Под Новый год к нам в типографию заглянул постоянный клиент Женя Храмской, владелец рекламного агентства «Две обезьяны». Этот приземистый голубоглазый блондин недавно обошёл все крупные организации в городе и насшибал у них заказов на сборный тираж карманных календариков.
Обычно клиенты ограничивались скупым общением с приёмщицами заказов, которых в те времена никто и не думал называть «менеджерами». Но Женя Храмской был «славным малым». Сотрудниками типографии он расположил к себе своим безмятежным добродушием. Когда печатник Игорь Херонов остроумно спросил: «Женя, а кто твоя вторая обезьяна?» - рекламщик беззлобно и снисходительно улыбнулся.
- Ребят, вы когда календарики порежете, вы не упаковывайте их, а сложите в коробку. Хорошо? - обратился Храмской сразу ко мне, Херонову и его помощнику Грише Бычкову.
- Хозяин-барин. - усмехнулся себе в усы Херонов.
Через неделю коробка дожидалась заказчика посреди нашей комнаты на большом столе, окружённом станками. Нам было интересно - что же задумал Храмской? Поэтому, когда Женя пришёл забирать свой заказ, мы деликатно погрузились в работу, осторожно наблюдая за ним краем глаза. Я тиснил, Херонов печатал, а Гриша, с красным как у алкоголика носом, бессовестно спал за столом, приткнувшись спиной к ризографу.
Храмской уверенно сел на стул как за руль «Феррари». «Эх, прокачусь!» - было написано на его счастливом лице. Он вытащил из коробки все десять тысяч календариков, разложил их столбиками на столе и принялся пересчитывать поштучно.
Дверь распахнулась, и в комнату, вместе с гулом голосов спешащих по коридору института людей, проник Володя Лиханский. Это был невысокий остролицый молодой человек со смуглой кожей, вишнёвыми губами, чёрными масляными глазами и курчавыми волосами.
Володя устроился в типографию верстальщиком всего неделю назад, но уже успел внести диссонанс в нашу дружную трудовую белгородскую семью, не ведавшую «ни эллина, ни иудея». Подобно мальчику Изяславу из анекдота, в одной компании представлявшегося - «Изя!», а в другой - «Слава!», Лиханский одним коллегам говорил - «Здравствуйте!», а кое - кому - «Шалом Алейхем!»
Не спеша продефилировав по комнате, Володя зашёл за спину Храмскому. Верстальщик тихо наклонился над ухом незнакомого ему человека, жутко улыбнулся, потом облизнулся и в глазах у него сверкнули бенгальские огни, как у тигра. Как только мне пришла в голову мысль, что Лиханский намерен откусить ухо Храмскому, чья - то невидимая рука сжала мне горло, чтобы я не смог предупредить, пребывающего в счастливом неведении «счетовода».
Отбивая ритм ногой и слегка покачивая головой влево - вправо, словно он был в наушниках и слушал зажигательное «ча-ча-ча», Храмской самозабвенно продолжал подсчёт календариков. Лиханский положил рекламщику руку на плечо и нежно промурлыкал над ухом: «Шалом Алейхем».
Сначала Женя перестал дрыгать ногой, потом судорожно передёрнул плечами и календарики посыпались из его трясущихся рук. Нечто подобное на моей памяти произошло с нашим военруком, когда во время сборки автомата один из учеников задал ему «под руку» вопрос по женской анатомии.
Храмской встал и попятился, тараща глаза на Лиханского:
- Ты чего, парень?! Ты меня неправильно понял! Я не такой!
- Так вот ты какой, Женя Храмской! Свой среди чужих! - ехидно заметил Херонов, стоявший на табуретке с жестяной банкой в руке и накладывавший шпателем жёлтую краску в корыто «Ромайора».
- Ребят! Вы всё неправильно поняли! Я свой! - божился рекламщик, шаря глазами по стенам, видимо, в поисках икон.
Лиханский побледнел и выскользнул за дверь.
- Теперь мы знаем какой ты «свой»! - не унимался Херонов, быстро двигая боковой рычажок влево - вправо и краска из корыта стала поступать на валы. - Не примазывайся!
- Ребят! - разволновался Женя. - Мне все говорят: «Ты, Храмской, наверное, еврей!» А я не такой! Я -русский!
- Женёк! - хохотнул любитель анекдотов про Штирлица Херонов, и, спрыгнув с табуретки, заговорщически подмигнул рекламщику. - А я - немецкий!
- Да ну вас! - обиделся Храмской и тяжело опустился на стул.
Никогда прежде я не видел столь мрачным этого позитивного человека. Храмской смотрел невидящими глазами на разбросанные по столу календарики и что-то важное, но пока ещё непонятное, зрело в его душе.
А мне, глядя на Женю, вспомнились слова современного поэта: «И человек сказал: «Я - русский». И Бог заплакал вместе с ним».
