Рубрика "Маяки Памяти"
Продоложение
Глава 2
Ближайшие…
А страх постоянно шёл по жизни. Не пустят к лошадям… Заберут родители к себе… А вдруг бабушка умрёт? А если — война?.. Сколько себя помню — основной вопрос милитаризации сильных государств и строгий ответ нашей страны — постоянно уравновешивали мир. Но постоянная внутренняя напряжённость, изнуряющая и тягостная, лет с четырнадцати влепилась внутрь и не отпускает. С годами — всё глубже: даже в самые светлые, радостные моменты внезапно болевым смычком чиркнет по сердцу, пронзит нутро, мелькнёт ужасающей пропастью… Особенно в мыслях о детях, внуках. С завистью гляжу, даже оборачиваясь вослед, на беспечных людей: счастливые, неужто свободны от этого неизбывного ощущения зыбкости сущего!?
С удивлением до сих пор — уже на расстоянии — взираю на сестрицу. Ведь сама же Ольга, иронизируя и смеясь чисто хирургическому вскрытию сути родственных связей гениальным Пушкиным, примкнула к мамаше и братцу (и иже с ними), разорвавшим таковые:
…Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали о нас они...
Итак, дай бог им долги дни!
А. С. Пушкин. «Евгений Онегин», глава IV, строфа XX
***
Бухгалтер-экономист, выпускница к 70-м Ленинградского финансово-экономического института, сестра по распределению несколько лет работала преподавателем техникума в столице Киргизии городе Фрунзе, затем — в Юрьев-Польском Владимирской области и, наконец, лет на тридцать обжилась в Сыктывкаре. Там создала семью. У них с Виктором, с двухлетними интервалами, появились дочь, затем сын и ещё дочь. Пока то да сё — бесчисленные приезды да заезды «по пути» в Москву, где было всё: театры, магазины, даже — мой сюрприз для нас двоих на открывшуюся для посетителей Останкинскую телебашню с рестораном «Седьмое небо» на высоте 334 м… Периодические звонки по телефону: «Танька-а-а, купи билеты в МХАТ или Малый, или Большой, я приеду…». Приезжает — звонок в дверь, вошла: «Ой, как я устала. Мне бы в ванну. А ты чайку согрей. Может, и перекусим чего, а?». Из театра: «Ля-ля, ля-ля, я так рада! такой спектакль! мне хочется порхать…». Под это её порхание разогреваю ужин, готовлю постели, убираю со стола... Если мамаша в это время находится у меня, то — с ней у них и все разговоры, и беготня по магазинам, и в театры, на концерты… Так — многие долгие годы. Помню, они отправлялись развлекаться, а я — на работу или садилась за контрольные, заочно учась в сельскохозяйственном институте на зоотехника.
Пока росли Ольгины дети и моя Маша, то виделись крайне редко, был даже длительный перепад чуть ли не в 15 годков. Зато поток посылок и бандеролей из «сытой» Москвы десятки лет беспрерывно лился по просьбам сестрицы с братцем к ним от меня и через маманю, перманентно проживавшую по всем моим московским адресам. Но пример «тёти Тани» («…ты покорила Москву и добилась в ней признания — молодец! Похвально и хочется следовать тебе», — кинула мне бонусы сестра в одном из писем) не давал покоя её детям, а моим племянникам. В конце 90-х приехала поступать в пединститут на иняз (испанский) старшая из них, училась и жила в общежитии. А по окончании этого периода ей стала необходима регулярная полугодовая временная регистрация для проживания в Москве — я прописывала её у себя в квартире много лет.
В 2003, когда в июне я лежала с тройным переломом лодыжки в московской больнице, палату нежданно-негаданно посетила моя сестрица, приехавшая в столицу к родственникам мужа. Следующим летом, в августе, она буквально нагрянула, как снег на голову, хорошо знавшая по ночёвкам квартиру в Крылатском. Очень удивилась, увидев в кроватке двухмесячного внука моего Мишу, поахала, повосторгалась, заявила о готовности понянчиться с ним. Мы как раз собирались в поездку. Она съездила с нами на вишнёвой нашей старушке-«шестёрочке» (шестая модель «Жигули») в Подольск на конноспортивные соревнования, где меня с Машей и младенцем, и с нашей гостьей приняли на уровне VIP, удивилась, восхитилась… Прислала познакомиться с нами своего сына Мишу. Её дочери были в те дни заняты, до нас не добрались.
Ранней осенью с Марией и крошкой-внуком мы уехали под Старицу Тверской области, по работе Маши тренером и ветеринарным врачом на частной конюшне. Вскоре от моей сестры пришло письмо с просьбой… прописать её детей в моей квартире с тем, чтобы они могли пользоваться медицинскими и прочими московскими услугами. Такая прописка даётся минимум на пять лет. Оправданием целесообразности была ключевая фраза письма: «И тогда всем нам будет хорошо!». Ответа я не отправила — кончилось моё терпение, как и у золотой рыбки из сказки Пушкина…
И больше я ни одного письма из Сыктывкара не получила. Как и телефонных звонков. Только дежурные «мэски» к Новому году и дню рождения. Да однажды в другой теме — о том, что с мужем сестрица развелась, разменяли трёхкомнатную квартиру, и она, продав свою долю, купила квартирку в Подмосковье. Приглашения побывать в новом её жилище, так же, впрочем, как и за все годы в Сыктывкаре, мне не последовало. Я и не настаивала. И будто по наитию вдруг прекратила перекидывание с ней дважды в году бессмысленными «эСэМэСками» на Новый год и день рождения.
Всего дважды побывала я у сестры: первый раз — во Фрунзе: ездила ранней весной насладиться алыми долинами маков на Тянь-Шане в начале 70-х; второй — в Юрьеве-Польском, к концу 70-х, когда попросила помощи в решении непонятной мне экономической задачи, учась заочно на зоотехника во ВСХИЗО…
В середине 2021 года минуло уже 17 лет, как снова вовсе не встречались, хотя я много раз приглашала погостить хоть денёк-два у нас в деревне под Ростовом Великим, проездом, из Сыктывкара в Москву или обратно. По сему видно: к частым приездам ко мне в Москву в прежние годы влекла… Москва.
Ох, как не просто объяснить причины, по которым в моих предыдущих литературно-художественных книгах, как и в данной, я умалчиваю о самых ближайших родственниках либо упоминаю о них скупо и сквозь зубы, либо вообще никак. Но в этой книге я всё-таки привела примеры, начиная с эпиграфа к «Граням круга».
В своей семье о таких «близких», проявивших себя лишь как потребители, мы с дочерью и внуками почти не говорим, не вспоминаем на новом уже и опять-таки длительном витке отчуждения и невстреч с лета 2004 года...
Глава 3
Учительница и ученица — одного роду-племени
Письма в картинках
В детстве я обожала сочинять письма с картинками вместо слов. Рисовала цветными карандашами, их у меня в коробке было аж 48 штук, разноцветных, любимых!!! Позднее — акварельными красками. Например, сёстрам дедушки Анне Андреевне Жуковской или Раисе Андреевне Коробовой в Ленинград, своим родителям в Западную Украину: «Дорогая тётя Нюта! (или: Дорогая тётя Рая! или: Дорогие мама, папа, Оля, Ирочка, Вова!) Мы с бабушкой живём интересно и весело. Наша (рисунок — кошка) играет со своими (рисунок — котята). Бабушка подарила мне (рисунок — щенок). У нас светит (рисунок — солнышко). Я часто катаюсь на (рисунок — лошадь в упряжке или под седлом). В огороде хорошо растут (рисунки — картошка, огурцы, помидоры, морковь…). До свидания. Привет от бабушки. Крепко целую. Ваша Таня».
За годы учёбы в школе все пустые страницы моих тетрадок и промокашки исчёркивала лошадьми. Любимым уроком, наряду с физкультурой, было рисование. Для нас, ребятни, многочисленные наши двоюродные бабушки и дедушки в Ленинграде устраивали рисовальные и литературные конкурсы. Помню, за акварель «Табун», учась классе в шестом-седьмом, получила в золотой обёртке настоящую большую медаль из… шоколада. Впоследствии, повзрослев, обращалась к рисованию в затруднительные (нелёгкие) периоды жизни или в очень счастливые. Но так и осталась на уровне акварельных красок и карандаша (фломастеры); масло даже не пыталась освоить в одиночку, а наставников не искала…
Бабушкина школа
Довелось бабушке поработать лет пять директором Кужерской средней школы — этот период жизни отчётливо стоит перед моими глазами. Прежде всего потому, что в школе была рыжая лошадь Майка, очень строгая, можно сказать даже злая, подпускавшая к себе лишь конюха дядю Гришу Валиуллина, который за ней ухаживал и спокойно запрягал для езды. Но я к ней сумела найти «ключик»: когда рыжуха находилась в конюшенке на школьном дворе, то рвала длянеё траву, гладила, шептала ласковые слова, заплетала косички в гриве, вытаскивала репейники из густого хвоста, разбирая волосок к волоску, и она подпускала меня, девчушку, к себе, а ожеребившись — даже к своему сыночку!
— Где моя Танёк? — бывало, хватится бабушка, взяв меня с собой на работу. Уж и не обыскивали каждый уголок школы, а сразу, с упавшим сердцем, — на конюшню. Известно, где! У лютой лошадки, с которой ладил только школьный конюх…
Впоследствии бабушка была, по-моему, чуть ли не постоянно завучем школы, то есть — заведующей учебной частью. Много корпела над расписаниями уроков. Это — в придачу к нескончаемым стопам тетрадей учеников на проверку. Повяжет седые волосы платочком, наденет две пары очков, дымит сигаретами в тёмно-бордовом мундштуке и всё проверяет, проверяет. Частенько — при керосиновой лампе-двух. Я засну — она сидит за работой, просыпаюсь — уже сидит над тетрадками! Или, выполняя одну из обязанностей школьного завуча, склоняется над «пирамидой» занятий всех классов на каждую учебную четверть: распределить в «Расписании уроков» равномерно и гармонично нагрузки детям и учителям. И печь топит с утра пораньше, до школы, хлопочет на кухне. Когда всё успевала, и как хватало сил?..
Варили, жарили, пекли еду зимой в просторной русской печке, летом — на примусах, 2–3-фитильных керосинках, керогазах. Вплоть до окончания средней школы умело пользовалась, и я этими приборами, а также керосиновыми лампами. Бабушка рассказывала, что в бытность её сельской учительницей на Вологодчине даже мылись деревенские в печах! Огромные были в избах печи. Истопят, угли выгребут, а когда жар внутри спадёт, то застелют соломой печной горячий под и — туда поодиночке побить-потрепать себя распаренным веничком, а окачиваться водой бегут «к коровам»: в хлев, то есть…
Никогда не училась у неё в школе: бабушка дальновидно избегала преподавать в тех классах, в которых занимались её дочери или внучка. Но за грамотность великое спасибо ей! Дома мне, ученице 4 или 5 класса, она доверяла проверять диктанты 7–8-классников. Ошибки по готовому тексту я находила легко, и, как говорится, училась на чужих ошибках. Нравилось ставить своей рукой оценки.
Охотно и усердно я занималась с одноклассниками, стараясь привить им грамотность. Заданные выучить наизусть стихи и литературные отрывки в прозе повторяли бессчётное число раз на прогулках с девчонками, пока твёрдо не запоминали. Аналогично и по другим предметам: ведь в школе была отличницей. Но в преподаватели не пошла: трудная, хотя и благородная учительская доля бабушки не вдохновляла! Да в сердце и на уме, как читатель уже, вероятно, догадался, было совсем другое.
В школе литератора-языковеда Марию Александровну ученики обожали. Тут и там слышалось: «Марисанна, пожалуйста, расскажите…», «Марлексанна, а можно…», «Мария Александровна, я правильно…?». Ребята слушались её с полуслова, хотя она никогда не кричала на них, не наказывала. Убеждала! Её тактичность, спокойствие, доверительность в общении с учениками были наглядным и сравнительным примером для меня во взаимоотношениях со школьниками и учителями.
Со взрослыми жителями посёлка она также никогда не скандалила, не ссорилась; да и как иначе — большинство были её бывшими учениками. Нередко «Марсанну», «Лександровну», «Лёксанну» зазывали усмирить «семейных деспотов» (по пьяни, бывало, и побивали мужья своих благоверных, и с ружьишком могли гоняться…). А придёт любимая учительница к скандалисту, заговорит по-дружески, вспомнит былое и отвлечёт от плохих мыслей — от буйства следа не осталось, а иного, глядь, сон сморил… По-видимому, природный ум моей бабушки имел и гипнотические свойства. Она умела «заговаривать» чирьи, «ячмени» на веках глаз: по часовой стрелке и обратно обведёт пальцем больное место несколько раз, нашёптывая что-то, и через пару дней болячка проходит.
Многие её ученики оставались жить в Кужерах, работали на стекольном заводе, в промкомбинате, больнице, школе, лесничестве... Кого притягивали большие города, те заканчивали институты, становились конструкторами, артистами, военными, подводниками, дипломатами… Я обожала, когда бабушка рассказывала о школьных годах своих любимых учеников, как мудро поступала она с трудными подростками. Ниже привожу типичный пример, но он многогранно раскрывает её характер — чуткого, дальновидного педагога. Бабушкин рассказ в 1966 году, приехав из Казани на студенческие каникулы к ней в Кужеры, я тогда и записала.
Продолжение следует…
