ПЕЩЕРА
Покажи мне пещеру, в которой прячутся облака.
Пещеру, к которой стремятся
причудливые стайки разметавшихся глаз,
настойчиво следующих за
солёными пенными губами прибоя…
Покажи мне пещеру свою.
Нет золота в ней и алмазов нет,
но тысячи огненных джиннов
стерегут
её дремлющую древнюю дымную бездну,
в которой каждому чудится
только его исчезающая тень
только его исчезающий голос,
только его дыхание…
***
В час, когда из мёрзлой тишины
Возникают промельки рябые:
Добрые, недобрые, любые –
Перед первым снегом все равны.
Вот бредёт старушка вдоль стены,
Вот, беспечный хвост рулит собакой
И ликует от снежинки всякой:
Перед первым снегом все равны.
Все равны… Наивны и смешны
Сгинувшие за ночь опасенья…
Вот и наступило Воскресенье:
Перед первым снегом все равны.
Всё не в счёт: ни славы, ни вины,
Ни следов под снегопадом мерным,
И ничей полёт ещё не прерван…
Перед первым снегом все равны.
***
Мне нравится то, что мы все с вами разные,
Что вы со мной часто ни в чём не согласные,
И что, ни на чьи не взирая веления,
На всё у вас есть своё личное мнение.
Мне то несогласие кажется знаковым:
Весь мир оно делает неодинаковым,
Живым, настоящим, ни с чем не рифмованным,
Невыдуманным, озорным, очарованным,
Единственным, в меру того одиночества,
Где каждый живёт, как ему того хочется.
МУЗЕ
Не поперечно, не продольно,
Не абы как, ни что попало:
С тобой то радостно, то больно,
Всего с лихвой и вечно мало…
С тобою то светло, то грустно,
А жизнь опять таит интригу.
Я помню всю тебя изустно,
Как ненаписанную книгу,
И нам пора на все четыре,
Пересекая снег и слякоть…
Покуда есть в подлунном мире,
О ком заботиться и плакать.
***
Когда она заглядывает в душу,
Чтобы её забрать и унести,
Я не кричу, не плачу и не трушу,
А всё пытаюсь что-нибудь спасти
Из прошлого, из юности, из детства,
Из голосов далёких и родных,
Они – моё проверенное средство
Продления коротких дней земных.
Она стоит во мраке тёмных комнат
И молча ждёт, уже в который раз.
Но чувствуя, что здесь их кто-то помнит,
Ушедшие сражаются за нас.
У них и нас на всех одна молитва,
Как Родина и небо за спиной…
И это – не проигранная битва,
Покуда всё минувшее – со мной.
АСТАФЬЕВ
Его похоронят в Овсянке,
В лесу, над сибирской рекой,
Где камни на каждой полянке
И всюду небесный покой,
Где звонкие птицы в июле,
Где иней в седом январе,
И сосны стоят в карауле,
И ветер поёт на горе –
Весёлый в осенней короне,
Весенний в кипучей листве…
В Овсянке его похоронят,
Помянут в Перми и в Москве.
***
Там, откуда глядел я на вечный простор,
Простирается ныне широкий забор.
С каждым днём он всё шире и выше.
И за ним, сколько взглядом его ни сверлю,
Как ни пробую вытянуть шею свою:
Ничего я, ребята, не вижу.
Говорят, там иное теперь естество,
И от жизни не ждут непонятно чего,
А любуются вечным простором
И желают здоровья друг другу с утра,
И полна их мошна, и черна их икра…
Где-то рядом совсем. За забором.
БАКИНСКИЕ СОСНЫ
Головокружительные сосны
Проплывают в небе надо мной:
Всё, что было или будет после,
Их, как дождь, обходит стороной…
Кем себя любой из нас ни числи:
Мы – лишь пыль, послушная ветрам.
И текут извилистые мысли,
Как живые тени по ветвям…
Где в тумане с моря дышит осень,
И с волной рифмуется волна,
Спят ошеломительные сосны
И сияет спелая луна.
АМОН И ХАТШЕПСУТ
Амон познавал Хатшепсут в темноте,
Скользя по ложбинкам в её наготе.
Незримый, шептал он, всем телом дрожа:
«Я раб этой ночью, а ты – госпожа.
Что хочешь проси, госпожа, у меня:
Исполню с началом грядущего дня!»
Глаза Хатшепсут глубоки словно мёд,
В них тайна познания мира живёт,
В любви пребывает её естество,
Не просит у бога она ничего…
И бог растворился. Забрезжил рассвет.
Ей было не больше пятнадцати лет…
Но верен обету владыка Амон:
Правитель Египта, его фараон –
Отныне – его молодая жена.
О, ночи великой хмельная цена!
***
Мы больше не увидимся с тобой
Ни на краю лагуны голубой,
Ни под крылом ночного небосвода,
Ни ясным днём среди толпы народа.
Ни в соцсетях, ни в жизни, ни во сне
Ты больше ни о чём не скажешь мне…
Лишь памяти невидимое око
Сквозит, как ветер с северо-востока.
МУЭДЗИН
Знойный день – вторая половина.
Дремлет крыш сушёная глазурь.
Вездесущий голос муэдзина
Медленно впивается в лазурь.
Спит за моря дымкою белесой
Древних гор задумчивая пядь.
А над ней, туманной и безлесой,
То, что нам вовеки не объять…
АЗАН
Спит земля во тьме глубокой ночи.
Вечность и безмолвие вокруг.
Словно свет сквозь сомкнутые очи,
В небо проникает первый звук.
И оно, как дрогнувшее веко,
Стряхивает звёздную пыльцу…
Одинокий голос человека
Вьётся и возносится к Творцу.
***
Его не видно и не слышно,
Он в паузах и между строк:
Юпитер, Яхве, Будда, Кришна,
Аллах, Элоим… просто Бог.
Пока не верящие чуду
Опять – в сомненьях и нытье,
Он непрерывно и повсюду
Осуществляет бытие.
Но если верить неприлично,
Он промолчит, само собой…
Незримый, словно электричка
За каждой встречей и судьбой.
СЛОВО КОЛОКОЛЬНОЕ
Разбежался ветер залётный, ураганный
и ударил по колоколу изо всей силищи.
Ударил прямо по пустой колокольной голове.
Загудел колокол от боли, уронил язык в землю.
Присох язык колокольный к земле.
Одичал. Никого не узнаёт.
Вертится на языке слово,
а какое оно – само не знает.
Сдул его ветер, унёс в море.
Зашептались волны морские,
назвали слово колокольное.
Воссияло оно из вод,
полетело в обратную сторону,
стрижёт крыльями воздух,
полыхает на ветру, аки знамя небесное.
Влетело в ухо колоколу,
затрепыхалось в нём.
Истаяло без языка.
И утекло в землю.
Глубоко. Темно. Тесно.
Просочилось слово в самую глубь.
Стало там твёрже твёрдого,
острее острого, горячее горячего
и вверх заструилось.
Пронзило оно колокольную голову изнутри.
Дрогнули горы. Развалились.
Выпал из них язык колокольный,
обжёгся словом и ударил в колокол.
Заговорил колокол, запел словом небесным.
Разнеслось оно высоко-высоко по всему белому свету.
И настал праздник!
