(Вадим Муратханов. Цветы и зола. – М.: Воймега, 2019. – 68 с.)
Книга Вадима Муратханова, начиная уже с названия, соткана из противоречий. «Цветы и зола» – довольно необычное, пугающее сочетание живого и отжившего. Отсыл к Бодлеру с его «Цветами зла» возникает сам собой, хотя, казалось бы, никакого типологического сходства с творчеством одного из основоположников французского символизма здесь не наблюдается.
Однако это едва уловимое сходство отмечает в предисловии к сборнику поэт, прозаик и переводчик Ольга Сульчинская, считая, что связано оно с намерением автора говорить с читателем «о вещах некрасивых, неромантичных». Действительно, многие стихи напоминают скупые бытовые зарисовки, в которых фигурируют обычные люди и вещи. Между тем, форма подачи поэтического материала и предельная концентрация внимания на предметной стороне окружающего мира делают поэзию Вадима Муратханова немного наивной и по-детски упрощённой. Но это только видимость – более того, в этом кроется главное противоречие. Книга «Цветы и зола» – это «детские» стихи, написанные взрослым человеком. Отсюда и весьма ощутимая нотка грусти и ностальгии, и совсем не жизнерадостные выводы умудрённого жизнью автора:
С каждым годом всё трудней
возвращаться в детство.
В шортики и маечку
больше не одеться.
[…]
Помогите слезть назад:
закололо в сердце.
Старость начинается
сразу после детства…
Безобидное, даже немного весёлое начало текста завершается грустным выводом в конце, философским экзистенциальным прозрением. И всё потому, что это не реальный, живой мир детских ощущений, а его реконструкция – взгляд сквозь призму воспоминаний и прожитых лет.
Категория настоящего здесь практически отсутствует, зато прошлое представлено во всём многообразии ощущений лирического героя. И они имеют своё внутреннее развитие – это путь инициации, постепенного приобщения ребёнка к печальному опыту реальной жизни и неизбежное взросление.
Стихи и разделы книги организованы таким образом, чтобы подчеркнуть логику авторской мысли. Мир для каждого из нас начинается с удивления и бесконечных вопросов обо всём на свете – потому что всё интересно и важно. Ребёнку свойственно ощущать себя в контексте особого, сказочного пространства, где добро всегда побеждает зло, а он сам наделён исключительными способностями, дающими ему власть над окружающими. Вера в свою исключительность и в совершенство мира – доминанта детского мышления:
Я кощей стареющий
с тридевятой улицы,
вороньём и воробьём
гимны мне поются.
Под небесным куполом,
под зелёным луком
во дворе зарыт сундук
с моим волшебным духом.
Образ кощея, хоть и стареющего, гораздо сильнее образа какого-нибудь богатыря – ребёнку тяжело представить конечность существования, своего или своих близких, поэтому он живёт вне времени и мнит себя бессмертным. Но постепенно, с каждым новым событием в своей жизни, он вынужден открывать для себя иную истину, другую сторону медали. Так рождается идея амбивалентности бытия, радостного и трагического одновременно, и в этом смысле две части названия книги – «цветы» и «зола» – соотносятся как магистральные противоположности: жизнь и смерть, встреча и расставание, настоящее и прошлое. Эта черта также сближает художественные миры Муратханова и Бодлера, поскольку в книге французского символиста смерть и распад становятся главными эстетическими категориями.
Этапы взросления маленького человека связаны с опытом его приобщения к смерти. Причём не обязательно в книге говорится об этом прямо – достаточно передать отдельными штрихами неумолимое движение времени и связанную с этим внутреннюю тревогу. В этом смысле очень показательно стихотворение «Динозавр». Игровая форма подачи только усиливает общее впечатление контраста между царственной медлительностью доисторического существа и прорывающегося сквозь толщу эпох научно-технического прогресса:
В розовеющей дали
папоротники цвели.
Время медленней бежало
вкруг нетронутой земли.
[…]
Но, стальных не видя тел,
пред собою он смотрел
и ложился на дорогу,
смутно чувствуя тревогу.
Но настоящим взрослым испытанием становится не предчувствие смерти, а прямое с ней столкновение, её трагическое узнавание в неизбежном и развенчание мифа о бессмертии тех, кого мы любим (дождь – родоначальник слёз – / именно это сегодня оплакивал: / я наконец убедился всерьёз, / что нет у меня собаки).
Для внутреннего ребёнка Муратханова крайне важно извлечь из этого печального опыта правильные уроки. В частности, научиться ценить всё живое и всех живущих – хотя бы потому, что век каждого живого существа недолог. Поэтому лирический герой автора этой книги добр и милосерден, способен к состраданию и жалости. Ему жаль не только собаку, но и пойманного сазана, который «скоро навек перестанет по-рыбьему помнить о нас», и даже неодушевлённые предметы. Например, дом, у которого нет близких, способных «описать его необлицованное детство».
А ещё воспоминания о прошлом становятся для Муратханова самым надёжным средством от серости и пошлости, заурядности бытия – от того мира, где действуют чистые предписания, где умирают водопроводчики и во все стороны размахивают дубинками милиционеры. С высоты памяти о детстве, которое является хранилищем бесценной «пыли прошедшего времени», как с высоты ёлочки, гораздо проще увидеть не только свою прежнюю жизнь, но и жизнь будущую: более чистую и совершенную:
В заброшенном корпусе ржавчина, сырость,
разбитые стекла и грязь.
Но прямо на крыше загадочный вырос
росток, никого не спросясь.
Он будет тянуться ещё много лет,
рассеивая семена, –
и значит, там скоро появится лес
на будущие времена…
