«Войну идей также нельзя выиграть без книг,
Как морскую войну без кораблей»
Франклин Делано Рузвельт, Президент США (1882-1945)
Последнее время канал «Культура» российского телевидения не часто балует аудиторию своих постоянных поклонников интересными передачами. Поэтому в данном случае речь пойдет о традиционной на этом канале передаче под рубрикой «Линия жизни», где телезрители встречали Льва Александровича Аннинского, известного российского писателя, литературного критика и на редкость обаятельного человека. Передать во всех деталях эту необычную встречу с телезрителями в привычном объеме журнальной статьи практически невозможно, но и неразумно лишать читателя возможности знакомства с неординарным литератором, жизнь которого изобиловала уникальными обстоятельствами и совсем необычными событиями. Более того, сам Лев Александрович посчитал возможным поделиться описанием своей жизни в книжной публикации под заголовком «Опыт автобиографии, при попутном выяснении базовых ценностей». Кстати, этого же приема он следовал, беседуя со своими слушателями и телезрителями в программе «Линия жизни».
Обычными были базовые ценности, с каких Лев Анненский начинал изложение своей автобиографии:
— Родился 7 апреля 1934 года в Ростове-на-Дону, отец — Александр Аннинский, донской казак, мать — Анна Александровна — украинская еврейка. Встретились в Красной Москве. Вряд ли такая встреча была возможна в прежней Москве — белокаменной, так как для таких альянсов нужна революция, в ходе которой юные провинциалы кидаются «завоевывать» опустевшую столицу. Именно поэтому фактом своего появления в ней был обязан Советской власти.
Л.А. Аннинский
Между прочим, родители Льва Александровича расписаны не были, и на вопрос о ЗАГСе отвечали: «Может, еще и в церкви повенчаться?»
Пока младенец рос, никакого семейного воспитания не получал и был убежден, что оно в принципе никакого значения не имеет: «родители вечно в командировках на работе, а я — в детсаду, либо со сверстниками во дворе. Сидеть со мной некому: «деды-бабки погублены в погромах и морах гражданской войны».
Этот последний предвоенный 1940 год, рассказывает Лев Александрович, когда мне едва исполнилось шесть лет, я был отобран из детсадовского контингента малышей для участия в советском самом первом популярном семейном фильме «Подкидыш», с Ф. Раневской, Р. Плятт и Р. Зеленой в главных ролях».
Для малыша этот редкий эпизод, конечно же, остался незабываем на всю жизнь и совсем неожиданно стал одним из первых вопросов слушателей, обращенных ко Льву Аннинскому в программе «Линии жизни».
— Уход отца добровольцем на фронт в июне 1941 года оставил в семилетней душе малыша зияние на всю жизнь: сгинувший без вести отец начал оказывать мощнейшее влияние именно тем, что погиб за великую идею. Мать потерялась в его тени. Она спасалась домашними делами, а потом внучками. Но только тогда, когда почти восьмидесяти лет от роду она отошла к праотцам я осознал, что, если и укрепилось во мне чувство Семьи, Родства и вообще Дома, — все от ее тихого влияния. Отец жил «во Вселенной» — летал, парил, пел, а мать незаметно сидела в гнезде. Вот меня и высидела.
Из своего комсомольского возраста, в основном из-за озорства и любопытства, Лев Александрович стал заглядывать в церкви. Возникло непонятное, затопляющее душу ощущение счастья, причем в любой церкви: в православной, католической и протестантской. В мечети и синагоги не совался — от прирожденной застенчивости. Однако к крещению не подался и в верующие не перешел, отчасти из чувства отвращения к этой, и любой другой, массовой компании. Уже тогда был готов ответить на вопрос о религии в истории России и ее будущем, что коммунизм — тоже религия.
Окончил филфак МГУ и без всяких колебаний выбрал специальность русскую литературу. Был распределен в аспирантуру, сдал вступительные экзамены, но в связи с событиями в Венгрии, где «контрреволюцию» начали литераторы в нашей стране, началось «оздоровление идеологии». И вместо того, чтобы заниматься наукой, выпускник Лев Аннинский был направлен в журнал «Советский Союз», откуда буквально через полгода был изгнан за профнепригодность: хотя это первое житейское фиаско пострадавший считал совершенно справедливым.
— Потом 1956 год: наступила наша Весна, а уже в 1963 году пришел ее конец. Хрущев — в Манеж, а мы на дно. Потом уже — Гласность. И наконец, распад Советского Союза, что перед всем остальным — было чепухой.
О себе тогда Лев Аннинский говорил иначе: «Я живу в России, где полно скоморохов, где ничего прямо не говорится, или где все говорится, но в задний карман прячется. Извините, но я вру: «Не любо — не слушай, а врать не мешай. Но когда я начинаю врать, вот тогда говорю все, что я думаю, в том числе и всю свою правду.»
Его философское убеждение требовало непременно четко различать истину и правду. Истина — это изначальный и конечный порядок бытия, неуловимый в истоке и неисчерпаемый до конца, но магически притягивающий всех нас, с какого бы края мы не пробивались к истине. А пробиваемся мы все с тем, что есть у каждого — с правдой. Она у каждого своя: не всегда очевидная.
Истина одна, Правд много. Истина неисчерпаема и до конца непознаваема. Правда исчерпывает данный аспект бытия и исчерпывается им в ходе жизни. Познается в ходе судьбы. В борьбе за справедливость, которая прячется где-то в тайне истории. Поэтому мне было трудно вписаться в ту генерацию, которая расшатывала советскую власть, крушила сталинизм и вот получила…
Кстати, в этом разнились мировоззрения Льва Аннинского и «шестидесятников», о чем он признался в беседе с популярным в те годы писателем-сатириком и драматургом Владимиром Соломоновичем Поляковым.
В 60-е годы, в подпольном журнале «Вече», писатель Л. Аннинский прочел о себе следующее: «обаятельный обворожительный пустомеля, мастер подводной речи и тайных знаков, знающий, что открыто и ясно сказанное слово разорвет ему легкие». Сам Лев Александрович после долгих раздумий решил, что точнее и лучше о нем просто не скажешь.
С комсомолом у него связаны лучшие впечатления молодости, но потом — словно стрелка какая-то в душе стала поперек: в КПСС — нет. И как он считает, это был чисто биологический инстинкт.
Первая серьезная публикация после завершения учебы была посвящена вышедшему тогда из печати роману Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». С тех пор, признался Лев Аннинский на встрече с участниками и телезрителями программы «Линия жизни», у него вышло «…десятка два книг и тысяч пять статей». И что особенно было важно знать читателям «…их автору каждая книга казалась замечательной в верстке и чудовищной по выходе в свет».
Наиболее значимым Лев Аннинский считает свое 13-томное издание «Родословие», составленное для своих дочерей и не предназначенное для печати. Там — жизнеописание о его отце и, соответственно, о его дедах-прадедах, запись рассказов его матери и ее сестры и такая же композиция, записанная со слов жены — о ее предках. Невольно хочется поделиться с читателями, как повезло телезрителям «Линии жизни» услышать очень подробный и необычно трагичный рассказ о многолетних розысках отца, добровольно ушедшего на войну, пережившего тяжелое ранение, плен и расстрел в фашистском лагере. По инициативе единственного сына не кануло в Лету известие, как его отец, донской казак Александр Иванов, не пренебрег перед смертной казнью старинной казацкой традицией: демонстративно сбросить свою фуражку. Этой святой семейной саге об отце Лев Аннинский посвятил большую (объем почти 900 страниц) книгу «Жизнь Иванова».
Но это, уважаемый читатель, всего лишь прелюдия к более широкому знакомству с Львом Александровичем Аннинским. Для дальнейшего изложения материала автор этих заметок, посчитал разумным использовать статьи Льва Аннинского «Диаспора — драма еврейства», «Быть евреем еврею сложно…», а также небольшой отрывок из своей книги «Фарватеры прожитой жизни», кстати тоже достаточно близкой к еврейской тематике, что полагаю позволило еще ярче высветить творческую индивидуальность Льва Аннинского, бесспорно крупного писателя, признанного литератора и очень интересного Человека.
В статье «Диаспора — драма еврейства» Лев Аннинский, полемизируя с известным исследователем Катастрофы европейского еврейства Анатолием Кардаш (псевдоним Аб Мише), многие годы проработавшим в мемориальном комплексе Израиля «Яд ва-Шем», задался возможностью найти объяснение причин, преследующих мировое еврейство — антисемитизм. Было бы возможно, считает Лев Аннинский, но как забыть слёзы тысячелетиями пролитые этими людьми: хотя перед нами противоречия нет. Это обычная хроника еврейской истории или даже обычный взгляд через призму еврейской судьбы. И этот взгляд решил для себя перепроверить Аб Мише. А разве можно забыть только один 1492 год в Испании: скорбное отплытие изгнанников из тех же гаваней и по тем же волнам, по которым в этом же году отправился Колумб искать Индию? Искал Индию — нашел Америку: пятьсот лет мир празднует эту ошибку, в том числе и мы с вами. Да и помним ли все мы судьбу тех двухсот тысяч изгнанников.
А могильные надписи на стенах маленького германского городка Регенсбурга, где кладбищенские плиты с еврейского кладбища пошли после погрома на «строительство домов»: погром был почти пятьсот лет назад — надписи видны еще и сейчас. А миллионный счет еврейской катастрофы в ХХ веке, а по исторической мерке это ведь наши самые близкие родные люди.
В борьбе с антисемитизмом не надо доказывать, что евреи «хорошие». Право на достоинство должен иметь любой человек и любой народ, независимо от того как мы оцениваем его качества. Разрешение «еврейского вопроса» таится не в «национальной сфере», не в том, хороши или плохи те или иные евреи и как к нам относятся те или иные «не евреи». Достоинство народа корениться в личности каждого — независимо от «качеств». Иначе мы никогда не выберемся из логики Освенцима.
Примеров тому не счесть. Лев Аннинский считает, что наиболее категоричен и убедителен Аб Мише в своей книге «Черновой вариант», когда сопоставляет высказывания Владислава Гомулки в 40-е и в 60-е годы. Вождь польского коммунистического подполья в 1947 году заявляет, что евреи, восстав в Варшавском гетто против своих убийц, воздвигли себе нерушимый памятник славы, а двадцать лет спустя, став вождем коммунистического государства, он же объявляет евреев «неполноценными гражданами» и спроваживает их в изгнание из Польши.
Или же, к примеру, польский еврей, бежавший в СССР от гитлеровцев, намучавшийся в наших лагерях и в нашей армии, ставший калекой и все-таки пришедший на костылях на пепелище варшавского гетто, говорит: «Я не думаю, что нас там бардзо любят, но вы все-таки передайте привет России».
Все познается в сравнении. Не бардзо любят? Но никто и не обязан любить евреев. Никто вообще не обязан давать кому бы то ни было отчет о том, кого он любит и кого не любит (евреев… цыган… русских… немцев… венгров… американцев). Любовь — личное дело каждого. Речь о том, чтобы не убивали, чтобы уважали, чтобы не вымещали свои комплексы на тех, кто попался под руку и не имеет защиты. Евреи — только модель, на которой Бог (или бес?) отрабатывает варианты для всего человечества.
Чаще всего личность реализуется вопреки всяких ожиданий. Вот примеры из этой же книги Аб Мише. Типичный львовский жулик, взяточник и осведомитель, узнает, что директор одной из библиотек прячет еврея. Он должен бы донести в гестапо, но вместо этого начинает скрывающегося подкармливать. Или врач-гинеколог — еврейка, которую в Сорочинцах крестьяне прятали от немцев, — вынуждена была выйти из укрытия, чтобы помочь разродиться жене старосты. Она спасает и роженицу и младенца. Староста ее благодарит, а потом доносит немцам и обрекает ее на расстрел.
Известно имя Эрнста фон Рата, немецкого дипломата в Париже, застреленного в 1938 году еврейским юношей Гершелем Гриншпаном, который решил таким образом отомстить Германии за антисемитскую политику. Похороны дипломата были обставлены в Рейхе как национальная трагедия, вызывающая к возмездию: Гитлер в скорбной позе сидел в первом ряду, а его снимок обошел почти все газеты. Менее известно другое, что отец убитого дипломата был через несколько лет назначен Гитлером на крупный правительственный пост, связанный с «решением еврейского вопроса». Все ждали, что отец будет мстить евреям за убитого сына, а он… тайком помогал им. Человек себя не знает. Он может оказаться выше себя, ниже себя. Две бездны переглядываются в его душе.
Не менее интересна полемическая переписка Льва Аннинского и литератора культуролога Ильи Абеля, по роману Дины Рубиной «Вот идет Мессия!..», опубликованном в журнале Дружба народов № 6 — 1997 года.
Отвечая на замечания Ильи Абеля, доводы Льва Аннинского, на мой взгляд, весьма убедительны. Из 613 заповедей Талмуда (ивр. «учение») 365 — запреты (образно говоря, по одному на каждый день года). Но те заповеди, которые на первый взгляд ничего не запрещают, при реализации частенько тоже обретают приставку «НЕ». Даже одно это безупречно свидетельствует, что нелегко «быть еврею евреем» и диктует ему быть готовым идти на колоссальные жертвы: отказаться от массы житейских соблазнов и ограничений. Естественно, напрашивается вопрос: что же перевесит на другой чаше весов эти тяжелые условия заповедей? Ответ очень прост: готовность «быть евреем».
Вот тут невольно напрашивается другой вопрос, который очень четко формулирует Лев Аннинский: «Что такое «опыт диаспоры», и чему он может научить людей, будто бы не побывавших в условиях диаспоры?» Что значит быть евреем в галуте (ивр. изгнание), когда — ни земли, ни государства? И что остается? Язык, вера, традиции? Голос крови?
С «голосом крови», считает Лев Аннинский, разобраться проще всего: достаточно взглянуть на китайского еврея, потом на эфиопского, на германского, русского или испанского, чтобы раз и навсегда оставить в покое бабушек и прабабушек на предмет того, от кого они рожали своих еврейских детей. А уж интернациональная эпоха вообще забыла «голос крови», отдав все — совести и убеждениям. Так что оставалось у евреев к средине ХХ века? Ни языка, ни веры, ни традиции… А если взять крайний случай — революционную Россию, — так вообще ничего. Кроме слова «еврей». За которым тоже «ничего». Один звук.
И вот из этого «звука» на глазах у изумленного человечества возродилось все: язык, вера, традиция и, наконец, возвращенная земля и возрожденное государство. Понятие «быть евреем» вновь наполнилось реальностью.
Обобщая, Лев Аннинский заключает изложение урока духовного выживания: «У человека можно отнять все. Родину, историю, язык, веру. У него можно отнять даже систему внешних имен — вместе с гражданством, исповеданием, фамилией предков. У него останется только одно: внутреннее имя. Он может стать по паспорту германцем, россиянином, аргентинцем, он может ходить в костел, в церковь, в мечеть или партком, он может сменить фамилию на «Иванова», а потом еще раз сменить — на «Петрова» и еще раз — на «Сидорова», чтоб не докопались. У него останется только память, только дуновение духа, вздох: «я еврей» — слово, ничего уже не значащее, ни к чему не обязывающее, никому не слышное. Кроме самого человека, который может даже не отдавать себе отчета, зачем он это о себе помнит».
Известный кинодраматург, писатель и публицист А. Козак делится воспоминаниями о своих учителях, признанных столпах советского кинематографа Е. Габриловиче, Ю. Райзмане и М. Ромме. Все эти выдающиеся личности бесповоротно отринули свое еврейство. При многократном длительном общении с ними Анатолий Козак все чаще убеждался, что если бы ему, вдруг, пришло в голову спросить кого-то из них любит ли он фаршированную куриную шейку или латкэс (яз. идиш картофельные блины), которые готовила его мама, — то это было бы равносильно тому, как если бы он осведомился, больно ли было, когда ему на восьмой день появления на свет делали обрезание.
Он же вспоминает рассказ своего близкого знакомого: «Отец мой — он был врачом, интеллигентом, — в детстве обучал нас, детей: мы не евреи, мы — люди русской культуры». Вместе с тем, мы хорошо знаем, что хотя Лион Фейхтвангер считал себя человеком немецкой культуры, но, прежде всего, он осознавал себя евреем. Так же, как великий итальянский художник и скульптор начала ХХ века Амадео Модильяни был, прежде всего итальянским евреем, Корчак — польским, Симона Синьоре — французской еврейкой.
Но с возрастом, как правило, все становится на свои места. Об этом пишет в своей «Последней книге» Евг. Габрилович, когда ему перевалило за девяносто. Эта книга — исповедь, которая больше похожа на покаяние крупнейшего кинодраматурга с мировым именем:
«Я — еврей. Однако — как бы это поточнее сказать — еврей как бы сбоку. Я не знаю ни языка, ни обычаев, ни молитв… Но взошел-то я из других корней, созрел на чужих грядках… Прирос к другому народу… Сколько ни хлещут меня, как ни охаживают, обзывая всем самым поносным и тем, что я тут чужой, пришлый, что я из гнусного племени, которое губит, клевещет и гадит, как ни плюют мне в рыло, я весь от рождения в России, люблю, чувствую, понимаю ее не хуже тех, кто с гармошкой и в плисовых шароварах…»
Познание еврейства, как и любой другой аспект знания, само по себе не приходит — еврейству надо учиться. По этому поводу следует обратиться к популярным книгам раввина Адина Штейнзальца, признанного авторитета в сфере еврейского образования и права, глубочайшего толкования Талмуда.
Его совет весьма прост: «Быть евреем — это значит, в первую очередь знать, что такое еврейство и жить по-еврейски. Этому нужно учиться…»
Завершая свои заметки, мне бы хотелось вернуться к их началу, телевизионной программе «Линия жизни», которую Лев Александрович Аннинский, под искренние овации слушателей, завершил конспективным, но очень выразительным изложением всей Российской истории ХХ века:
— Сплошные войны: Первая мировая война, Революционные годы, Гражданская война, Вторая мировая война и, конечно же, Химера коммунизма, которая бесспорно сыграла свою роль в монолитном единении российского народа, разгромившего фашизм Третьего Рейха.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer7/mmargolin/
