Распутин, Тэффи и др. (символистский пролог к национал-социализму и большевизму)0

Действующие лица:

Надежда Тэффи / Императрица (пантомима) / Жена (пантомима) Анна Рудольфовна Минцлова Варвара / Анна Метнер / Девушка Зинаида Гиппиус / Матушка (пантомима) / Недотыкомка (пантомима) Нина Петровская / Неизвестная / Елена Андреевна Маслова (пантомима) Григорий Распутин / Император (пантомима) / Муж (пантомима) Василий Розанов («Варварин») Алексей Ремизов Валерий Брюсов / Мастер Оккультизма (пантомима) Александр Блок / Студент (пантомима) Андрей Белый / Молодой хлыст Федор Сологуб / Старик­хлыст Димитрий Мережковский / Батюшка (пантомима) Ардальон Борисович Передонов / Николай Метнер / Адъютант Его Императорского Величества капитан Мандрыка (пантомима) Эмилий Метнер / Павел Васильевич Володин Хозяин салона / Пожилой хлыст Рудольф Штейнер / Папюс Чтец / Голос из­за сцены Мистики Пантомима: участники спиритических сеансов; гости; хлысты, обезьянки, игральные карты; музыканты.

ПРОЛОГ: «Непрерывный бред»

(Малая аудитория Политехнического музея. Лекция Андрея Белого).

Андрей Белый. Мы разучились летать: мы тяжело мыслим, нет у нас подвигов, хиреет наш жизненный ритм…

Нина Петровская (с муфтой подходит к кафедре, пристально смотря на Белого, кладет правую руку в муфту, ища в ней что-­то. Передумав, отходит от кафедры).

Андрей Белый. Легкости, божественной простоты и здоровья нам нужно — тогда найдем смелость пропеть свою жизнь.

(Аплодисменты, Белого окружают слушатели.)

Нина Петровская (ищет кого­-то глазами в аудитории, внезапно подходит к Брюсову; выхватив из муфту браунинг, стреляет в упор; осечка; браунинг выхватывают из ее рук). Вы думаете, что я умерла? Нет еще.

Андрей Белый (указывая на Петровскую). Я бы назвал ее Настасьей Филипповной, если бы не было названия, еще более подходящего: тип средневековой истерички, болезнь которой суеверы XVI и XVII веков называли одержанием. Болезнь, ставшая в Европе XVII века повальной эпидемией, снедает ее. Таких, как она, называли ведьмами.

Розанов (с Писанием в руках, высвечивается на верхней площадке; закрыв книгу, обращается в зал). «Я испытал тех, которые называют себя Апостолами, а они не таковы, и нашел, что они — лжецы. И они говорят о себе, что они — иудеи, но они не таковы, а — сборище сатанинское». (Затемнение).

(Столовая. На каминном зеркале плакат: «Здесь о Распутине не говорят».)

Тэффи (входит; читает громко и медленно вслух). Здесь о Рас­пу­ти­не не го­во­рят. (Уходит со сцены).

Зинаида Гиппиус (из-­за сцены). Распутин первобытный человек из вековой первобытной  среды.

(Василий Розанов и Алексей Ремизов медленно проходят через сцену.)

Алексей Розанов (горько, с вызовом). Мы теперь с тобою не нужны!… (повторяет, покорно и тяжко). Не нужны… (отворачивается).

Андрей Белый (проносится летучей танцующей походкой по комнате, то приседает, то почти поднимается на цыпочки. Голос его переходит от густого баса к тончайшему альту). Хочется вот поехать в Дорнах да крикнуть д­р Штейнеру, как уличные мальчишки кричат: „Herr Doktor, Sie sind ein alter Affen!“

Анна Рудольфовна Минцлова. Андрей Белый совсем сошел с ума. Он погиб. По рассказам всех видевших его, у него начало  «Пляски св. Витта». У него уже началось самое страшное — эти нервные подергиванья рук и ног.. И бред непрерывный — словом, беспросветный ужас теперь…. Пусть судит его Бог.

Нина Петровская.  Бог с ним. Ведь, по правде сказать, я уже убила его тогда, в музее. (Затемнение).

Зинаида Гиппиус (из-­за сцены). Распутин умен «мужицким умом»,— какой­-то гениальной «сметкой», особой гибкостью и ловкостью. Сметка позволяет ему необыкновенно быстро оборачиваться,  пронизывать острым взором и схватывать данное, направлять его.

Алексей Ремизов (бежит через сцену в зал, пританцовывая и крутя коровьим хвостом).

Клюк-­топ-­дробь-­мать;
мать-­дробь­-топ-­клюк;
дробь-­топ-­мать­-клюк;
клюк-­матъ-­топ-­дробь…

(Удаляясь со сцены).

матъ-­топ­-клюк-­дробь;
дробь­-клюк-­топ-­мать.

(Затемнение).

На верхней сценической площадке высвечивается Григорий Распутин (воздев руки, к залу). Милаи мои! Ждите великих несчастий. Лик Богоматери темен. Тишина недолгая. Ужасен гнев. Куда бежать? Явлены будут знамения, но не поймут их. Земля содрогнется, будут литься слезы и кровь. Мой час скоро пробьет. Молитесь, милаи, молитесь о спасении.

(Затемнение).

Розанов (высвечивается на верхней площадке). Ужас, о котором еще не догадываются: не грудь человеческая сгноила христианство, а христианство сгноило грудь человеческую… Попробуйте распять Солнце, и вы увидите, который Бог. Солнце больше может, чем Христос, и больше Христа желает счастья человечеству…

На сцене — гостиничный номер, слева — лестница, ведущая к окну. В номере: Димитрий Мережковский, Рудольф Штейнер, Зинаида Гиппиус (сидит, подчеркнуто прямо, на диване, надменно лорнируя Рудольфа Штейнера).

Димитрий Мережковский (расхаживает по номеру, возбуждённо жестикулируя; внезапно обращается к Штейнеру). Мы бедны, наги и жаждем, мы томимся по истине. (Кричит). Скажите нам последнюю тайну!

Рудольф Штейнер. Если Вы сначала скажете мне предпоследнюю.

(Затемнение).

Розанов. «Не спешите колебаться умом, и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания как бы нам посланного, будто бы наступает уже день Христов… Ибо тайна беззакония уже в действии… И откроется беззаконник — тот, которого приход по действию сатаны будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными. И со всяким неправедным обольщением погибающих»

(Затемнение).

На основной сцене — спальня Передонова и Варвары. Передонов мечется в бреду по кровати. Вокруг постели ходят карточные короли и валеты, помахивая палицами. Осмелев, шушукаются, возятся, дразнят Передонова, показывают ему языки, корчат безобразные рожи. Пиковая дама, приосанившись, злобно разглядывает Передонова.

Передонов (выглядывает из­-под одеяла). Ведь ей полтораста лет. (Сладострастно облизывается). Да, старая, зато какая сильная. Чуть тепленькая, трупцем попахивает. (Осторожно). Может быть, сойтись с нею, и она смилуется? (Обращается к Пиковой даме, с мольбой). Я люблю вас, потому что вы холодная и далекая. Варвара потеет, с нею жарко спать, несет, как из печки. Я хочу иметь любовницу холодную и далекую. Приезжайте и соответствуйте.

Варвара (сердито спросонья). Что ты  орешь, Ардальон Борисыч? Спать не даешь.

Передонов (хрипло). Пиковая дама все ко мне лезет, в тиковом капоте, все зубами скрипит.

(Затемнение).

На сцене справа высвечивается Валерий Брюсов (декламирует в демонической позе: откинув голову назад и скрестив руки на груди). Главное — полнота одержимости. Берём мы миги, их губя.

(Затемнение).

Андрей Белый (бежит, пританцовывая и озираясь, через сцену). Слежка? Кто это? Он подослан следить за мной. (Добежав до стены, начинает колотить дубинкой в нее).

На нижней лестничной площадке появляется Нина Петровская. На этот раз я скоро должна скончаться. (Взбегает по лестнице к окну и выбрасывается из него).

Высвечивается верхняя сценическая площадка: на койке мечется в горячке Эмилий Метнер. Я — Вельзунг — Зигфрид. Наполеонизм — волчье — Вольфинг — гётеанство — активность — арийство — das auserwählte Geschlecht – das königliche Priestertum – das heilige Volk.  Я — Вельзунг — Зигфрид. Я не хочу иметь ничего общего с этой планетой. Я — Вельзунг — Зигфрид.

Алексей Ремизов (выбегает из зала на просцениум, кричит в зал, с надрывом). Розанов не нужен? Розанов или тысяча тысяч вертящихся палочек? Человек или стихия? Революция или чай пить? А! Безразлично! — стихии безразлично: вскрутит, попадешь — истопчет, сметет, как не было. Вскрут жизни — революция — и благослови ты всю жизнь, все семена жизни, ты один в этой крути без защиты и тебе крышка.

(Убегает за сцену). Затемнение.

1. «Меня убьют — и России конец»

Столовая. Василий, Григорий Распутин, Гости, Музыканты.

Входит Тэффи, сопровождаемая Хозяином салона.

Хозяин салона (любезно). Прошу Вас!

Тэффи присаживается к столу. Хозяин салона уходит.

Распутин. Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У вас молиться нельзя. У меня в деревеньке­то хорошо молиться, и Бог там молитву слушает.

Розанов (шепчет Тэффи). Вы его разговорите — он любит дам. Непременно затроньте эротические темы.

Распутин (пьет быстро и жадно). А у вас здесь грех один. У вас молиться нельзя. Тяжело это, когда молиться нельзя. Ох, тяжело… Скучно, затравили… Чую беду! Не могу запить того, что будет потом. (Нагнувшись к Тэффи). Ты чего ж это не пьешь-то? Ты пей! Бог простит. Бог многое прощает.

Тэффи. Да не люблю я вина.

Распутин. Пустяки! Ты пей. Я тебе говорю: Бог простит.

Розанов (шепчет Тэффи). О чём он говорит? Переспрашивайте, чтобы погромче, а то мне не слышно.

Тэффи. Да и слушать­-то нечего: уговаривает вино пить.

Розанов (шепчет Тэффи). А вы наводите его на эротику.

Распутин (привычным быстрым движением дотрагивается до плеча Тэффи. Тэффи спокойно усмехается. Распутин поводит судорожно плечом, стонет. Быстро отворачивается, но тотчас же нагибается к Тэффи). Ну, чего молчишь? Э­эх, все мы слёзку любим, женскую-­то слёзку… Я всё знаю.

Розанов (сердито). Ничего не слышно!

Распутин. Что за кольцо у тебя на руке, что за камешек?

Тэффи. Аметист.

Распутин. Протяни мне его тихонько под столом. Я на него дыхну, погрею. Тебе от моей души легче станет…

Тэффи протягивает ему над столом кольцо.

Распутин. Чего ж ты сняла-­то? Я сам бы снял. Не понимаешь  ты… (Прикрыв  лицо салфеткой, дышит на кольцо и возвращает Тэффи).

Хозяин салона (подходит к Распутину; озабоченно). Телефон из Царского.

Распутин  выходит.

Розанов (пользуясь отсутствием Распутина). Ради Бога, наведите разговор на радения!

Распутин (возвращается к столу; снимает поддевку, обращаясь к Тэффи). Ну, пей! Чего же ты? Пей, говорю! (Снова быстрым движением дотрагивается до плеча Тэффи. Тэффи спокойно усмехается. Распутин поводит судорожно плечом, стонет).

Тэффи. Правда, что вы устраиваете у себя хлыстовские радения?

Распутин (беспокойно). Радения? Здесь-­то, в Питере?

Тэффи. А что — разве нет?

Распутин. А кто сказал? Кто сказал­-то?

Тэффи. Да я не помню кто.

Распутин. Не по­мнишь?

Музыканты начинают играть плясовую. Распутин вскакивает, опрокинув стул. Отбежав от стола, начинает скакать кругом; исступлённо пляшет, согнув колено углом, тряся бородой и кружась.

Гости (хлопают в ладоши). Гоп! Гоп! Гоп! Так! Так! Так!

Розанов. Ну какое же после этого сомнение? Хлыст!

Распутин внезапно останавливается. Музыка мгновенно обрывается. Распутин падает в кресло. Тэффи встает, идет к выходу.

Распутин (вскакивает, идет ей наперерез, берет Тэффи за локоть). Подожди минутку! Видишь, сколько кругом народу? Много, а никого нет. Вот: я и ты, и только всего. Я тебе говорю: ты приходи! (дергает судорожно плечом, стонет). Помолимся вместе. Чего ждать­-то! Меня все убить хотят. Не понимают, дураки, кто я таков. Колдун? А может, и колдун. Колдунов жгут, так пусть и сожгут. Одного не понимают: меня убьют, и России конец….

Затемнение на сцене; освещены лишь Распутин и Тэффи. На верхней площадке высвечиваются Папюс, царская чета и капитан Мандрыка.

Папюс (в трансе, простирая руки).

„Hémen-Etan! Hémen-Etan! Hémen-Etan!… El Ati!… Titeip!… Azia!… Hin!… Teu!… Minosel!… Acadon! Vai! vaa! Eyé!… Aaa! Eyé! Exe! … A!… El!… El!… El!… A!… Hy!… Hau!… Hau!… Hau!… Hau!… Va! va! va! va! Chavajoth!… Aye Saraye!… Aye Saraye!… Aye Saraye!… Per Eloy, Archima, Rabur!… Bathas super Abrac! Ruens superveniens Abeor!… Super Aberer!… Chavajoth! Chavajoth! Chavajoth!… Impero tibi per clavem Salomonis es nomen magnum!… Schem-Hamm-Phorasch!”

Распутин. Надвигается буря. Горе, страдания без конца, море слез. Крови­-то сколько! Толпы замученных, тучи трупов… Нева красна от крови… Россия утонет в крови.

Дух Александра III (голос из­-за сцены). Будь тверд! Сокруши врагов твоих, раздави гидру! Испытания грядут! Новый бунт, кровь и смута! Мужайся, сын мой, борись! (Площадка погружается во мрак).

Распутин (трясет вытянутой рукой). Вижу, вижу: умру в ужасных страданиях. Ужасны грехи мои, но всe же я маленький Христос… Помни: убьют Распутина — России конец. Тэффи решительно направляется к выходу.

Григорий Распутин. Уходишь? Ну, уходишь, так уходи. А только вспомни… вспомни…

2. Спиритический сеанс

Валерий Брюсов (на освещенной боковой площадке). За Бога, допустим, процентов так сорок; и против него процентов сорок; а двадцать решающих — за скептицизм.

(Освещается сцена. Во мраке вырисовываются фигуры за столом. Пантомима: спиритический сеанс. Среди участников — Валерий Брюсов и Екатерина Маслова. Звонки; вещи  летят; стол поднимается.)

Брюсов (на освещенной боковой площадке). Спиритизм объясним материалистически: феномены стуков — неизвестные свойства материи. Уже найдены способы фотографировать мысль!

(Пантомима на сцене: Брюсов начинает ласкать Маслову; объятия, поцелуи.)

Брюсов (на освещенной боковой площадке). Вчера был у Красковых. У них сеанс. Мрак и темнота. Я сидел рядом с Еленой Андреевной. Сначала позволил себе немногое. Вижу, что принят благополучно. Покрываю поцелуями шею, лицо и губы. Становлюсь смелее. Наконец перехожу границы.

(Спиритический сеанс на сцене: стол качается, начинает двигаться. Тихий звук свистка. Над головами пролетает коробка, гитара падает на пол, затем медленно поднимается к потолку. С потолка сыпятся папиросы. Свистки из разных концов комнаты. Пантомима: Брюсов ласкает Маслову.)

Брюсов (на освещенной боковой площадке). Вчера был на сеансе. С Еленой Андреевной стал нагло дерзок. Додумался до того, чтобы щупать, и засунул руку ей за пазуху. Щупал ее за ноги.

(Спиритический сеанс на сцене: стол раскачивается, быстро и порывисто; начинает двигаться, переворачивается ножками вверх, быстро раскачиваясь. Появляются искры; огоньки плывут через комнату.)

Брюсов (на освещенной боковой площадке). Вчера зашел за границы. Хватать ее за груди для меня уже шутки. Щупал на сеансе Елену Андреевну за ноги до колен и выше из-­под  юбок.

(Спиритический сеанс на сцене: стол двигается, один из участников поднимается на воздух вместе со стулом. Над столом появляется гитара, слышно, как перебираются струны. Один из участников выходит из цепи, зажигает спичку. С потолка падает рупор. Внезапная темнота.)

Брюсов (на освещенной боковой площадке). Я привык считать себя гением, я решил, что я великий поэт. Ради этого я исковеркал всю свою душу. Понемногу я дошел до того, что ясно видел улыбки звезд, слышал ропот упрека в шелесте листьев и разговаривал с созданиями моей  мечты. Мир фантазии стал для меня реальным миром, а окружающая действительность — сном прозы и лжи. Но это мало! Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу: это декадентство и спиритизм. Будущее будет принадлежать им, если они найдут достойного вождя. А этим вождем буду я! Да, я! Мы покорим мир. (Затемнение).

Голос (в темноте). Елена Андреевна Маслова умерла.

Голос Брюсова (в темноте)

Проходят дни, проходят сроки,
Свободы тщетно жаждем мы.
Мы беспощадно одиноки
На дне своей души­тюрьмы!

Присуждены мы к вечной келье,
И в наше тусклое окно
Чужое горе и веселье
Так дьявольски искажено.

Напрасно жизнь проходит рядом
За днями день, за годом год.
Мы лжем любовью, словом, взглядом, —
Вся сущность человека лжет!

Нет сил сказать, нет сил услышать,
Невластно ухо, мертв язык.
Лишь время знает, чем утишить
Безумно вопиющий крик.

Срывай последние одежды
И грудью всей на грудь прильни,—
Порыв бессилен! нет надежды!
И в самой страсти мы одни!

Нет единенья, нет слиянья,—
Есть только смутная алчба,
Да согласованность желанья,
Да равнодушие раба.

Напрасно дух о свод железный
Стучится крыльями, скользя.
Он вечно здесь, над той же бездной:
Упасть в соседнюю — нельзя!

И путник, посредине луга,
Кругом бросает тщетный взор:
Мы вечно, вечно в центре круга,
И вечно замкнут кругозор!

3. Белый пляс

Высвечивается верхняя сценическая площадка: в клубах дыма кружится Распутин.

Освещается основная сцена: большая низкая комната; в углу образа; перед ними множество горящих свечей. На лавках по стенам сидят мужчины с одной стороны, с другой — женщины, все в одинаковых белых рубахах, надетых на голое тело и в нитяных чулках без сапог. Под иконами сидит Матушка (в черном платье, с белым платком на голове).

Все (поют хором, по-­церковному уныло и протяжно).

Дай нам, Господи, Исуса Христа,
Дай нам, Сударь, Сына Божия,
И Святаго Духа Утешителя!

(Умолкают. Вступают снова: на сей раз весело и быстро, словно по­плясовому, притоптывая ногами, прихлопывая в ладоши).

Как у нас на Дону,
Сам Спаситель во дому,
И со ангелами,
Со архангелами,
С херувимами, Сударь,
С серафимами
И со всею Силою Небесною.

Старик вскакивает с лавки, начинает кружиться, за ним — Девушка: кружит лебедем, машет рукавами, как белыми крыльями.

Полно, пташечки, сидеть,
Нам пришла пора лететь
Из острогов, из затворов,
Из темничныих запоров.

Пожилой срывается с лавки, подбегает к Девушке, берет ее за руки и начинает кружиться с ней волчком.

На седьмом на небеси
Сам Спаситель закатал.
Ай, душки, душки, душки!
У Христа­то башмачки,
Ведь сафьяненькие,
Мелкостроченные!

Все новые и новые начинают кружиться, плясать, вертеться, как шары. Молодой (прыгает, высоко вскидывая руки и ноги, кривляясь и корчась, выкрикивая):

Поплясахом, погорахом
На Сионскую гору!

Все пляшут.

Старик (назидательно, в зал). Сими различными круженьями  изображаются пляски небесные ангелов и архангелов, парящих вкруг престола Божия, маханьем же рук — мановенье крыл ангельских.

Стремительная пляска, словно вихрь, наполняет горницу; словно увлекаемые  невидимой силой, люди превращаются в белые вертящиеся столбы. Кружась, свистят, шипят, гогочут, неистово кричат.

Накатил! Накатил!
Дух, Свят, Дух,
Кати, кати! Ух!

Падают на пол, в судорогах, с пеною у рта, пророчествуют; другие останавливаются в изнеможении. Едва успев отдышаться, пускаются вновь в пляс.

Все (вдруг остановившись. Благоговейным шепотом, в мертвой тишине). Царь! Царь!

Входит Батюшка в белой длинной одежде.

Молодой (шепотом). Кто это?

Пожилой. Христос Батюшка!

Пантомима: Матушка встает почтительно; Батюшка подходит к ней, обнимает и целует трижды в уста. Затем выходит на середину горницы и встает на небольшое круглое возвышение из досок.

Все (громко, торжественно).

Растворилися седьмые небеса,
Сокатилися златые колеса,
Золотые, еще огненные —
Сударь Дух Святой покатывает.
Под ним белый конь не прост,
У коня жемчужный хвост,
Из ноздрей огонь горит,
Очи камень Маргарит.
Накатил! Накатил!
Дух, Свят, Дух,
Кати, кати! Ух!

Батюшка благословляет всех. Кружение начинается — все более неистовое, между двумя недвижными пределами — Матушкой на самом краю и Батюшкой в самом средоточии вертящихся кругов. Батюшка изредка взмахивает руками; при каждом взмахе пляска ускоряется. Нечеловеческие крики.

 Эва-­эво!  Эва-­эво!

Распутин кружится на верхней площадке; на основной сцене кружатся хлысты — белые птицы в белой бездне.

4. «Центр центра центра»

Пантомима: Эмилий Метнер и Николай Метнер тянут, каждый  в свою сторону, Анну Метнер. Звучит «Das Feuerzauber».

Эмилий Метнер (в тевтонском шлеме, выкликает торжественно­пророчески, шаманя). Я — Вельзунг — Зигфрид. Все, что я подозревал в себе,— наполеонизм, волчье,  Вольфинг, гётеанство, активность, арийство, das auserwählte Geschlecht, das königliche Priestertum, das heilige Volk, — все налицо, и даже гораздо больше, величайшая гениальность, однажды воплощенная личность, способная спасти мир. Я окружен многими тайнами и трагичностями, моя судьба исключительна; я не жил еще, я безумно молод; я проходил пояс огня, как Зигфрид; я иду к Брюннгильде… Была осмотрена моя рука: найдены долголетие, несравненная гениальность и мудрость… Я — одновременно жрец и жертва. Чтобы стать жрецом, надо топнуть ногой о землю, надо попирать!

Пантомима: Эмилий Метнер, Николай Метнер, Анна Метнер валятся на пол. Над ними медленно проплывает в потрепанном черном балахоне, указывая на лежащих магическим жезлом в правой руке и возведя к небу указательный палец левой с аметистовым кольцом, Анна Рудольфовна Минцлова.

Эмилий Метнер, Николай Метнер, Анна Метнер (поднимаются с пола и устремляются к просцениуму, грозно скандируя в зал). Пока международный иудаизм в заговоре с франкмасонами будет командовать так называемым общественным мнением цивилизованного мира, большевизм будет продолжать жить!

Эмиль Метнер поднимает штандарт со свастикой, размахивает им. Анна и Николай вскидывают руку в фашистском салюте, маршируя вокруг него.

Эмилий Метнер. Чистка идет решительная!

Николай Метнер. Дыхание перехватывает от волнения перед героическим risoluto в стремлении к Regeneration!

Анна Метнер. Куриные мозги всех тех, кто сопротивляется фашизму, не вызывают ничего кроме раздражения!

Эмилий Метнер. Лицо Гитлера — совершенно иррациональное. Нутром и сердцем он подлинно героичен и связан мистически  с народом. При этом он глубоко религиозен!

Эмилий Метнер, Николай Метнер, Анна Метнер (исступленно). Heil! Heil! Heil!

(Затемнение).

На сцене слева высвечивается Анна Рудольфовна Минцлова. За мое отсутствие в Москве поднялась черная банда оккультистов самого низменного разряда, которые начали самую страшную, самую энергичную деятельность. Деятельность, доходящую в нескольких случаях — до простого, не аллегорического! убийства и насилия. (Жестикулируя). Я не имею права оставить это так теперь, когда ко мне обратились с мольбами о помощи. Я должна вмешаться в это — активно. Я чувствую свою ответственность, свою вину перед теми, кто попал в когти дьяволов. Все те преступления, которые здесь совершаются, — все они стоят вне всякой возможности вмешательства законов и полиции земной. Помощи здесь — ни от кого извне. Я одна сейчас в Москве из представителей «белой школы». Против нас — толпа сильных, темных  оккультистов.

Высвечивается верхняя сцена: Муж, Жена, Студент, Мастер Оккультизма. Пантомима: разыгрывается «история болезни», излагаемая Минцловой.

Минцлова. Очень серьезный случай тяжкого одержания —  обратились к одному из здешних мастеров оккультизма. Он изрек приговор.

Голос (глухо, словно из подземелья). Эта  женщина неотвратимо должна погибнуть от самоубийства, которое внушает ей дух, одерживающий ее. Спасти ее нельзя. Если она покончит с собой под давлением темного духа, ей грозит страшная участь в будущих мирах. Спасти ее  можно одним: убить ее.

Минцлова. И за это берутся теперь люди, наиболее близкие ей. Муж согласился на убийство жены своей, которую он очень любит. Привести же в исполнение это решение взялся один из друзей — студент Московского университета, тип Саванаролы. А самой жертве все равно, что будет. И вот именно этому, глухому, ритуальному убийству я хочу помешать теперь. На днях ко мне явился муж этой дамы и рассказал все, очень наивно и убежденно. Сейчас я беру на себя эту  душу, одержимую кем бы то ни было! Это уже устроено и условлено: назначен день, когда она приедет ко мне. Перед тем я поеду к тому оккультисту, который лечит ее теперь, —  по врачебной этике я должна увидеться с тем, кто лечил до меня больную… Если он захочет и пришлет мне вызов — я призову его к барьеру. (В возбуждении выхватывает из-­за пазухи пистолет и целится в Мастера Оккультизма на верхней площадке).

Выстрел. Дым рассеивается. Минцлова лежит в обмороке. (Затемнение).

На верхней сценической площадке высвечивается Рудольф Штейнер (вертя в руках шлем Валькирии, приговаривает с сожалением). Эпилептичка, больная, несчастная! Форма болезни ее — шарлатанство. Попавшая в руки сомнительных оккультических обществ, она — такая же Харибда движения нашего, как атеизм, скепсис духа — Сцилла…

Андрей Белый (пляшет, кружится на освещенной боковой площадке, бубня и вскрикивая). Положено было: средь «ядра», долженствующего образоваться в Москве, образовываем в Петербурге второе «ядро» «оккультного братства»: «центр центра». А те, кто был должен стоять уже за нами, руководя, ритмизуя действия, превращались в «Центр центра центра». И «центр центра центра» протягивался в неизвестность… (Затемнение).

Минцлова (очнувшись, встает, надевая шлем Валькирии). Я одна на сторожевом посту, в авангарде. Все «белые» силы захвачены борьбой жаркой, последней битвой на западе. (Выхватывает меч из­под балахона). Я — единственная в эту минуту — против толпы наступающей и не могу уйти (размахивает мечом, нанося удары по воображаемым противникам; устав, опирается грудью на меч). Теперь ждут сюда на днях самого главного «руководителя» и мага. По словам всех, это — огромная сила и знание практической магии с применением ее в низшей, темной сфере. А за ним стоят еще какие­то большие силы «с Крайнего Востока», как говорят здешние оккультисты. Я боюсь, что этот «Восток» — Китай… Тогда это — ужас сплошной, невобразимый… Это — страшный момент, когда вдали смутно начинают вырисовываться зловещие, мертвенные лики Китайского оккультизма — Ur-Turania. (Роняет меч и шлем, падает на пол, бьется в конвульсиях).

(Затемнение).

Александр Блок (на боковой площадке)

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы. Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!

Для вас — века, для нас — единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!

Века, века ваш старый горн ковал
И заглушал грома лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
И Лиссабона, и Мессины.

Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!

Вот — срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет — не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!

О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит в тебя,
И с ненавистью и с любовью…

Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!

Мы любим все — и жар холодных чисел,
И дар божественных видений,
Нам внятно все — и острый галльский  смысл,
И сумрачный германский гений…

Мы помним все — парижских улиц ад,
И веницьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады…

Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?

Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы,
И усмирять рабынь строптивых…

Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!

А если нет — нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века — вас будет проклинать
Больное позднее потомство!

Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!

Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл ,
С монгольской дикою ордою!

Но сами мы — отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!

В последний раз — опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!

(Затемнение).

5. «Назад! Страшись!»

На сцене: Эмилий Метнер,  Андрей Белый и Василий Розанов (прогуливаются).

Эмилий Метнер Кто я? Тридцать лет: неудачник. Юрист. Дирижер вроде Моттля не нашел во мне выражения.

Андрей Белый. В Вашем инциденте я вижу продолжение серии скандалов, которые они нам устраивают.

Эмилий Метнер. Не утешайте: проиграна жизнь.

Андрей Белый. За последние два года в русской литературе — град скандалов, устраиваемых еврейскими  литературными критиками и антрепренерами (загибая пальцы): скандал с писателем Чириковым; скандал с Куприным; скандал с Блоком; скандал в кружке со мной; Эллисовский инцидент.

Розанов (натягивает поросячью маску с надписью «Варварин»; поворачивается лицом к Метнеру). Вот рука… а кровь у нее там какая? Вдруг — голубая? Лиловенькая, может быть? Ну, я знаю, что красная. А все­таки  не такая, как у наших…

Эмилий Метнер (поучительно). Тот факт, что огромное число музыкантов — еврейского происхождения, обычно объясняется особенною музыкальною одаренностью евреев. Но таким объяснением могут удовлетвориться только скудоумные и ленивые люди. Евреи не дали ни одного композиторского гения и крайне мало композиторских талантов.

Розанов­ «Варварин». Как зачавкали губами идеалист Борух и такая милая Ревекка Юна, друг нашего дома, когда прочли «Темный лик». Тут я сказал себе: «Назад! Страшись!».

Эмилий Метнер. Им уже в люльку кладут подобие скрипки, какую­-нибудь деревяшку с натянутою на нее ниткою; еще ползая на четвереньках, эти гении играют что вам угодно на ниточке. Им безразлично, Бах или Оффенбах. Главное — длинные волосы, кружевной воротник, бархатный детский костюмчик, носимый чуть ли не до 20-и ­летнего возраста, и «экзотическое» имя вроде Iascha Golowastik или Grischa Grellmann или  Ewssey Malossolni.

Розанов ­«Варварин». Они думали, что я не вижу, но я подглядел. Борух, соскакивая с санок, так оживлённо, весело, счастливо воскликнул, как бы передавая мне тайную мысль и заражая собою: «Ну, а все­-таки — он лжец!». А Ревекка проговорила (передразнивая): «Н­н­н­да… Я прочла «Темный лик». И такое счастье в губах. Точно скушала что-­то сладкое. Таких физиологических, зрительно­осязательных вещиц надо увидеть, чтобы понять то, чему мы не хотим верить в книгах, в истории, в сказаниях.

Эмилий Метнер. Все эти Осипы, Евсеи, Гриши и Миши похожи друг на друга, как одна порядочная скрипка похожа на другую; все они играют достаточно бойко, одинаково щеголяют развитою, но недостаточно чистою техникою, одинаково дерзко держат себя на эстраде.

Розанов­ «Варварин». Действительно, есть какая­то ненависть между Ним и еврейством. И когда думаешь об этом — становится страшно. И понимаешь ноуменальное, а не феноменальное: «Распни Его»…

Эмилий Метнер. Наиболее шустрые из них ворочают  белками в ожесточенных пассажах или делают томные глазки, ведя кантилену; они стараются, аффектированно вибрируя звук, внести как можно больше слащаво­приторной южной страстности, варварски нарушающей благородный европейский стиль.

Розанов­ «Варварин» (исступленно). Услуги еврейские, как гвозди в руки мои, ласковость еврейская, как пламя, обжигает меня. Еврей всегда начинает с услуг и услужливости и кончает властью и господством. В первой фазе он неуловим и неустраним: что вы сделаете, когда вам просто «оказывают услугу?» А во второй фазе никто уже не может с ним справиться. «Вода затопила все». И гибнут страны, народы.

Эмилий Метнер. Становится страшно за музыку… В цирке или в варьете-­театре приходится слышать номера, имеющие большее отношение к музыке, чем эти Осипы.

Розанов ­«Варварин» (с ненавистью). Тайный пафос еврея — быть элегантным. Они вечно моются и душатся. Еврей силится отмыть какую-­то мировую нечистоту с себя, какой-­то допотопный пот. И все не может. И все испуган, что сосед потихоньку отворачивается от этого пота.

Эмилий Метнер. Европейская культура должна очиститься от уже вошедших и все еще входящих старозаветных и малозиатских элементов.

Розанов ­«Варварин». Сила евреев в их липкости. Пальцы их — точно с клеем, «и не оторвешь». Все к ним прилипает, и они ко всему прилипают. «Нация с клеем».

Эмилий Метнер. Появляются какие-­то жуткие замаскированные личности, совершенно лишенные творчества, но вследствие изумительной способности и энергии своей пробирающиеся в ряды руководителей и устроителей духовной жизни.

Розанов­ «Варварин». Евреи «делают успех» в литературе. И через это стали ее «шефами». Писать они не умеют, но при этом таланте «быть шефом» им и не надо уметь писать. За них все напишут русские. Вся литература «захватана» евреями. Им мало кошелька: они пришли «по душу русскую»…

Андрей Белый. Для меня «Логос», его судьба, есть реальное дело, тоже вопрос, быть или не быть свободному от жидовства арийству.

Эмилий Метнер. Указывают, что много великих людей, в том числе музыкантов,— смешанного происхождения. Сложился предрассудок о будто бы выдающейся даровитости индивидуумов смешанного происхождения. Но не всякое смешение дает положительные результаты, гораздо чаще метисы и безличны и бездарны.

Розанов­ «Варварин». Паук один, а десять мух у него в паутине. А были у них крылья, полет. Он же только ползает. И зрение у них шире, горизонт. Но они мертвы, а он жив. Вот русские и евреи: 100 миллионов русских и 7 миллионов евреев.

Эмилий Метнер. Среди вундеркиндов господствующее положение занимают те, которые наиболее «экзотичны». Где-­нибудь, близ пограничной линии, отделяющей немецкие империи от русской, Запад от Востока, в той серединной полосе, где совершаются таинственные преступления, фабрикуются фальшивые деньги, занимаются своим ремеслом контрабандисты, существуют особые заводы для выращивания и дрессировки вундеркиндов.

Андрей Белый. Провокаторское войско надвигается на нас со всех сторон.

Анна Рудольфовна Минцлова (высвечивается на боковой площадке). Андрей Белый, берегитесь теперь. На Вас поднимутся теперь все темные силы России, ведь именно евреи позвали Монголов, Японцев… Да… Это — иной народ, чем мы… (скрывается в затемнении).

6. Обезвелволпал

На сцене: Алексей Ремизов в шубейке, бабьей шали, с коровьим хвостом (покручивая хвостом, пританцовывая, таинственно). Стена, рог, жало, копыто, стихия; рог, жало, стена, копыто, стихия; жало, стена, копыто, стихия, рог…

(Скидывает шаль, вешает на стену тонкий ковер; к ковру прикрепляет  куски серебряной и золотой фольги, а к ним — зверушек, чертиков, обезьянок. Отходит в сторону, любуется. Подбегает к стене, рисует на ней Михаила Архангела. Выводит подпись: «Salve obductor angele!». Подходит к ковру, перевешивает несколько фигурок, прикрепляет новые. Отходит, поворачивается к залу, садится на пол, скрестив ноги. В одной руке хвост, в другой — рукописный свиток. Торжественно в зал).

Обезвелволпал
Конституция

Обезвелволпал (обезьянья-­великая-­и-­вольная­-палата) есть общество тайное — происхождение — темное, цели и намерения — неисповедимые, средств — никаких.

Царь обезьяний —

Асыка­-Валахтантарарах­-тарандаруфа­-Асыка­-Первый­-Обезьян­-Великий:

о нем  никто ничего не знает,
и его никто никогда не видел.

Пантомима на верхней сценической площадке: обезьянки разыгрывают рассказ Ремизова.

Ремизов. Есть асычий нерукотворный образ — на голове корона, как петушиный гребень, ноги — змеи, в одной руке — венок, в другой — треххвостка.

Гимн обезьяний:

я тебя не объел,
ты меня не объешь,
я тебя не объем,
ты меня не объел!

Танец обезьяний: «вороний» — в плащах, три шага на носках, крадучись, в стороны и подпрыг наоборот с присядом, и опять сначала.

Семь князей. Семь старейших кавалеров­вельмож, ключарь, музыкант, канцелярист и сонм кавалеров и из них служки и обезьяньи полпреды.

Три обезьяньих слова: «ахру» (огонь), «кукха» (влага), «гошку» (еда).

Принято отвечать на письма.

(Пантомима: вручение писем и грамот.)

Ремизов (откладывает список в сторону; берет новый, медленно разворачивает;  торжественно, в зал).

МАНИФЕСТ

Мы, милостью всевеликого самодержавного повелителя лесов и всея природы —

АСЫКА ПЕРВЫЙ

верховный властитель всех обезьян и тех, кто к ним добровольно присоединился, презирая гнусное человечество, омрачившее свет мечты и слова, объявляем хвостастым и бесхвостным, в шерсти и плешивым, приверженцам нашим, что здесь в лесах и пустынях нет места гнусному человеческому лицемерию, что здесь вес и мера настоящие и их  нельзя подделать, и ложь всегда будет ложью, а лицемерие всегда будет лицемерием, чем бы они ни прикрывались; а потому тем, кто обмакивает в чернильницу кончик хвоста или мизинец, если обезьян бесхвост, надлежит помнить, что никакие ухищрения пузатых отравителей в своем рабьем присяде, как будто откликающихся на вольный клич, но не допускающих борьбу за этот клич, не могут быть допустимы  в ясно­откровенном и смелом обезьяньем царстве, и всякие попытки подобного рода будут караемы изгнанием в среду людей человеческих, этих достойных сообщников лицемеров и трусливых рабов из обезьян, о чем объявляем во всеобщее сведение для исполнения. Дан в дремучем лесу на левой тропе у соровца и подмазам собственнохвостно. Скрепил и деньги серебряной бумагой получил бывший канцелярист обезвелволпала.

(окончание следует)

 

Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer6/lobanova/