Исповедь эвакуированной
…Мои родители русские, оба родом из Москвы. Отец, одаренный от природы музыкальным слухом, после школы поступил в Московскую консерваторию, и все бы хорошо, только учиться и учиться молодому человеку, но война помешала осуществлению планов. Почти все его одноклассники по призыву или добровольно ушли на фронт. Студента ВУЗа направили на ускоренные курсы по подготовке комсостава, а потом – на фронт, на передовую. Для него это война так и осталась Отечественной: он защищал свое Отечество, зная, что идет Вторая мировая... Но в опасности была его Родина! Маму - студентку Московского института инженеров железнодорожного транспорта вместе с ВУЗом эвакуировали в Новосибирск. Отец писал с фронта лирично, романтично, постоянно: он очень любил маму. Любил с того времени, когда его перевели в тот самый пятый класс, в котором училась Лариса - изящная и утонченная, интеллигентная девочка-отличница.
…Мама ждала все это время и еще немножко: солдат с неоконченным музыкальным образованием освобождал Польшу. Он вернулся в консерваторию после войны. Сбылась его мечта… Отец – прошел всю войну, был ранен, вернулся инвалидом. Как память мы, дети и внуки, храним его награды – больше 20 орденов и медалей, среди которых и польские: Серебряный Крест Заслуги и медаль Свободы… Еще храню знак – Заслуженный работник культуры Украинской ССР. После войны отца перевели в Киев на службу в воинскую часть руководителем духового оркестра. Военный дирижер – он стоял у истоков создания Президентского оркестра. Да и мама имела медаль ВДНХ Украинской ССР за рационализаторские разработки в области экспертизы строительства. Те русские, воспитанные старой системой, прошедшие войну, знающие цену жизни, работали везде отлично во всех бывших Союзных республиках. Фотографии моих родителей висят у меня в комнате над дверью. Мои родные люди ежедневно взглядом провожают меня на работу и встречают...
Отца уже нет 20 лет. А я, его дочь, сегодня – беженка. Я бегу от войны из Украины - моей Родины, потому что мне страшно, потому что хочу жить, потому что еще не все сделала для своей страны, семьи, детей, с которыми я работаю. Я – пацифист и хоть давно пенсионер, но просто хочу еще жить! Складываю руки ладонями вверх перед портретами родителей, обращаясь к ним: «Защитите меня, защитите свою дочь, ну пожалуйста, вы же можете!» А потом обращаюсь к Богу с просьбой об окончании войны и тоже прошу защиты.
Книгу, в которой есть страницы с добрыми словами об отце, я взяла с собой. Они повествуют о том, что мой отец – герой. А герои не умирают!!! Значит, он жив в моей памяти и на страницах этой книги. И фотографию вложила в книгу: молодой майор пришел с войны…
…Статус эвакуированной… Вокзал пестрит от большого количества людей. Проносятся мимо эвакуационные поезда… На них смотрят сотни тысяч глаз, связывая свои последние надежды с отьездом, чаще в никуда. Я тоже надеюсь. На что? Жизнь уже не будет прежней. Вкус к жизни утрачен. Остался животный страх, неопределенность и постоянный озноб. Нас предали! Неожиданно! Рано утром… Это случилось совсем близко, за городом. От мощного взрыва задрожали стекла и затряслось здание старой хрущевки…
...Несется мой поезд на запад. Вагон типа 1950 года, старый, неухоженный. Все лежат на голых полках в пальто. Женщины и дети. Зловещая тишина и темнота. Свет не включается. Как же холодно в этом поезде, который уносит в неизвестное ночное пространство! Состав идет долго, потому что вне расписания. За окном черные, еще зимние, деревья и мерцающие звезды. Впервые напрягает стук колес: отвлечься и задремать невозможно. Тревожные мысли витают по вагону: это просматривается на лицах людей. Где, как, надолго ли? И опять по телу животный страх… А вдруг поезд попадет под обстрел? А вдруг осколок ракеты, сбитой нашими?..
Не так уже и давно, в сорок четвертом, по территории Польши шел состав с оружием. Какие-то остатки фашистских банд пытались совершить нападение на поезд. Отец - молодой капельмейстер с командой музыкантов вступили в бой. Наверное, он скомандовал: «В ружье!» А может: «Всем взять оружие!» И уже не было в душе места музыке: был непрерывный огонь пушечных и автоматных орудий. И, может, музыкантам было страшно, даже гораздо больше, чем мне сейчас. Но атака была отбита! Оружие доставлено вовремя! Отец был бесстрашным человеком! Он выполнял свой долг перед самим собой, перед Родиной, родителями и перед любимой Ларисой. Давно была эта война… Но я помню все рассказы о ней. И своим детям говорила, что это самое страшное, что может быть. А сейчас в моей стране война загоняет людей в подвалы, гонит по городам и весям, И это никакая не операция! Это – война, страшная, кровавая, несущая разрушения и человеческие жертвы. Я размышляю и не понимаю: а за что?
Выхожу из поезда ночью. В городе темно. Толпа тихо и неторопливо заполняет здание вокзала. От бессонной ночи начинается головокружение, подкашиваются ноги, и, кажется, что почва уходит из-под ног. Выбили у нас эту почву! С первым же ударом ракеты и первым взрывом. Из здания вокзала в город не выпускают: комендантский час. Приехавшая скорая помощь кого-то увезла. Ему легче: он вырвался в город, а дальше - как распорядится сама жизнь. Люди с надеждой ждут семи утра, чтобы ворваться в другую жизнь, с такими же блокпостами, комендантским часом, со зловеще воющими сиренами, предупреждающими о ракетной атаке, но пока без жертв, взрывов и разрушений, с работающими магазинами, в которых пока все есть, но быстро исчезает, потому что эвакуированные все прибывают и прибывают. На вокзале тепло, кормят горячей гречкой с консервированным мясом, предлагают чай, кофе, всевозможную выпечку. Тут же организован пункт, который расселяет переселенцев.
…Завтра я пойду получать статус временно перемещенной особы. Заодно попрошу работу, любую, иначе мысль «А за что?» будет просто разьедать душу. Русская дочь русского отца бежит из зоны военных действий… От кого? Действительно, остановите Землю, я сойду…
Русские пришли нас убивать... Что же мы вам сделали плохого? Ох, не дожила родная мать... русская От русского ДРУГОГО...
Первая ночь, казалось, будет тихой и безопасной на совдеповском раскладном диване и белом белье. Белое – цвет чистоты и стерильности. В душе тоже стерильно, пусто, в теле - дрожь. Кажется, что остаток жизни я проведу с этой дрожью: ее не унять ни таблетками, ни едой, ни спиртным, ну просто ничем! Нам вселили эту дрожь! Опять тревога, вой сирены… Нарастающий, проникающий в каждую клеточку организма, вселяющий ужас. Куда бежать и что делать? Лихорадочно натягиваю одежду, руки - деревянные. Сквозь маленькую щель сдвинутых занавесок смотрю в окно. Люди идут с фонариками. Не спеша. Они знают, куда идти. Спасаются. А я не знаю. После сирены есть минут 5-10. А может, только пять… А может?.. Нисколько?
Самолеты парят над городом… пока наши. Закрывают железные птицы небо над городом. Только бы их не сбили! Держитесь, ребята! Молюсь за вас! Мысли в голове подобно пчелиному рою: кто виноват? (как по Герцену, по-моему), и что делать? (как по Чернышевскому, по-моему). У меня нет ответов на эти вопросы. Уж очень страшна неопределенность. Жить одним днем и даже одним мгновением… Есть только миг между прошлым и будущим… Неужели мне отпущен только миг? Но о будущем рано. Оно далеко. Прекрасное мирное далеко… Без танков и взрывов, без сирен и укрытий… Сажусь в коридоре между двух стен и рыдаю…
Сегодня присвоили статус внутренне перемещенной особы… Я – особа и куда-то внутренне перемещена! Из своего дома, из родного города, в котором все до боли знакомо, ПЕРЕМЕЩЕНА… Статус позволил мне получить еду и одежду - виды видавший товар из Европы. Уезжала с дамской сумочкой и рюкзаком, некогда было собираться: под городом шли бои… Я оцепенела, держа эти вещи, а в глазах стояли слезы. Стон. Отчаянье. А за что?
Каждую ночь я сплю в одежде, запечатываясь в три кофты, сапоги под диваном – это на случай тревоги. Мне не жарко, мне холодно от воя сирен, дрожи, бетона паркинга, в котором можно укрыться от бомбежки. Слезы стекают на подушку и приходится закрывать рот рукой, сдавливать стон, чтобы не разбудить остальных. Каждая ночь – серьезное испытание! На прочность и, наверное, на выживание. Запас прочности, увы, иссяк, а выжить нужно! Хочется войти в еще одну весну, уловить ее тепло и ароматы цветущих деревьев, увидеть родных, которые остались в осажденном городе. Я не успела их обнять: за мной приехала машина. Сейчас между нами расстояние в тысячу километров и только телефонная связь сближает. Родные голоса любимых людей… Они подбадривают, и даже кажется, что они там, на другом конце страны, улыбаются… А рядом идут бои… и гибнут ни в чем не повинные мирные люди… Расслабиться нельзя сдержаться! Где можно поставить знак препинания?
Задремала… В полузабытьи снится сон, будто поливаю свои цветы. Их у меня 15, малоцветущих. Люблю зелень: она успокаивает. Провожу рукой по зеленым бархатным листочкам и… зловещий рев сирены подбрасывает на кровати. Сон – долой. Бегу в укрытие – паркинг. Людей немного. Холодно. Прижимаюсь к бетонному столбу, закрываю глаза. Дрожь… Сколько еще так могу простоять? И опять слезы. Отворачиваюсь от людей: мои слезы, моя боль. И там, в паркинге, - общая. Стою на ногах больше часа и реву, а в ушах постоянный вой сирены. Наверное, до конца жизни от него не избавиться… В бессилии опускаюсь на колени за узкой колонной. Плевать, что смотрят, плевать, что подумают… Делаю вид, что роюсь в сумке, слезы текут ручьем, а я молюсь сквозь слезы. С рыданиями прошу Всевышнего прекратить эту бойню.
Не дожидаясь оповещения об окончании воздушной тревоги, короткими перебежками, с заплаканным лицом, возвращаюсь в дом, вбегаю в подьезд, перевожу дух. Страшно! Сажусь на ступеньки лестницы около квартиры. Для меня она чужая во всех смыслах, но сейчас воспринимаю ее как островок надежности, минимальное укрытие. Неизвестно, на сколько дней… месяцев… лет… Реву… Кто-то гладит меня по голове. В квартире сажусь на табуретку в коридоре и продолжаю реветь. А рев мой от бессилия, страха и безнадежности. И от того, что никто мне не может ответить: «А за что?»
Стараюсь от дома далеко не отходить: а вдруг тревога. Но вот сегодня прошлась по городу, детей мало, плачущих нет. А те, что попадались навстречу, - тихие, и глаза совсем не детские: серьезный и осмысленный взгляд. Дети войны периодически живут в подвалах и подземельях, превращаясь в преждевременно повзрослевших. Кому угрожают эти невинные существа? Кто ответит мне: «Как можно насиловать детей? Насиловать кого-то вообще…»
Иду и вглядываюсь в лица. У кого-то на лице боль, у кого-то безразличие, у кого-то озабоченность своей проблемой. Все мы разные и по-разному воспринимаем этот постоянно меняющийся мир. От красивого к ужасному… Посмотрела на себя со стороны: типичная переселенка, с выражением лица, на котором просто просматривается безысходность. 21 век, дрожу, ощутив на себе истинность войны. Я в чужом городе, в чужой квартире, в чужой обстановке. Я чужая даже сама себе: я – это не я. Я – уже призрак, вздрагивающий при каждом стуке. А у призраков нет веры и надежды…
Гуляя, прижимаюсь к домам. Если тревога, то нужно куда-то быстро заскочить, спрятаться… защититься толстыми стенами от этого мира, который пахнет войной. Оглядываюсь: далеко ли я ушла от дома? Далеко, черт возьми… Нужно возвращаться…
Женщины продают тюльпаны - предвестники весны. Но эти цветы здесь и сейчас не радуют. Страх и дрожь… Бессилие и слезы… И от тебя ничего не зависит. Опускаются руки, подкашиваются ноги. Сажусь на скамейку и смотрю на небо. А оно бездонное и голубое-голубое. Без облаков! Увижу ли я такое небо над своим домом в своем городе? Очень хочу домой. За что ЭТО мне? За что всем людям моей страны? За что детям? Шум самолетов… Но их не видно. Только бы не тревога, только бы прийти домой… во временное пристанище…
Тревога и сильный взрыв. Я не успела выйти из ванной, там и осталась. Ракетный удар по аэродрому, недалеко от моего временного пристанища. Потрясло дом, а он по-своему отреагировал: сопротивлялся всеми своими сорокалетними кирпичными стенами и бетонными перекрытиями, и выстоял. Черный столб поднимается в небо, через несколько минут рассеивается на рваные клочья, закрывающие белые облака. И уже нет над головой голубого неба: оно стало зловещим. Одна надежда на ветер, который расчистит эту черноту и смрад.
Стало опасно находиться в городе. А куда бежать дальше? За какие моря и горы? Где найти следующее пристанище? Где укрыться от войны? А ведь где-то за границами страны существует и другой мир - уютный, спокойный и, может быть, даже счастливый. Там наверняка слышен детский смех, ребятня ходит в школу, а родители - на работу, старички спокойно сидят на скамеечках около красивых фонтанов и прикармливают голубей. И небо чистое-чистое… А в моей стране, самой большой в Европе, опасно везде. В моей стране убивают и взрослых, и детей, не спрашивая, какой они национальности… В моей стране люди остаются без крова… Без веры и надежды… Без мечты… Со слезами и невыносимой болью… 21 век… Европа… Украина… А за что?
В зимнем пальто, сапогах, с двумя огромными сумками (конечно, только самое необходимое), путающимися в ногах, я на границе. Граница – такое желанное и сладкое слово! Вспомнилось: «Заграница нам поможет…» Слабый луч надежды… Тут тихо, только слышен гул от людских голосов. Народу – тьма! Многотысячная очередь желающих попасть в европейские страны - туда, где сегодня безопасно. Всего лишь каких-то тысячу шагов преодолеть… в чужую страну, с чужой культурой и чужим для меня языком. А я знаю два с половиной. Половина – это английский. И меня с этой половиной понимают. А русский и украинский – мои родные, оба. На каком хочу, на том и говорю в быту... И никто мне не делал замечаний. На государственном украинском веду уроки и пишу рассказы. Получается художественнее. Маститый украинский писатель, к сожалению уже покойный, говорил, что мой украинский – литературный, почти совершенный, красивый. Поочередно стою и сижу на сумках десятый час. Голова раскалывается. Холодно. Но дрожь на границе – другая дрожь. Сейчас – от холода. Здесь не слышно тревог. Все поддерживают друг друга морально. Волонтеры включают обогреватели, подносят бутерброды и горячий чай. Я должна переступить этот рубеж, обещающий сохранение жизни. Хочу поведать Европе о том, что случилось в моей стране. Харьков, Мариуполь, Херсон, Бородянка, Буча, Ирпень… Поймут ли меня люди с европейскими ценностями? Но мне больше нравится фраза: «Общечеловеческие ценности», потому что с европейскими я не всегда согласна. Сердечный стук отдается в голове. Слезы замерзают на лице… Беженка… У меня новый статус, который дарит мне надежду. Надежду на жизнь! Европейское государство принимает меня и предоставляет жилье в большущем спортивном зале, где сотни таких же, бежавших от войны. Большинство женщин с детьми. Но дети не бегают по залу, не кричат, ведут себя тихо. Молодых мужчин практически нет: они остались защищать страну. Нам дают постель, одежду и еду, немного денег на первое время. А потом предоставляют отдельное жилье. Нас жалеют в чужом государстве и позволяют в нем жить… до окончания войны… Никаких сирен и взрывов. Тишина. Только шепот и негромкие разговоры между собой. У людей постоянно слезы на глазах. Все из разных городов, но общим горем нас объединила война… Мы вынуждены покидать родные края, потому что в приоритете сейчас не сохранение всего того, что нажил, честно работая всю жизнь, а сохранение жизни… А на жизнь людей в моей стране посягают. И меня ежеминутно мучает вопрос: «А за что?» Иду по маленькому европейскому городу. Смотрю на небо, цветущие деревья, дома. В окнах цветы. И вдруг женщина в окне махнула рукой и отправила мне воздушный поцелуй. Боже праведный, не ожидала! Это - поддержка! Скорее всего, она увидела во мне беженку... Я поклонилась ей низко, почти до самой земли... Медленно пошла дальше, оглядываясь: думала, что она выйдет. Не вышла... Может, это и к лучшему: наверное, я бы при ней зарыдала. У меня было счастливое детство, безмятежная юность, интересная и содержательная зрелость с карьерным ростом и очень тревожная последующая часть жизни. К сожалению, внесла свои коррективы в мою жизнь война. И теперь отсчет будет вестись на «до» и «после» у меня и всех моих соотечественников. Я иду по европейскому городу… И от того, что вижу, у меня наворачиваются слезы… А в моей стране сейчас… И единственная мысль, которая мучает меня постоянно: «А за что?»
(Продолжение следует…) Май, 2022
Фролова Татьяна Владимировна. Родилась в Киеве, где и проживаю. Окончила Национальный педагогический университет имени М.П. Драгоманова, где получила специальность — практический психолог в образовании. Художественные произведения чередую с педагогическими статьями. В научно-художественном журнале для детей и юношества «Паросток» веду колонку психолога, являюсь членом редакционной коллегии. Лауреат литературного конкурса имени Джона Буньяна (2018), Дипломант Международного литературного конкурса «Созвездие духовности» (2018, 2019, 2020,2021) в номинации «Журналистика» ( III, I, II места). Финалист конкурсов: исторического рассказа «ProМинуле» (2019), III Международного литературного фестиваля «Центр Европы с международным участием» (2020. В 2022 – с отказом от всяческих наград) в номинации «Малая проза». Произведения печатались в литературно-художественной периодике (журналы «Дзвін», «Дніпро»), литературно-художественных альманахах.
