Святое безумие
Они встретились через 30 лет в Нью Йорке. Когда-то близкие приятели в пору московского студенчества. И вновь сдружились, испытывая муки адовы, если по пятницам, вечерком, не виделись в любимом ресторанчике на Брайтон Бич… Только апокалипсис мог помешать. Борис приходил не всегда. А когда бывал, то в разговорах, тем более шутках и розыгрышах, почти не участвовал. Друзья, лысый Алексей и седовласый Володька Саркис, помня его весёлый нрав, старались расшевелить друга. Но тот лишь виновато улыбался, порой пытался что-то схохмить, но не получалось. И он замолкал. Друзья интуитивно чувствовали глубокую, душевную травму и не расспрашивали. Сам расскажет. Придёт время.
Лишь через год, скопив денюшек, вспомнив геологическую молодость, выбрались в путешествие на необъятные просторы чужой страны. Старенькая “Антилопа-Гну” помчала возбуждённых джентльменов, предчувствующих небывалые приключения, на дикий Запад.
Экспедиция началась из предместий Чикаго.
Через пару дней в череде разновысотных гранитных сопок, что скопились возле городка Кейстон, друзья заночевали. На следующий день до полудня восхищались разноцветьем горного пейзажа. Потом зашли в бистро перекусить. И двигаться дальше. В бистро было шумно. Все столики были заняты и лишь в углу возле огромного окна виднелся свободный стол. Туда и направились. Только было приземлились, как подошли трое растрёпанных молодых людей и развязно стали требовать освободить столик. Они были навеселе и размахивая руками, что-то угрожающе говорили. Седеющие джентльмены многого не понимали, но выражение лиц и отдельные фразы были весьма убедительны. Володька попытался урезонить, объясняя что мол мы первыми подошли к столу. Но молодые люди внезапно от слов перешли к действию и один из них, тощенький и слюнявый, решительно схватился за спинку стула, за которым сидел Борис.
Внезапно произошла жуткая сцена. Вспышка дикого необузданного гнева Бориса. Алексей и Володька опешили, не успев издать и звука, увидев как тот неожиданно резко вскочил и схватил слюнявого парня за рубашку на груди. Рывком приподнял над полом и упёрся кулаками в подбородок слюнявого с такой силой, что голова “врага” чуть не отлетела в сторону. В глазах Бориса полыхала дикая ярость. Повисший в воздухе парень испугался и заплакал, как ребёнок. От испуга лепетал:
— Excuse me! Excuse me, uncle…
А Борис, посерев от неистовой внезапной злобы, орал, повторяя одну и ту же фразу:
— Убью подонок!!! Убью, сучье вымя!!!
Слава Богу, что говорил по-русски, и никто не понимал. Испуганный слюнявый, когда его отпустил Борис, быстро ушел с друзьями. Вышли и путешественники. Точнее Алексей и Володька вытащили Бориса из бистро, подтащили к лавочке в маленьком парке. Он упал мешком, не шевелясь.
Они долго сидели. Молчали. Курили. Алексей полуобняв друга, тихонько что-то ему шептал и гладил черепушку. Наконец Борис очнулся. Тихим голосом произнёс:
— Давайте парни подбросьте меня до ближайшего аэропорта. Не буду вам портить отпуск. Полечу домой. Не по себе мне.
Володька встрепенулся, как петушок на насесте.
— Нет, мой дорогой. Отдохнём денёк и тронемся вместе дальше. Тебя отдыхать отпустили, а ты вдруг прилетишь. Внезапно, как муж из командировки.
И он захохотал, разведя руками. Борис грустно улыбнулся. Друзья пошли в мотель.
— А что, други, — продолжал по пути неуёмный Володька, — а не организовать ли нам междусобойчик. Российский. Как бывалоча раньше, в общаге. У меня и фляжка с собой. Посидим, себя и близких вспомним и придём в наилучшее настроение. Спешить нам некуда.
Алексей осторожно тронул Бориса.
— Ты как? Может, не стоит.
Борис в ответ лишь грустно улыбнулся.
— Не там ударение делаешь, Лёха, — кричал Володька. — Сейчас всё будет нормалёк. Только забежим вон туда, в “Деликатесы”. Заправимся и в мотель.
В тот длинный вечер Борис поведал друзьям печальную и воистину героическую историю.
— Счастливчики вы. У тебя трое детей, да и внуками Бог одарил. У Володьки две внучки в Канаде. А меня обидел. Крепко! Так крепко, что жизнь порой не мила, что петля иногда кажется избавлением. Если бы не страдания Марины, если бы не её упорство, давно бы уже…
Он тяжело исподлобья, не мигая, смотрел в одну точку. Пальцы крепких рук дрожали, вопили взбухшие вены на кистях. Они выпили всего-то немножко, но после такого вступления Бориса, уже как-то и не тянуло к стакану. Молчание затягивалось. И резко оборвалось от голоса Бориса:
— У меня есть сын, други. Тоже Борис. Ему тридцать. Но ни одна живая душа из друзей никогда его не видели. Когда он родился, мы работали на Камчатке. Мариночка моя на местном радио дикторшей. Красавица Марина. Местная знаменитость. Мужики прохода не давали в Петропавловске. Не было меры моей гордости. В поля уезжал, страдал, а возвращаясь, гоголем ходил по Ленинской. Когда сыну исполнилось три года возвратились в Москву. Мир казался прекрасным, и будущее лежало на ладони. Это были последние дни безмятежной жизни.
Вскоре Марина заметила, что сын стал хромать. Да и воспитатели в детском садике обратили внимание, что мальчик быстро устаёт, мало ест. Мышцы рук, шеи, ног не растут, да и напрячь не может. Больно. Плачет. Тогда-то и обратились ко врачу. И вскоре страшный диагноз потряс Марину и меня. Мышечная дистрофия. Редчайшая болезнь с летальным исходом к 25-30 годам. Мы не поверили. Жена забросила работу, да и я стал редко на ней бывать. Перешел в технический отдел, забыл о полевых изысканиях. Чего мы только не перепробовали. Каких врачей, какие лекарства. Всё распродали. Мотались по всей стране, по всем народным целителям. Даже в Туве были у тайных шаманов. Шли годы, а Борису становилось всё хуже. Бывали периоды, когда легчало, и, казалось, болезнь уходит. Но вскоре вновь становилось невмоготу. Он почти не двигался. Руки висели, как плети, а голова держалась только благодаря специальному устройству. Марина сходила с ума. По ночам рыдала и каталась по полу. А утром вставала и продолжала, продолжала и продолжала драться… Парни! Дорогие мои!
Борис вскочил и забегал по комнате. Друзья молчали, потрясённые рассказом. У сентиментального Володьки на глазах сверкали слёзы. Борис рассказывал столь горячо и страстно, так был не похож на обычно спокойного и веселого мужика, что Алексей испугался. Он знал, что в таком подавленном состоянии люди не могут долго находиться. Внезапно, в любой момент, всё может обернуться непредсказуемыми, катастрофическими поступками… Ожидаемым безумием.
А Борис продолжал:
— Вы бы видели глаза моего Бориса. Умные, молящие. Сделайте что-нибудь! Мамочка. Папа! Потом они потухли, даже порой сверкали злобой. Тут рухнула советская власть. И мы поспешили в Израиль в клинику Хадасса. Сделали генетический тест, и по анализу крови подтвердилось, что это точно дистрофия Дюшенна. Проклятый ген! Проклятая жизнь!
Борис замолчал. Выпил. Скатал кусочек чёрного хлебца, глубоко вдохнул запах и зажевал. Выпили молча и друзья, боясь и не зная что сказать.
— Там долго лечили, но ничего по-настоящему не помогало. Даже наоборот появилась дыхательная недостаточность, возникли нарушения функции сердца. Тогда мне помог один богатый человек в России. У него дочь тоже лечилась в Израиле. Дал денег, и мы вот оказались в Америке. Сначала в клинике Ассута в Пенсильвании, а потом прикатили в Нью-Йорк, где уже не лечат. Лишь поддерживают, продлевают уровень и качество жизни моего Бориса.
Там один мудрый человек сказал, что надо привыкнуть к мысли о смерти. Любить и прощаться ежедневно. Так и живём. Утром ухожу на работу и не знаю, увижу ли сына вечером. Жена поседела, давно забыв о своём женском счастье. Красавица Марина! Вот весной Борису будет тридцать. Если будет… А он всё понимает и привык к мысли, что скоро уйдёт. Смотрит телик, и я иногда из кухни слышу его задыхающийся смех. Мороз по коже. А Маринка столбенеет, у неё подгибаются колени, и она с трудом держится за стол. Готова отдать Богу душу. Взамен…
Понимаете парни. Жизнь только начавшись, быстро прошла. Мы с женой не знали радости. Ни на час! Вот ведь впервые за тридцать лет выбрался в горы, в леса и в степи. Развеется мне приказала. Мать… приказала. Мать, парни! Даже мобильный отняла. Святая Марина!!!
Я согласился. Видимо уже привыкли к мысли о смерти. Да нет! К ней невозможно привыкнуть. Накапливается горе. Вот и взрывается, как давеча в бистро. Вы уж простите.
Они выпили ещё по одной и уже больше не говорили друг другу значащих слов.
Что тут можно было добавить. Мужественность крепкого и красивого мужика казалась заоблачной.
Утро Володька начал с анекдотов и видя, как смеётся Борис и Алексей, чувствовал себя героем. Плотно позавтракав и напоив Антилопу, путешественники ринулись в путь. Постепенно в машине установилась напряженная тишина. Борис задумчиво крутил баранку, анекдоты таяли на губах Володьки, Алексей не знал, о чем говорить. Но через день студенческие воспоминания размыли остроту переживаний друга, она вроде как потускнела в дорожной болтовне. Да и было отчего. Путешественники окунулись в мир красных гранитных сопок и широких безжизненных плоских долин. Дорога летела по восточному Вайомингу, поднимаясь к главной достопримечательности страны, к небольшому поселку Дэвил-Тауэр. Алексей знал по рекламным проспектам, что вот-вот должно появится природное чудо, названное Башней Дьявола. Они крутили головы, но ничего не видели на плоском выжженном днище долины.
И вдруг джентльмены, не сговариваясь, издали вопль. Представшее зрелище ошеломило. На горизонте в лучах заходящего солнца торчала…. Пизанская башня. Дорога зигзагами вела к основанию “башни”.
Странники вскарабкались по крутому склону и задрав головы залюбовались. Перед ними отвесно вздымалась 200-метровая овальная скалистая глыба диаметром у основания в 240 метров. Было заметно, что кверху башня немного сужается, а вершина, как гласил проспект, совершенно плоская. Чёрную башню составляли сотни накрепко сцементированных столбчатых отдельностей гладкого крепчайшего фонолитового порфира. Ошеломляющая картина одинокой покинутой крепости Кащея Бессмертного, застывшей в мире окружающего безмолвия.
Пора было покидать Башню Дьявола. До городка Дэвил Тауэр было чуть менее часа езды. Уже в темноте, в слабом мерцании редких фонарей, расставленных вдоль единственной Мэйн стрит, с трудом отыскали мотель. Посёлок казалось давно заснул. В головах уставших путешественников сверкала лишь одна мысль. Лишь бы добраться до койки, да хлебнув стакан горячего сладкого чифиря с бубличком, провалиться в небытие.
Но судьба в этот примечательный день решила продлить праздник. Расцветить новым чудом. Джентльмены вошли в небольшой холл гостинички, тесно уставленный старыми диванами, креслами и кадками с растениями. Открылась боковая дверь, и вышел молодой человек с иссиня-черной копной прямых гладких волос в белой рубашке и черных шортах. Хмуро оглядев вошедших, не улыбаясь, он привычно произнёс:
— Good evening. What can I do.
Остатки светлого настроения окончательно растворились, и Алексей без улыбки строго произнёс:
— Нам комнату, сэр. На три кровати. Если можно, то с видом на Башню Дьявола.
Человек с копной черных волос стал копаться в компьютере. Нависла тишина.
— Лёха. А ведь в дверях за занавесочкой кто-то дышит. Убей меня Бог, там стоит женщина и изучает нас, как насекомых. Чувствую запах дорогих духов.
— Помолчи, Саркис. Вдруг понимают.
— Да ты что. В этой-то глуши. А ведь мы, господа, попали к меднокожим, к индейцам. Вот это цирк, — продолжал Володька, — тут можно сделать классный фотоальбомчик.
Ощущалась в зале какая-то атмосфера таинственности. Эта старая дубовая мебель, обилие разлапистых пыльных фикусов, эти застиранные блёклые портьеры.
Человек с копной наконец поднял голову:
— С видом на Башню есть одна комната, и она на три кровати. Как раз…
Но Саркис всё никак не унимался:
— Сейчас, братва, будут снимать скальпы. Борис, взводи курки.
— Перестань паясни… ча…
И он замер, увидев на пороге комнаты… женщину. Она стремительно подошла к стойке. От пронзительной меднокожей красоты лица и сияющих черных глаз у Алексея отвисла челюсть, у Саркиса пропала словоохотливость. Женщина окинула всех взглядом, пристально и внезапно широко раскрыв глаза и остановила взор на фигуре Бориса. Только к нему, поверх голов друзей, обратилась певучим грудным голосом. Словно призывая только его к диалогу.
Мулатка. Автор картины Людмила Александровна Шумова
— Вы русские. Я часто слышала вашу речь в Чикаго. Запомнила интонации. А это мой двоюродный брат Мэтью. Не обращайте внимание, он плохой коммерсант, отпугивает всех клиентов.
Женщина улыбалась, одаривая мужчин изяществом идеально ровного ряда белых зубов.
Словно взошло солнце. Ей Богу! Озарило! Перед ними стояла смуглая статная женщина в открытом длинном обтягивающем сарафане и заплетённой в венец черной толстой косой. Воплощение красоты, гордости и невинности.
— Вот тебе и второе чудо природы — тихо произнёс Алексей, пристально глядя на женщину — не много-ли для одного дня. С ума сойти, как хороша!
— Только вот, — открыл рот Володька, — первое чудо назвали дьявольским, а это явно ангельского происхождения. В одном месте, в одно время. Такого не может быть. Это сон!
Словно не слушая его, Алексей продолжал откровенно философствовать:
— Подкупает в ней даже не столько красота, уважаемые сэры, сколько неподкупная гордость, необъяснимая нежность и целительная девственность. Не та пошлая, сэры, а душевная девственность. Всмотритесь внимательно. Она проявляются в каждой черточке лица, в улыбке, в блеске белых зубов, в пухлых губах. А какая стать!
Женщина нахмурилась, вслушиваясь в незнакомую речь солидных джентльменов. Потом вдруг широко открыла глаза, словно почувствовала появление давно ожидаемого события. Из глаз брызнул сноп света, осветивший, казалось, только… Бориса.
Луч пронзил молчащего мужчину. Оживил. И послышался горячий шепот Бориса:
— Ах, какая женщина! Мне б такую…
Друзья остолбенели от неожиданности. А Борис вышел к стойке и взволнованным голосом, никогда доселе не слышимым друзьями, негромко произнёс:
— Мэм! Эта комната нам очень подходит.
«Вот и начало исхода его безумия», — словно молния, промелькнуло в голове Алексея.
Борис вплотную подошел к стойке. Они в упор глядели в глаза, откровенно любуясь друг другом. Хозяйка что-то говорила об уборке, завтраках, климате…Борис явно не слушал, кивал и откровенно старался затянуть разговор, восхищаясь женщиной. Она охотно следовала немой просьбе мужчины. Глаза её светились, и в обычных фразах звучало столько подтекста, что понимающие друзья разинули рты. Удивлялись не столько поведению женщины — Борис был статен, словно былинный герой славянского эпоса, — сколько внезапной перемене обычно хмурого друга.
Оторопел и мрачный Мэтью. Повернулся и вышел, хлопнув дверью.
— А ведь это судьба, Лёшка, — шепнул Володька — она посылает ему счастье. Любовь разбудила безумие. Теперь держись индианка. Теперь тебя ничего не спасёт. Да и она, кажется, готова раствориться в чувствах. Дай им Бог! Так что спрячем слова и глаза. На этой сцене мы только статисты. Бери сумки и пошли в апартамент. Перекурим. Перетрём.
Они курили… пятеро суток. Словно рыцари, охраняющие любовь друга. Друзья видели Бориса и хозяйку только за завтраком и ужином. Туристов не было. Маленькая семейная гостиница пустовала. Не было и Мэтью. Он умчался в тот же вечер.
Единственное кресло в тесном зале, словно трон, стояло во главе стола. Над ним, в центре стены, висели пучки перьев, курительные трубки, сумки с замысловатыми амулетами.
Джэнни, так звали хозяйку, не баловала разнообразием блюд. Всякий раз предлагала сладкие горячие пончики с вишней, козий сыр и ароматный крепчайший кофе. Она теперь постоянно сидела по правую руку от Бориса, откровенно усадив избранника во главе стола. На трон. И любовалась, рассматривая словно идола, принёсшего счастье. А бледнолицый славянский идол, преобразившийся в принца, поглощал в огромном количестве пышные пончики, светился счастьем. И молчал. Возмещали пустоту Алексей и Володька. Относительно небольшие запасы английских фраз и выражений вскоре заканчивались, и тогда Алексей, поднимаясь говорил:
— Заканчиваем, сэр! Нам пора на пленэр. Солнце уже высоко.
Так было четыре утра. Они с Володькой запрягали Антилопу и выезжали к ближнему горному озеру. Два джентльмена загорали, купались, лазали по диковинным скалам и философствовали о перипетиях странной судьбы. Володька говорил с восхищением и завистью о сияющих лицах влюблённых, о непредсказуемости праздников в жизни, а рассудительный Алексей — о том, что всё когда-нибудь кончается, и тут он морщился, словно от боли… за каждый праздник надо платить. И чаще горькими событиями…
Так было и в пятое утро. Остыв в холоднющей прозрачной воде озера, Алексей присел в тени большой скалы и открыв комп, с хода, не задумываясь, записал:
Кто-то сказал, кажется, Айседора Дункан, жизнь — маятник эмоций, и чем сильнее страдаешь, тем безумнее затем счастье… Хорошо сказала, лукавая танцорка. А я бы добавил. Как было бы хорошо остановить маятник в поле счастья. Навечно. Почему так не получается, Господи.
Алексей откинулся и пристально, до боли в глазах, вгляделся в бездонное небо, в чертоги Творца. Долго смотрел, а когда опустил взор, то прочел короткое сообщение… от жены Бориса:
«Алёша! Так тревожно-нежно называла только жена друга. Извините меня. Сыну внезапно стало очень плохо. Задыхается. Синеет. Сообщите срочно Борису. Только бы успел… Марина.”
Словно ударило током. Мелькнула мысль — всего-то пять дней счастья… дни и ночи острой безумной страсти… как же несправедливо… что делать?.. что делать?..
Алексей вскочил и закричал:
— Саркис, Саркис! Где ты. Быстрей приходи.
Гулкое эхо разнесло тревогу по горам. Справа посыпались камни.
— Ты чего вопишь, мин херц. Камнепад ведь начнётся.
— Давай сюда, ко мне.
Прочитав, Володька опешил и забормотал:
— О великая госпожа Анаит! Не убивай его счастье. Хотя бы продли. Он заслужил, госпожа, — внезапно закричал седовласый армянин, воздев руки.
Невдалеке послышался шум мотора. Прыгая по камням, к отдыхающим подполз приземистый вездеход с яркой надписью — шериф. Вышел крепкий с коротким ёжиком седых волос и бляхой на груди полицейский. В чистой, отутюженной темно-синей форме, казалось, только что приобретенной в магазине и опоясанный всеми техническими средствами защиты и ловли непослушных граждан. За рулем остался напарник.
«Что-то маятник слишком ускорил ход», — сверкнуло в голове Алексея. Заныло сердце в предчувствие ещё одной беды.
— How are you? Sir,s — произнёс шериф и как-то по отечески улыбнулся. — С трудом нашли. Если бы не ваши крики. А где ваш третий?
— Он отдыхает, сэр. Где-то здесь рядом.
— Вероятно не один, — с ехидцой заметил шериф.
«Понятно, — мелькнуло в голове Алексея. — Вот он и трагический финал путешествия: конец любви и смерть сына. Господи, как смягчить удары? Только любящая женщина, только Дженни может дать ему силы», — мелькнула третья мысль.
Но внешне лица белокожих друзей светились лучезарной улыбкой.
— Я — Дан Хитчкок. Шериф графства. Надо поговорить. Я так думаю, что вы друзья — и не дожидаясь ответа, продолжил. — Это даже лучше, что их нет. Буду говорить без обиняков. Вы сумеете передать другу и Дженни мои слова. Вы, я так думаю, впервые в среде индейцев и незнакомы с их традициями и верованиями. С другой стороны — Дженни вождь местных индейцев. Очень красивая женщина и, конечно, чувствам не прикажешь. Но ситуация такова, что может возникнуть конфликт. И лучший выход — исчезнуть вам. Прямо сегодня.
Друзья пораженные остолбенели.
— Выслушайте до конца и поверьте в доброе к вам отношение. Дженни не просто красивая женщина. Она потомок великого вождя и жреца племён сиу Татанка Ийотаке. Очень почитаемого всеми западными индейцами. Это тот человек, который возглавил восстание и разбил генерала Кастера на Литтл-Бигхорн. Затем был схвачен и убит в 1890 году. Дженни единственный прямой потомок вождя. Она их знамя. Сейчас индейцы вновь поднимают голову в борьбе за свои права и земли. А ваш друг хочет отнять и увезти знамя. Вот это и будет причиной конфликта. Возможно, жестокого конфликта.
Вы наверное знаете её родственника Мэтью. Он жаждет завладеть Дженни. Горлопан и смутьян. Давно у меня на учёте. Мне доложили, что он уже третий день в пабе призывает молодых шаманов поднять народ и выгнать вас. Возможно, с применением силы. Он кричит, что если Дженни уедет с вами, то её потенциальный сын может претендовать на огромные земли в двух северных графствах Айдахо. Так что послушайте моего совета. Вам лучше подобру-поздорову исчезнуть.
Мы стояли, разинув рты. Улыбки давно исчезли. Шериф пристально посмотрел. Потом вдруг подошел к Саркису.
— Вы, я думаю, очень уважаемый седовласый господин. Мне очень жаль, что так получилось. Уезжайте и лучше сегодня. У них, мне сообщили, вечером в пабе опять большая сходка…
Заурчал двигатель и машина исчезла.
— Что тут долго думать, Саркис. Как всё удивительно совпало. Одно с другим. Борис в любом случае сегодня же помчится на ближайший аэропорт. Сомнёт, скрутит в бараний рог любовь. Вот этот момент самый опасный, зная его нрав. Только Дженни может смягчить и уберечь Бориса от неожиданных поступков. Только она может заглушить, хотя бы на время, и свою любовь. Понимаешь, Володька, на в… ре… мя… Оно расставит всё на свои места. Поехали, серебряный ты наш. Славненько, однако, отдохнули.
— Будешь звонить ему, Лёха.
— Не знаю. Боюсь. Подожду с недельку.
— Не забудь меня оповестить. Ну в общем, если что… Я всегда с вами.
Они и встретились через недельку. На похоронах.
От небольшого пирса отошел бело-голубой катер, украшенный множеством венков и цветов. Он шел на восток, в открытый океан. Плавная длинная волна встретила кораблик и небольшую группу людей. На корме стояли двое. Чуть поодаль все остальные. Когда город почти скрылся из вида, катер остановился. Под звуки колыбельной Блантера мужчина сделал шаг вперёд, открыл небольшую коробочку и рассыпал по волне пепел. Женщина опустилась на колени и склонила голову.
Остальные бросали цветы и венки в зелёную бездну вод.
Прошло полгода. Друзья почти не виделись. Работа, поездки, домашние заботы, да и опасение разбередить прошлое — всё как-то препятствовало встречам. Они не изменились. Русский ресторанчик был ласков и вкусен. За окном “бушевала” нью-йоркская метель. Шел обильный снег, и порывы ветра устраивали к радости мальчишек и девчонок снежную истерику.
Володька всё также громко веселил Бориса и Алексея и его анекдоты, словно горячительный напиток, вызывали бурное веселье и не столько у друзей, сколько людей за соседними столиками. Но сегодня он был в особенном ударе. Часто вскакивал, бегал кому-то звонить и возвращаясь хитро поблескивал глазами.
— Как ты, Боб? Алексей расстегнул пиджак и поправил галстук.
— Да чё как. Бобылём живу. Лёха. В мастерской чаще и ночую.
— Что так. А где-же Марина?
— Бросила, Лёха. Не могла жить со мной, горемычным. Ходила неделями по дому, натыкалась на Борисовы вещи и предметы и плакала. Вся изрыдалась моя Марина. А потом как-то тихо собрала вещички, обняла меня, извинилась и сказала, что улетает к сестре под Ярославль. На Волгу. Не может больше. И даже не звонит и не пишет. Пропала начисто, друг ты мой ситный.
Они замолчали. Подбежал Володька с бутылкой шампанского.
— Что загрустили, други. Жизнь только начинается. Сегодня начинается.
— Ты чего-то разошелся минхерц. Али богатая клиентка возникла.
В это время морозный воздух ворвался в зал. Володька аж взвизгнул от радости и устремился ко входу. Друзья обернулись. И замерли. Борис стал медленно подниматься, не отрывая взгляд от дивной картины.
К нему шла Дженни, на ходу расстёгивая дублёнку и снимая белый шарф. Вот она сбросила шубку и протянула к Борису руки. И тут мужественный славянин… заплакал. Молча, лишь вздрагивали плечи. Она, наклоняясь, обняла мужа. Мешал огромный, опущенный к ногам живот.
Хлопнула пробка. И Володька, подняв бокал, заорал во всю глотку.
— За рождение Вождя западных Сиу.
— За Вождя!
13 марта 2019 года
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer6/lrohlin/
