Нет, дорогой читатель, ты не угадал. Речь пойдёт не о стихотворце, живущем в Америке или Израиле, а о белорусском поэте Анатолии Аврутине, который пишет по-русски, печатается в Москве и Санкт-Петербурге, Германии и Канаде, является лауреатом многих российских и международных премий, и его поэтический стаж насчитывает более полувека. Но у нас он мало известен. А нам хотелось бы познакомиться с его поэзией.
Перед нами один из недавних сборников А. Аврутина «Осенние плачи. Избранное» (М., «Российский писатель», 2018). Первое стихотворение в нём «Вдали от России» воспринимается как эпиграф, определяя главную его тему: «Но крикнешь: «Россия…» И эхо ответит по-русски». Это и признание в любви к ней: «Россия… Родина… Рябина…», «Только тише… Родину разбудишь, / Поздно, позже мамы, прилегла», — и одновременно её оплакивание. Вместо классического «И дым отечества нам сладок и приятен» появляется «Дым отечества горек и едок»; Отчизна «помертвелая», «место невзгод и потерь» и «Есть два понятия — Родина и смерть». Воображение автора рисует две России — небесную и земную: первая — «осиянна», вторая — «злобна и мрачна». И его взаимоотношения с Россией складываются неоднозначно. С одной стороны, он не мыслит себя без неё: «Я и Русь», каждый его взгляд и выдох «пускай зовется Русью», «Одна поэту русскому дорога — / Родиной измученной болеть». А с другой стороны, «болезненно любя, быть нелюбимым», «сирая Родина шествует мимо»; «Когда Отчизне смертников не хватит, / Тогда Отчизна хватится тебя».
А каким видится поэту историческое прошлое и судьба России? Тоже скорее в мрачных тонах, хотя были и великие сражения, и победы. Но чаще упоминаются басурмане и «зловещие орды», Малюта и Лжедмитрий; кандальники, бредущие под конвоем по дорогам Руси; революционные события, ЧК и ГУЛАГ. Более подробно описан Х1Х век («дух мой там») — «сожжённое Бородино», восстание на Сенатской площади, дуэли Пушкина и Лермонтова, отмена крепостного права и мольбы крестьян не отпускать их; осмелевшие бомбисты. И вот частный вывод из этих упоминаний и описаний: «Таких мгновений мало, / Когда Русь не призывали к топору». Есть и общий: так устроен мир — «тревожный», «серый». «чахлый», «заскорузлый».
Печален и российский пейзаж, особенно осенний. Не случайно книга носит название «Осенние плачи». «Октябрь. Во мгле ощетинились ели…Намокли кусты. Журавли улетели»; дуют стылые ветра, раскисла дорога, отвесные дожди, промозгло, «сивер выл над змеиным обрывом», «побуревший листочек всё рвался лететь в никуда». Не радуют и зимние картины: «Вьюги поздним набегом города замели»; хлопья снега — это «комья белой печали»; «метель отгудела, отсвистала сквозь ветви, на время тропинок лишив»; «Снова мокрый декабрь… Тьма во тьму переходит, что хуже всего». И даже лето какое-то невесёлое:
«Холодное, мокрое лето.
Весь день над лощиной туман.
По влажной полосочке света
Крадётся смолистый дурман».
Природа у Аврутина не существует сама по себе, независимо от человека, а отражает его переживания и настроения. Так, в сентябре автор раздумывает о том, «что не все дожди отморосили, что не вся исчезла благодать, что ещё пока хватает силы о своём бессилии сказать». А в зрелом возрасте наблюдает «с надрывом», как «сосенка шумит над обрывом, а корни подмыло уже».
Немалое место в аврутинском творчестве занимают автобиографические стихи. Есть воспоминания о детстве в Грушевском поселке, о маме и отце, о бабушке Эстер и её рассказах про предков с еврейскими корнями («Памяти отца»). А юность с её бедностью и работой в депо, с её наивными мечтами и грандиозными планами вспоминается как «чудесная пора» («Стансы»). Наибольшим эмоциональным разнообразием отличается любовная лирика — встречи и расставания, влюблённость и разочарование, ревность и обман, верность и измены, надежда и отчаяние («Август забытой любви», «Смотрю женатыми глазами»», «Научусь любить издалека», «Этот дом без тебя тоскует», «Давно не ревную…»). Можно задать вопрос: что ранит сильнее — любовь перед разлукой или память в разлуке о прошлой любви? А можно сочинить афористистическое любовное «кольцо»:
«Предаст любимый — придёт страданье.
Придёт страданье — постигнешь душу.
Постигнешь душу — навек прозреешь.
Навек прозреешь — любовь узнаешь.
Любовь узнаешь — предаст любимый».
Нередки в поэзии Аврутина и философские раздумья о жизни и смерти, о вере и безверии, о нравственности и совести, о времени и вечности («И кем ты стал — решит эпоха, / А вечность — кем не стал решит», «Только тем и воздается, / Кто не ждёт воздаянья»). Человек бредёт по жизненным дорогам и тропинкам, совершает поступки и проступки, испытывает разные чувства, страдает, устаёт и в конце пути его ожидает Праведный Суд: «Шагаю… Безумно устали ноги / За тысячи вёрст пути. / Шагаю… Но даже в конце дороги / Не знаю, куда идти», «Снова колокол бьёт над нелепым, мрачнеющим миром».
И всё-таки, как нам кажется, самыми излюбленными аврутинскими темами являются русская литература, русские писатели, русский язык: «Мне мама — русская словесность, / Отец мне — русский мой язык». Думается, он чаще других современных стихотворцев обращается к именам русских классиков, начиная от Пушкина и Лермонтова и кончая Пастернаком и Ахматовой, высказывая своё к ним отношение и отмечая значение их творчества для всего мира. Заметим, что постоянно сопутствуют Аврутину Пушкин и Блок. Первого ему ещё в раннем детстве читала мать, а потом он представлял великого поэта в реальной жизни (в Лицее, перед дуэлью) и одновременно на недосягаемой высоте: «Отчизна — Русь — Пушкин». В юности Анатолий мечтал писать, как Блок, и тоже придумал себе свою Прекрасную Даму. И если бы пришлось ему уехать на чужбину, то обязательно взял бы с собой томик Блока. «В полутьме читаю Блока. А кого читать?» Ночами ему чудятся «страшные споры Тараса с Андрием», то слышится «чёрная музыка Блока», то твердит он строчки из «Анны Снегиной» и задумывается, чем помочь Есенину, которого, по его убеждению, убили.
Наряду с употреблением отдельных поэтических цитат Аврутин изобрел оригинальный жанр «цитатных» стихотворений, в которых лирическое высказывание сопровождается классическими строками.
Да, мы такие. Нечего пенять.
Уходят божества. Минуют сроки.
И вновь «Умом Россию не понять».
И вновь «Белеет парус одинокий».
С какой бы скорбной думой на челе
Мы б не брели сквозь ужас и забвенье,
Опять «Свеча горела на столе»,
Опять «Я помню чудное мгновенье».
И сам, итожа свой последний час,
Короткий срок служения земного,
Прошепчешь, чуть дыша: «Я встретил Вас…».
«Я встретил Вас…».
И больше ни полслова.
Поэт не только перечитывает любимые произведения, но и погружает их в сегодняшнюю действительность. Вот что случилось с популярной светловской «Гренадой». Давно уже там отдали землю крестьянам, и песню об этом не поют, но мальчишки по-прежнему воюют и не замечают потери бойца («И солнце в зените»). А что произошло нынче со знаменитыми некрасовскими стихами «Есть женщины в русских селеньях»? В 1960 году Наумом Коржавиным были написаны «Вариации из Некрасова», в которых через сто лет русские женщины хотят жить по-другому, однако «кони всё скачут и скачут, а избы горят и горят». У Аврутина эта же ситуация выглядит иначе: селенья опустели, и нет там женщин, а вместо коней две-три «понурые клячи». И «все избы горят по России, ибо некому стало в горящую избу войти» («Не закрыта калитка»).
Назвав русскую литературу своей матерью, а отцом русский язык, Анатолий сравнивает его с другими языками и утверждает его первенство: «Что не по-русски — всё реченья, / Лишь в русском слове слышу речь». В нём и «высшее бунтарство», и музыка, и свет. А в качестве примера власти слова приводится лермонтовское «Бородино»:
О, сила слова!.. Лермонтов… Полна
История придуманных иллюзий.
А люди помнят:
«Мы их победили…»
В день пораженья…
В день Бородина. («Кутузов»)
Поэт не только восхваляет русское слово, но и сам стремится внести свой вклад в его лексическую копилку: придумывает неологизмы (огнегрудая печаль, безвоздушье, апельсинит солнце, древнобулыжный язык, сиренозвукий гудок); широко пользуется аллитерациями («Судьба. Смятение. Спасенье», «Родина, Родители, Рожденье. / Рожь. Розвальни. Росток»), вплоть до тавтограммы (текст из слов на одну букву, например, на «П» — «Прозрачный призрак принёс прозренье…»); строит стихи на повторах отдельных слов и их частей, также целых строк («Если тело забудет тело», «Ты только глаз не открывай», «Женщины, которых я разлюбил»), причем словесная игра носит не шуточный, а серьёзный и даже драматический характер. К примеру, повторение эпитета «Красный» от красной девицы до красной смерти («Смерть красна, хоть жить охота, /Если ворог обуздан»), а заканчивается — «Вспышка красная… Темно» («Красное…»). Бывает нагнетение однокорневых слов: мрачнеет, мрак, мрачный, мрачно («Ещё не всё сказал я Богу»). Или изобретательное применение приставок «без/бес» на протяжении всего стихотворения «Безлюбье. Тоски одинокой безгубье» (беструбье, безбровый, беспалы, бесполы, безвоздушный, безъязыкий, безголосые).
Заметно пристрастие к синонимическим и антонимическим конструкциям: «Вычеркну. Выброшу. Захороню», «Клокотал, задыхался, сердился базар многоликий»; «спешите медленнее жить», «не вышли, не дотопали», «безблагодатна благодать», «Что лучше — слава иль безвестность?» На противопоставлении «не то, а это» построено стихотворение «Всё подряд — и хвори, и усталость…»: «Не беда, что прошлое промчалось, / А беда, что нового в обрез»; «Не беда, что гнёзда опустели, / А беда, что новых не совью»; «Не беда, что тлевшее погасло, / А беда, что нечему гореть».
Особое впечатление производит своеобразие и необычность многих метафор и эпитетов: «в озябшем колодце звезду поглотила вода», «колокольня стоит с отбитой головой», «смолкли столетья, печали свои волоча», «стынет в лужах рухнувшая высь»; «снег, покалеченный дождём», «цепенеющие хаты», «прилипчивый страх», скукоженное сердце».
Единственное, о чем сожалеем мы, вчитываясь в аврутинские стихи, это, что описываемое им «шальное время» царит и в его поэзии, так как автор категорически отказался от датировки и периодизации своих произведений, перемешав их без указания даты создания. И нам не дано узнать, когда они написаны — в юности или зрелости, и существует ли эволюция в творчестве поэта, и как менялись его чувства и мысли в зависимости от возраста.
Если своё «Избранное» Анатолий Аврутин начинает с признания, что «нелегко быть крови нерусской, и русским являться при этом», то впоследствии, вспоминая о «пятой графе», «где о национальности воют анкеты с наркомовских лет», он теперь написал бы без национального уточнения — «русский поэт», а после его смерти хотел бы, чтобы именно так — без имени — на камушке было просто начертано: «Русский поэт».
Январь 2022 года
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer4/belskaja/
