***
Как встречи порождаются прощанием,
так это лето вымолила
наледь.
Убавлю громкость радиовещания –
и сувенир возьму себе
на память,
свеченье юности – она, немая,
кувшинок пьёт зелёный запах залпом.
Здесь лето начинается не с мая,
а с хрупкости, Ханой её
побрал бы.
А раньше, ещё раньше, я была
хтонически небрежно –
кто развеял? –
простая изначальная зола,
привратница извечных
колизеев.
Зачем врастаю в зелень
– лип не
станет сияющих, а будет всё иное:
какая часть не навсегда погибнет,
и воспарит над малым –
но не мною,
а картами столиц, откуда письма
я отсылала
в эру мезозоя.
***
Когда пройдут все родовые пятна,
я буду ежедневно инэмури
практиковать на солнышке <но в шляпе!>
и думать
о подчинённой вовлечённости магнолий,
о годовалых детях
<живущих в непрестанном трансе >
о том, что нет, нельзя съедать на завтрак
два яйца, а можно лишь одно.
Когда уйдут все родовые пятна
пить чай с тобой, лимоном и имбирем –
я встану и пойду
за ними.
***
Всё, что с нас опадает – живое.
Ресница, волос корчатся и кричат
медленно угасая от голода на полу.
Превращаются в пыль.
Так и мне когда-то
Перерезали пуповину,
Так и я когда-то отпала, ещё живая
И до сих пор молчу,
кричу,
лечу, превращаясь в пыль,
устремляясь в воду и почву семечкой,
красное солнце светит сквозь белую кожу мою.
Я уже давно не ищу метафору
даже слова не ценны
их россыпи – камни на пляже
нежные белые как бока лебедей
Разве всё погладишь, подержишь в ладони?
Каково неистовое любопытство людей, которые никогда не любили истину
Но познавали случайно всё подряд?
Разве что в клозете, читая словарь Даля
в кожаном переплёте
Зачем слово, есть же кусок платка
турецкой женщины на лице которой улыбка
вчера сняла она свой платок и покрасила волосы
и сказала: «Я сама себе
впервые картина»
Я держу её платок в руках и плачу.
И тепло её материнства в этом платке
и макушка её бела-бела аки пепел
выжженная земля её жёлтые волосы
ПОНЧИК
Отдалившись от себя,
вглядываюсь в себя
четырнадцать миллиардов лет назад.
Где мой край? Но вижу только
остаточное излучение юности,
<ему хватило времени
добраться до сетчатки>
нет, дальше не отойду,
<хоть и нет конца!>
просто дальше не отойду: так решила.
Космологи говорят:
«У поверхности пончика нет границ».
А как же граница с воздухом?
Вглядываюсь вглубь пространства опыта:
моё детство, моё младенчество, моё небытие,
и дальше, чем небытие:
отсутствие плана, чьё-то <их> доверие миру,
дальше, чем доверие: их надежда,
ещё дальше: их выживание и борьба.
Космический горизонт, видимый телескопом пылинки
севшей на пончик
<по дороге из>
***
Это цельность – два метра парить над землёй
как движения тела легки и красивы!
о, за Гойей вослед, в его страшный полёт,
а войдёшь в новый день –
не растрачивай силы
чтобы телом пронизывать стены и плавить
образа не обронят над нами слезу
ты, себе же из прошлого ныне не равен,
на расплавленном воздухе жизнью рису-
ешь этих странных зверей
их отравленный мех
источает тепло, в золотом октябре
мы согреемся в нём, что убийца в тюрьме
и я слышу твой смех,
Мефистофеля смех
***
Сначала он хотел
быть единственным и главным
на вечеринке, на этой палубе, в её жизни,
в каютах, в трюме,
в этом их свадебном путешествии:
остаться с нею вдвоём.
Но однажды он поднялся наверх, закрыв за собою люк.
В грузовом отсеке
плыла она туда,
где обнялись два континента.
С тех самых пор,
В Исмаилии не найдя ночлега,
из вод Суэцкого канала
тонкое платье сшив,
бредёт она в Африку,
где её встретят бубнами,
и она умрёт для всего, что знала прежде, станет пустой.
И тогда я приду к ней,
исследующей избитыми стопами кусок суши,
к ней, верящей в то, что через часть можно познать целое,
взмахну, приседая в танце, юбками, сотканными из многослойных метафор,
объединивших проседь её волос
со случайным фрагментом первого мира –
и она увидит в этом пророчество,
<ей нужен этот миф
о личном участии>
Попрошу её:
– Расскажи мне, что ты видела?
– Я видела человека,
сидящего в пустой щербатой ванной,
без рук и ступней.
Я спряталась в бабьем куту за печью,
звенела домашней утварью,
запрещала туда забредать гостям и детям,
чтоб через бабий лаз не провалились в погреб.
И тогда я скажу ей:
– Посмотри, здесь кто-то поднялся наверх,
закрыв за собою люк. Но кто это был?
И она мне ответит:
– Не помню.
***
И всё ещё – не время возвращаться
в родное царство тёплой немоты,
где затаились штопальные пяльцы,
<и в будущем нам тоже не застыть>,
<где съёмщик обещает: завтра съеду,
а послезавтра он оплатит счёт>
ореховыми листьями по свету
однажды нас развеет-разнесёт,
оставшимся доверят тайны сада.
Но пусть никто не скажет им о том,
что загустеет, выпадет в осадок
двухтысячных непринуждённый тон.
***
Я твой дом, дитя,
твой девичий вечный дом
Я зову тебя нездешними голосами.
Здесь праматери,
заглядывая в потом,
тебя видели – и для тебя соткали
это место встречи,
куда ты идёшь сновидеть.
Замирают стрелки,
плавится счётчик лет.
От начала времён
ты бежишь по траве, и в нитях
твоих вен
блуждает
беспечный свет.
***
Отчего вдруг твердеет воздух,
неподвижно с чего крыло,
стрекоза, почему твой остов
белым тюлем ой замело,
от кого же теперь спасаться,
у кого будешь кров искать
<и текстильного стынет царства
белозубый и злой оскал>
Так иди же ко мне на палец,
как и ты, я не помню, как
мы с тобою одни остались,
не считая зака-
та- за-
крываю окно: невежде
бесполезен любой побег.
Ты взлетишь, как летала прежде…
Высоко созревает снег.
***
Иов 31:12 ... «огонь, поядающий до истребления»
Втор 4:24 ... «ибо Господь, Бог твой, есть огнь поядающий»
Только мёртвые деревья и пепел.
Только пепел.
Всё, что не догорело сейчас,
вспыхнет снова
от малейшей искры.
Добро пожаловать в память травматика,
замершего перед обугленными скелетами
собственных сосен,
иссушенных стихией.
По обочинам памяти лежат головёшки:
штабеля имён.
Через много лет
появится новый лес,
и всё, что не догорело сейчас,
от малейшей искры вспыхнет снова.
Потому что бог твой
есть огонь всепожирающий,
Потому что всё, что не догорело сейчас,
вспыхнет снова,
и мёртвые умирают с каждым разом мучительней,
и нет ничего, кроме этого леса,
из которого не убежать,
потому что по обочинам памяти лежат головёшки,
и они вспыхнут снова.
***
В посылке:
твои детские фото
и пакетик семян
посей на балконе
для пчёл.
Почтальон
запомнил, чья птицей гардина
взметнулась,
в гости ходить повадился.
Надорвёшь картон –
майский полдень в нём
и привет
без обратного адреса
