– Смотри!
У жены сделалось такое выражение лица, как если б мимо пробежало диво дивное из русской народной сказки.
Я посмотрел... жаль, я не мог видеть себя со стороны в этот момент.
Но по порядку. 12 ноября 1938 года Палестинский еврейский симфонический оркестр открывал свой третий сезон. Среди прочего должна была исполняться какая-то вагнеровская увертюра. Известие об “имперской хрустальной ночи”, пришедшее накануне, внесло свои коррективы в программу концерта. С тех пор в Палестине – поздней в Израиле – Вагнер не исполнялся. Строжайшим образом табуизирован.
Объясняю. Вагнеровская идеология, верней, мифология, питалась самым дремучим антисемитизмом, на какой только способен человек, воплощавший собою известное жизненное правило. Это правило гласит: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. А Вагнер слишком многим был обязан Джакомо Мейерберу – настоящее имя Якоб Липман Бер, – чтобы оставаться в границах “респектабельного” антисемитизма, который в то время не считался за грех. В своем языческом кураже Вагнер призывал решить “еврейский вопрос” химическим путем (заметьте, за окном XIX век). Неудивительно, что сердце Третьего рейха билось удар в удар с сердцем Рихарда Вагнера, и резонанс был, как от прохождения по мосту роты солдат строевым шагом.
Тем не менее гений Вагнера не ограничивался даром предвосхищать в мечтах то, что по-немецки зовется Endlösung (“окончательное решение”). Его гениальность носит разносторонний характер. В частности, он еще и гениальный композитор – властитель дум, а скорее даже душ, позднеромантической Европы. Его оперный сериал “Кольцо нибелунга” значил для просвещенного человечества едва ли меньше, чем сегодня значат “Звездные войны”. То-то дирижер Юрий Аранович, ныне покойный, писал: “Музыка Вагнера безусловно обладает свойствами наркотиков, но от наркотиков надо вылечиваться. И я думаю, что от музыки Вагнера тоже нужно вылечиться. Есть много людей, которые вылечились”. Самому ему излечиться так и не удалось. Ломка, очевидно, была столь мучительной, что, написав: “Я думаю, несмотря на все, что Вагнер сделал, лучше бы он не родился”, – Аранович выпустил компакт-диск с одними вагнеровскими увертюрами. Увы, еврея неудержимо влечет к Вагнеру. На это можно возразить: еврей тоже человек. Но можно и повторить вслед за персонажем Орвелла: “Эти жиды – прогерманская публика... Всегда подлизываются к тому, кто их пнет”.
Попытки сыграть Вагнера в Израиле не прекращаются. Баренбойм как-то раз контрабандой продирижировал на бис “Смертью Изольды” (по-немецки “Liebestod”, “Смерть от любви”). А на этих днях Израильский камерный исполнил “Зигфрид-идиллию” в Байрейте, в самом “логове зверя” – мекке мирового вагнерианства. Снимаю шляпу: не каждому удается вкусить от запретного плода не то что безнаказанно, но и с некоторой для себя пользой.
Помню, как в начале семидесятых без объявления имени автора по “Решет алеф” игрался Вагнер. Первая программа Израильского радио грешила этим по субботам во время трехчасового музыкального “нонстоп”. Напрашивается малоприятная аналогия: точно так же обстояло дело в тридцатые годы с Мендельсоном на его родине (чур, чур меня!). Разница в одном: “Свадебный марш” Мендельсона там узнавали сразу, тогда как Вагнер хранил в Израиле свое инкогнито не только формально, но и реально. От силы трехзначное число израильтян в состоянии отличить Вагнера от Верди. Если прежде я бы не решился утверждать это категорически, то отныне я на этом настаиваю.
...Я глазам своим не поверил, увидав в витрине кондитерской, расположенной на бойком месте в Иерусалиме, клишированного Вагнера в его знаменитом берете. Бесчисленные вагнеры смотрели на меня с фирменных упаковок, начиная от бумажных кулечков и кончая складными картонками. И над каждым вагнеровским профилем было написано: “Кошер ле-мехадрин”, то есть полный и бесповоротный кошер. Не скрою: мысль, что проклятый супостат от бессильной ярости в гробу переворачивается, доставила мне удовольствие. Надеюсь, мучения этого изверга нимало не облегчало то обстоятельство, что кафе называлось “Джузеппе”. Или примерно так, поскольку в обратном переводе получалось “Иосеппо”. Ничего не поделаешь, трудности обратного перевода.
Жена купила разной выпечки, что первоначально не входило в наши планы. Но раскаиваться нам не пришлось: бурекасы, ватрушки, яблочные шарлотки, хворост – не хуже, чем на рынке Махане Иегуда. Тем не менее я не собираюсь делать рекламу этому заведению и раскрывать его местонахождение. Еще, чего доброго, хозяин заменит Вагнера на Верди или на Брамса, или на Чайковского. Ему же все равно, Верди ли с лицом Вагнера, Чайковский ли с лицом Чехова, Путин ли с лицом Фантомаса. А я хочу, чтоб Вагнер, снабженный свидетельством о кошерности, хорошенько помучался на том свете.
Леонид Гиршович родился в 1948 году. Окончил Ленинградскую консерваторию по классу скрипки, работал в симфонических оркестрах Ленинграда, Иерусалима и Нюрнберга, в настоящее время – в оркестре Ганноверского оперного театра. Публикации в журналах “Континент”, “Синтаксис”, “Иностранная литература”, “Зарубежные записки” и др. В 1973 году эмигрировал в Израиль, с 1979 года живет в Ганновере (Германия).
