Жиголо
А и Б играют на трубе —
Сексуальные услуги предлагает КГБ
У Моисея Абрамовича случился тяжелый гипертонический криз — и, хотя из больницы его уже выписали, — все-таки хочешь, не хочешь постельному режиму пришлось подчиниться… ничего не поделаешь. Да и чувствовал он себя неважно, даром что давление как будто нормализовали, все равно — голова тяжелая, и вообще вроде как не в себе. Он, по обыкновению, крепился, шутил, несерьезно посмеиваясь над своим закукленным состоянием.
Роза Осиповна тоже изо всех сил старалась ослабить струну, не усугублять самочувствие больного тревогой за его здоровье — даже втихаря наедине с Люсей не давала волю нервной озабоченности… все про себя. Тишина и покой. И вы́ходила мужа. Так или сяк — а дело все же медленно, но верно шло на поправку.
Скучные дни строго регламентированного домашнего уклада оборвались внезапным телефонным звонком. Граммофонный женский голос спросил авторитетно:
— Вы состоите в переписке с американскими родственниками Чазиными — Вильямом и Эвелиной?
— Да! — храбро и с ужасом призналась Роза Осиповна.
— Они сейчас в Москве, остановились в Национале, хотели бы с вами повидаться. Когда это можно?
— Одну минуточку…
Роза Осиповна перевела дыхание и, плотно зажав телефонную трубку, обернулась к мужу:
— Эвелина приехала. Как ты? В состоянии?
— Продиктуй им адрес и спроси — когда им удобно…
— Мы бы хотели пригласить их к нам… В любое подходящее для них время… Когда? Хорошо…Пожалуйста, запишите адрес… Спасибо…
Заокеанская родня Моисея Абрамовича Штейна вела свою генеалогию — от двух политических эмигрантов-бундовцев — младшего брата матери — Иосифа Шульмана, в самом начале ХХ века бежавшего из сибирской ссылки через Аляску в Новый Свет, и старшего брата отца — Григория Штейна, эмигрировавшего с семьей от преследования большевиков несколько позже. И вот теперь дочь дяди Иосифа — Эвелина, приходившаяся Моисею Абрамовичу двоюродной сестрой, приехала с мужем, как и обещала в письме, на неделю в Москву и, согласно телефонному голосу, придет на днях повидаться.
Это был не первый визит иностранных родичей. Еще до Большого Террора в самом конце 1920-х годов приезжали в Москву и побывали в гостях у Миши — так тогда называли Моисея Абрамовича — его двоюродные братья Штейны — Сэм и Натан. Знакомство с ними обернулось не только дружеским братски семейственно-душевным приятельством, но и увлекательно-любознательным общением — как ни кинь, это была ступень в незнаемое.
Приятельство приятельством, но все-таки переписывался по тем временам юный литератор Миша в основном со старшим поколением — Иосифом и Григорием — их воспоминания были интригующе интересными — прямым ходом вели они в чистейшей воды достоверную хронику предреволюционных событий, хоть пиши по живым следам документально-исторический роман. Но тут, как известно, очень быстро и надолго исчез эпистолярный жанр — как, впрочем, и документальный, а за ними, понятное дело, и исторический, не говоря о многих других — все они приказали долго жить.
После долгожданной смерти бессмертного вождя всех народов и рас клейменный политической неблагонадежностью и потому хронически безработный, Моисей Абрамович Штейн, решительно возобновил давнюю свою переписку с американскими родственниками, прерванную было отсидкой, войной, борьбой с космополитизмом, делом врачей — неотвратимыми этапами большого пути.
На дворе стояла середина 60-х — конец оттепели, впрочем, еще не совсем осознанный, — уж очень хотелось верить, что вечно живой и иже с ним почили-таки в бозе, и второго пришествия не случится. А вот, оказывается, и случилось, и вполне гармонически закономерно и даже долго ждать-то не пришлось. Но это потом, а пока основательно зарешеченное окошко в мир вроде бы чуть приотворилось почти незаметной щелочкой, и из нее хлынула настырная надежда — сколько волка не корми, он все в лес смотрит.
И наконец свидание. Только вошли, прямо с порога, увидев Люську, Вилл, приобняв жену, остановился, как вкопанный:
— Черт знает что — хотите верьте — хотите нет, но я на ней женился четверть века назад, и пожалуйста — я старик, а она только помолодела! Нет, вы посмотрите только на них!
И действительно троица — Моисей Абрамович, Эвелина и Люся — наглядно подтверждали окончательную и бесповоротную победу буржуазной человеконенавистнической лженауки — генетики над единственно-верной диалектической мичуринской биологией — чисто внешнее их сходство было несусветно поразительным — все трое худощавые, зеленоглазые, светлокожие, кудревато-блондинистые, с мягкими чертами лица. И даже манеры смахивают. Роза Осиповна с Виллом только диву давались, переглядываясь и помалкивая, ничего и не скажешь — бывает же такое. Да что внешнее — внутреннее родство в какой-то мере было как будто заметнее — никуда не денешься — одного поля ягоды.
Говорили, разумеется, не углубляясь, все больше о житейском, имея в виду — разное. Взаимность не то чтобы случилась — она изначально соприсутствовала априори, словно гости приехали не из далекого Нью-Йорка, а из соседнего Ленинграда. Они все знали — все понимали. Вдобавок маленькая деталь — никакого лингвистического барьера — смесь идиша с английским оказалась вполне приемлемой для доверительного общения — иносказательного по форме и откровенного по содержанию.
Моисей Абрамович оживал прямо на глазах. Расставаться совершенно не хотелось. Перед уходом Эвелина догадливо пригласила Люську на предотъездный прощальный банкет:
— Заодно попрактикуешься в английском, да и просто пообщаться с разными американцами, думаю, не вредно.
Через несколько дней в меру принарядившаяся и не в меру оробевшая Люська-Люси переступила порог ресторана Националь. Обошлось без осложнений — к счастью, ее уже ждали.
Народу полно — пьют коктейли, курят и веселятся — на английском языке — но все понятно — возможно, еще и потому, что очень приветливо-добродушно. Эвелина на пару с Виллом старательно перезнакомили ее со всеми. Тут уж вопросы посыпались на нее буквально сплошняком, но — слава тебе господи — ни одного каверзного. Куда как благожелательно — даже один толстый усатый дядька — мистер Шапиро из Майами предложение сделал — с места в карьер позвал Люси-Люську замуж за сына-адвоката.
Тем временем подоспел обед — по всем статьям незабываемо-грандиозный, но она в суматохе запомнила только мороженое, горящее феерическим ярким синим пламенем, затмевающим все остальные гастрономические впечатления.
После обеда веселье продолжалась пуще прежнего, но никуда не денешься — Золушкина ситуация — аккурат по еще не увидевшим свет строчкам из Воннегута:
Бьют часы, ядрена мать,
Надо с бала мне бежать! —
Никакого желания уходить нет, как нет, но дело-то уже полуночное — пора и честь знать — только подумала, как подошла Эвелина:
— Час поздний — нечего тебе в такое время домой добираться одной. Я договорилась с мистером Надиным. Он ваш — московский. Журналист. Лицо официальное — сопровождал нас, беседовал, фотографировал — статью пишет. Собирается отвезти одну из наших в другой отель и согласился по дороге тебя подкинуть.
С этими словами подвела она Люську к субъекту, явно не принадлежащему их группе. Трудно сказать, чем он отличался — выражением лица? — отсутствием интереса? — но он определенно был другим. Казалось, она его раньше где-то встречала, хотя наверняка нет — но было у нее такое ощущение.
— Через полчаса — я вас найду — он улыбнулся как-то щеками.
Подхватив Вилла, они втроем отступили в сторонку — прощаться. Обнялись. Так и стояли в обнимку, когда к ним подошел Алексей Надин в сопровождении пожилой женщины, с которой Чазины, как и с Люськой напоследок расцеловались.
По дороге к машине любопытная Люська стреляла глазами, присматриваясь к спутникам — не каждый день такое — интересно все-таки, и, как ни странно, почему-то особенно Надин этот. Наверняка сомнительная личность, хотя простодушие сочится из него со всех сторон. Немолодой — совершенно, надо сказать, не запоминающийся — коротконогий и изрядно разбухший — несколько даже брюхатый, просторное лицо как бы опавшее, но крепкий еще мужик, заметно уверенный в себе — твердый. А миссис Молли Питерс — вся в кремово-белом — худенькая, в чем душа держится, легкая, как шаль — истонченно-старенькая, но корректно-подтянутая — ни пылинки, ни соринки, держится прямо — по стойке смирно и косметикой не пренебрегает.
Сели в машину — скромный москвич — довольно захламленный — заграничная Молли Питерс натурально в авангарде рядом с автомобилистом Надиным, а туземная Люська примостилась сзади возле какого-то неряшливо разбросанного барахла.
Только и успели сдвинуться с места, как бравый журналист, не считаясь с преклонным возрастом миссис Питерс и присутствием третьей лишней — к слову сказать, пока не переступившей порог совершеннолетия первокурсницы-несмышлехи — расставил ноги, расстегнул на брюках молнию, и схватив руку ошарашенной соседки, сунул ее в прореху. Не встретив сопротивления, он ничтоже сумняшеся залез к ней под юбку и давай там елозить. При этом продолжал рулить одной рукой — как ни в чем ни бывало — благо на улицах ни души.
Услышав, скорее, даже почувствовав доносившийся с переднего сидения невнятный шорох в сопровождении сбивчивого пыхтения-сопения, недоумевающая Люська приподнялась — и, увидев взбаламученный ералаш юбки, казалось бы, педантично подобранной миссис Питерс, растерялась до одури, не зная куда деваться. Тут взгляд ее споткнулся о водительское зеркало, отразившее сущий кошмар — в то время, как щеки писателя-хроникера добродетельно и широковещательно ухмылялись, глаза полоснули ее такой неподдельной жестокостью, что она оцепенела.
Очнулась, когда машина встала — неужели приехали? Быстрей, чем заяц от орла, бесправной Золушкой, чья роскошная карета в одночасье обернулась тыквой, метнулась она вон из этого безумия, на прощание прошелестев словами благодарности.
Только бы не разбудить родителей — скорее, скорее под горячий душ — намылиться с головы до пят и безжалостно шпарить кипятком — раз и навсегда смыть злокачественную эту мерзость. Забыть. Она нырнула под одеяло.
Никто не подозревал, кроме, разумеется, агентурного ведомства органов безопасности, что неутомимый труженик пера Алексей Петрович Надин — в звании майора спецслужбы Федор Трифонович Приходько — прикомандирован к жене звездного американского генерала Генри Питерса с целью неформального знакомства.
Кстати, Приходькино потомство — или как там его нынче зовут-называют — пошло в гору. Видимо, древнейшая профессия, как и нередко сопутствующая ей дурная болезнь, передается по наследству. Невзирая ни на какие гласности-перестройки, а может, и благодаря им, бойкий правнук, окончив в ХХI веке всякие там Оксфорды-Кембриджи — само собой не без помощи семейных связей с компетентными органами — яблоком от яблони — обретается все по той же мутной специальности теперь уже в благодатной Америке. Похоже, корень этот неискореним.
Жиголетта
Каков хозяин, таков и слуга.
Петроний Арбитр Гай
История государства российского — сплошная небывальщина, подправляемая всеми, кому не лень, на свой вкус и интерес. С самого первоначала была она тесно связана с глубоко засекреченным охранным отделением — тайной полицией — триедино объединяющей божественные свои ипостаси — небезызвестные Министерства Мира, Любви и Правды — в доблестную полицию мыслей.
Ныне охранка с патриотической гордостью титулована — Нашими Славными Органами — для пущей важности величаемыми еще и во множественном числе. И недаром — больше ста лет жизнь всех и каждого — от Москвы до самых до окраин — и далее со всеми остановками — напрямую зависела и зависит по сей день от приспешников-душегубцев из этих доподлинно вездесущих органов.
Щит и меч — герб органов госбезопасности — проклятый во веки веков миллионами жертв символ зла — а для своих — карьеру строить и жить помогает, да еще как. Потому служат ему верой и правдой — поди, попробуй иначе — целыми семьями служат — поколение за поколением, не выходя из холопски-верноподданного круга.
Вот и наша жиголетта Лина — Линида — Леонида Трофимовна Бабухина — в метрике и позже в паспорте по родительской незатейливости записанная Линидой — аккурат во втором поколении происходила из этого замкнутого круга холуйского племени, правда — увы! — далеко не первого разряда. Очень сельский, родом то ли с Псковщины из-под Великих Лук, то ли с Тамбовщины из-под Борисоглебска — сильно пьющий и слабо грамотный — папаша ее имел довольно жалкий чин, и жили они не в первопрестольной Москве-красавице, а в разбойных Люберцах — рабоче-крестьянском пригороде, мало способствующем благородному воспитанию юной отроковицы.
Между тем отроковица вымахала в здоровенную девку под метр восемьдесят, плотного телосложения перекисную блондинку с серыми северными глазами. Большого ума бог не дал, но здравомыслием не обидел, хотя и узколобым — ограничено-расчетливым — да и откуда взяться настоящему-то уму — уж не от насквозь пропитого отца-алкоголика или забитой, не раз битой, похожей на тень, невежественной матери — нет, чудес на свете не бывает.
Ей рано захотелось на травку — других особых интересов не было, на пустом месте они и не возникают, а гормоны тут как тут — стимулируют — в упитанном рано созревшем теле это без задержки. Не то чтобы сексуальность взыграла — какая там сексуальность, — ей просто нравилось провоцировать с пол-оборота, но больше, пожалуй, от скуки… в самый интересный момент она, бывало, могла непринужденно, громко и широко зевнуть во весь свой обольстительно чувственный рот. Притворяться она научилась позже, но это потом, а пока она плавно перешла, впрочем, будучи уже в выпускном классе, от сверстников в количестве двух счастливцев — к третьему — несчастливцу, пожилому дядечке, по пьяной лавочке так и не разглядевшему, что перед ним школьница. Параллельно с ним случился — на этот раз долгоиграющий грех — почти что полгода! — со студентом-старшекурсником института электронного машиностроения, МИЭМа. Познакомились в электричке, а дальше пошло-поехало. Встречались в общежитии — ей там нравилось — весело и беззаботно — другая жизнь, несравнимая с опостылевшей люберецкой.
Тем временем она закончила школу, надо сказать, без особых осложнений. Родители прочили ее в медицинское училище — благо совсем рядом, в двух шагах от дома, но она ни в какую — только в Москву и только в свежеиспеченный сверхсовременный МИЭМ, к тому же по месту пребывания милого дружка, но об этом родителям, конечно, ни полслова.
Делать нечего — настырную девку не переупрямить — папаша подсуетился, свел ее с кем надо — дочку вызвали, куда следует, побеседовали — и полный порядок — поступила она в заветный институт. Ну, а все эти незначительно-многозначительные переговоры да разговоры в пресловутых отделах по поводу и без повода, они, уж как водится, не прошли даром — ее привлекли к небезызвестной деятельности. Тут-то ее природная общительность и склонность к сплетням-пересудам пришлись очень даже кстати.
В люберецкой кантовке особой женской привлекательностью почиталась плюшевая непонятливая бестолковость, которую она с удовольствием кокетливо пускала в ход — к месту и не к месту — и которая в сочетании с ее корпуленцией выглядела скорее нелепой в институтской шутейно-остроумной тусовке, но для дела — вот уж не знаешь, где найдёшь, где потеряешь — для негласного сотрудничества замашки эти ее несуразные сгодились, да еще как.
Очень скоро она разочаровалась в студенческой канители, в свое время приманившей ее в этот самый МИЭМ — наука и техника в общем ее совсем не интересовали, а разные там однокурсники и прочие аспиранты-преподаватели при ближайшем рассмотрении оказались на удивление пресными — ну, просто ни малейшего сравнения с уверенными в себе контролирующими ее, компетентными товарищами-сообщниками, властно осененными вседозволенностью.
Да и гэбэшной шушере — до большого начальства она пока не дотягивалась — пришлась по вкусу ее вызывающе зазывающая фривольность, настоянная на кое-как приглаженной ушлой сущности. Хотя — казалось бы — делу время — потехе час, но этот час-пятиминутка скоротечного интима на бегу, по-простому, без атрибутики — откровенно говоря, довольно солдафонского — а другого она и не знала — был для нее дороже любовной пытки серьезных и полусерьезных намерений. Так — незаметно и пошла она по рукам.
В поощрение за службу и в награду за дружбу ей предложили специальные английские курсы — с отрывом от учебы. Она сразу сообразила, что дело пахнет вожделенной иностранщиной. И впрямь — по окончании курсов перевели ее на заочный и подобрали до поры до времени, пока не кончит институт, очень даже подходящую работенку — на границе с заграницей — научным редактором в отделе переводов технической литературы. Работа не бей лежачего — специалисты-переводчики куда как грамотнее ее, зато по спецчасти дел невпроворот — с этим не пофилонишь.
Жила она по-прежнему с родителями в ненавистных Люберцах, каждый день электричка, а куда денешься — нет московской прописки — и, похоже, не предвидится. Проблему эту запросто могло бы решить московское замужество, да никто замуж не зовет — видно прошляпила она это дело — годы летят — ей уже за тридцать — весь контингент давно и прочно женат, хотя блудливо злоупотребляет ее мягкосердечием.
Пока суд да дело — навела она мосты насчет загранки — порядок действий известен, глаз наметан, и цель ясна, да греховодник-шеф из гебухи попался тертый калач — под юбку-то горазд, но толку никакого — по окончании института перевели ее в старшие научные редакторы, а дальше — молчок. Она уж и так и этак — ни черта.
В редакции ее недолюбливали — сторонились, как могли — разгадали и спецслужбу ее и секс-работенку — брезгливая интеллигенция, москвичи пархатые. Но она им показала нос — нашла ходы и выходы.
ООН! Нью-Йорк!!!
Все прошло как по маслу — экзамены, конкурс — Линида Трофимовна Бабухина зачислена в штат не более и не менее, как судьбоносной Организации Объединённых Наций — кто бы мог подумать!
Деятельность в ООН-е оказалась чисто технической — никаких затруднений, да и спец-сотрудничество пошло-поехало по отработанной схеме — без сучка и без задоринки. Все бы хорошо, да подзалетела совершенно невзначай — тайный аборт на чужой стороне — не фунт изюма. Это тебе не в краю родном, где все шито-крыто — а здесь узнáют в миссии — не поздоровится — отзовут за мое почтение. Но все обошлось. Они и так все про все знали — секс-услуги входили в ее трудовые функции, о чем она не догадывалась — думая, что это ее личное дело.
Теперь она уже давно на пенсии. Живет в Нью-Йорке — в столице мира — мечты сбылись. Материально вполне благоустроена — приличная пенсия, собственная квартира-студия в Манхэттенской высотке. Ну а от себя куда уйдешь, судя по всему, она, пожалуй, все та же — как и прежде, расчетливо-прижимиста, чтобы не сказать — корыстна, как и прежде, суетливо-общительна и сочувственно жалостлива. Живёт одна. И, по существу, очень одинока, хотя старые связи вроде не очень-то ржавеют. К тому же ООН-ские льготы — бесплатные и полубесплатные билеты на экскурсии и лучшие спектакли, концерты и вернисажи, создавая фон некой престижной светской жизни, не дают зачахнуть. Правда, с психикой иногда случаются срывы — тяжелая депрессия загоняет в больницу — бывает, и надолго — видимо, двойная жизнь не дается даром.
Конечно, в сопоставлении с пресловутой скандально известной Мата Хари Алтайского уезда — наша анонимная подмосковно-люберецкая соблазнительница выигрывает на все сто, хотя и не стала она государственной деятельницей, не давала интервью Би-Би-Си, не угрожала США ледниковым периодом в отношениях.
Во-первых, просто на вид — все-таки для представительниц древнейшей профессии внешняя привлекательность имеет кое-какое значение. Нашу жиголетту трудно назвать красавицей, но серые с поволокой глаза, нежный рот, мягкие ладони, ласкательно-податливая, заметно чувственная плоть — не идут ни в какое сравнение с андрогинной неказисто сколоченной жилистой субстанцией парламентерки, не говоря уже о суконно-посконной хамоватости грубого, нечисто-серого колера, несколько одутловатого безличного лица — оснащенного жестким, не умеющим улыбаться ртом и цепким взглядом безжалостных глаз.
И еще — и это, во-вторых, хотя, может, и во-первых — алтайской сексуалке, откровенно излучающей враждебную беспощадность… не знакомы сантименты, из которых состоит, по крайней мере внешне, героиня нашего рассказа.
Нет, как ни кинь, но даже самое снисходительное сопоставление вальяжной добродушно-беспутной экс-ооновской труженицы с остервенелой, блудливо-лживой депутаткой, смахивающей скорее на озлобленную беспризорницу, чем на народную избранницу, явно не в пользу последней.
Возможно, просто время изменилось. Жестокое нынче время — а когда оно было иным?
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer7/lapidus/
