Рубрика "София культуры"
В современном культурном сознании существует смысловой разрыв между обыденным и научным пониманием природы поэзии. Обыденное представление связывает поэзию с образами и эмоциями — т.е. с лишь ее внешними признаками, которые сами по себе ничего не говорят о ее сущности; научное понятие поэзии «растворено» в лингвистических и структуралистских определениях, недоступных рядовому читателю. Тем самым, «сущностное» определение фактически остается вакантным. Для закрытия этой лакуны полезно обратиться к наследию поэтов, которые рассуждали на эту тему, обращаясь к читателям и дали такое определение.
Так, Н. Асеев в статье «Поэтическая речь» объяснял природу поэзии следующим образом: «“Точная и нагая” речь, оказывается, отыскивается через новые средства выразительности, иногда вовсе не отвечающие прямому смыслу... Связь действий и явлений описываемого, сказанного через противопоставление действий и явлений, а не в прямой их зависимости, и есть поэтическая логика. Если представление о предмете или явлении не просто сравнивается или связывается с другим предметом или явлением, а усиливается через кажущуюся сначала несхожесть, несовпадение, затем становящуюся признаком их отличия, то это и является качеством живой образной речи... Поэтическая речь всегда точна в своем образном убедительном выражении... Дело ведь не в том, чтобы запутывать и нарочито усложнять речь неожиданными сравнениями и контрастами. А дело в том, чтобы мысль передать наиболее цельно и ярко. Это может быть достигнуто только путем обновления средств выражения, неповторимости их каждый раз в одном и том же смысле» [1, c. 408-409].Парадоксальное выражение «неповторимость их каждый раз в одном и том же смысле» означает, что поэтическое выражение по самой своей природе таково, что не сможет стать привычным, но всегда будет действовать на сознание как неповторимое, каждый раз заново заставляя переживать свой поэтический смысл. Действительно, даже поэтические строчки, ставшие народными поговорками, не теряют свою «поэтическую энергию» от постоянного употребления. Но почему такое возможно?
Н. Асеев объясняет это особым «механизмом» усиления смысла слов в тех случаях, когда они соединяются с другими словами по принципу смыслового контраста. Парадоксальным образом это приводит к усилению смысла «через кажущуюся сначала несхожесть», то есть к своего рода семантическому резонансу или даже семантическому «взрыву». Этот эффект объясняется тем, что в поэзии контрастное слово, лишь отчасти совместимое с другим словом, затем как бы переносит на него весь объем собственной семантики. Это воспринимается как «новизна» выражения, но эта новизна парадоксальным образом вовсе не исчезает от постоянного повторения, и даже еще более усиливается с течением веков, часто даже будучи еще непонятной современникам поэта. Это происходит потому, что это не просто «новизна», а именно творческий эффект взаимоусиления смысла отдельных слов в поэтическом тексте, который требует «участия» сознания самого читателя, и поэтому переживается всегда как «новый».
В статье «Зачем и кому нужна поэзия» Н. Асеев писал: «Сущность же поэзии вовсе не может быть разложена на сумму тех или иных признаков. Сущность эта — в ее неожиданности, в ее неповторимости, в ее новизне, всегда удивительной и зачастую неузнанной по первоначалу. В чем же неожиданность и новизна поэзии? В открытии новых соотношений смысловых реальных понятий. Соотношения эти воспринимаются в первый момент как неоправданные, непривычные в своей контрастности и необжитости… Рабочий на суде, описывая в качестве свидетеля происходившую пьяную драку, ответил судье на вопрос, как происходило дело: “Да ведь, когда я прибежал туда, они уже табуретки листают!” Вот это неожиданное, непривычное соединение слов — “табуретки” и “листают” — сразу без многословия создало картину» [1, c. 411]. Этот яркий пример очень удачно подобран Н. Асеевым, поскольку он хорошо показывает рождения поэтического содержания в самых бытовых словах. Поэты умеют создавать этот эффект уже не ситуативно, как это бывает в народной речи, но системно, развертывая его в текстах произведений.
Общее определение поэзии у Н. Асеева таково: «Эта неожиданность выразительности слов, заменяющая собой всякий длинный способ описания событий, и есть поэзия. Выразительность, бытующая в языке простых людей, и не подозревающих, что они выражаются поэтически. Но не всякий наделен этой способностью. Не всякий пишущий стихи — поэт. Стихи можно научиться рифмовать и аллитерировать, но придать им силу выразительности таким сочетанием слов, которые бы переосмысливали обычное в необычное, раскрывали бы сущность явления не через длительное изложение, а молниеносно, озаренно, пронизывая как электричеством смысла слова, отдаленно живущие в обиходе, — этому научиться нельзя; для этого надо быть поэтом, а не виршеплетом» [1, c. 411-412]. Но даже если в какой-то период истории не будет истинных поэтов, все равно «поэзия не уйдет из жизни… она не умрет в языке народа, умеющего двумя словами выразить то, на что потребуется сто слов повествователю о состоянии того или иного явления» [1, c. 413].
Подход к пониманию сущности поэзии Н. Асеева имеет явную преемственность с размышлениями В. Брюсова в статье «Погоня за образами» (1922). Но В. Брюсов специально рассмотрел более узкий вопрос — о роли образов в поэзии, справедливо выступая против той фетишизации образов, которая всегда является признаков упадка поэзии. Он писал: «Вовсе не образы являются сущностью, существом поэзии… Легко напомнить ряд произведений лучших поэтов, где зрительные, пластические образы явно стоят на втором плане... В таких стихотворениях Пушкина и Лермонтова, как: “Я вас любил, любовь еще быть может...”, “Есть речи, значенье...”, “В минуту жизни трудную...” и многие др., зрительных образов почти совсем нет, но стихи непобедимо волнуют читателя. Поэзия может достигать своих целей, не прибегая к пластичности... Итак, задача поэта вовсе не сводится к тому, чтобы выискивать новые, еще небывалые образы и сочетания слов... Поэзия всегда — синтез между двумя представлениями, с первого взгляда кажущимися противоречиями. На этом основаны все тропы, все метафоры… Но этот синтез должен быть оправдан основной мыслью художественного произведения. Где такое оправдание есть, поэту нечего бояться быть банальным или слишком изысканным в образах» [2, c. 62].
Тем самым, образы сами по себе не создают «поэтический эффект»: поэзия создается не образами, а «синтезом между двумя представлениями, с первого взгляда кажущимися противоречиями» — именно этот тезис и повторит потом Н. Асеев. Этот синтез происходит между отдельными словами, то есть в рамках речевого потока как такового, независимо от того, создает он какие-то «образы» или нет.
К нагромождению «ярких» и «необычных» образов всегда склонны графоманы, пытаясь таким образом компенсировать свою неспособность к поэзии в речевом потоке.
В статье «Структурная почва поэзии» Н. Асеев писал о «простоте» в поэзии: «Простота может быть результатом великого и сложного процесса творчества» [1, c. 467]. Этот то, о чем писал Б. Пастернак: «В родстве со всем, что есть, уверясь / И знаясь с будущим в быту, / Нельзя не впасть к концу, как в ересь, / В неслыханную простоту». «Формула» Б. Пастернака объясняет, в чем состоит этот «великий и сложный процесс» прихода к простоте — в том, чтобы обрести «родство со всем, что есть» (это особый духовный опыт) и жить «с будущим в быту» — то есть переживать данную конкретную жизнь как причастную вечности и завершенную по смыслу.
У русских поэтов и мыслителей ХХ века было много подходов к определению «эмбриологии поэзии» (В. Вейдле). Приведенные примеры ценны сочетанием глубины понимания и простоты изложения.
Литература
-
Асеев Н. Н. Стихотворения. Поэмы. Воспоминания. Статьи / Н. Н. Асеев. —Москва: Правда, 1990 —496 с. Брюсов В. Я. Ремесло поэта: статьи о русской поэзии / В. Я. Брюсов — Москва: Современник, 1981. —399 с.
