Отношения Алексея Толстого и Давида Бурлюка нельзя назвать приятельскими, а их знакомство – длительным. Тем не менее даже находясь в эмиграции, Бурлюк внимательно следил за творчеством Алексея Толстого и неоднократно упоминал его имя в письмах к жившему в Тамбове коллекционеру Н.А. Никифорову, а в пражском семейном архиве сестёр Бурлюка, Людмилы и Марианны, даже сохранилась вырезка из журнала «Огонёк» за 1913 год, в которой сообщается, что Алексей Николаевич объявил себя футуристом (сам Толстой, в свою очередь, хранил в дневнике газетную вырезку с объявлением о «Ёлке футуристов»).
Именно на этот период, период «бури и натиска» русского авангарда, и приходится короткое знакомство обоих героев нашей статьи. Вскоре увлечение Толстого футуризмом пройдёт, и он начнёт критиковать его, а затем и высмеивать. Они с Бурлюком останутся на всю жизнь в разных лагерях – поначалу, в период эмиграции, Толстой будет клеймить футуристов как «застрельщиков большевизма»; позже, когда футуристы навсегда утратят свои позиции в «официальном» советском искусстве, а Толстой их, наоборот, обретёт, он будет сатирически отображать их в своих произведениях, Бурлюк же, наоборот, будет сетовать, что истинно «пролетарское» искусство стало маргинальным, а вовремя «перестроившиеся» писатели и художники обласканы властью.
О том, что, находясь в эмиграции, Алексей Толстой «кляузничал» на футуристов, называя их «застрельщиками большевизма», Бурлюк писал и в 1929 году, когда им были уже в основном написаны «Фрагменты из воспоминаний футуриста», и тридцать лет спустя, в письмах тамбовскому коллекционеру Н.А. Никифорову, которого Бурлюк называл своим «духовным сыном». Вот, например, фрагмент из воспоминаний Бурлюка:
«Футуризм был первым любимым оруженосцем победившего пролетариата, блюдшим святая святых искусств в те легендарные первые годы. И А.Н. Толстой в своих тогда не революционных писаниях в 1919 году в Париже открыто „доносил“ о футуристах в белую прессу: „Футуристы были первыми застрельщиками большевизма“. Меня тогда на Дальнем Востоке Розанов1 чуть на Камчатку не упёк. Писанное А.Н. Толстым было абсолютной правдой».2
А вот что писал он 11 июня 1959 года Никифорову:
«В 1913 г. Маяковский писал: Издатели нас не брали, капиталист<ический> нос чуял в нас динамитчиков. В 1919 г. весна в „Последн<них> Новостях“ в Париже граф А.Н. Толстой доносил: футуристы – это застрельщики большевизма, горластые, с громадн<ыми> челюстями… Царская пресса называла футуристов хулиганами».3
Давид Бурлюк, которого в советские годы вспоминали на родине лишь в связи с Маяковским, чьи находящиеся в музеях работы спрятали в запасники и не напечатали за почти пятьдесят лет ни одного стихотворения, не мог примириться с тем, что футуристы уже к 1921 году утратили свои лидирующие позиции в официальном советском искусстве. Особенно возмущало его то, что вернувшиеся в Советский Союз эмигранты легко стали частью этого самого официоза. Вот фрагмент из письма Н.А. Никифорову от 15 февраля 1958 года:
«В СССР (Больш. Энциклоп.) уже составила историю, выгодную лит. школе М. Горького, Д. Бедного, Полонского, Фриче и т.д.
В октябре 1917 г. Есенин писал свою „Страна негодяев“ – там читай: „А я бы все храмы божии переделал бы в места отхожие…“.
Горький занял выжидательную позицию и скоро смылся в Италию, где сидел до 1929 г. (пока не истощились его средства…).
<…> Эренбург (который потом искупил всё, сделавшись первожурналистом Советов) сотрудничал в буржуазных газетах, уехал до 1929 (?) в Париж. Ал. Толстой уехал в Париж до 23 г. Был там среди белых. <…> … с большевиками в Москве в октябре 1917 г. остались, были на их стороне: футуристы, Бурлюк, Маяковский, Хлебников, В. Каменский, Кручёных, Лившиц и плеяда меньших поэтов – художники: Бурлюк, скульп. Конёнков, Меркулов, Брамирский, Татлин, Лиссицкий, К. Малевич, Лентулов – сиречь футуристы и Бубново валеты.
<…> Большевик слова Ал. Н. Толстой в 1919 г. в Парижск. газетах писал правильно: „Футуристы, эти горластые юноши (Б., М., Х., К.) были глашатаями и застрельщиками большевизма“».4
Цитату Ленина из записки к Луначарскому с уничижительной критикой футуристов вспоминает Бурлюк в письме Никифорову от 29 января 1959 года:
«В то время, когда футуристы были заодно с Советами, Горький, Ал. Толстой и Ко упаковывались за границу, а многие, застрявшие на родине, заняли выжидательную позицию – дескать, „большевистская заварушка“ пройдёт, и мы заживём снова крупными помещиками… Теперь обо всём забыто и забито, а нам оно – „футуристов надо сечь“ – памятно».5
Ленин сказал не совсем так, но смысл Бурлюком передан правильно. Он помнил это и спустя сорок лет после описываемых событий – разворот контролируемой партией большевиков культуры в сторону реализма был болезненным и бесповоротным.
Вновь и вновь затрагивает он эту тему, неоднократно упоминая при этом об А.Н. Толстом. Например, в письме Никифорову от 21 мая 1957 года:
«Нас очень трогает ваша горячность в защите моего имени. Борьба за него, „за признание Бурлюка“ ведётся под разными ветрами вот уже пятьдесят лет. Затрудняется она тем, что за строем одних противников подымается новый, а эти часто уже совсем мало осведомлены. Это старый вопрос о футуризме. Самого полезного (из футуристов) Маяковского – приняли,… заявляя против его воли, так как он уже мёртв и протестовать не может, что Маяковский не футурист, что он ученик Максима Горького и Блока, игнорируя факт, что за год до смерти 1929 года он перепечатал полностью наш „Манифест“ (мой и его) из „Пощёчины“ 1912 года, что Маяковский и Горький друг друга не любили, были даже во враждебных лагерях. <...> Что же касается Блока, то между ними только несколько случайных встреч „в передней“… Богатенький поэт, описанный А. Толстым в „Хождении по мукам“ с „голубой лампой“, ничего общего с Маяковским не имел».6
Описание футуристов в «Хождении по мукам» – ещё одна тема, мимо которой не мог пройти «Отец русского футуризма». Причём факт этот вызывал у Давида Давидовича смешанные чувства. С одной стороны, он с гордостью писал о том, что «в „Хождении по мукам“ А.Н. Толстого цитируется моё знаменитое стихотворение „Утверждение бодрости“: „…Всякий молод, молод“… И в шаржированных (недружелюбных) тонах ясна попытка моего литературного выведения».7 Однако же бурю его негодования вызвала первая экранизация романа, осуществлённая режиссёром Григорием Рошалем в 1957 году, в первой серии которой, «Сёстры», футуристы были показаны в совершенно неприглядном виде.
Давид Бурлюк с женой, Марией Никифоровной, увидел фильм в Чехословакии, где он находился осенью того же 1957 года. В Праге тогда жили его сёстры, Людмила и Марианна, а муж Марианны, художник Вацлав Фиала, был крупной фигурой в официальном искусстве Чехословакии (он был в 1956-60 годах председателем Ассоциации чешских графиков «HOLLAR»). Видимо, именно по инициативе Фиалы Министерство культуры ЧССР устроило для Бурлюков закрытый показ фильма. Показанные в фильме футуристы (один из них, толстый, с раскрашенной щекой и в цилиндре, напоминал Бурлюка; другой, совершенно нелепой наружности, взобравшись на стол, громко читал «Каждый молод, молод, молод…») настолько возмутили Марию Никифоровну, что она вышла из зала, хлопнув дверью и воскликнув, что она американская леди и смотреть это непотребство не намерена.
Возмущение Бурлюков экранизацией «Хождения по мукам» отразилась и в переписке с Н.А. Никифоровым. Находясь уже на лайнере «Queen Mary» по дороге из Европы домой и рассказывая Никифорову о фильмах, которые они увидели за время нахождения в Чехословакии, Бурлюки пишут (13 декабря 1957 года): «Мы видели русск. в Карлсбаде и Праге „Урок жизни“ (об инженере, не давш. машины для пикника) и „Сёстры“ с пасквилем А. Толстого на футуризм».8
Бурлюк сетовал на то, что в фильме футуристы показаны какими-то попрошайками, приживалами у «богатеньких буржуйчиков». Вот что писал он Никифорову 16 ноября 1957 года, ещё находясь в Праге:
«Дорогой Николай Алексеевич, поэтому вы понимаете те чувства, кои „последний из могикан“ испытывает, держа в руках вами присланную вырезку из „Огонька“ с картинкой „Сборище футуристов“, со словами – „Срамные фигуры, падающие небоскрёбы и т.д. “, „Живопись художника Валета…“. Почему так? До какой вульгарности можно дойти… пасть…
Постановщики фильма, о кот<ором>. идёт речь, покорно держались указки графа А.Н. Толстого, помещика Самарской губ. Они пользовались лит<ературным> документом, написанным А.Н.Т. в условиях белогвардейской эмиграции, в Париже в 1919 и 20 г. (напечатать роман в Париже в 1921 г. не удалось – „чересчур длинно“…) и автор вернулся в „большевистский рай“ – выражение белогвардейских газет. А.Н. Толстого я знал в 1913 г. (мы Б., М., К.) обедали у него – чудесная квартира; наша популярность „интересовала“ А.Н., и он подумывал как-либо „сгруппироваться“ с нами… Футуризм в романе изображён как сборища на квартире инж<енера>. Телегина… Кучка хулиганов, которых прикармливают Катя и ещё какие-то буржуйчики среднего достатка… Если вспомнить размах бурлюковского шума на всю Россию, становится ясно, что написан портрет его (футуризма) вражеской рукой хулителя из враждебного класса и завистника (даже!)…».9
Никифоров пытался поддержать Бурлюка, и Бурлюк в письме от 15 октября 1957-го из чехословацкого города Подебрады, где он тогда лечился, в свою очередь пытается Никифорова успокоить:
«Спасибо о сообщении о фильме „Сёстры“ А.Н. Толстого. Читая ваши такие добрые, такие воодушевляющие восторженно повышенные слова – мы боимся только одного, чтобы вам оно – такое отношение не повредило бы! … Спор о футуризме – старый и опасный – ещё при царе кидались на нас, как дикие звери, желая нас растерзать, уничтожить, убить, в жёлтый дом засадить, те, кто остался в живых и их потомки, выученики – ведут… неустанно ту же войну. <…> Дорогой друг, Вы должны помнить, что мы полны самого счастливого нерушимого спокойствия и нас уже ничто не обижает, ничто не удивляет, ничто не обольщает и мечтой призрачной не увлекает».10
Возмущаясь и критикуя, Давид Давидович всякий раз подчёркивает своё понимание таланта Алексея Николаевича и уважение к нему. В ноябре 1957 года он пишет Никифорову из Карловых Вар: «Когда я пишу так резко о писат<елях>, как Горький, А. Толст<ой>. и т.д., надо помнить, что я не отрицаю их значимости, их высокого имени и талантов, но они столпы старого классического стиля… они выражение своего класса, своего времени, против кот. или из которого вышел футуризм».11
Задолго до этого, 30 октября 1929 года в письме к Эриху Голлербаху Бурлюк писал о Толстом как о «стихийно талантливом человеке».12 Осенью 1929 года Голлербах прислал Бурлюку в Америку свою монографию об Ал.Н. Толстом. Мария Никифоровна, жена Давида Давидовича, прочла её ему вслух спустя полгода. 12 июля 1930-го Бурлюк писал Голлербаху:
«Милый Эрик Фёдорович!
Уехали на месяц от прелестей летнего Нью-Йорка на берег спокойного залива и захватили сюда с собой перед отъездом полученный „Город муз“ и монографию о А.Н. Толстом. Обе книги Мария Никифоровна прочитала вслух во время работы кистью. <...> Монографию о Толстом мы читали на рыболовной пристани, я писал столбом стоящие в небе вечернем облака и старые лодки, наполняющие древний залив. Мне пришла в голову мысль просить Вас когда-нибудь, если представится удобный случай и возможным для Вас, составить небольшую монографию, посвящённую моему творчеству в области литературной. Я давно уже пишу пером, напечатал большое количество стихотворений, Маяковский упорно называл меня своим учителем и этим неоспоримо признавал во мне некую наличность, вначале влиявшую и оформившую его исключительное дарование, меня многократно бранили, но никогда никто не пытался ещё определить для меня какое-то место в обширном словаре русских писателей…».13
Любопытно, что именно прочтение монографии об А.Н. Толстом подвигло Бурлюка попросить Голлербаха написать подобную и о нём самом. Эрих Фёдорович прислушался к просьбе Бурлюка – монография «Поэзия Давида Бурлюка» вышла в Нью-Йорке, в издательстве Марии Никифоровны Бурлюк в 1931 году. За год до этого там же была опубликована монография Голлербаха «Искусство Давида Д. Бурлюка».
Всю свою жизнь Давид Давидович и Мария Никифоровна живо интересовались не только произведениями Алексея Николаевича, но и деталями его биографии. В письме от 12 мая 1959 года Бурлюк просит Никифорова выслать ему мемуары Натальи Васильевны Крандиевской-Толстой:
«Маруся очень хочет иметь мемуары (пьянство из ванной) Крандиевской-Толстой. „Что, у них бочки не нашлось – такое обеднение посудами“ (Маруся). Я обедал у Толстого в 1913 г. в Москве, и А.Т. читал свой рассказ нам: мне, Маяковскому и Каменскому, интересовался сближением с футуристами. С Крандиевской в поезде первым классом я ехал в одном купе в 1917 г. в её (Толст.) имение около Миликесса. Она ехала за Волгу, через Симбирск. Пришлите нам мемуары, вышлем вам „Новое о Маяк.“».14
Получив мемуары Натальи Васильевны, Давид Бурлюк писал (письмо от 12 мая 1960 года):
«Дорогой милый НАН:
Читаем „Я вспоминаю“ Крандиевской. Я её лично, как и графа, знал. В 1913 году обедал у него (вторая жена – еврейка была) с Маяковским. Т. тогда заискивал „на моменте“ перед популярными футуристами, а потом опять стал их врагом; классово мы никогда не могли быть вместе. Блоки, Белые, Брюсовы, Волошины Ко – принадлежали к крупной буржуазии, которую смела революция октября, но вскоре победители вселились в квартиры буржуазии, завесили стены картинами буржуазных мастеров».15
Бурлюк словно забывает о том, что и сам в апреле 1918 года уехал из «революционной Москвы» на восток и стремился потом уехать подальше от территории, занятой большевиками; с 1920 года жил в Японии, а с 1922 года – в Америке. Правда, с 1923 по 1940 год он работал в крайне просоветской газете «Русский голос» и всячески демонстрировал поддержку советской власти, а в 1939 году даже написал в музей им. Маяковского письмо с просьбой походатайствовать с решением вопроса о его возвращении в СССР. Письмо осталось «под сукном», и Бурлюки остались в США. Послевоенная риторика его изменилась – всё больше хвалил он Соединённые Штаты, подчёркивая, что он американский гражданин, и всё чаще ругал советские порядки. Вызвано это было, без сомнения, полным замалчиванием его имени на родине.
И тем не менее он был прав – они никогда не могли быть вместе ни классово, ни творчески. Слишком уж разными были.
Как мы видим, почти в каждом письме Давид Давидович вспоминает об обеде, на который его вместе с Маяковским и Каменским пригласил в 1913 году Алексей Николаевич. Бурлюк всегда помнил встречи с известными и интересными людьми, к какому бы политическому лагерю или художественному течению они ни принадлежали. Вот ещё одно воспоминание об этой встрече (из письма Никифорову от мая 1957 года):
«И не только Прокофьев налаживал мост к нам, но и сам Алексей Николаевич Толстой, „желая поближе познакомиться“, пригласил меня и Маяковского на обед и читал вслух одну из своих сказок».16
Это желание «поближе познакомиться» связано с важной страницей в жизни Алексея Николаевича.
Алексей Николаевич со своей второй женой, Софьей Дымшиц-Толстой, сблизился с кругом художников-кубистов после переезда в Москву осенью 1912 года. Связано это было в первую очередь с творчеством Софии Исааковны. В круг её московских друзей входили Аристарх Лентулов (который был близким другом Давида и Владимира Бурлюков), Георгий Якулов, Павел Кузнецов, Мартирос Сарьян, Николай Милиоти. Ал.Н. Толстой был даже объявлен в числе выступающих на диспуте о современном искусстве участников общества «Бубновый валет» (24 февраля 1913 года), где одним из выступавших был Давид Бурлюк. Толстой тогда опроверг в печати информацию о своём участии, однако в январе 1914 года вместе с поэтами-футуристами Константином Большаковым и Вадимом Шершеневичем встречал в Москве на вокзале лидера итальянских футуристов Филиппо Томмазо Маринетти, а затем и приветствовал его со сцены Политехнического музея.
Елена Толстая приводит в своей книге «Дёготь и мёд» высказывания Толстого о футуризме, опубликованные в «Московской газете» 10 февраля 1914 года:
«В футуризме я вижу чувствование жизни, ощущение радости бытия, поэтому за футуризмом я считаю огромную будущность. Истинные элементы футуризма я нахожу ясно выраженными в творчестве Маринетти, которое меня интересует. Футуризм – искусство будущего. Я провёл два вечера в беседе с Маринетти и нахожу, что выступление его в России сейчас своевременно, именно теперь, когда господствуют идеи застоя и пессимизма, когда мрак идеализации старины застилает нам радости непосредственного бытия. Ощущение бытия выражается в движении, а не в застое. Я за истинное движение, а не призрачное, как у нас, – за оживление не только духа, но и тела. Я прошёл уже школу пессимизма, вижу в будущем торжество начал жизни, и в этом смысле я — футурист».17
13 февраля 1914-го в Обществе свободной эстетики состоялось последнее выступление Маринетти, в прениях после которого участвовали Бурлюк с Маяковским, и Толстой поддержал их требование вести дебаты на русском, а не только на французском, как хотел того Маринетти. Поддержал ли Толстой футуристов из соображений национальной солидарности или потому, что его французский был так же плох? Кто знает… Несмотря на это, в честь отъезда Маринетти Толстой устроил у себя дома праздник-маскарад.
Футуристом Толстой считал себя недолго. Вскоре наступило охлаждение и отторжение. На то были две причины – личная и мировоззренческая.
В том же 1914 году отношения Софии Дымшиц-Толстой и Алексея Толстого прекращаются. А ведь именно благодаря союзу с ней Толстой попал в среду художников-авангардистов.
«Софья признавала, что разрыв произошёл по её вине», – пишет Елена Толстая. «Возможно, что дело было не просто в Сонином легкомыслии, что оно было лишь ответом на охлаждение мужа? Ведь в это время Наталия Крандиевская уже находилась в центре внимания Толстого.
Гипотетический роман Софьи, вызвавший семейный кризис, видимо, начинался ещё в Москве: в 1914 г. Толстые раньше, чем обычно, в конце марта, уехали в Коктебель, причём Толстой (в отместку?) ухаживал за всеми женщинами и в конце концов не на шутку влюбился в юную М. Кандаурову. Разрыв произошёл там же, в Коктебеле (а может быть, в Анапе, где они две недели гостили у Е.Ю. Кузьминой-Караваевой), уже 21 июля они выехали из Крыма в Москву, и только оттуда уже перед самой войной Софья Исааковна отправилась в Париж. После начала военных действий в августе 1914 г. она возвратилась кружным путём в Россию. После этого они с Толстым окончательно расстались.
В памяти американской ветви отпрысков семьи Дымшиц сохраняется легенда о «побеге пылкой тети Софьи Исааковны в 1914 г. в Париж с человеком, носившим итальянскую фамилию, которая начиналась на М». Легенда связывает этот побег с крушением брака Софьи Исааковны с Толстым. «Человеком с итальянской фамилией на М» скорее всего мог быть давний приятель Софьи художник Николай Милиоти, знаменитый своим головокружительным успехом у женщин. (Впрочем, Милиоти – фамилия греческая)».18
После расставания с Толстым Софья Дымшиц полностью погружается в профессиональный мир живописи. В 1916 году она участвует в выставке «Магазин», организованной Владимиром Татлиным. Именно с Татлиным будет связана её жизнь с 1917 по 1921 год. Под руководством Татлина в составе группы художников она принимает участие в росписи кафе «Питтореск», работает секретарём Татлина в Московской художественной коллегии Отдела ИЗО Наркомпроса, после переезда в 1919-м с Татлиным в Петроград проектирует вместе с ним убранство Красной площади и фейерверк к празднику 7 ноября, ассистирует в создании «Летатлина».
Всё это, безусловно, не могло быть воспринято Толстым совершенно равнодушно. Более того, как совершенно верно отмечает Елена Толстая, «в годы революции Дымшиц в глазах её бывшего мужа олицетворяла всё, что он считал губительным для России и для искусства».19 В футуристах Толстой стал видеть не просто провозвестников разрушения старого, привычного и доброго жизненного уклада, но чуть ли не застрельщиков этого самого разрушения. И немалую роль в этом его отношении сыграло то, что именно футуристы первыми из творческой интеллигенции горячо поддержали новую власть и даже сделали попытку взять на себя новую, политическую, роль, попытку монополизировать контроль над искусством. Первое время их активно поддерживал Луначарский – и даже выступил в московском «Кафе поэтов» с заявлением о том, что футуризм – искусство пролетариата (об этом выступлении неоднократно вспоминал Давид Бурлюк, один из организаторов кафе). Роман властей с футуристами длился недолго, до того самого «окрика» Ленина, о котором выше упоминал Бурлюк. «Окрик» этот последовал после того, как Маяковский отправил Ленину «с комфутским приветом» свою новую поэму «150 000 000». Ленин подарка не оценил, пришёл в ярость, направив её на Луначарского: «Как не стыдно голосовать за издание „150.000.000“ Маяковского в 5.000 экз. Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и чудаков. А Луначарского сечь за футуризм».20
Обо всём этом Алексей Толстой, находившийся сначала в Одессе, а затем в Париже, знать не мог. И отношение своё к футуристам, раз и навсегда сформировавшееся, продолжал выражать в своих произведениях. А отношение было таким – если сначала футуристы представлялись ему клоунами и варварами на содержании у богатых купчиков, как, например, в комедии 1912 года «Спасательный круг эстетизму», то вскоре эти самые варвары стали «зловещими вестниками нависающей катастрофы», которые «сознательно делали своё дело – анархии и разложения», идя «в передовой линии большевизма, были их разведчиками и партизанами».21 Это цитаты из его статьи «Торжествующее искусство», опубликованной 7 сентября 1919 года в парижской газете «Общее дело» и перепечатанной 7 ноября в одесской газете «Сын отечества». Толстой пишет даже о «каиновой печати футуро-большевизма». А тогдашнее своё отношение к большевизму он однозначно выразил в опубликованном в 17-м номере газеты «Накануне» (от 14 апреля 1922 года) ответе председателю Комитета помощи писателям Н.В. Чайковскому:
«Я представляю из себя натуральный тип русского эмигранта, то есть человека, проделавшего весь скорбный путь хождения по мукам. В эпоху великой борьбы белых и красных – я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти года погибли два моих родных брата, один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядьёв, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьёй страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть».22
«Ту же концепцию он развернёт в романе («Хождение по мукам» – прим. автора), пытаясь показать, что именно футуристы с самого начала воплощали новое, бездуховное, чисто коммерческое отношение к культуре, сосредоточившись на материальном и социальном успехе», – пишет Елена Толстая.23
Безусловно, отношение Алексея Толстого к футуристам как «коммерсантам от культуры» было необъективным. Давид Бурлюк, ежедневно по многу часов работавший «кистью и пером», переживший взлёты и падения, неоднократно находившийся на грани крайней бедности, но продолжавший творить в любых условиях, доказал это самой своей жизнью.
Интересно, что Алексей Толстой мог безбоязненно критиковать футуристов в любой период – и в период разгара гражданской войны, и в советское уже время. За исключением весьма короткого периода, отношение и властей, и обывателя к ним совпадало с установками Толстого – от насмешливо-снисходительного (клоуны) до резко неприязненного (варвары, слишком далеки от народа). Это отношение к авангарду сохранялось до конца 1980 годов. И даже приглашение в 1956 году в СССР Давида Бурлюка, которое смогли пробить в Союзе писателей Лиля Брик, Василий Катанян и Семён Кирсанов, никак этого отношения не изменило. Его воспринимали лишь как соратника Маяковского, но ни о выставках, ни о публикациях нечего было даже и думать.
Собственно, и сам Бурлюк к этому моменту пересмотрел своё отношение к советской власти. Он неоднократно подчёркивал, что едет на родину как американский гражданин, и не переставал хвалить свою новую родину. От просоветского пафоса, присущего Бурлюку в 1920-30-е годы, к середине 1950-х не осталось почти ничего.
В своём письме к Н.А. Никифорову от 19 июня 1957 года, рассказывая о визите в СССР, упоминает он и Ал.Н. Толстого:
«Как раз год назад эти дни мы были снова в Москве, видели её „покинутой жителями“, бежавшими в… Переделкино (Пастернак, Чуковск. Ко, Иванов В.С.) или же Николина Гора (Асеев и его девушки Синяковы; он мой великий друг, а их знаю с 1907 г.). Там же Л.Ю. Брик, Вас. Абг. Катанян, Михалков (были Толстой и Прокофьев)».24
Между первым и вторым визитом в СССР Давид Бурлюк пытался завязать переписку с Натальей Васильевной Крандиевской-Толстой. За день до написания цитируемого в начале статьи письма Никифорову, 11 мая 1960-го, он написал ей письмо, в котором выразил своё восхищение её мемуарами (он пишет о том, что Мария Никифоровна читает ему их вслух в то время, когда он работает), напомнил Наталье Васильевне о том, что ехал с ней в поезде через Самару, когда она ехала в своё имение в Заволжье, попросил её адрес, чтобы выслать комплект издаваемых Бурлюками в США сборников и журналов «Color and Rhyme» и, конечно же, упомянул о том самом обеде, на который он был приглашён Ал.Н. Толстым в 1913 году.
Приехав в СССР во второй – и последний – раз в 1965 году, Давид Бурлюк пытался разыскать Наталью Васильевну. Иван Никитич Толстой вспоминает:
«Летом 1965 года в дверь нашей квартиры позвонили. Я был дома один, и это были времена, когда дверь чужим людям открывали без малейших сомнений. Особенно если учесть, что мне было тогда семь лет.
За дверью оказалось двое высоких серьёзных мужчин в пальто.
– Это квартира Толстых? – спросил один из них.
– Да, – ответил я.
– Можно увидеть Наталью Васильевну?
Я заробел, растерялся и почему-то не сказал, что бабушка несколько лет назад умерла.
– Её нет дома.
– А кто-то из взрослых есть?
– Нет.
– А как можно увидеть Наталью Васильевну? – так же строго спросил мужчина.
И вновь я не сказал о том, что она умерла.
– Поезжайте на Чёрную речку, дом 10, квартира 5, там живёт мой дядя. Он вам скажет.
Адрес дяди в свои семь лет я помнил.
– Ну хорошо, – сказал мужчина. – Передай родителям, что приходил Давид Бурлюк.
Когда через час родители пришли домой, я всё им рассказал. Только имя Бурлюка забыл, перепутал и назвал какое-то другое, забавное, имя. Они рассмеялись и сказали, что такого имени не существует. И очень удивились, почему я не сказал о том, что бабушка умерла.
Через месяц папа спросил у меня:
– Того мужчину, который искал бабушку, случайно звали не Давид Бурлюк?
– Точно. Бурлюк, – ответил я».25
Прожив в Америке более сорока лет, Давид Бурлюк пересмотрел своё отношение и к советской власти, и к критикуемым им ранее «буржуям». Показательно в этом отношении его письмо Н.А. Никифорову от 24 октября 1961 года, где Бурлюк пишет о том, что нужно «вылечиться от болезни левизны» и нормально воспринимать этих самых «буржуев»:
«По секрету только Вам. Заклейте это. Проблема: как нам жить в мире, дружбе, любви, кооперации с капиталистами, „буржуями“ – „врагами рабочего класса – богачами?“
Прежде всего, надо жить в мире, в любви со своим прошлым, с отцами своей Родины. Суворовы, Кутузовы, Гончаровы, Пушкины, Тургеневы, Некрасовы, Толстые, графы князья (Ал. Толстой 1-й, второй) и Ко были „буржуями“, врагами „рабочего класса“ и т.д. и т.п.
„Надо вылечиться от болезни левизны“».26
То, что Алексей Толстой стоит в письме в одном ряду с Пушкиным, Тургеневым и Некрасовым, замечательно характеризует Бурлюка. Талант для него, в конечном счёте, оказался важнее классовой принадлежности и социальной ориентации, а старые обиды не стоили того, чтобы о них вспоминать.
_______
Литература:
1 Сергей Николаевич Розанов – генерал-лейтенант, деятель Белого движения, с 18 июля 1919 г. по 31 января 1920 г. – главный начальник Приамурского края.
2 Давид Бурлюк. Фрагменты из воспоминаний футуриста. «Пушкинский фонд», С-Пб. 1994. С. 16.
3 Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 335
4 Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 164-165.
5 Там же. С. 283
6 Там же. С. 55.
7 Давид Бурлюк. Фрагменты из воспоминаний футуриста. «Пушкинский фонд», С-Пб. 1994. С. 21.
8 Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 147
9 Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 136-137.
10 Там же. С. 116.
11 Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 127
12 Давид Бурлюк. Фрагменты из воспоминаний футуриста. «Пушкинский фонд», С-Пб. 1994. С. 170.
13 Там же. С. 186-187.
14 Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 324
15 Там же. С. 411-412
16 Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С 47.
17 Цит. по: Елена Толстая. «Дёготь или мёд». М, Российский государственный гуманитарный университет, 2006. С. 164.
18 http://sites.utoronto.ca/tsq/24/tolstaya24.shtml
19 Там же.
20 http://www.famhist.ru/famhist/majakovsky/0001c006.htm
21 Цит. по: Елена Толстая. «Дёготь или мёд». М, Российский государственный гуманитарный университет, 2006. С. 333-334.
22 http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer8-mpoljanskaja/
23 Елена Толстая. «Дёготь или мёд». М, Российский государственный гуманитарный университет, 2006. С. 169.
24 Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 67.
25 Из устного рассказа И.Н. Толстого автору статьи.
26 Д.Д. Бурлюк. Письма из коллекции С. Денисова. Тамбов, 2011. С. 472.
