Сегодня мы публикуем рассказ одного из наших любимых авторов - Леонида Рохлина.
И делаем это с двойным удовольствием. И рассказ хорош. И автор - на зависть многим - молодец. Не счесть сколько лет, он сохраняет верность русскому слову и «Слову\Ворду».
1 сентября ему исполняется 85! Редакция поздравляет автора и выражает заинтересованность в продолжении сотрудничества. Еще, как минимум, на текущий век.
В самом конце прошлого тысячелетия жил я в Калифорнии, в маленьком сельском городке Санта Роза, залитом солнцем и окруженном горами, лесами и озёрами. Жил-не-тужил, преподавал в школе, но больше путешествовал по огромной прекрасной стране. А по вечерам, ближе к ночи, тосковал по другой прекрасной стране, где промелькнули молодые годы. Так и текли дни...
Как-то позвонил приятель, прямо напротив живущий, за Тихим океаном в Находке, и говорит:
«Лёха! Ты там от безделья наверное протух. Есть идея! Посетить канадскую Украину, поглазеть на этнических родственников попристальней, пообщаться. Ну и тиснуть пару-тройку статей для моего журнала. Тебе ж там рукой подать».
«Рукой, не рукой, но недалече, в общем-то, – подумалось мне. - Приезжай, - ответил я приятелю, - вдвоём сподручнее будет. В одиночку в маршрут не ходят. Старый закон тайги».
Ну, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Лишь на следующий год приятель смог приехать, и мы на мощной «Montana» быстро домчались до канадской границы. Первую сотню вёрст ещё ощущали крики и призывы верной супруги: «Вернись, сукин сын, вернись. Носки тёплые забыл». Потом всё стихло. Успели-таки добежать до канадской границы и без носков.
Выбрались на широтную, великолепную первую канадскую федеральную трассу и... понеслись. Естественно, что увидишь на скорости 70-90 миль в час. Пересекли впопыхах Колумбию и лишь за Калгари, когда расступились суровые горы, когда межгорные долины из узких ущелий превратились в широкие зелёные полустепи, разбитые цепочками холмов и озёр, когда места стали более или менее подобны ландшафту западной и центральной Украины, а в придорожных пивных всё чаще стала слышна знакомая речь, свернули мы с федеральной трассы на местные дороги. Тоже весьма неплохие. И запылили по дремлющим городкам.
Чуть ли не в каждом из них встречались с представителями украинской общины. Вели чинные скучные беседы и выслушивали лозунги, не отличающиеся добротой или хотя бы малым уважением к земле москалей. Настроение портилось. Вести дебаты, которые мы было начали, поначалу было смешно, потом стало и опасно. Ещё побьют! И не только без носков, но и без штанов можно остаться. Пора было возвращаться.
И тут случай, как тончайший луч солнца, высветил, выхватил из мрака оригинальное событие. Случилось это в городке Skiff на штатской 61 трассе. Сидели мы в обед, кажется, в единственном городском бистро, более или менее приличном, и молча, медленно, скучно тянули пиво. Такими же были и мысли. Звякнул колокольчик на входе, и вошла...
Нет, господа! Не женщина с дикого Запада, в сомбреро, рваных джинсах и с плёткой в руках, не эмансипированная полуодетая особа из Чикаго или Торонто, а большая… русская баба. Она несла огромную грудь, может наоборот. В ярком сарафане и с непременными сумками в руках. Ну, в аккурат natural Wonders. Мы так и застыли с пеной у рта… В дверях “грудь” обернулась и громким окающим голосом пропела: «Стёпушка! Ну где ты там запропастился. Брось её, иди сюды. Кушать давно хотца, да и горло промочить».
Это было так неожиданно, что мы привстали и замерли, глядя на бабу и на дверь бистро. Баба в сарафане, увидев наши недоуменные позы, тоже было остановилась, сощурилась в полумраке, пристально разглядывая нас, потом решительно подошла. Рот раздвинулся в широкой улыбке. «Вы, мистеры, наверное российские, местные так не встречают».
Первым очнулся мой приятель. «Кто вы, рязанская Афродита, из какой-такой морской пены вас выбросило в эту пустыню?»
«Ну уж и скажете! Из пены... Разве ж из пены сделаешь такое». И она горделиво положила руку на необъятную грудь. Тут рванулся я и предложил вместе пообедать.
«Ну, так давайте. Сейчас мой Стёпушка как раз и появится. Вы, я гляжу, люди приезжие, солидные, почему ж не уважить... друг друга. Только мы без размаха, домашние мы, а в городу бываем редко. Вот только если перекусить».
В дверях показался худощавый, среднего роста мужчина с густой копной рыжих волос. Остановился, удивлённо посмотрел на супругу в окружении незнакомых людей, но увидев её улыбку, тоже ощерился и двинулся к нам.
Через пару-тройку часов мы подъезжали к небольшому домику Степана Кудри, что приютился на опушке рощи. Чуть ниже, по пологому склону холма, блестели синие воды петлеобразного озера. Вокруг было пустынно и прекрасно. Наш новый приятель оказался разговорчивым.
Там, в России, жил на Алтае, на берегу Катуни. Мной, профессиональным охотником, заинтересовался канадский миллионер, по лицензии охотившийся на снежного барса. Тогда я сильно помог ему. Вытащил из бешеной Катуни, спас от неминуемой смерти. Канадец предложил пожить несколько лет на своём ранчо, выделив небольшой домик у подножья лесистого холма. Степан из любопытства согласился. Начал и здесь охотничать круглый год. Чаще с гостями своего богатого канадца. Тот наезжал в охотничий сезон. Домашнее хозяйство вела жена, Прасковья, флегматичная ленивая баба. Покуда Стёпушка охотничал, в избе был привычный непорядок. Но зато когда возвращался, Прасковья летала по избе, и та превращалась в умытую, сверкающую, полную домашних изделий деревенскую лавку. А уж про баню и говорить стыдно. Прасковья, утомленная от вчерашней лени, чувственно жаждала удовлетворения от нежных разговоров и сношения голых тел.
Мы сидели на веранде, усталые, немного пьяные. Солнце клонилось к закату. Внезапно лучи вырвали из мрака на противоположном берегу озерца странное сооружение. Над водой, на вершине крутого невысокого обрыва, на фоне маленькой рощицы, была навалена груда камней. Постепенно лучи осветили всю груду, и тогда взгляду открылось сооружение. Этакий своеобразный дольмен. Несколько врытых в землю остроконечных камней, перекрытых каменной плитой.
«Что это, древняя могила?» - удивлённо спросил я.
Степан поперхнулся дымом домашней махорки. «Да что-то вроде, – он пристально посмотрел вдаль, – это могила-клятва». И, не дожидаясь вопроса, пропустил рюмку, перекрестился и, глядя на каменную усыпальницу, начал.
«Как-то ещё глубокой осенью, возле родников, каких много у местной реки, увидел след маленького копыта, резко оттиснутый в тине. Никогда раньше не видел подобных следов. Подумал, что это наверное дикий олень. Я их не встречал в этих краях. Заинтересовался и решил прийти сюда по первому снежку. Легче будет проследить.
Не забыл. Пришел. Начал блуждать. Каждый день отмерял десятки километров. И кабанчика завалил, и на раннюю весну норы лисьи подметил для гостей, и даже берлогу старую нашел. А вот оленьего следа не видел. Но терпением Бог меня наградил. На третий день поутру, прямо возле Тополиного холма, увидел цепочку едва заметных следов оленя.
Аж вздрогнул от неожиданности. Поначалу следы были очень неясны и я не мог с точностью определить в каком направлении бежал олень. Но вскоре разглядел, что одна сторона следа была глубже другой. Значит это передняя часть копыта. Пошел быстрее. Внутри всё задрожало от нетерпения. Шел долго. Наверное, километров семь. И вдруг напал на крупные следы. Они ясно виделись на первом снежку. Э, да ведь это след большого самца!
Сразу каким-то жаром обдало. Не поверите, прямо какое-то острое покалывание в корнях волос. Как волк, помчался по следу. Ни упомню уж такого. Наверное, когда у волка шерсть поднимается дыбом, он тоже чувствует такое покалывание.
(Степан усмехнулся, кому-то подмигнул, разом осушил ещё один маленький стаканчик и захрустел солёными грибочками, проворно поднесёнными руками Прасковьи.)
Шел скоро, пока не начало темнеть. Тут поднялся студёный позимок. Даже снежок повалил.
Чтой-то рановато, - подумалось мне, - ух, неприятный!
Но настрой был отличный. Такой, что остановившись на верхушке плоского холма и увидев яркий закат солнца, ни с того ни с сего завопил громко так, протяжно, как волки.
И тут до слуха донёсся отдалённый вой волков. Я, дурачась, завыл в ответ. Волки дружно ответили мне и на этот раз. Прислушавшись к вою, понял, что они собрались в стаю и бегут по чьему-то следу. Вой слышался всё ближе и ближе. Лесное эхо повторяло его. И тут мелькнула мысль – так ведь они бегут по моему следу, они гонятся... за мной. Эхма!
Тут я поёжился. Тропинка моя пересекала большую поляну на верхушке холма. Дальше шел лесок. Влезть на дерево. Нет, не успею. Вона какие гладкие стволы высятся. Тогда вышел на середину поляны, уселся, разложил патроны рядышком. Не поверите! Сердце сжималось от страшного ощущения.
Из леса доносился всё более звонкий вой. Всё ближе и ближе. Но вот вой изменился и внезапно смолк. В это время вышла луна и стало светло как днём. Волки, видимо, увидели меня. Я напряг зрение, чтобы разглядеть их, получше прицелиться. Но они умны, бродяги, и скрывались в кустах, не показывались. Я сидел и старался быть спокойным. Знал, что если побегу, стая сразу бросится, и тогда хана.
Меня спасло, наверное, что это был первый снег, еды в лесу ещё было много, и потому стая была невелика и ленива. Они, видимо, решили на своём «военном совете» плюнуть на меня и податься в лучшие места. Пока до меня это дошло, сидел долго, неподвижно. Замёрз, как в лютую стужу.
Поняв волчий приговор, развёл наш алтайский костерок, вскипятил чифирь и, попивая, подумал, что наверное такое же чувство испытывает и олень, когда слышит за собой звуки шагов и щёлканье курка. С этой мыслью и уснул меж двух тлеющих стволов.
Наутро погрыз сахарочку, запив полуостывшим чифирём, и понёсся дальше. Проходя через небольшую сосновую рощицу, наткнулся на крупные следы вчерашнего оленя. Какой громадный, подумал я. Вчерашний страх прошел, и опять во мне родился зверь. Я готов был завыть, как волки. Весь день бегал по следам. Олень переходил с места на место. Видать искал незапорошенную траву. Но её уже почти и не было. Он иногда останавливался, чтобы съесть немного снега, поваляться. Здоровый был, крепкий, радостный. Вот так целый день я и гнался по его следам.
И вот в распадке, где тот круто заворачивал, среди кустарника мелькнуло что-то серое. Я остановился, как вкопанный, притаился. Внимательно смотрю. Ничего не пойму. Кажется, передо мной большое бревно с суковатыми ветвями на одном конце.
Но вот вижу, что серое бревно шевельнулось, суковатые ветви на мгновение поднялись выше. Я задрожал. Это же тот, мой, большой олень. Конечно он! Каким он был громадным и красивым. Я замер и смотрел на него не дыша.
Стрелять теперь, когда он отдыхал, не думая об опасности, было бы большим грехом.
Но я ведь хотел эту встречу. Столько сил потратил. Нет, я выстрелю. Обязательно выстрелю. Поднял ружьё. Волнение всё росло и тут мои руки не выдержали. Представляете! Впервые ружьё в руках задышало, дыхание сделалось прерывистым. Я почти задыхался. Не поверите! Но честно говорю – задыхался... И опустил ружьё.
Прошло несколько секунд. Овладел собою, руки больше не дрожали и глаза точно видели цель. А он, бедолага, представляете, всё лежит и лежит. Задумчиво смотрит куда-то. И в это мгновение вдруг повернул голову, и его взгляд остановился на мне. Большущие чёрные глаза, влажные, ну прям со слезой. Они мне, понимаешь, говорят. Ну что ты там спрятался. Я ж тебя хорошо чувствую. Неужели решишься убить меня.
Я ошалел! По телу пробежала дрожь. Но не от растерянности. Теперь это уже было от охотничьей лихорадки. Волк, сидевший во мне, заставил выстрелить.
Неудачно. Нельзя колебаться, когда взялся за ружьё.
Олень вскочил. А рядом вдруг показалась важенка. Ба, да ты не один! Лихорадка аж до ног проникла. Я опять выстрелил и опять неудачно. Потом стрелял и ещё. Но олени успели скрыться за камнями, и я потерял их из виду. Мне показалось, что с третьего выстрела я подранил важенку. Побежал по следу. Пройдя с полкилометра, заметил кровь. Потом она исчезла, а следы стали как будто больше и яснее.
Тут, как на грех, поднялась метель, и снег стал заметать следы. Но я всё же успел заметить, что это были большие следы. Не раненой важенки, а её друга. Что за наваждение? А где же важенка? Чтоб понять, возвратился обратно по следам. И тут догадался. Большой олень применил старую уловку. Но меня не проведёшь! Я знаю, что большие звери всегда возвращаются аккурат по своим следам к раненой подруге, чтобы спасти её, дать ей скрыться в другую сторону.
Точно так и оказалось. Вскоре разыскал следы раненой подруги и устремился за ней, зная, что большой олень бежит где-то рядом и чует меня. Уже к полудню увидел их обоих на снежном склоне холма. Важенка шла медленно, низко опустив голову. Её друг тревожно бежал чуть впереди, потом возвращался, ласково лизал, словно просил поспешить.
Вскоре он заметил меня. Тряхнул рогами, заметался из стороны в сторону, снова подбежал к подруге, слегка подтолкнул. Она и вовсе остановилась. Тогда он пристально посмотрел на меня, как будто понимая, что борьба окончена, защита бесполезна и... умчался за холм.
Ой, други, не могу! Здесь проняла меня жалость. Видимо, старею. Ранее такого за собой не замечал.
(Степан опрокинул ещё раз свой стаканчик. Мы сгрудились поближе. Крепкий, сладковатый махорочный дым заволок нас.)
Когда я подошел, важенка попыталась подняться, но так ослабла, что тут же совсем свалилась. Уже и не сопротивлялась. Только обратила на меня большие блестящие глаза. Опять эти глаза. Понимаете, в них стояли слёзы. Жуткая жалость охватила меня. Я дал себе клятву. Что больше никогда, никогда.
Надо было стрелить её, чтоб не мучилась. Но рука не поднималась. Подруга великана-оленя лежала без движения на снегу. Я сидел рядом на корточках. Курил и тихо матерился. Да, нам с тобой ещё быть долго, подумалось мне. Давай костёр налаживать.
Всю ночь я просидел возле умирающей важенки. Гладил голову, уши. Прости, шептал ей, прости меня, прости, грех-то какой, прости...
Только поутру она отошла. Я побежал домой за лопатой и санками, чтоб так, по христиански, закопать. Кругом ведь шакалы, да волки.
Когда вернулся, то увидел на снегу возле важенки свежие крупные следы. Он приходил, прощался, да и сейчас где-то рядом и будет следить меня до сторожки. Я знаю! Привёз её, болезную, к тому холму, за озером. Вот так, братики! А уж по весне нанёс с Прасковьей эти камни. Как ты говоришь? Дольмены! Не слыхивал».
Настала тишина. Возле печки послышалось приглушенное рыдание. Мы обернулись. Там стояла с ухватом в руках Прасковья и кончиком цветастого платка вытирала слёзы.
«Стёпушка, ты того. Не надо боле убивать олешек, особливо ихних баб. У них и без того жизнь не сладкая... Не как у нас… Ты ведь обещал».
Мы застыли с рюмками в руках, разинув рты. Остолбенели от наплыва жалостливых чувств. Первым очнулся Степан и бросился к жене.
«Ну что ты, Прасковьюшка. Что ты, голуба моя! Вот те крест, ружьишка в руки не возьму. Только так, для острастки».
Он неловко, по-крестьянски, обнимал жену и ей-ей готов был пролить скупую мужскую слезу. Уж очень её вид был жалостливый и просящий. Казалось, за всю женскую рать.
Любящих и любимых. Декабрь 2018 год
Леонид И. Рохлин (1937, Москва). Геологический институт, экспедиции, наука, диссертации. 5 лет работы в Монголии. С началом капитализма в России – успешный бизнесмен. С 1996 г. – в Сан-Франциско. Работал педагогом в русскоязычных школах. Автор многих публикаций и нескольких книг.
