(окончание. Начало в №3/2022 и сл.)
Гондер
Одними из самых запоминающихся были командировки в Гондер. Город, по преданиям, был одной из древних столиц Эфиопии. Говорили, что в нём частенько проживала царица Савская. Эта дама была явно не промах — отправилась в древнюю Иудею, вышла замуж за Соломона, родила от него сына, и вот от этого сына вроде и произошёл весь род эфиопских императоров. Соломон честно расплатился за удовольствие с мамашей Савской супермагическим колечком для запечатывания джинов в бутылки-общаги да и отправил её восвояси. Но их общий сынок не посрамил эфиопише-мамэ. Он таки генетически пошёл в мать и, уезжая к ней из Иудеи, грабанул папашу — прихватив с собой, — по тем же эфиопским преданиям, — скрижали Завета, которые до сих пор спрятаны то ли в Гондере, то ли в Аксуме, гигантском комплексе цельновырубленных в скалах раннехристианских храмов. К сожалению, в Аксум мне попасть не удалось.
В Гондере до сих пор сохранились живописнейшие развалины якобы дворца той самой царицы Савской. По виду они явно средневековые и принадлежать этой даме не могли по определению, что не мешало единственной интеллигентке города — англоговорящей экскурсоводше Саге, втюхивать нам эту историю раз за разом. С Сагой мы подружились и пару раз привозили ей из Аддисы по мешку риса, где цены на него были значительно дешевле, чем в Гондере.
Сага в благодарность однажды даже пригласила нас к себе в гости. Жила она в большой семье, где, помимо родителей, было около десятка братьев и сестёр и ещё множество всяких родственников, которые в честь нашего прихода вырядились в национальные белые одежды с очень красивыми вышивками, кстати. Были они людьми не бедными, жили в доме, практически в центре города и многие братья и сестры Саги учились в ВУЗах.
Был в Гондере аэродром, «Террара-отель», где мы жили, комендантский час по ночам и классная русская парная баня с эвкалиптовыми вениками у друзей — советских военных, которые в местном военном училище учили чему-то эфиопов. Чему — не знаю, поскольку никогда не интересовался. С тамошними переводчиками мы общались очень трогательно — Олег и Володя всегда чего-нибудь экзотическое готовили к нашему прилёту и возили показать очередную недоступную плановым командировочным достопримечательность.
Я иногда оставался у них на пару дней, и до сих пор помню утренние пробуждения с запахом приготавливаемого на дровах нехитрого завтрака и кофе под блеяние козы, купленной для организации обеденного праздничного стола. Всё это поглощалось под джин и купания подрастающих эфиопских красавиц в местной речушке, наблюдаемые нами через колючий забор…
В окрестностях Гондера жило племя фалашей. Были они все как на подбор чёрными, пардон, — «обожжёнными солнцем», но с ярко выраженными семитскими чертами. По легенде — фалаши одно из племен, отбившихся от иудейского народа, который бродил с Моисеем «по долинам и по взгорьям» в ветхозаветные времена. Сохранили они с тех пор и фрагменты древнеиудейского языка и традиций, и орнаментальные могендовиды на одежде, а «загорели» от привычки передавать национальную принадлежность по линии матери, а не отца. Славились и бойко торговали фалашские умельцы потрясающей красоты и дизайна фигурками из обожженной глины, которые ни на что в Африке не были похожи. Эти фигурки вызывали эстетический столбняк у западных туристов попадавших в Гондер, и они их оттуда, по рассказам Саги, вывозили чемоданами. Она же познакомила меня с местными мастерами, и я купил у них и привез в Союз целую семью глиняных фалашей.
После государственного переворота 1990 года, правительство Израиля, говорят, за большие деньги вывезло фалашей на историческую родину, где они считаются теперь чуть ли не генофондом нации. Племя, между нами, было диковатым — в американских военно-транспортных самолетах «Геркулес», на которых их вывозили в Израиль, племенные кухмистеры, недолго думая, попытались разжечь костры. Это легенда — так рассказывали мне летуны, вернувшиеся из Эфиопии позже меня. Часть операции по спасению фалашей показана в очень классном фильме «Красное море». Рекомендую посмотреть всем. Наверное, это первая в истории человечества гуманитарная акция по спасению целого этноса от гибели. Спасибо государству Израиль за неё — это достойно всяческого уважения и восхищения!
Ещё в Гондере был шикарный ресторан и отель «Гоха». Мы туда ходили с переводчиками оттянуться в полный рост на честно заработанные быры. Располагалось это «гнездо порока» на возвышенности, откуда весь город был как на ладони. Было оно чистеньким, уютным, и по европейским меркам трёхзвёздочным заведением. Местные проститутки, вышколенные хозяином, к нам особо не приставали.
Там же я и попал под первый в своей жизни обстрел.
Сидели, пили пиво, разговоры разговаривали, уже темнело. Вдруг раздалось что-то вроде барабанной дроби и по небу полетели красные искорки. Причём полетели в нашу сторону. Мужики попадали на землю вместе с пивными кружками. Мы с минчанином Мишей-переводчиком обалдело уставились на них, в общем-то, абсолютно не понимая, что происходит. Получив по голове от летуна Серёжи — ветерана-афганца (спасибо ему за этот тумак — наверное, он спас мне жизнь — авт.), мы буквально свалились под стол. Только там сообразили, что это стрельба началась, и что стреляют, очевидно, именно в нас. Ползком мы убрались с террасы и уже по темноте уехали к себе в отель…
Однажды Гондер в очередной раз попал в окружение сепаратистов, как всегда внезапно для авиаотрядовских «стратегов», планировавших полёты и отслеживавших подготовку к переворотам. Нам приказали срочно вывезти из окружения наших военспецов, в т.ч. и Володю с Олегом, моих друзей-переводчиков. Была одна закавыка — при реальной угрозе захвата необходимо тут же провести уничтожение спецмашин с фиг его знает какой-то секретной техникой, что, скажем так, не приветствовалось, хотя именно так и было прописано в инструкции.
Если технику удавалось вывезти — это считалось небольшим, но подвигом и всячески поощрялось наградами и прочими делами. Поэтому Володю с Олегом — лейтенантов-двухгодичников и недавних выпускников факультетов иностранных языков Киевского и Ростовского университетов, их начальство — кадровые военные, — усадили старшими машин с секретной аппаратурой и приказали пробиваться из окружения по горным тропам. В случае чего они должны были принять бой, подорвать эти машины и быть готовыми к эвакуации нашими вертушками.
Попрощавшись на всякий случай с Сагой, оставив ей пару мешков риса и все консервы, которые у нас были, мы с переводчиком перелетели из окружённого Гондера на ближайшую спокойную вертолётную площадку. Летуны, выгрузив нас и всё, что не являлось жизненно необходимым на вертушках, улетели для подстраховки ребят вывозивших технику на машинах. Барражировали над этими машинами они всю дорогу, а мы с переводчиком Мишей на земле переживали за ребят, моля Бога, чтобы они проскочили район, контролируемый сепаратистами.
Всё прошло благополучно, и Олег с Володей потом в нашем авиаотряде целую неделю отмечали этот прорыв. Им дали отгул, сказали спасибо, ну а их командиры, выбравшие для выполнения задания самых «подготовленных» для него «спецов» повесили себе на грудь боевые награды… По дембелю (или окончанию службы в спецкомандировках) бывшие кадровые военспецы частенько устраивались на вузовские военные кафедры, где их инстинкты относительно двухгодичников иногда прорывались наружу, одновременно не на шутку и пугая, и веселя мирную студенческую братию.
Мне рассказали, что в Энском ВУЗе на военной кафедре преподавал подполковник с простой русской «погодной» фамилией, которого как раз из эфиопской группы войск перевели преподавать студентам. Иногда в его рассказах даже проскакивали какие-то моменты приобретенного боевого опыта ведения войны в зарослях. Однажды на институтских военных сборах, в ходе тренировки предстоящих двухдневных учений, взвод студентов-филологов, ведомый не очень сильно умевшими читать карту командиром и замполитом, дал кругаля и вышел на берег нужной речушки занимать оборону на 40 минут позже назначенного времени. Окопались, легли. Никого нет. Как оказалось, «всепогодный» полковник со свитой уже метнулся поднимать лагерь по тревоге — перехватывать дезертировавший взвод (в первую очередь они отсекали тропы, ведущие к цивилизации, но взвода не обнаружили). Через пару часов заплутавший народ расслабился, кое-кто разделся и полез купаться. Тут их полковник с «зондеркомандой» военнокафедральных помощников и «накрыл». Полковник был страшен. Заслушав сбивчивый доклад комвзвода, он, находясь еще в пылу эмоций, пронзительным голосом скомандовал: «Оружие сдать, погоны сорвать, командиров отделений расстрелять!» Воцарилась гробовая тишина. Потом кто-то из офицеров военной кафедры неуверенно хохотнул. И этим разрядил обстановку. Полковник сделал вид, что просто поддержал боевую атмосферу, которую должны были закалять учения.
Крайней командировки (в военной авиации не употребляют слово «последняя» — примеч. авт.) в Гондер мне не забыть никогда. Попал я туда вместе с Сашей — переводчиком курсантом. Переводчик он, правда, был с японского, но прекрасно говорил по-английски, был высоким, подтянутым, голубоглазым блондином. Такое сочетание нечасто встречалось в Эфиопии, и у него не было отбоя от желающих переспать с ним эфиопок. Причём и советских женщин, очевидно, тоже, о чём свидетельствовал невиданный по тем временам в авиаотряде подарок Сане на 18-летие — ручной работы творожный торт, который через меня ему передали девчонки из госпитальной лаборатории. Однако он честно отмахивался от «заманчивых женских предложений», с утра до вечера зубрил свои японские иероглифы, учил меня японскому мату (помню до сих пор — авт.) и между делом — практически у меня на глазах — за месяц овладел амхарским языком. Да так, умничка, овладел, что торговцы на Маркате просто дурели, слушая его, и скидка в 20, а то и 30 процентов нам всегда была обеспечена. Спасибо тебе, Саня…
Так вот, послали нас в Гондер эвакуировать ГДР-овский госпиталь. Город был окружён войсками сепаратистов, отчётливо была слышна канонада и, мы быстро загрузили немцев в вертушки. Набились на аэродроме ещё куча местных эфиопских партайгеноссе с околопартийной челядью, но улетело только человека три — не было мест. Говорят, оставшихся расстреляли через час, там же — на аэродроме. Взлетая, мы видели огни трассёров — стреляли и в нас, но Бог спас и на этот раз. Перепуганные немцы эвакуировались практически прямо из госпиталя, без вещей, но успели прихватить с собой ящик джина, который сдуру и вручили экипажу в полёте. После взлёта под пулями грех было не отметить это дело, и мы выпили по одной с немцами, запели «Катюшу» и «Подмосковные вечера».
К стыду нашему, немцы знали слова всех куплетов, а мы только первых — вот и пришлось мне спасать ситуацию песней «Ти ж мене пiдманула», которую немцы явно слышали в первый раз. Не остановившись на первой рюмашечке, мы продолжили, позже присоединились по очереди, услышав разудалое пение, …летуны, а поскольку мы летели в режиме радиомолчания и уже практически «на автопилоте», никого это особо не взволновало. Радиосвязь, как обычно, появилась за 20-30 км от Аддис-Абебы и Санёк-переводчик, практически не пивший, доложил, что всё в порядке. Далее переговоры с землёй за каким-то чёртом взял на себя Серёжа-командир. Он, недолго думая, выдал в эфир дословно: «Пролетая над городом Аддис-Абебой, я посылаю всех его жителей к … матери». Конкретно пострадавшую мать он тоже вербально обозначил соответствующим причастием, и без многоточия. Заходя на посадку, мы увидели, как из военного представительства наперерез нам уже несется УАЗик. Серёга сделал доброе дело — тормознув, напротив авиаотрядовской бани, он скомандовал: «Доктор и переводчик — выпрыгивайте! Вы летели на втором борту». Мы с Саней одетыми заскочили в парилку и на глазах обалдевших парильщиков начали там же судорожно раздеваться. Тем и спаслись. Серёга и немцы нас не сдали…
Ассаб
Очень любил я полёты в Ассаб. Настолько любил, что напрашивался на них постоянно, чем и заработал себе в авиаотряде кличку «доктор-ассабист». Ассаб находится на берегу Красного моря, в котором вода периодически достигает температуры человеческого тела и ощущение от купания походит на парение в невесомости (не парил, просто так представляю — примеч. авт.).
Берега моря охраняли друзья кубинцы, которым я периодически привозил советские консервы и свежие номера журнала «Огонёк». По тем временам это был официально запрещённый на Кубе «коротичский рупор демократии и гласности», и многие кубинцы — врачи, учившиеся в Союзе, были счастливы пролистать журнал быстро и в одиночку, когда везли нас купаться. Пляж располагался между рыбацкими деревеньками «Бабуиновка» и «Макаковка», как мы их называли.
Это была единственная не заминированная кубинцами узенькая полоска вулканической породы вдоль моря, без единого растения. По берегу деловито носились крабы и рыбацкие дети, не обращая внимания на которых, мы купались нагишом. Воздух периодически вспарывали летающие рыбы — смотрелось это здорово, хотя взлетала, если честно, какая-то невзрачненькая и серенькая с виду килька и без всяких там крыльев — наверное, просто дурела от жары.
Однажды такая сявка влетела, аккурат, в нижнюю губу штурмана Володи, отчего она у него на жаре +46 градусов в тени вспухла до гигантских размеров. Пришлось «сматывать удочки» в ближайший бар на аэродроме, где мы веселилась с холодным пивом, а Вован сидел злой и обиженный рыбой с куском льда на «раскатанной» буквально губе.
В свой первый прилёт в Ассаб я снабдил местную публику аспирином и после этого официально считался у них шаманом. Мне даже задарили пойманную в сеть черепаху, из которой я собирался сварить супчик, но на жаре она мгновенно стухла, из клюва потекло что-то неприятное на вид и запах, и я передарил её нашим грузчикам-эфиопам в Аддис-абебском аэропорту.
Купались первый раз в Ассабе мы долго — потом приехали ребята из аэропорта с известием, что от жары у «Ан-12» что-то вышло из строя и что взлетим мы часов через пять — по темноте. Ума уехать с пляжа у нас не хватило. Несмотря на то что мы практически всё это время находились в воде — плавая и рассматривая фантастической красоты рифы и их обитателей, — но, плавая нагишом, все сгорели практически до второй степени — т.е. до пузырей. Сгорели полностью — только стопы и остались целыми. Могли мы только стоять, и цвет кожи был примерно таким же, как мой ярко-красный финский спортивный костюмчик. Так и запечатлели меня на фото — я в тон костюма.
Из-за того, что аэродромы в Эфиопии были разной категории, лётный парк нашего авиаотряда была смешанным. В него входили зелёные трудовые «пчёлки» — вертушки «Ми-8», белоснежные грациозные красавцы «Ил-76» и скромные, серой окраски, трудяги «Ан-12», которые в другой стране уже давно бы ушли на покой, а вот в нашей СНГ-алии летают до сих пор.
Много позже, посмотрев американский экшн под названием «Оружейный барон», я был больше всего впечатлён сценой африканской посадки «Ан-12» с последующей его разборкой за ночь местными племенами. И хотя фильм явно сварганен по спецзаказу ЦРУ с пропагандистскими целями — сама посадка снята в нём потрясно и очень реалистично.
Утверждаю это как участник нескольких таких посадок на именно таких — «Богом забытых аэродромах/посадочных площадках», куда мы чего только не возили: от бурильных установок для геологов до зелёных ящиков с боеприпасами.
Во время одной из таких посадок с бурильными трубами на полевом, приграничном с Кенией, аэродроме эти трубы сместились и что-то важное в хвостовой части нашего старенького «Ан-12» вышло из строя. Из-за этого мы, вместо того, чтобы улететь оттуда сразу же, «зависли» с ремонтом.
Надо отметить, что на полевых аэродромах в прифронтовых районах относительная безопасность нам была гарантирована только днём, да и то лишь во время посадки, разгрузки и взлёта. В остальное время бравые эфиопские борцы с сепаратизмом особо нашими жизнями не заморачивались, о чём мы, кстати, прекрасно знали. Случись что-нибудь вроде прорыва на этом участке фронта — наши охранники, уверен, сами бы первыми и продали «белый товар» неприятелю, да ещё бы и заработали неплохо на этом акте советско-эфиопского «войскового товарищества».
Наш самолёт сломался, техники и лётчики вместе с геологами начали ремонтные работы, и мы с Саней переводчиком, почувствовав свою полную в этом процессе профнепригодность и ненужность, решили прошвырнуться в окрестностях ВПП (взлётно-посадочной полосы — авт.). Пустыня вокруг вся была усыпана невзрачными колючими кустиками и странноватого вида холмиками в рост человека и выше, которые оказались термитниками при ближайшем рассмотрении. Между этой флорой и термитниками, стоя на задних лапках, изображали из себя караульных статуэточного вида сурикаты, исчезавшие в норах при малейшем движении в их сторону.
Я как раз прикупил к этому полёту новый фотоаппарат — полуавтоматическую японскую камеру «Yashica», Саня перевёл с японского языка её инструкцию и мы, ничтоже сумняшеся, попилили с ним прямо с ВПП к ближайшему бугорку поснимать термитную невидаль. По дороге взгляд то и дело натыкался на какие-то консервные банки с колючими проводами, которые ужасно хотелось пнуть ногой, но как-то удержались.
Дошли до ближайшего термитника, поковыряли эту буровато-красную глиняную хрень палочкой, послушали жужжание внутри, сфоткались на его фоне и вдруг услышали нечеловеческий вопль Володи — командира экипажа. Он вообще по жизни был ярким флегматом с отягощённым анамнезом питерского интеллигента. Родом из семьи преподавателей-филологов, обладавший очень красивой и грамотной речью и питерскими манерами, Володя не употреблял матерных выражений и этом выгодно отличался от других пилотов — и не только их.
Тем не менее весь его словарный запас мата (вдруг оказалось, что такой у него все-таки существует) вылился на нас в этом вопле. Мы поняли, что произошло что-то экстраординарное и мигом примчались обратно к самолёту. Командир Володя был белого цвета, и до нас совершенно отчётливо дошло, что сейчас всем экипажем и примкнувшими к нему геологами, нам навешают пилюлей, причём бить будут ногами и по явно дурной голове. Но нас не побили, а доходчиво объяснили, что мы редкостные, как сейчас бы сказали — представители ЛГБТ-сообщества, и что черт понёс нас аккурат на минное поле, которое тянулось вдоль ВПП.
Тогда до нас наконец-то и дошло, что консервные баночки с проволочками, которые нам так и не довелось пнуть — это реальные мины, и что только чудом можно объяснить тот факт, что мы остались живы. Теперь уже у нас цвет лица стал белым. У меня там же — у хвоста «Ан-12», состоялась приватная беседа с Володей-командиром, но я её подробности опускаю… С тех пор я больше никогда и никуда без разрешения командира корабля от самолёта/вертолёта в командировках не отходил.
Судьба благоволила нам в тот день — к вечеру самолёт удалось починить, и сразу же после захода солнца мы взлетели на Асмэру. Закат в африканской пустыне это отдельная история. Как только огненное марево солнечного диска, плавающее в потоках раскалённого жарой воздуха, коснулось земли, вокруг взлётной полосы, — в кустиках начались странные метаморфозы. Буквально на глазах появились листья, пребывавшие днём в скрученном состоянии, за ними распустились (вернее раскрутились) цветы, а тишина заполнилась шорохами, вздохами, птичьим гомоном, цикадным стрекотом засверкали в кустах и над ними чьи-то глаза, глазищи и глазёнки.
На взлёте мы видели несколько зайцеподобных существ с ослиными ушами, которыми они вращали вкруговую, как локаторами, прислушиваясь к окрестным шорохам. Володина врождённая интеллигентность спасла нас — никто из экипажа не доложил по прилёту в Аддису ни командиру авиаотряда, ни особисту о нашем с переводчиком променаде по минному полю. Отрабатывали мы эту милость с Саней долго: он чистил картошку, а я варил в полётах с этим экипажем борщи — так и летали. Но и на старух бывают прорухи, и опять таки мы с Сашкой и Володиным экипажем чуть не вляпались в реальное авиационное происшествие. А дело было так.
Возвращались мы двумя бортами «Ан-12» в Аддису из Ассаба, накупавшись там до одури на пляже Бабуиновки, и загрузив на борт эфиопских десантников с женами, детьми и каким-то их личным скарбом в зелёных шантах (шанта — похожая на сосиску сумка эфиопского военного — авт.). Летела с нами и «группа ответственных товарищей» с жёнами — из нашего посольства, которые везли с собой груз, полученный в Ассабе на советском корабле.
Расовая толерантность и политес в то время были нам неведомы — и поэтому все эфиопы летели в негерметичном отсеке, а группу товарищей с их грузом, мы приютили в гермокабине. На взлете Саня переводчик взялся за чистку картошки, я начал строгать овощи для зажарки к борщу, а радиста с борттехником мы припахали открывать тушенку. Но что-то на подсознательном уровне меня всё время отвлекало от стоящей на электроплитке сковородки с зажаркой, и я не сразу даже сообразил, что именно.
Между гермокабиной и негерметичным грузовым отсеком в самолёте «Ан-12» есть дверь с окошечком. Так вот — в полёте, когда створки рампы, находящейся в хвосте самолёта закрыты, в этом самом отсеке темно и тускло светит лишь дежурное освещение. Поэтому стекло двери со стороны гермокабины в полёте темноватое, и я как-то привык к такому его цвету. Тут же из-за стекла пробивались лучи солнца, что меня на подкорковом уровне как-то сильно напрягало.
Глянув в окошко, я потерял дар речи от неожиданности. Мы летели на приличной высоте с незакрытыми створками рампы, а наши загорелые эфиопские товарищи-десантники с жёнами и детьми сидели вдоль стен, вцепившись друг в друга с выпученными от страха глазами. При этом у них как-то странно изменился цвет кожи из-за недостатка кислорода. Из почти лиловых они все стали какими-то голубино-серыми.
Оказалось, экскурсия посольских товарищей с жёнами, оккупировавшая кабину экипажа на взлёте, буквально «вынесла мозги» Володе командиру, правачку и штурману своими вопросами отчего, как и почему летает самолёт. Володя, натурально, забыл проконтролировать закрытие створок рампы на старте. Борттехник, который обычно этот процесс страхует, увлёкся ковырянием банок с тушёнкой (заодно он их втихаря дегустировал) и тоже проззявил это дело.
Как выяснилось позже, народ со второго борта, летевшего вслед за нами, всё это безобразие с рампой прекрасно наблюдал, но и не подумал нам об этом по радиообмену сообщить. Они тут же начали заключать пари, на какой минуте наш экипаж «въедет» в ситуацию — до того как из самолёта на лету начнут выпадать пассажиры или позже? В общем, решили «повеселиться» хлопчики. Тут я и реабилитировался за «термитно-минный фотобардак». Бросив зажарку и промчавшись на всех парах в кабину к Володе, я сообщил ему на ухо об увиденном и он тут же закрыл створки рампы. Посольские товарищи-экскурсанты так ничего и не заметили, как, впрочем, и не узнали позже.
Никто ничего не узнал. Спасло эту ситуацию ещё и присутствие посольских — взлетали мы по-обычному, а не по-афганскому варианту. Взлёт по-афгански — это взлёт борта, резко задрав нос, — практически вертикально, когда надо быстро набрать высоту и уйти от наземного обстрела. Пассажиров и экипаж при таком взлёте буквально вдавливает в кресла, и если ты сидишь на чём-то ненадёжном или же сдуру стоишь, то тебя просто прокатывает по полу салона в хвост самолёта, на радость присутствующих.
Так что если бы не экскурсанты из посольства, то мы бы точно вошли в историю мировой авиации или — на худой конец, — Эфиопии со своим первым безпарашютным десантированием эфиопских десантников с жёнами, детьми и нехитрым скарбом с высоты 3-3,5 тысяч метров …
Дети Эфиопии
Больше всего в Эфиопии мне было жаль детей. Рождаемость, как, впрочем, и детская смертность, там запредельные, и дети повсюду.
Подавляющее большинство из них своё детство проводят на улице в поисках пищи. Причём родители выбрасывают их на улицу раньше, чем те научатся говорить. Ковыляют такие, едва научившиеся ходить карапузы по пыльным дорогам, а кулачки уже протянуты к каждому встречному: «Дай!». Это нам, советским гражданам, привыкшим к относительно счастливому детству в СССР, очень сильно било по нервам, особенно на первых порах.
В больших городах такое, мягко говоря, «свинское» отношение властей Эфиопии к детям нивелировалось тем, что на улицах ещё попадались прилично одетые в школьные распашоночки итальянского образца и упитанные школьники государственных школ. А вот в глубинке вид голодных детей, едва прикрытых лохмотьями, а то и вовсе голых, ковырявшихся в кучах гниющего на солнце мусора, у нас вызывал стойкую симпатию к местным сепаратистам, боровшимся с социалистически мотивированным эфиопским правительством.
Первые пару месяцев практически все новоприбывшие в авиаотряд не ели ни доп. паёк в консервах, ни сахар, который нам выдавали в упаковочках по 2 штуки с надписью «Аэрофлот» — всё раздавалось голодным детям в командировках.
Поразила сообразительность эфиопских детишек. В некоторые места мы летали постоянно, жили подолгу и они там, общаясь с нами, начинали довольно бойко лепетать по-русски. К примеру, Ванька — внук хозяйки гостиницы в Асмэре, где постоянно останавливались наши экипажи, — в свои 5 лет практически ничем не отличался по словарному запасу от сверстников в Союзе. Разве что мог в просьбу о сахаре ввернуть парочку матерных выражений, не понимая их смысла.
Я до сих пор помню его обращение к каждому вновь прибывшему в бабкину гостиницу: «Эй, мужик — дай пару центов ребёнку на орехи!». Услышавший такое от «загорелого» эфиопского малыша обычно столбенел, а потом тут же лез в карман, и Ваньке обычно всегда перепадало пару быр, как минимум. Я не был исключением. Его бабка по имени Лям-Лям всячески поощряла общение внука с русскими, прекрасно понимая, что это ещё один шанс для него выжить в борьбе за существование.
Надо сказать, что и родители нищих детей ничем не отличались от эфиопского правительства своим отношением к ним. Рожать в Эфиопии начинают обычно годам к 14-ти, а к 25 годам женщина — уже почти старуха с 5-6 детьми, и даже бесплатная раздача презервативов этого положения не меняла. И вообще, беременная женщина с младенцем на руках, окружённая несколькими детьми чуть постарше — это обычная картинка на улицах местных городов и деревень.
Если в городах дети, даже нищие, хоть как-то, но походили на нормальных и относительно здоровых, то в деревнях подавляющее большинство детей с рождения были больны. И «выбор» у них, надо сказать, был очень велик: рахит, туберкулёз, СПИД и витаминно-белковая недостаточность — квашиоркор. В мединституте такие болезни мы видели исключительно на картинках в учебниках по инфекционным болезням — тут же я насмотрелся этого «добра» вживую на всю оставшуюся жизнь… В эфиопские деревни, особенно расположенные близко к фронту, просто не добирались гуманитарные миссии ООН с прививками, витаминами и элементарными медикаментами.
Однажды, во время уборки самолёта — после перевозки эфиопских военных с жёнами и детьми из Асмэры в Аддису, техник самолёта Андрей, парнишка лет 23-25-ти, грохнулся в обморок и чуть не заработал реальный инфаркт, обнаружив в закуточке возле рампы завернутый в лохмотья труп младенца, которого оставили в самолёте его родители в знак «благодарности» «Аэрофлоту» за благополучно-халявный полёт. Благо их не успели ещё вывезти с территории аэродрома и местные полицейские, ничуть не удивившись находке, тут же этот труп вместе с заслуженными тумаками вернули владельцам.
Я в это время отпаивал Андрюху валидолом и валиумом и колол ему там же на борту дибазол с папаверином — давление у него скакнуло до 200 на 110 мм ртутного столба. Он потом ещё месяц кричал во сне от кошмаров, и не мог уснуть без снотворного. Уверен — мамаша с папашей, выйдя за пределы аэропорта, тут же выбросили этого младенца в ближайшую канаву. Такое вот «счастливое эфиопское детство» мы наблюдали постоянно и это было очень тяжело морально выносить.
Бахр-Дар
Часто летали мы в Бахр-Дар. Это городок с военно-учебным аэродромом на берегу озера Тана, из которого берёт начало Голубой Нил. На многочисленных островках этого нилоносного озера находятся христианские церкви и монастыри. По местным законам, человек, совершивший противоправное действие, становился неприкасаемым для властей, укрывшись в одном из этих монастырей. Так нам рассказывали, по крайней мере.
У самого истока Голубого Нила находился прекрасный отель «Тана» с рестораном, куда мы обожали ездить пообедать. (Кормили в авиаотряде советскими консервами, а выполняя полёт по линии ООН, мы имели законное право поесть в ресторане, и, каюсь, — я иногда летал, чтобы просто по-человечески поесть — авт.).
Прямо из окна ресторана видны были лениво плывущие брассом гиппопотамы, деловито снующие по птичьим делам цапли, и нечто, напоминающее крокодилов.
Рассмотреть их ближе не удавалось, тем более сфотографировать — эти твари молниеносно смывались в воду от любого шороха. Некоторые уверяли, что это вараны-исполины. Не знаю. Берега озера Тана густо заросли огромными плантациями каркадэ, который там же и продавали в мешках и кустами с белыми гроздьями очень похожих на маленькие белые лилии цветами, которые одуряюще пахли приличным французским парфюмом.
Я собрал кучу семян в Эфиопии и добросовестно их высадил в медпункте литовского города Паневежис. Некоторые даже взошли, но из-за разности в климате и освещённости всходы вскоре погибли все до одного…
Однажды эфиопский лётчик с полным боекомплектом на истребителе-бомбардировщике заходил на посадку в аэропорту Бахр-Дара и у него не вышло шасси. Летуну приказали в целях сохранения взлётки (взлётно-посадочной полосы — авт.) скинуть бомбы с отключёнными детонаторами в озеро, однако наши инструкторы не учли, что этот летчик был эфиопом.
Он с перепугу осуществил активное бомбометание прямо по центру Таны. Взрывчики были славные — содрогнулась земля в округе, по озеру несколько раз прошло цунами, которое выбросило на берег лодки несчастных рыбаков, совершенно ополоумевших от увиденного не киношнокопполовского «Апокалипсиса». Потом всплыли гиппопотамы и куча всякой рыбы, в том числе и знаменитый нильский окунь, чьим филе мы так любили лакомиться в ресторане на берегу…
Тут же прилетела целая советско-эфиопская комиссия с разборками. Жаль, что на встрече оркестранты не додумались вместо протокольных гимнов сыграть им «Полёт валькирий»….
В Бахр-Даре был огромный Маркат, где «благодарные» эфиопские получатели гуманитарки мирового сообщества благополучно её продавали и иногда прямо в тюках, которые они даже не вскрывали. Можно было запросто нарваться на канадский тюк с дублёнками очень приличного вида или на американский тюк со спортивной одеждой какой-то команды регбистов из Айовщины.
Мы с Саней-переводчиком, бойко щебетавшим к тому времени на амхарском языке, периодически нарывались там на дешёвые и суперинтересные реально фирменные шмотки, которые отстирывались нами, предварительно отлежавши пару дней в смеси стирального порошка и хозяйственного мыла, и гордо носились на горькую зависть техникам, не попадавшим в командировки, а сидевшим безвылазно в Аддисе. Но мы честно привозили и им это гуманитарное «добро».
Уже возвратившись в Союз, я прочитал «Африканский дневник» Николая Гумилёва, в котором он описывал и Бахр-дар, и лишний раз поразился инертности социально-исторических процессов в Эфиопии. Гумилёв совершенно точно, с топографически верными ориентирами пишет в «Дневнике» о речке-вонючке посреди этого городка, которая в периоды тропических ливней выходит из берегов и смывает мостик, и о нескольких приличных домиках на её берегах рядом с мостиком — любителем поплавать. Всё так и осталось — и речка, и запах, и аварийный с позапрошлого века мостик. А в одном из домиков на берегу находится, наверное, и по сей день, аптека, которой заведует отучившийся в Волгограде эфиоп, говорящий по-русски, у которого я постоянно отоваривался самым дешёвым в Эфиопии (наверное, тоже стыренным из гуманитарного добра) растворимым Бауэровским аспирином.
Крайняя командировка
В моей крайней командировке мы развозили в качестве «гуманитарки» австралийские галеты. Очень хотелось есть — не успели пообедать в аэропорту загрузки. Галеты были неплохими на вкус, но жестковатыми и солененькими — ну уж очень захотелось после них воды. Недолго думая, мы попили чайку в полёте — и началось. Галетная масса, разбухнув в желудке, попёрла из всех наших естественных отверстий (согласно инструкции, которую мы не прочитали, их размачивают водой до употребления — авт.). Пришлось сажать вертушки на «вынужденную» (посадка, не запланированная планом полёта — авт.) где-то в пустыне, рядом с деревушкой, где нас ожидал приятнейший сюрприз.
Зарулив в местный шалманчик из трёх тукулей (тукуль — глинобитное жилище — авт.), спрятанный за живой изгородью из кактусов, мы нарвались на целую компанию симпатичнейших блондинок, — врачих-шведок.
Они в тех краях боролись с малярией или туберкулёзом — я уж не помню. Степень сексуального голода у мужиков примерно совпала с таковой у «безгранично-врачебных» шведок и это срезонировало. Да что там срезонировало — взорвалось таким гормональным взрывом, что, не зная ни слова по-английски, мои летуны расщебетались покруче Казановы. На всё про всё у нас было 2 часа — садились мы внепланово, но все всё успели. Белокурые красавицы невзирая на пыльное облако от винтов долго махали нам вслед шляпами.
Некоторые всплакнули, некоторые чуть не всплакнули в ответ. Удивительно, но об этой истории никто не проболтался. Сообщаю её здесь, как и некоторые другие, первым. Так сказать, не А. Дюма — но «Двадцать лет спустя»…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Ребята — экипаж вертушки, с которым я летал чаще других, погибли вскоре после моего возвращения в Союз. До мелочей помню, как я об этом узнал. День выдался смурым — в литовском Паневежисе, где я служил после Эфиопии, шёл мелкий февральский дождь, и, придя на вечернее построение немного раньше, я забрёл к дежурному по штабу как раз в тот момент, когда посыльный принёс с почты «Красную Звезду». В ту пору я начинал читать газеты всегда с последней страницы, и в глаза сразу бросился некролог — официальный, куцый и скупой — тогда у нас даже гибель преподносили как военную тайну.
Ребята погибли по воле злого рока с конкретной фамилией. В горах был туман, и выдана им была карта 5-километровка. И была не обозначенная на карте такого масштаба гора. Из-за тумана увидели её слишком поздно. Был мощный взрыв, сильнейший пожар, после которого нашли только пепел… Вот так и погибли Серёжа — командир, Игорёк — правачок, Саня — переводчик, мальчишка-стажёр из ВИИЯка и несколько пассажиров, которых я не знал. Осталась память. Вечная память.
P.S.
В этом феврале исполнится 32 года со дня гибели ребят. Нет уже страны, посылавшей нас в «спецкомандировки». Выросли дети погибших ребят. Жена Саши-переводчика была беременна на момент его гибели. Наверное, ребёнок не раз её спрашивал, кем был его отец и что он делал в «жёлтой жаркой Африке». Задавал себе этот вопрос и я. Мы выполняли свой воинский долг и старались выполнить его честно. Это мой ответ и я считаю его искренним, честным, хоть он и звучит, наверное, пафосно…
Много лет этот «пепел Клааса» стучал в мою грудь. Я должен был это написать. И не только ради детей погибших ребят, но и ради всех своих друзей из той поры моей жизни. Некоторые упрекают, что не стоило писать в форме «баек» — не та тема. Не согласен — именно стёбовое отношение к той реальности (да и ко многому, чему я был свидетелем в своей армейской жизни) помогло мне — я уверен в этом — сохранить рассудок. И это не парафраз эпохалки — «Кто в армии служил — тот в цирке не смеётся». Это правда. И я благодарен своей армейской судьбе за то, что она именно такой случилась в моей жизни.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer5/tatkov/
