(окончание. Начало в №6/2022)
ДРАКОНОВСКАЯ ДАТА
С вечера шел дождь, ночью бахнул мороз и превратил город в царство Снежной королевы: каждая веточка упакована в ледяной панцирь — краси-и-во! Но сплошной каток под ногами — это на любителя. Ничего другого в такой день, собственно, и ждать было нечего.
Сойдя с трамвая у вокзала, я увидела хвост горловского автобуса и облачко выхлопного дыма, как последний привет. Стараясь прогнать навязчивую мысль, что к приходу следующего автобуса и я заиндевею, как Кай, пытаюсь, по совету психологов, отыскать что-нибудь приятное в сложившейся ситуации и ничего, кроме примерзшей к дереву вороны, не нахожу. Почему примерзшей? Потому что она уже не каркает, правда, еще смотрит. И что здесь приятного? Может быть, то, что, если повезет, я уеду, а она останется?
Доехала кое-как до Горловки — до вокзала автобус не дотянул, задымился от усилий. Так как на первую пару я все равно безнадежно опаздывала, я остановилась побеседовать со знакомой хромой собакой, которая при моем появлении выскочила из укрытия, радостно виляя хвостом, с явным намерением подкрепиться.
— Сейчас, сейчас, — я полезла в сумку за бутербродами. — Ну надо же! Забыла пакет с ними на столе, засмотревшись на снег. Простишь?
Ничего другого сегодня и ждать нечего!
Аудитория, в которую я, наконец, вошла, тоже показалась какой-то замороженной — у каждой в ней находящейся был повод для недовольства.
Если не ставить цель поссориться с будущим патологоанатомом, не следует рассказывать ему анекдот о том, что вскрытие показало, что смерть наступила в результате вскрытия. Если вы не хотите раздружиться с будущим химиком, не надо рассказывать ему, что это пятно на потолке — не результат химических опытов, а сам химик. К таким выводам, но поздно пришли Лера-2 и Юля-1 после вчерашних телефонных разговоров со школьными друзьями, учившимися в меде и на химфаке. Разговоры закончились ссорой.
Даша-1 рассталась с парнем из-за того, что выяснилось, что луну и месяц он считает двумя разными планетами. Олеся страдает о не придуманном достойном ответе нахамившей ей с утра продавщице, а Алеся переживает о дыре во вчера купленных дорогих колготках. Не приехала, как собиралась, на гастроли в Горловку одна из команд Высшей лиги КВН. Билеты по 40 гривен на концерт «Океана Эльзы» кончились, когда девочки пришли их покупать, а за 100 мы не ходим на концерты принципиально, потому что столько у нас нет. Тоска!
А тут еще эта дата! Три двойки сразу. Ну, в каком еще месяце, спрашивается, есть три двойки? Вот то-то и оно. Видимо, в этом все дело. За годы и века существования этой даты чего только в нее не происходило!
22 февраля родились Шопен, Шопенгауэр, Вашингтон, Джульетта Мазина, Герц, Говоров, Анна Керн, Козьма Прутков, Тредиаковский, Ершов и организатор единственного успешного массового побега из лагеря смерти Собибор Александр Печерский.
Умерли Стефан Цвейг, Борис Слуцкий, Энди Уорхол, Алексей Петренко, Америго Веспуччи, барон Мюнхгаузен и Алябьев (тот самый, который «со-о-ловей мой», который дружил с Денисом Давыдовым и Грибоедовым и имел глаза предводителя разбойников).
Это день матери в Индии, день кошки в Японии, день приготовления сладкого картофеля в США и отлучения Толстого от церкви. В этот день в 1709 г. чуть не попал в плен Карл Двенадцатый, а Екатерина Вторая в 1786 г. повелела подписывать бумаги на ее имя не «раб», а «верноподданный».
В этот день Корнилов отдал приказ отойти за Дон, Солженицын закончил «Архипелаг ГУЛАГ», Орлов арестовал княжну Тараканову, а самолетам запретили летать над Белым домом. В этот день Галилей поднес герцогу книгу «Диалог о двух главнейших системах мира — птолемеевой и коперниковой», Флорида за 5 млн перешла от Испании к США, был подписан Туркманчайский мир, началась французская буржуазно-демократическая революция и суд над членами «Народной воли», родилась идея поджога рейхстага как повод уничтожить оппозицию, состоялась премьера «Живых и мертвых» и было отменено положение о смертной казни в Украине.
В этот день в 1943 г. в Ленинграде были повышены нормы выдачи хлеба, принято постановление о восстановлении угольных шахт Донбасса, исполнена 4-я симфония Чайковского и сбежал В .Янукович. А я забыла перчатки на видном месте, и теперь вечером по возвращении из института мне предстоят еще мамины нотации.
А ведь раньше я ничего не забывала. Вот он, возраст! 22 февраля родились Вашингтон, Шопен, Керн и я. Мне сегодня 18. В этом возрасте простительно забывать перчатки.
Олеся сказала:
— Подумаешь, 18! Не надо зацикливаться на этой дате. Надо жить так, будто у тебя еще все впереди.
А Алеся вручила мне сверток с надписью «Совиная почта». В свертке оказалась чашка с Гарри Поттером и открытка с подписью на английском: «Дорогая Маша! По пути в Хогвартс я сделал крюк, чтобы пролететь над Горловкой, но, к сожалению, тебя не застал, поэтому свой подарок и привет передаю через твоих подруг.
С любовью,
Гарри Поттер».
-
КРАСНЫМ ДЕВИЦАМ УРОК
— Знаешь, чего мне хочется? — на бегу по серой, грязной, пустынной из-за морозов горловской улице говорит Олеся. — Чтобы эта улица была не улица, а машина времени, чтобы каждый шаг дарил тебе удивительную встречу. То Пушкин с тобой раскланивается, приподнимая цилиндр, то кэб останавливается и кучер спрашивает: «Не желает ли леди экипаж? Плохая погода»…
Сегодняшнее наше расписание было составлено или бывшим двоечником, или потомком Гильотена, сохранившим кровожадные наклонности своего предка. Первая пара — в Бастилии, вторая — в главном корпусе, третья — опять в Бастилии. Из главного до Бастилии 25 минут быстрой ходьбы по хорошей дороге. У нас в запасе только 5 минут перемены, о дорогах умолчу, чтобы не оскорблять город учебы, поэтому мы не ходим, а бегаем и на бегу умудряемся общаться.
У дружбы с Олесей было несколько ступеней, по которым мы быстро поднялись вверх. Первая из них — лекция по педагогике, на которой на вопрос преподавателя: «Кто читал «Педагогическую поэму» Макаренко?» — поднялось всего 3 руки из 80-и. Две из них были моя и Олесина. Ее выступления на семинарах были эмоциональными, нестандартными и сильно отличавшимися от мнения, изложенного в учебнике:
— Если количественно сопоставить стихи о счастливой и несчастной любви в мировой лирике, это будет как капля и океан. И это объяснимо, потому что разве может быть не злом то, что заканчивается собственной смертью, смертью одного из влюбленных и, парадоксально, но в лучшем случае — смертью обоих?
Она была уверена, что не надо опускать Гоголя до народа, надо поднимать народ до Гоголя. Точно так же, как и в том, что на обратном пути в Бастилию нам встретится менестрель в плаще, сквозь дыры которого он смотрит по ночам на звезды, или трубадур, сочинивший новую балладу и торопящийся сыграть ее на лютне в замке у камина, где столы ломятся от яств и гости еще не разошлись.
Но вместо менестреля с трубадуром нам навстречу из двери парикмахерской вываливается Дашка-2, которая вместо второй пары решила нарастить за 150 гривен ногти непомерной длины.
— Красота! — любуется она фиолетово-сизым результатом, вытягивая вперед то одну, то другую руку без перчаток и приглашая полюбоваться нас. — Такой маникюр каждые две недели надо приводить в порядок еще за 70 гривен, — хвастается она.
— Ого! — вырывается у Олеси возглас, который ей хотелось бы удержать.
— Ерунда, — передергивает плечиками Дашка. — Настоящий интеллигент начинается с ногтей.
— Некоторые на них и заканчиваются, — парирует Олеся, но Дашка яда не слышит, она впивается взглядом в идущую впереди фигуру и говорит:
— Девочки, если мы чуть-чуть ускорим шаг, я обещаю побаловать вас незабываемой встречей — не поверите — с трубадурочкой.
Мы увеличиваем скорость еще вдвое и догоняем томную даму в мехах.
— Добрый день! — приветствует ее Дашка. — Эти леди мечтают об открытии «третьего глаза», если фирма еще не закрылась.
Дородная дама, перейдя на девичью рысь, мчится в обратную сторону и исчезает за бронированной дверью подъезда.
— Аферистка! — кричит ей вслед Дашка и успевает до Бастилии протереть те грани своих многочисленных увлечений, которые нам были не очень ведомы.
Мы были в курсе, что она помешана на экстрасенсах, ясновидящих и колдунах, знали, что она шагу не сделает, пока не узнает, что ей сулит входящий в знак Рака ретроградный Меркурий. Но пока мы веселились по поводу этих, как нам казалось, безобидных хобби, кое-какие злыдни извлекали из них конкретную и немалую выгоду.
На Дашкин день рождения Юля-1 приготовила амулет, призванный обратить в бегство враждебный Юпитер и ублажить коварные тригоны Сатурна. Когда она достала подарок — привязанную за нарядную веревочку обглоданную кость от куриной ноги наподобие той, что носил в кармане пиджака Азазелло, и, не дрогнув ни одним мускулом, сообщила, что в этом подарке сосредоточены силы как крупных, так и малых планет, поэтому он охраняет как от крупных, так и от мелких неприятностей, мы от хохота попадали на парты, а Дашка, заявив, что у нас первобытное чувство юмора, отнесла свой подарок в урну, брезгливо держа двумя пальцами за красивую веревочку. Выждав, пока смех в нас закончится, Дашка заявила, что мы безнадежно отстали, и ее новое хобби — оккультизм:
— Разве не заманчиво стать центром всего, всего лишь сев в позу лотоса и сосредоточившись на своем «я»?
А дальше Дашка рассекретила то, чего мы не знали.
Ради лучших результатов путь в нирвану надо было искать с единомышленниками, которые после второго сеанса стащили у Дашки мобильник и кошелек. Закруглившись с медитацией, Дашка нашла еще что-то не выговариваемое, где по линиям руки не только предсказывали будущее, но главное — называли имя суженого, что для Дашки в тот момент было жизненно важно.
Дверь по указанному адресу распахнулась до того, как Дашка побеспокоила кнопку звонка, и женщина без возраста и особых примет в зеленом тюрбане и красном полухалате-полутунике неразборчиво пробормотала свое имя и разборчиво — доктор, кандидат, магистр, член, перечислив пояса всех расцветок вплоть до в горошек по магиям всех оттенков, вплоть до в цветочек.
Выдернув из Дашкиной руки 100 долларов и не дав сдачи 50, она, даже не взглянув на ладонь, объявила о Дашкиной астральной исключительности и предложила всего за 1000 долларов открыть ей «третий глаз». Когда Дашка это услышала, она поняла две вещи: что если бы у нее был «третий глаз», то, услышав цену, он открылся бы сам, и что перед ней аферистка, о которых Дашка много слышала от мамы, но, дура такая, не вникала.
Когда трубадурочка ушла в соседнюю комнату за сдачей и за ней щелкнул замок, Дашке ничего не осталось, кроме как выскочить на лестницу и услышать, что и входную дверь за ней заперли. Дашка почувствовала себя не сверхчеловеком, а круглой дурой, когда из-за двери трубадура пропела имя суженого:
— Макс, брюнет первой группы крови.
Дашка на днях познакомилась с блондином Марком и была почти счастлива, поэтому, плюнув на астральную исключительность, пройдя еще «кецуеки гата» и адаптированную к салу йогу, стала почти нормальной.
— Вот из-за таких аферисток люди перестали верить в волшебство, — грустно констатировала Олеся, прогоняя из-за стола своей мечты оборванных трубадуров и звездочетов в колпаках, напоминающих ночное небо.
— Эй, не вешай нос! Будь реалисткой, требуй невозможное! — сказала Дашка и, рванув дверь Бастилии, вошла внутрь, как королева, и мы почти увидели, как следом за ней заструилась свита из подданных, паяцев и фрейлин.
-
ЗМЕИ ГОРЫНЫЧИ
М.К. Морозова, урожденная Мамонтова так вспоминала Нюрнберг конца 19 века: чудный образец старинной Германии; крошечная пивная, где в 16 веке бывал Альбрехт Дюрер; много фабрик детских игрушек и несколько чудных магазинчиков, напоминающих гофмановского Щелкунчика и дядю Дроссельмейера.
У меня ассоциации с Нюрнбергом другие: игрушечные магазины в них напрочь отсутствуют, да и пивная вспоминается не в связи с Дюрером. Но о том, что сделало Нюрнберг знаменитым на весь мир в 20 веке, на лекциях по истории Германии почему-то сказано не будет, как и о периоде с 1939 по 1945 годы. И я знаю о нем точно не из школьной программы, в которой войне отводился один урок в 5-м классе и пять — в 11-м. Просто знаю — и всё. Потому что есть вещи, которые нельзя не знать. И то, что я знаю, никак не ассоциируется со Щелкунчиком.
С ноября 1945 по октябрь 1946 г. в Нюрнберге судили самое больше зло на земле, гуннов 20 века, современных Атилл, мечтавших вернуть Европу в вечные сумерки, тех, на чьих самодовольных физиономиях еще недавно было написано: «Бог — это я». Судили не просто палачей, а главных палачей, начальников палачей, палачей высшей пробы, обсуждавших во время обедов с гостями способы казней.
Тех, кто хранил в сейфах имперского банка золотые коронки, кольца, серьги и часы, снятые с убитых. Кто вагонами вывозил из оккупированных стран музейные ценности. Тех, кто позволял врачам проводить чудовищные эксперименты в концлагерях, делать мыло из человеческого жира, абажуры из человеческой кожи, использовать женские волосы для утепления водолазных костюмов.
«Истинные арийцы», под чьим руководством строились газовые камеры, по распоряжению которых людей погребали заживо, травили собаками, топили, сжигали, калечили, замораживали, давили гусеницами танков, использовали как мишени в стрельбе, по мановению руки которых цветущие области превращались в зоны пустыни.
Кто двенадцать с половиной лет отравлял совесть и разум немцев чванством «избранных», моралью людоедов и алчностью грабителей. Тех, кто выбрал себе путь к высокому столбу с перекладиной еще в 33-м, не поняв, что фашизм был обречен в момент рождения, потому что смерть поставил выше жизни. Они посягнули на способность сострадать — основное достоинство человеческого рода, поэтому в конце пути их ждал Нюрнберг.
Они явили миру такое безобразие духа, которое было оскорблением мудрецам, тысячелетия заботившимся о его кристальной чистоте и высокой нравственности. Они оказались такими выродками, что даже индийские мудрецы, много размышлявшие об избавлении человека от страданий без причинения зла тем, кто явился источником этих страданий, молчаливо одобрили виселицы Нюрнберга, потому что вдруг оказалось, что не всегда, когда человек доходит до крайней ступени падения, в его душу начинает проникать свет истины.
Нюрнберг был нужен для того, чтобы выкинуть из головы Германии всё, чему она научилась за последние двенадцать с половиной лет. Нужен для того, чтобы в единоборстве культуры и мракобесия победителем вышла цивилизация, чтобы аргументировано доказать сомневающимся, что война должна стать таким же позорным прошлым, как работорговля или каннибализм.
На скамье подсудимых Нюрнберга, откуда десятки тысяч штурмовиков, эсэсовцев, юнцов из «гитлерюгенда» с бесчисленными знаменами и факелами были готовы двинуться на завоевание мира, оказалась почти вся фашистская верхушка за исключением покончивших с собой Гиммлера, Геббельса, Гитлера, разбитого параличом Круппа, удавившегося в тюремной камере Лея и сбежавшего Бормана.
На скамье подсудимых оказался 21 преступник. Их охраняли так, как не охранялся ни один суд в истории. 12 (12-й — заочно судимый Борман) были приговорены к смертной казни, 7 — к разным срокам тюремного заключения, 3 оправданы. Среди повешенных Юлиус Штрейхер — организатор еврейских погромов в Нюрнберге, «антисемит №1», как называл себя он сам. Духовный отец Бабьего Яра, где были расстреляны не только евреи, но только евреи были расстреляны за то, что они евреи.
«Наше доказательство будет ужасающим, и вы скажете, что я лишил вас сна. Но именно эти действия заставили содрогнуться весь мир и привели к тому, что каждый цивилизованный человек выступил против нацистской Германии, — говорил на процессе главный обвинитель от США Роберт Джексон. — Доказательства, представленные здесь, будут столь ошеломляющими, что я беру на себя смелость предугадать, что ни одно из сказанных мною слов не будет опровергнуто, подсудимые будут отрицать только свою личную ответственность».
Доказательства были представлены тоннами документов на 403 судебных заседаниях. Русский текст стенограмм составил 39 томов, было израсходовано 200 тысяч тонн бумаги, 27 тысяч метров кинопленки, 7 тысяч фотопластинок.
Девять месяцев говорили о горах трупов, раздавленных черепах, охоте за людьми на улицах, в кино, церквях — возрожденной работорговле, о походах на казнь, как в театр. Об уничтожении бесполезных едоков под видом «эвтаназии», о растлении самой гуманной профессии на земле — медицины, о коллекциях черепов и скелетов.
Об организаторах «Хрустальной ночи», сделавших преступления в Третьем рейхе буднями, кто утилизировал на благо рейха всё — от детской обуви и оправ очков до пепла сожженных на удобрения. Кто не содрогался от звука костедробилок и запаха из крематориев, кто считал себя вправе «вешать, вешать головой вниз, четвертовать», кто размещал военнопленных в собачьих конурах и старых печах-духовках.
Кто собирался стать абсолютным хозяином мира, поставив его на колени, кто строил власть над миром на распаде человеческой личности, кто был убежден, что их звания и титулы дают им неприкосновенность. Верхушка «расы господ», а на суде вели себя, как обычные уголовники — лгали, когда их изобличали, признавались в мелких преступлениях, чтобы скрыть крупные, валили всё друг на друга, но, главным образом, на почивших Гитлера и Гиммлера. Судили тех, чьи планы на случай победы были страшнее их чудовищных преступлений. «Когда война будет выиграна, тогда начнется наша работа», — говорил Гиммлер.
По слухам, на нашем факультете была еще одна специальность — иврит — немецкий, но ее убрали по морально-этическим соображениям. На мой взгляд, звучит неубедительно. О плохом следует помнить, а не делать вид, что этого не было.
Однажды летом в молодежном лагере в Польше, где были делегации нескольких стран, разошедшиеся немцы взахлеб хвастались своими достижениями, перечисляя писателей, музыкантов, ученых.
— Гитлер, — ляпаю я крайне не толерантно.
У ребят вытягиваются лица, один из них обиженно говорит:
— Он австриец.
— Да, но карьеру сделал в Германии, — продолжаю я портить вечер, потому что у меня другие ассоциации с Нюрнбергом и потому, что один из моих прадедов погиб на Ленинградском фронте, а другой — на Воронежском.
-
ПРОДРОГШИЕ СКАЗОЧКИ
Песенка: «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год», — не про студентов иняза, потому что специфика изучения языка такова, что нам приходится пахать и между сессиями: ежедневные многостраничные переводы, многолистовые сочинения, многочасовое сидение за столом…Короче, к сессии мы приходим не свежими и бодрыми, как большинство наших собратьев и сосестёр из других вузов, а разбитыми и уставшими. А если сессия приходится на самые лютые морозы, которым плевать на разрекламированное учеными глобальное потепление, то:
— Вообще капец! — кратко, но предельно точно сформулировала Дашка-1 мнение группы.
Когда в минздраве призвали без особой необходимости на улицу не выходить, то не уточнили список дел, которые этой необходимостью являются, поэтому четыре раза в пять утра при минус тридцать я отправлялась коченеть на автобусную остановку, чтобы попасть на экзамены.
В такую погоду автобусы ходили не плохо, а очень плохо, и поездка из Енакиева в Горловку напоминала один из конкурсов «Последнего героя»: часть измордованных холодом граждан штурмом брала заиндевевший автобус, а оставшиеся на остановке бедолаги провожали везунчиков взглядами, какими встречали монголо-татар защитники киевских укреплений.
Обычно я хожу в первой пятерке, потому что неприятное, но неизбежное надо делать сразу. Но в этот раз я опоздала: когда я приехала на экзамен, первая пятерка уже вошла. Мне пришлось ждать в коридоре и выслушивать откровения Катьки из параллельной группы, которая сдавала этот экзамен вчера. Катька начала издалека:
— На новогодней вечеринке я уселась между двумя Сережами. Позаботилась о том, чтобы последняя капля шампанского из бутылки попала в мой бокал, потом быстро дунула в бутылку и закрыла ее пробкой. Закусила счастливым трамвайным билетом, заготовленным на этот случай еще с середины декабря, и загадала желание: сдать сессию. И нá тебе! Вытащила именно тот билет, который больше всего не знала. Вот и верь после этого в приметы.
Она не успела перейти к ответу, ради которого, собственно, и задавался вопрос: «Как там на экзамене?», как дверь аудитории распахнулась и на пороге появилась Лерка-2, которая изрекла:
— Если не в деньгах счастье, значит, мне здорово везет, — и показала зачетку, где издевательски каллиграфическим почерком было выведено «удовл.». Это означало, что в этом семестре стипендии ей не видать.
Юлька-1 заявила, что охотно пожалела бы ее, не будь у нее другого, более неотложного дела, и побежала прятать вынутые из Лерки шпаргалки. Я шагнула в аудиторию. На парте, за которой готовилась к ответу, было выцарапано: «Тяжело в ученье — забирай документы». Ну уж дудки!
Еще три ледовых побоища за автобус — и первая сессия сдана. Последний экзамен пришелся на утро того дня, вечер которого часто упоминается в литературе: «Раз в Крещенский вечерок девушки гадали». После экзамена Лерка-1 потребовала:
— Девочки, сегодня последний шанс не нашедшим свою судьбу ее узнать. Быстро выкладывайте, кто какие гадания знает. Я записываю.
Девчонки наперебой начинают делиться богатым в этом вопросе опытом:
— Надо под подушку положить карточных королей из колоды…
— Из одной? — просит внести ясность Юлька-1, но на нее шикают.
— Каждого мысленно сопоставить с определенным объектом. Какого утром вытащишь первым, тот и жених.
— Ага, я так гадала под Рождество. А Наташка (младшая сестра) заменила королей на календарики с актерами. Я утром вытаскиваю первого — что такое? — Орландо Блум! Второго — Блум! И так все четыре. Наташка сначала полчаса хохотала, а потом час ревела, когда я ее отлупила, — говорит Лерка-2.
— Когда старшие сестры не могут воспитывать младших на своем авторитете, они привлекают для этой цели бабу Ягу, дядю милиционера или кулак, — наставительно изрекает Алеся.
Олеся поддерживает:
— Она же из лучших побуждений. Тебе нравится Блум, вот она и хотела порадовать. А ты сразу лупить! Тоже мне, будущий учитель, терапевт души!
— Я тоже знаю гадание, но для него нужен живой петух. Если он сначала…
— А живой индюк не нужен? Или осел? У меня как раз есть одна на примете. Давайте что-нибудь реальное. У меня судьба решается, — торопит Лерка.
Леркина судьба решается семь раз в неделю. Если бы внешнему виду полагался девиз, ее был бы: «Навеки ваша». Вырез даже на зимних свитерах, юбка, которую многие принимают за один пояс, кровавые ногти длиной три сантиметра с такими же окровавленными губами и работающие не секретным оружием, а тяжелой артиллерией игривые глазки, ведущие беспорядочный пулеметный обстрел, вероятно, даже во сне.
— Положи под подушку первый кусок от ужина, — пытаются помочь девочки Леркиной судьбе.
— Какой ужин?! Мы же не дома. У нас от завтрака и на обед не очень много осталось, а вы об ужине речь заводите.
— Тогда расческу положи.
— У меня нет расчески, у меня щетка массажная, но на ней спать жестко.
— Тогда положи под подушку…
— У меня и подушки-то нет, — расставляет, наконец, точки над i Лерка. — Я на валике сплю. Японцы советуют.
— Тогда на зеркало гадай. Зеркало-то хоть у тебя есть?
— Ой, девочки, не надо на зеркало, я гадала. Это так страшно! Только представьте: глухая ночь, тишина, ты одна. Два зеркала друг против друга. У того, что на столе, две свечи с двух сторон, и ты видишь уходящий в бесконечность коридор и слышишь шаги: топ-топ, топ-топ. Зубы начинают стучать, колени дрожать, слезы бежать…
— Ну и видок! — хохочут девчонки. — Да от такой любой суженый удерет! И по коридору не шаги будут слышны, а топот, только в обратном направлении — не к тебе, а от тебя.
— Лучше всего выбирать не страшные, а приятные и простые способы гадания. Берешь обручальное кольцо и бросаешь его на пол. Если покатится к двери, значит, скоро замуж.
— Не надо бросать на пол кольцо, особенно если оно золотое! Мы в прошлом году бросили, до сих пор найти не можем.
— Если гадать на кольцо, не надо выпускать его из рук. Лучше привязать его на волосинку.
— На какую волосинку? — выходит из себя Лерка, недавно сделавшая современную стрижку, и самая длинная волосинка на ее голове теперь короче, чем ногти.
— Ну, можно и не на волосинку, а на тонкую нитку, — толерантит Юлька. — Какая разница, на чем опустить его в стакан с водой?
— Проще всего по теням гадать. Для этого не нужно ни колец, ни зеркал, ни петухов. Скомкать газетный лист, спалить его на перевернутой сковородке, а потом с помощью свечи сделать его отображение на стену.
— Воск можно лить. Растопить в ложке кусок свечи и вылить в миску с водой. Какую форму примет воск, то и ждет. В прошлом году, например, мой принял форму сапога. Думала, в Италию поеду — нет, эти, оказалось, порву.
Тема беседы толкает на откровенность, и Лерка признается:
— Утром с мальчиком познакомилась. Хоро-о-о-ошенький, Яшей зовут. Позарез нужно такое гадание, чтобы узнать, подходит он мне или нет. Только чтобы точно, ясно и наверняка.
— Для этого нужно взять несколько листочков бумаги, на одном написать «Яша», сложить все в шляпу. Если вытащишь «Яшу», значит, да.
— А хочешь наверняка, на всех напиши «Яша».
— Это не «наверняка», а подтасовка фактов, — возмущается явным жульничеством Юлька.
— Девочки! — добавляю и я свои пять копеек в общую копилку. — «Наверняка» есть только одно. В полночь выйти на улицу и спросить имя у первого встречного. Так и суженого будут звать.
— Шик! — оценила малозатратность идеи Лерка. — Тут тебе ни подушек, ни расчесок.
Мы еле дождались конца каникул, чтобы узнать результаты гадания. И вот, наконец:
— Без пяти двенадцать мы с Дашкой покинули безопасную квартиру, и наши хрупкие фигурки поглотила ночная мгла, — начала Лерка. — Мы прошли пол-Горловки, озираясь по сторонам, можно даже сказать, что и со страхом, и не увидели ни одного человека. Наконец, из-за поворота вылетело такси, резко затормозило, к нему из подъезда кинулось двое…
Подруги припустили за ними сначала рысью, потом галопом. Преследуемые обалдели — в такой морозище у них хотят перехватить машину? — и побежали еще быстрее. Когда парни плюхнулись на сиденья, девочки вцепились им в рукава.
— Господа, товарищи, джентльмены, — задыхаясь, проговорила Лерка. — Извините, но позарез нужно знать, как вас зовут?
— Дормидонт и Селивёрст, — ответил за двоих тот, которого держала Дашка, видимо, не крепко, потому что он вырвался, как и Леркин, и такси, рванув с места, исчезло в промерзшей ночи навсегда, совершенно обалдев от этой встречи.
Вернувшись домой, Лерка с Дашкой не сомкнули до утра глаз, размышляя над тем, правда ли так звали «джентльменов» или они так сказали ради прикола, поняв, что две дурочки гадают? Лерка, вздыхая, говорила:
— Я удавлюсь, если мои дети будут Селивёрстовичами, — но с Яшей, тем не менее, порвала.
-
ЖИЛИ — LIEBE — БЫЛИ
— Девушка, я — будущий журналист. Не дадите мне интервью и номер телефона?
Я поднимаю голову от книги и уничтожаю взглядом смеющегося зеленоглазого наглеца.
— А что Вы читаете? — как ни в чем не бывало продолжает он. — «Маленького принца»? Вы читаете сказки? — его брови уползают под шапку.
— Нет, Зюскинда, китайскую пейзажную лирику и Шопенгауэра — самую подходящую литературу для чтения перед кабинетом стоматолога и в горловском автобусе, — отвечает за меня Маринка — студентка французского факультета, с которой мы пересекаемся очень редко, потому что учимся в разные смены, но перед лицом опасности всегда стоим плечом к плечу, потому что обе из Енакиева.
Устраиваясь рядом со мной на освободившееся место, Маринка громче, чем нужно, говорит:
— После того как Наполеон, покинув Эльбу, высадился во Франции, он покорил ее без единого выстрела за 20 дней. Заголовки парижских газет в зависимости от его продвижения к столице менялись: «Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан», «Людоед идет к Грассу», «Узурпатор вошел в Гренобль», «Бонапарт занял Лион», «Наполеон приближается к Фонтенбло», «Его императорское величество ожидается сегодня в своем верном Париже». Интересно, столь устойчивые политические взгляды характерны только для бывших журналистов или и для будущих? — выливает она яд на пустое место, поскольку тот, кто только что стоял на нем, исчез на одной из 28 остановок за занавесом декабрьской метели.
Я люблю декабрь, который, как коржи торта коньяком, пропитан ожиданием волшебной новогодней ночи. Первыми в Европе (прямо с 1 декабря) Святой Николаус в сопровождении верного рыцаря Рупрехта начинает одаривать ребятишек в Германии (и то, что не во Франции, очень греет душу, потому что хватит с французов и первой смены!).
У нас праздничное настроение начнет ощущаться позже, когда в магазинах установят елки, а в витринах зажгут гирлянды, но как студентка немецкого факультета я полагаю, что мне тоже можно начинать ждать чуда с 1 декабря, как, впрочем, я и делала с детства.
В те давние-предавние времена чудо мне обеспечивала бабушка — из того, что люди выбрасывают, а мы весь год копили: фольги от конфет, обрезков ленточек, лоскутков и прочей ненужной чепухи она мастерила елочные украшения немагазинной прелести и вырезала снежинки, которым завидовали настоящие, тычась носами в окна, чтобы получше рассмотреть.
Она же шила мне платье снежинки, которое с короной превращалось в наряд принцессы, а с фатой — в счастливое завершение поголовного большинства сказок. Когда мне надоедало принцесситься и кружиться, бабушка, в мгновение ока соорудив заячьи уши и пришив кусок меха на пижаму, передавала смену другим членам семьи, которые, чтобы ввести меня в образ зайчика, поочередно и, по-моему, не без удовольствия скакали со мной от кухни до балкона и обратно.
Мне повезло, мое детство пришлось не на то время, когда 31 декабря — еще рабочий день, а 2 января — уже рабочий. Мы начинали праздновать вместе с католической Европой 24 декабря, а заканчивали в феврале с Китаем. За это время к нам успевали прийти и Санта Клаусы, и деды Морозы, и даже Вайнахтсманы. Конечно, с подарками, а иначе зачем?
Подарки — главная прелесть этого времени года. Говорят, средняя английская семья тратит на них 800 фунтов стерлингов — бешеные деньги. Девчонки из группы умудряются на 20 гривен купить 80 подарков. Они гребут всё, на что падает взгляд — дешевенький шарик, собачка, свечечка, заколочка, гирляндочка, чтобы втюхать эту ненужную белиберду подругам, знакомым, родственникам, потому что это так весело!
А роскошные открытки в позолоте, которые в те времена отправлялись еще не е-мейлами, а обычной почтой! А елки, которые, как украденных невест, везут связанными в багажниках! И как же это обнадеживающе — иметь тройные гарантии на чудо от деда Мороза, как обычно, от Санта Клауса — как студентка англо-немецкой специальности и от Вайнахтсмана, которому сам Бог велел заботиться о студентках немецкого факультета.
По дороге из Бастилии до вокзала находятся два музея — художественный и краеведческий. В художественном за одну гривну можно посмотреть сразу две выставки — Рериха и кукол Барби в сногсшибательных, в том числе Снегурочкиных нарядах.
Выхожу из музея в тот момент, когда подушка облака рвется, зацепившись за вершину клена, и на землю высыпается весь пух. За время, пока я жду автобус, город из лягушки превращается в царевну, переодевшись из поношенного наряда всех оттенков серого в ослепительно белый, снежнокоролевский.
— Если Вайнахтсманы существуют, — думаю я, — то они встречаются именно в такую погоду.
И если бы он вынырнул мне навстречу из-за угла, я бы не растерялась, что попросить у него:
— Хочу, чтобы всё было, как я намечтала, только еще лучше…
— Сент-Экзюпери, кстати, тоже был журналистом, — слышу над головой в автобусе, поднимаю глаза и встречаю зеленый, как елка, взгляд. — В прошлый раз Вы не успели дать мне интервью. Вы любите встречать Новый год?
Пока я выбираю между: «А кто же не любит?» и «Воспитанные девушки с кем попало в автобусах не знакомятся», мне на колени ложится книга «Золушка» с объемными иллюстрациями платьев, дворцов, карет — такими, что я не могу не поддаться искушению и не пролистать ее до конца.
— Это от Вайнахстмана, — говорит обладатель елочных глаз и идет к выходу.
-…а тем более не принимают от них подарки, — говорю я, когда даритель растворяется в толпе на одной из 28 остановок.
Теперь я буду возить с собой «Золушку» каждый день, чтобы вернуть дарителю, поскольку принимать подарки от незнакомцев — это моветон.
Непонятно откуда рядом опять оказывается Маринка. Такое впечатление, что французов перед Новым годом обязали учиться в две смены. Конечно, хватается за «Золушку», конечно, я не говорю, откуда она взялась у меня на коленях. Мало ли народа в это время года, в конце концов, ходит с «Золушками» под мышкой? Маринка, перевернув последнюю страницу, говорит:
— А ты знаешь, что в среднем на одного человека у нас выпускается 0,95 экземпляров книг, а на детей вообще 0,16? Непорядок!
До Нового года мне не удалось вернуть подарок. И после тоже — началась сессия, я даже забывала его брать. А потом начались каникулы, и можно было не мечтать о том, как я проснусь завтра в теплой постели и мне не нужно будет никуда не только ехать, но даже идти, а действительно просыпаться и не идти и не ехать.
А за окном кружится снег, и так хорошо, как бывает только в детстве на каникулах, когда ты не опаздываешь ни в какую школу и, медленно попивая капуччино с банановыми панкейками, выбираешь из десятков радостей ту, которой займешься в первую очередь…И тянешь руку к «Золушке». А чего бы еще разок не посмотреть, пока не вернула?
Мы вышли с каникул в феврале, в преддверии дня святого Валентина. Может быть, поэтому на первое место во втором семестре по значимости у нас вышла любовь. А может быть, потому что большинству из нас уже исполнилось 18, или мы втянулись в учебу, и объем знаний нас перестал шокировать. Или не последнюю роль сыграло боевое крещение первой сессией, но во втором семестре за повестку дня ногтями и зубами крепко уцепилась тема любовных очарований, страданий и разочарований.
Говоря словами Атоса, мы все, видимо, достигли того возраста, когда сердце бывает так полно, что необходимо излить его на кого-то, будь то мечта или действительность. С действительностью нам не очень повезло. На 80 человек курса приходилось всего лишь 7 мальчиков, причем именно таких, о которых команда КВН «Четыре татарина» острила: «Вы не смотрите, что я не красив, я еще и не умен. И не богат. Я сказочно не богат». Но зато самомнение! Видимо, переизбыток внимания в женском вузе портит даже лучшие экземпляры, заражая их «звездной болезнью».
Алеся в своем немецко-русском словаре напротив слова «Schwein» приклеила некую фотографию. Олеся, забыв свой словарь, попросила Алесин, обнаружила, что он местами с картинками, и пристала к Алесе с расспросами. Та сначала молча шмыгала носом, отвернувшись к окну, будто ничего интереснее растущего там ясеня сроду не видела, а потом разревелась и стала похожей на несчастного влюбленного Пьеро из-за потекшей туши. Догадаться о причине страданий было легко, даже не будучи Шерлоком Холмсом.
— Ты влюблена в парня, который тебя не любит? — мигом сориентировалась Олеся. — Делов-то! Не он первый, не он последний. Что? Единственный? Тогда выход тоже есть — повеситься на этом самом ясене, напротив этого самого окна, чтобы при слабом ветерке тихонько покачиваться, стучать носками в окно, кое-как разнообразить скучные лекции. Что? Высоко? Боишься, не справишься? Мы верим в тебя, справишься! И раз тебе больше не нужен словарь, можно я возьму его себе, а то мой куда-то запропастился?
Алеся отобрала словарь, прижала его к груди, размазала тушь по всему лицу, думая, что вытирает, и демонстративно перенесла свои вещи на другой ряд, подальше от окна, ясеня и нас с Олесей.
Алесина несчастная любовь учится на третьем курсе. Не атлет с лицом плюшевого мишки. Он возник в нашей жизни случайно, как в романе: «Простите за то, что опять возникаю в вашей жизни и настойчиво требую внимания». Обычно из Бастилии с Олесей и Алесей мы ходили втроем, а однажды обнаружили, что нас четверо. В течение месяца за нами по пятам, как тень, не заговаривая и не приближаясь, ходил третьекурсник. Нам с Олесей это казалось странным, Алесе — романтичным. Еще через неделю он начал ходить с Алесей рядом, еще через одну она начала благосклонно на него поглядывать, и я поняла три вещи:
1) что означает «взять измором»;
2) почему у Купидона на глазах повязка;
3) скоро мы с Олесей станем ходить после занятий вдвоем.
Не знаю кто, но наверняка кто-то античный сказал: «Любовь зла, полюбишь и козла». Лукреций говорил, что ослепленные страстью видят достоинства, где их нет, и не видят вопиющих недостатков. Стендаль объяснял это ослепление теорией кристаллизации: если оставить в соляных копях обычную ветку, через время она вся покроется кристаллами, и никто не узнает в этом блистающем чуде прежний невзрачный прутик. То же и в любви: любящие видят в объекте страсти блеск, который не виден другим.
В общем, мы с Олесей смирились, что «невзрачный прутик» стал в Алесиных глазах «блистающим чудом», поэтому очень удивились, когда Алеся расположила его фото против немецкого «Schwein». Ясное дело, что тайная трагедия Алеси вызвала дружное сочувственное осуждение всей группы и пристальное внимание к дальнейшему развитию сюжета.
Многие девочки в знак протеста против действительности «не очень», как Пигмалион на Галатею, изливали душу на мечту, увешивая стены изображениями Дэна Рэдклиффа, Орландо Блума, Джонни Деппа, Бреда Пита, Патрика Суэйзи, Мэтью Макконахи и других не инязовских личностей. В перерывах между прикреплением плакатов на стену девчонки успевали познакомиться, повстречаться и расстаться с реальными, живыми объектами, но только до момента, когда эти объекты начнут превращаться в «блистающее чудо»:
— Иначе прощай, учеба! — объясняли свою правильную позицию в данном вопросе Лерки.
Поэтому все пытались помочь Алесиной драме поскорее стать тем прошлым, которое в свете нового счастливого настоящего забудется, как нужный ответ на экзамене, и дарили ей плакаты с Мэтью Макконахи, Патриком Суэйзи, Бредом Питом, Джонни Деппом, Орландо Блумом и Дэном Рэдклиффом.
День святого Валентина в инязе ждали с нетерпением, потому что иняз — это чуточку Европа. Мы с Олесей и Алесей вошли в аудиторию, где Лерка-1 отбивалась от Дашки-2 по поводу ее очередного, 101-го в новом году бурного романа:
— Жан Жак Руссо говорил, что главное — не правила, а упражнения, вот я и упражняюсь, — и, призывая нас стать группой поддержки, говорила: — Девочки, когда я влюбляюсь, я представляю себя пушинкой с растущего у дома тополя.
Мы хохочем, потому что в новом пушистом белом свитере Лерка похожа не на пушинку, а на Вини Пуха с поправкой на блондина. Хохот прекратился внезапно, словно заморозился от выдоха Снежной королевы — в аудиторию грозовой тучей вошла Алеся: чудо-прутик ни разу за каникулы не позвонил. Упав за парту, она в сердцах бросила:
— Скорей бы мне уже исполнилось 94, чтобы не было дел до смешных человеческих страстишек.
Олеся, механически пролистав ее словарь, обнаружила, что фото у «Schwein» исчезло, зато появилось возле «Amöbe».
— Он даже молчит с ошибками, причем не только по-немецки, — объяснила Олеся.
И в этот момент эпического отчаяния Юля-1, потеряв дар речи от того, что происходило на улице, замахала от окна руками, предлагая нам немедленно подойти. Мы кинулись к окну и увидели привязанные к веткам ясеня воздушные шарики в виде сердечек, на которых было написано: «Я (нарисованное сердце) Алесю».
На обратном пути из Горловки в Енакиево, услышав над головой:
— Девушка, я — будущий журналист. Не дадите мне интервью? — ахаю, потому что именно сегодня первый и единственный раз пакет с «Золушкой» забыла дома.
Я молчу, потому что что тут скажешь? А будущий журналист, приняв молчание за согласие, продолжает:
— Как Вы относитесь к весне?
— Влюбленно, — отвечаю я.
— А к влюбленным?
— Сочувственно.
Он благодарит и исчезает в метели, похожей сегодня на облетающую белую сирень, а я обнаруживаю у себя на коленях листок с четко выведенным номером телефона. Я еще ничего не успела понять, как кто-то хмыкнул у меня над ухом и рука Маринки, протянувшись из-за спины, взяла листок, открыла фортку и бросила его в похожую на белую сирень метель, выражая наше общее, как она полагала, отношение к профессии журналистов.
Таким образом, некое противостояние немецкого и французского факультетов имеет своим фундаментом не только первую и вторую смены, но и то, что конфеты, которые нам раздадут перед выборами на следующий год, будут называться «Бонжур», а не «Гутен таг».
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer7/nes/
