***
Антропоморфные созвездья
Глядят на нас исподтишка.
Любви тревожные предместья
Нас видят через облака.
Над танцем трепетных сомнамбул –
Сигнальные огни весны.
Уже разрушены все дамбы,
Уже таможни снесены.
Гнездовья чувств полны птенцами,
И автохтонный трепет их
Мы обволакиваем сами,
И эти чувства бьют под дых,
И расступаются поверья,
И нет пути назад, мой свет.
В глаза твои взглянув, теперь я
Не отведу свой взгляд навек,
И в новой жизни, в светлой дали,
Где каждый заживо прощён,
Мы будем теми, кем не стали,
И там, где не были ещё.
ПОЛУОСТРОВ ШАМАНЬ
коктебельского ветра послушать хочу,
его зуммер прерывистый и многослойный,
многословие спутников мне по плечу –
я учу наизусть иллюзорные войны,
я кидаю кольцо в коктебельский очаг,
запрягаю пальто и глушу небылицы…
перевод этой бухты на русский начав,
не могу перестать, то бишь – остановиться.
коктебельского моря наполню кувшин
своей памятью рваной, что сетью рыбацкой,
опечатаю воздухом душной души
и пойду сквозь пространство с улыбкой дурацкой:
пусть в нём варится всё, чего быть не могло,
что упрятал от глаз календарный шлагбаум…
через ветра сигналы, твои в нём алло
каждый день прорастают мои дацзыбао.
то ли это свой в матрице, то ли судьба –
опрокинутый нерв в кочевом инфразвуке…
коктебельского ветра во мне ворожба
всё трубит в горизонта разболтанный флюгер.
БЕРЛОГОВО
Понимаешь ли, время слоится, как шторм.
Этот город давно стал своим антиподом,
Он теперь закольцованный, он – коридор
Без дверей. Я забыл, что такое свобода.
Удовольствие так себе, не комильфо –
Выйти вечером в город такой без зазнобы.
Я его разлюбил, я любил не его,
Это точно какой-то ментальный Чернобыль.
Как попал я сюда? Кто его превратил
В лабиринт уходящих под купол оградок?
Я хотел поделиться с тобой по пути,
Что забыл, как я жил без секретов и пряток.
Вот такая забава, обратный отсчёт,
В этом городе, в нашем последнем приюте…
В нём душа испарилась, как спирт. А ещё –
Исчезают бесследно в нём зримые люди.
Я хотел выйти в город, покинув нору,
И с тобой лицезреть его каменный призрак,
И с тобой помянуть его брошенный труп,
И уйти в его миф, как и он: быстро-быстро.
Это мог быть последний ночной променад,
Потому что над призраком реют колибри,
А во тьме проявился неведомый знак,
И на теле бесплотном поставил экслибрис.
ПРАВДА
1.
Да что вы знаете про чувства,
Как дорог тот, кто далеко,
С кем разошлись, как створки устриц,
Ампир, барокко, рококо,
С кем не стояли на развилке,
Из одного ствола растя,
Как дороги теперь опилки
Его для бывших лебедят?
Как долго в настоящем пусто
Без наших брошенных лачуг,
И расставанье горше дуста
Совсем немного, лишь чуть-чуть,
Как из небес сочится холод
И током бьются ворота,
Как ощущаешь ты, что холост,
Хотя не холост ни черта,
И только та взаправду знает,
Кто мне дороже всех Лолит,
Как не рождённое, стеная,
Всё так же дьявольски болит,
Как глупо и непринуждённо
Развилку мы изобрели,
Как, отрекаясь от Ньютона,
Всю жизнь бесследно стёр delete…
Ты знаешь, как беспечно много
В моих ветвях твоих пичуг,
Как несть числа их диалогам –
Я берегу их, как свечу.
Мой термоядерный реактор,
Виной, как топливом, – до рта…
Он видит неба катаракту,
Ему так хочется летать…
С виной своей я крепко сросся,
Сильней, чем был сплетён с тобой,
И днесь не я, а небо просит:
Прости его, пока живой…
Я не прошу во снах антрактов,
И жизни с чистого листа.
Хотя бы издали, постфактум,
Прости меня хотя бы так.
2.
Как будто я вошёл и вышел,
И потерялся навсегда –
Застыл, но в то же время выжил,
Остановился, как слюда…
Так жизнь уходит восвояси,
Как я ушёл от всех вендетт,
И на слепом иконостасе
Господь в тебя давно одет.
В дверях, где я стою всенощно,
Гудят сиреною мозги,
Через меня несутся мощно
И поезда, и сквозняки,
Стихи твои о невозможном,
Года висят на фонарях,
И я стою, стою безбожно
Оплывшей пустотой в дверях.
И остаётся только молча,
Не понимая ни черта,
Беззвучно прятаться от порчи,
С открытым ртом, разъяв уста,
Стоять растерянной могилой,
Слегка пульсируя умом:
Она само так получилось.
Оно само. Оно само…
***
Это просто пейзаж, из которого прочь
Уползать по-пластунски мне каждую ночь,
Из которого пятиться, словно отлив,
Наготу твою стряхивать – крайне брезглив:
Прививать черенки обездушенных тел
Мне совсем не к лицу, я давно не у дел.
Не ищу я путей, уж изволь, хоть убей,
Осквернять себя памятью вновь о тебе.
Прирученье тобой девиаций чужих
Мою рваную душу уже не страшит,
Одомашниванье нечистот головой
Для меня и не значит совсем ничего.
Это просто извилины: взять-постирать,
Чтобы за полночь вновь положить их в кровать
И не помнить последние десять веков
Или, может, столетий… Рецепт мой таков.
Ты была божеством, я проник в божества
Потаённый язык, где как ясли – слова,
Но теперь – я не знаю тебя, существо,
В тебе нет ничего, ничего из того.
Так что мне не пиши теперь, разве что из
Наших прошлых ландшафтов, цветущих, как бриз,
Или лишь из грядущего, там, где вполне
И меня уже нет, ведь тебя уже не.
***
Уходили впотьмах, ибо слепы давно.
В небе плавились камфора и канифоль.
Ты просила, чтоб я заговаривал боль,
Я же мог лишь залечь на безмолвное дно.
Изнутри слышно всё, в глубине ярок слух.
Над землёю растёт пылевой зиккурат.
Я прощенья просил бы, но я виноват
Только в том лишь, что прежде я слеп был и глух.
Не спросить, чем живёшь, каков вид из окна,
Не узнать, на Земле или в Небе жива –
Ничего нет страшней, да и горше едва:
Этот страх – мой единственный страх, тишина.
Жили прошлым и будущим, но не всерьёз.
Не смотрели наверх, раз один небосвод.
Уходили впотьмах, не узнав ничего
О судьбе наших грёз, о судьбе наших грёз.
Перекрёстки на линиях рук – ни к чему.
Мы играя по жизни неслись на убой,
Понарошку мы счастливы были с тобой,
Но ушли – наяву, в настоящую тьму.
***
Когда я умер? Помню день,
Когда во мне зачат был робот,
Когда я всё перехотел
И всё волшебное прохлопал,
И, разучившись воскресать,
Был удивлён, смятён, растоптан,
И захотел к тебе – назад,
Чтоб ты – всегда, везде и оптом,
Вернуться в прошлое и петь,
Ведь голос – это самый воздух,
Вдыхать свой путь, не видеть бед,
И чтобы всё решалось – просто,
Готовым быть всё воплотить,
Постичь, прочувствовать, усвоить,
И чтобы на моём пути
И ты была со мной – живою,
Носить в себе такой огонь,
Которого бы всем хватило…
И видеть очень далеко
За пазухою у светила…
Влюбляться и в себя влюблять,
И каждый день – как в самый первый…
Моя бескрайняя земля,
Мои ещё живые нервы…
Но робот рос в моей груди
И превращался в чёрный ящик…
Я был прощён и всех простил,
И перестал быть настоящим,
И в паритетной тишине,
Забвенью отданной под роспись,
В котле уже ненужных нег
Расцвёл души колючий хоспис.
И в этот самый чёрный день
Сродни полярной вечной ночи,
Отрёкся я от всех чертей,
Людей, богов, миров и прочих,
Но не забылось ничего,
Никто не стал чужим и прошлым,
А просто это существо
Погибло и уже не ожило.
***
Это горькое счастье разлуки
между теми, кто не был вдвоём,
кто, друг друга не взяв на поруки,
как слепые, глядят в окоём…
Но не писан закон для влюблённых,
и вселенский закон – не указ,
пока лес догорает зелёный
и Нева высыхает пока,
и впечатаны намертво в воздух
холостым иероглифом мы,
словно филин, забывший все гнёзда,
потерявший исконный свой смысл.
Не забудь это мёртвое счастье,
север память стирает дотла,
он не знает, где спрятаны части
тех, кем я был и кем ты была.
***
Мы увидимся снова… во сне коматозном,
Будет май, и гвоздики прибавят в цене,
Мне захочется жить, хотя жить уже поздно,
Ибо Явь пронеслась мимо нас на коне,
Наш китайский фонарик во тьме не заметив,
Мегафон не расслышав во время грозы.
Мы почувствуем лишь: ускользающий ветер
И вращение флюгера, будто часы.
Пока минное море цветёт громогласно,
Одиночество – триллер, снимающий скальп.
Вот дожить бы ещё до улыбок заразных,
До прощенья грехов, до цветенья катальп.
Как зеркальная гладь, я кощунственно хрупок,
Это тело, увы, для души моей – тромб.
Многоликая Навь марширует по трупам
И всё ближе мицелий её катакомб.
Моё время пришло. Извини меня, правда…
Ничего не успел и не спас никого.
Сохраню хоть в своих коматозных ландшафтах
Абсолютное наше живое родство.
Мы научимся жить, как цветы полевые,
Забывая о боли не только во сне
И отбившись от рук, улыбнёмся впервые,
Застывая, как памятник вечной весне…
