, отправлено и «сообщение о жит<омирском> погроме». Было ли оно опубликовано, мы не знаем. 

Летописец и участник военного похода

В Житомире, как мы видели, Бабель знакомится с обстановкой прифронтового тыла и с местным населением. 5 июля он едет из Житомира в Новоград-Волынск, затем в Корец. 6 числа приезжает в Ровно, за два дня до этого занятый частями Первой конной. В военную обстановку вводят нас дневниковые записи, сделанные в Белеве, где Бабель находился с 11 по 15 июля:

«8–12<-го> тяжелые бои, убит Дундич, убит Щадилов, команд<ир> 36<-го> полка, пало много лошадей, завтра будем знать точно. — Приказы Буденного об отобрании у нас Ровно, о неимоверной усталости частей, о том, что яростные атаки наших бригад не дают прежних результатов, беспрерывные бои с 27/V, если не дадут передышки — армия сделается небоеспособной» (Белев, 11 июля).

Уже в первых житомирских записях определяется форма дневникового повествования — своеобразный монтаж эпизодов в нескольких планах и направлениях: конармейский быт, передвижение, война; быт и культура местного населения; судьба еврейского «жалкого, страшного племени» (запись от 4 июля). Контраст изначально присущ бабелевскому сознанию. Характерный пример — посещение в канун субботы житомирского цадика и молитва, послужившие впоследствии основой рассказа «Рабби»:

«Заходит суббота. От тестя идем к цадику. Имени не разобрал. Потрясающая для меня картина, хотя совершенно ясно видно умирание и полный декаданс. Сам цадик<,> его широкоплечая, тощая фигурка. Сын — благородный мальчик в капотике, видны мещанские, но просторные комнаты. Все чинно, жена — обыкновенная еврейка, даже типа модерн. — Лица старых евреев. — Разговоры в углу о дороговизне. — Я путаюсь в молитвеннике. Подольский поправляет. — Вместо свечи —коптилка. — Я счастлив, огромные лица, горбатые носы, черные с проседью бороды, о многом думаю, до свиданья, мертвецы. Лицо цадика, никелевое пенсне, откуда вы, молодой человек. Из Одессы. К<а>к там живут. Там люди живы. — А здесь ужас. — Короткий разговор. — Ухожу потрясенный. <…> А потом ночь, поезд, разрисованные лозунги коммунизма (контраст с тем, что я видел у старых евреев). Стук машин, своя электрическая станция, свои газеты, идет сеанс синематографа, поезд сияет, грохочет, толстомордые солдаты стоят в хвост у прачек».

Лейтмотивом дневника можно считать слова из житомирской записи от 4 июля: «И вдруг одиночество, течет передо мною жизнь, а что она обозначает». Бабель напряженно ищет ответ на этот вопрос, вглядываясь в людей и события.

Что же мог видеть и что видел Бабель в Первой конной во время польского похода? Разумеется, не только «задворки» армии, как потом утверждали его оппоненты. Он постоянно находился при штабе 6-й дивизии, с которым совершал передвижения:

«Ночь, работа штаба в Белеве» (Белев, 11 июля);

«Работаю в штабе…» (Белев, 12 июля);

«Я именинник. 26 лет. Думаю о доме, о своей работе, летит моя жизнь. <…> Работа шт<аба> в Белеве. Хорошо налаженная машина. <…> Об операциях. — Где стоят наши части. —Операция на Луцк» (Белев, 13 июля).

Ездит он верхом и в экипаже, потом получает тачанку и лошадей. Первая поездка верхом — 12 июля, из Белева в чешскую колонию, в Милостов. Нередко в передвижениях его место рядом с начдивом Тимошенко и комиссаром Бахтуровым. Например, 16 июля он записывает:

«Штаб переходит в Новоселки. 25 верст. Еду с начдивом, штабной эскадрон, скачут кони, леса, дубы, тропинки, красная фуражка начдива, его мощная фигура, трубачи, красота, новое войско, начдив и эскадрон — одно тело».

На следующий день, 17 июля, в Новоселках:

«Еду в Полжу — Политотдел <…>. День проходит в работе».

И еще одна примечательная запись от 21 июля (Пелча — Боратин):

«Командарм вызывает начдива на совещание в Козин. 7 верст. Еду. Пески. Каждый дом остался в сердце».

Постоянное внимание Бабеля — к стратегической обстановке, складывающейся на переднем крае:

«Новоселки — Мал. Дорогостай. 18.7.20.

Польская армия сосредотачивается в районе Дубно — Кременец для решит<ельного> наступления. Мы парализуем маневр, предупредим. Армия переходит в наступл<ение> на южном участке, наша дивизия в арм<ейском> резерве. Наша задача — захватывать переправы через Стырь в районе Луцка».

Ход боевых действий постоянно фиксируется как в военном журнале, так и в дневнике, дается оценка военным руководителям:

«М. Дорогостай — Смордва — Береж<цы>. 19.7.20

<…> Пр<о>т<ивник> атакует на уч<астке> Млынов — Дубно. Мы ворвались в Радзивилов. — Сегодня на рассвете решительное наступление всех дивизий — от Луцка до Кременца. 5-я, 6<-я> див<изии> — сосредоточены в Смордве, достигнуто Козино. — Берем, значит, на юг. —

Выступаем из М. Дорогостай. <…> Вытягиваемся по дороге. Невыносимая. Идем через Млынов — Береж<цы>, в Млынов нельзя заехать, а это еврейское местечко. <…> Подъезжаем к Береж<цам>, канонада <…>. Смордва, дом священника <…> начдив, Бахтуров, военкомы. Нас обстреливают, начдив молодец — умен, напорист, франтоват, уверен в себе, сообразил обходное движение на Бокунин, наступление задерживается, распоряжения бригадам. Прискакали Колесов и Книга (знаменитый Книга, чем он знаменит)».

И тут же о себе — простудился, заболел:

«Мне все хуже. У меня 39 и 8. <…> Сплю у церковной <…> ограды. <…> Вспотел, полегчало. Еду в Береж<цы>, там <…> канцелярия, разоренный дом, пью вишневый чай, ложусь в хозяйкину постель, порошок аспирину. <…>

Забылся часа на два. Будят. Я пропотел. Едем ночью обратно в Смордву, оттуда дальше…»

И так же, как потом в книге, эпизоды с добыванием пищи («Вечером на квартире. Опять немае — все врут…», 18 июля) и мало-мальски приемлемых условий существования будут чередоваться с описанием боев и передвижений.

«Мы беззаветные герои все»
(масса и ее вожаки)

Основное внимание в дневнике уделено конармейской массе и ее вожакам. Среди них герои будущих рассказов — Прищепа, Грищук, ординарец начдива Лёвка, начальник конзапаса Дьяков… Казачья масса у Бабеля составляет единое целое и показана в динамике:

«Картина боя, возвращаются <…> кавалеристы, запыленные, потные, красные, никаких следов волнения <…> профессионалы, все протекает в величайшем спокойствии — вот особенность, уверенность в себе, трудная работа, мчатся сестры на лошадях, броневик Жгучий (М. Дорогостай — Смордва — Бережцы, 19 июля)».

Для Бабеля особенно важны бытовой и социальный аспекты, позволяющие представить, чем живет и к чему стремится эта масса: «На привалах с козаками, сено лошадям, у всех длинная история — Деникин, свои хутора, свои предводители, Буденные и Книги, походы по 200 чел<овек>, разбойничьи налеты, богатая казацкая вольница, сколько офицерских голов порублено. <…> Великолепное товарищество, спаянность, любовь к лошадям, лошадь занимает ¼ дня, бесконечные мены и разговоры. Роль и жизнь лошади. — Совершенно своеобразное отношение к начальству — просто на ты (Новоселки — М. Дорогостай, 18 июля)».

Внутри этой массы Бабель выделяет кубанцев, о которых идет речь в записях, сделанных в Лашкове 9, 10 и 11 августа:

«Ночь, у меня на столе лампочка, тихо фыркают лошади, здесь все кубанцы, вместе едят, спят, варят, великолепное молчаливое содружество. Все они мужиковаты, по вечерам полными голосами поют песни, похожие на церковные, преданность коням, небольшие кучки — седло, уздечка, расписная сабля, шинель, я сплю, окруженный ими» (9 августа).

«Ночью — необыкновенное зрелище <…> ярко догорает шоссе, моя комната освещена, я работаю, горит лампочка, покой, душевно поют кубанцы, их тонкие фигуры у костров, песни совсем украинские, лошади ложатся спать» (10 августа).

«О кубанцах. Содружество, всегда своей компанией, под окном ночью и днем фыркают кони, великолепный запах навоза, солнца, спящих козаков, два раза в день варят огромные ведра похлебки и мясо. <…> Они истовы, дружественны, дики, но как-то более привлекательны, домовиты, меньше ругатели, спокойнее, серьезнее, чем донцы и ставропольцы» (11 августа).

Своего рода обобщение дано в записи от 21 июля (Пелча — Боратин):

«Мое интервью с Конст<антином> Карл<овичем> (Жолнеркевичем. — Авторы). Что такое наш козак? Пласты: барахольство, удальство, профессионализм, революционность, звериная жестокость. Мы авангард, но чего? Население ждет избавителей…»

Вожаки массы, конармейские командиры — плоть от плоти этой самой массы. Намеченные пунктиром в дневнике их характеры получат художественное воплощение в «Конармии».

«О буденновских начальниках — кондотьеры или будущие узурпаторы? Вышли из среды козаков, вот главное — описать происхождение этих отрядов, все эти Тимошенки, Буденные сами набирали отряды, главным образом — соседи из станицы, теперь эти отряды получили организацию от Cоввласти» (Новоселки, 16 июля).

Внимание Бабеля привлекает «декоративный начдив» 6-й кавдивизии Семен Константинович Тимошенко:

«Начдив Тимошенко в штабе. Колоритная фигура. Колосс, красные полукожаные штаны, красная фуражка, строен, из взводных, был пулеметчиком, арт<иллерийский> прапорщик в прошлом. Легендарные рассказы» (Белев, 14 июля);

«К вечеру приехал Начдив, великолепная фигура, перчатки, всегда с позиции…» (Броды, Лешнюв, 31 июля).

В рассказе «Мой первый гусь» сохранится и эта «декоративность» начдива Тимошенко, впоследствии переименованного в Савицкого («Савицкий, начдив шесть, встал, завидев меня, и я удивился красоте гигантского его тела. Он встал, и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапчонкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо. От него пахло недосягаемыми духами и приторной прохладой мыла. Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных по плечи в блестящие ботфорты»), и его веселость («Начдив шесть подписал приказ с завитушкой, бросил его ординарцам и повернул ко мне серые глаза, в которых танцевало веселье»), и шутливая беспощадность («…Каковое уничтожение <…> возлагаю на ответственность того же Чеснокова вплоть до высшей меры, которого и шлепну на месте, в чем вы, товарищ Чесноков, работая со мною на фронтах не первый месяц, не можете сомневаться»).

О неподдельном восхищении Бабеля Тимошенко свидетельствует еще одна любопытная деталь в рассказе «Мой первый гусь»: герой-повествователь отвечает на вопрос начдива, «завидуя железу и цветам этой юности». А ведь в реальной жизни Бабель был старше Тимошенко всего на семь месяцев[23].

В дневнике говорится и об окружении начдива и командарма:

«Писаря — эта откормленная наглая венерическая шпанка…» (Лешнюв, 29 июля).

«В штабе — красные штаны, самоуверенность, важничают мелкие душонки, масса молодых людей, среди них и евреи, состоят в личном распоряжении командарма и <…> заботятся о пище» (Броды, 30 июля).

Выгодно отличается от этой публики начальник штаба 6-й кавдивизии Константин Карлович Жолнеркевич (Жолнаркевич):

«Ночь, работа штаба в Белеве, — записывает Бабель 11 июля. — Что такое Жолнеркевич? Поляк? Его чувства? <…> Ж. — старый служака, точный, работоспособный, без надрыва, энергичный без шума, польские усы, польские тонкие ноги. Штаб — это Ж.<,> еще 3 писаря, заматывающихся к ночи».

Этот идеальный штабной работник[24] появляется в «Конармии» единственный раз — в рассказе «Начальник конзапаса», где он обозначен одним лишь инициалом:

«Начальник штаба Ж. в полной форме стоит на крыльце. Прикрыв воспаленные веки, он с видимым вниманием слушает мужичьи жалобы. Но внимание его не более как прием. Как и всякий вышколенный и переутомившийся работник, он умеет в пустые минуты существования полностью прекратить мозговую работу. В эти немногие минуты коровьего блаженного бессмыслия начальник нашего штаба встряхивает изношенную машину.

Так и на этот раз с мужиками.

Под успокоительный аккомпанемент их бессвязного и отчаянного гула Ж. следит со стороны за той мягкой толкотней в мозгу, которая предвещает чистоту и энергию мысли. Дождавшись нужного перебоя, он ухватывает последнюю мужичью слезу, начальственно огрызается и уходит к себе в штаб работать».

Идеальный штабист в лихой Конармии почти такое же чужеродное явление, как и очкарик Лютов. Этим предопределено его одиночество и, возможно, будущее отстранение от должности.

(продолжение следует)

Источники:

[1] Цит. по: Лившиц Л. Я. Материалы к творческой биографии И. Бабеля // Вопросы литературы. 1964. № 4. С. 120.

[2] По всей видимости, уезжая из Киева за границу в июле 1927 года, Бабель оставил дневник и еще несколько своих автографов на хранение переводчице М.Я. Овруцкой. Затем, получив эти документы у Овруцкой (вероятнее всего, вскоре после реабилитации Бабеля), Т.О. Стах переслала их вдове писателя А.Н. Пирожковой.

[3] Сомнения в правильной датировке первых записей уже давно высказывались в работах о Бабеле. См.: Davies N. Isaak Babel’s Konarmia Stories and the Polish-Soviet War // Modern Language Review 67. [1972]. № 4; Sicher E. The «Jewish Cossack»: Isaac Babel in the First Red Cavalry // Studies in Contemporary Jewry. An Annual IV: The Jews and the European Crisis, 1914–1921. Oxford, 1988. P. 131; Sicher E. Babel in Context: A Study in Cultural Identity. Boston, 2012. P. 257.

Подробно об этом см.: Левин С.Х., Погорельская Е.И. «Во время кампании я написал дневник…»: Пространственно-временные координаты в «Конармии» и конармейском дневнике Исаака Бабеля // Вопросы литературы. 2013. № 5. С. 166–202.

[4] Заметим, кстати, что в штате политотдела Упраформа (Управления по формированию) Первой конной была и такая должность: «журналист»; в его обязанности входила «запись входящих и исходящих бумаг» (РГВА. Ф. 245. Оп. 1. Ед. хр. 8. Л. 158).

[5] По этому замечанию можно заключить, что Бабель не только «разбирал» оперсводки для журнала военных действий (см. далее), но и принимал участие в их составлении.

[6] Цит. по: Лившиц Л. Я. Материалы к творческой биографии И. Бабеля // Вопросы литературы. 1964. № 4. С. 123.

[7] Военная энциклопедия: [В XVIII т.]. СПб., 1911–1915. Т. X. С. 409.

[8] Советская военная энциклопедия. В 8 т. М., 1976–1980. Т. 3. С. 349.

[9] РГВА. Ф. 7675. Оп. 1. Д. 42. Л. 10. Опубл.: Погорельская Е. И. Что делал Исаак Бабель в Конармии? Комментарий к конармейскому дневнику 1920 года // Вопросы литературы. 2014. № 6. С. 218–227.

[10] Ведение журнала военных действий поручалось также начальникам штабов подразделений. Среди бумаг 3-й кавбригады 6-й кавдивизии сохранилось, например, донесение начальника штаба 3-й бригады начальнику штаба 6-й дивизии от 8 ноября 1920 года:

«На № 519 доношу, что за последнее время боев журнал военных действий еще не написан, так как я был все время на передовой позиции. Сейчас описываю последние бои и по окончании пришлю журнал военных действий» (РГВА. Ф. 7675. Оп. 1 Д. 21. Л. 19).

[11] Бенни Як. И. Бабель. С. 139.

[12] Цит. по: Лившиц Л. Я. Материалы к творческой биографии И. Бабеля. С. 123.

[13] «Исповедь сына века» — название романа французского писателя А. де Мюссе (1835).

[14] Б. В. Томашевский писал:

«Фабулой называется совокупность событий, связанных между собой, о которых сообщается в произведении. <…>

Фабуле противостоит сюжет: те же события, но в их изложении, в том порядке, в каком они сообщены в произведении, в той связи, в какой даны в произведении сообщения о них» (Томашевский Б. В. Теория литературы (Поэтика). Л., 1925. С. 137).

[15] Веселый, жизнерадостный (фр.).

[16] Фрейдин Г. М. Сидели два нищих, или Как делалась русская еврейская литература: Бабель и Мандельштам // Исаак Бабель в историческом и литературном контексте: XXI век. Сборник материалов Международной научной конференции в Государственном литературном музее 23–26 июня 2014 г. М., 2016. С. 450.

[17] Поллак Борис Николаевич — в тот период, о котором идет речь в дневнике, командир разведывательного отряда (см.: РГВА. Ф. 245. Оп. 10. Д. 8. Л. 79, 79 об.), позднее, с 8 по 26 августа, — начальник штаба 11-й кавалерийской дивизии. В дневнике Бабеля он упоминается еще раз 3 августа.

[18] См.: Буденный С. М. Пройденный путь. Кн. 2-я. С. 115, 118.

[19] Заметим, что статья Бабеля в газете «Красный кавалерист» об издевательствах поляков над аптекарем-евреем и разгроме аптеки в Берестечке озаглавлена «Рыцари цивилизации».

[20] РГВА. Ф. 245. Оп.1. Д. 59. Л. 8.

[21] Религиозное учебное заведение для мальчиков.

[22] РГВА. Ф. 245. Оп. 1. Ед. хр. 59.

[23] Возможно, здесь кроется аллюзия на еврейскую пословицу: «Каждый еврейский ребенок рождается старым евреем» (см.: Либерман Я. Л. Исаак Бабель глазами еврея. С. 76). Ср. также с окончанием рассказа «Сын рабби»: «И я — едва вмещающий в древнем телебури моего воображения, — я принял последний вздох моего брата».

[24] Буденный так отзывался о К. К. Жолнеркевиче:

«Мне нравился этот трудолюбивый и честный поляк. Бывший полковник царской армии, он с первых дней революции перешел на сторону Советской власти. Кстати сказать, таких поляков, сражавшихся плечом плечу с русскими, было у нас немало» (Буденный С. М. Пройденный путь. Кн. 2. С. 152).

Среди хранящихся в РГВА учетных карточек начальствующего состава Первой конной (Ф. 40895) есть и карточки начальника штаба 6-й дивизии, позволяющие уточнить сведения о нем. Жолнеркевич Константин Карлович родился 20 февраля 1879 года в Хабаровске. По происхождению дворянин, беспартийный. В графе «Национальность» в одной из карточек стоит: «Великоросс», в другой —вопросительный знак. Родной язык — русский, другими языками не владел. В 1900 году окончил 6 классов гимназии, в 1901-м — Военное Тверское юнкерское училище, в 1912 году — офицерскую кавалерийскую школу. Военную службу начал рядовым в сентябре 1898 года, в офицеры произведен в апреле 1902-го. Службу в царской армии закончил полковником 13-го драгунского военного ордена полка. А в ряды РККА вступил добровольно 1 июня 1918 года, то есть вскоре после революции, но все же не с первых дней, как пишет Буденный. В 1918–1919 годах командовал полками, затем около трех месяцев был начальником штаба 11-й дивизии, а с 12 февраля 1920 года в течение пяти с половиной месяцев возглавлял штаб 6-й дивизии Первой конной армии. Награжден орденом Красного Знамени и золотыми часами ВЦИК с надписью «Честному воину РККА». Был ранен и контужен. В дальнейшем Жолнеркевич возглавлял административное управление штаба Первой конной, служил в военных учебных заведениях.

 

Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer4/pogoreloskaja/