(Ирина Ермакова, Легче лёгкого. Книга стихов. –
М., Воймега; Ростов-на-Дону, Prosodia, серия «Действующие лица», 2021. – 80 с.)
Ирина Ермакова – поэт необычный. Медиум. Иллюминат. Тонко чувствуя разлитое в воздухе времени свечение смыслов, «срез и подземную перспективу», она «видит», как «Абсолютный растёт слух». Вещественность и философичность – постоянные спутники её лирики. Если у Мандельштама – век-волкодав, у Ермаковой – век-истребитель. «Век-истребитель насквозь прошёл: / жди, золотым вернусь». Всё непременно вернётся – но, к сожалению, уже без нас. Многообразие мира, тайная жизнь его и подземные реки, предчувствие новых, неотвратимых событий – об этом повествует новая книга Ирины Ермаковой. Автор книги прозревает жизнь, скрытую от глаз непосвящённых, и тайные движения светил.
Корни и темень – вход, где сосна
рухнула, помнишь? – обрыв обрушив,
срез предъявляя: жизнь не одна,
каждая новая – выше, суше, –
и закачалась, свисая криво
на узловатых корней канатах,
срез и подземная перспектива.
Новая книга Ирины концептуальна. Что такое «легче лёгкого»? Лёгкость и нежность – не зеркальность ли двух сестёр Осипа Мандельштама? Ермаковой присуща чуткость к внутреннему и внешнему миру. «Тяжесть земная, а бросить жалко», – говорит поэт о грядущем расставании с земной жизнью. И ещё: «Душа растёт в почти ненужном теле. / Так происходит жизнь на самом деле». Это высвобождение духа из материи. Земной тяжести поэт противопоставляет небесную лёгкость.
Так низко небо, что, нахлобучив
облако это, вроде панамы,
несёшься, а следом другие тучи,
сверкают пятки, гремят карманы,
мчишься от ливня, в карманах галька,
припомнишь каждый найдёныш-камень,
тяжесть земная, а бросить жалко,
и пены месиво под ногами,
дико и пусто на длинном пляже,
сдёрнешь панамку, и кажется, не до-
бежишь, споткнёшься, волна размажет,
и вдруг взлетаешь – так близко небо.
Эпоха наша – переходная: непонятно, что ждёт нас в будущем. «Кто грядёт? Набухает новая завязь, / раздвигает корни мёртвого языка. / В электрическом воздухе, медленно разгораясь, / имя висит, не названное пока», – замечает Ирина Ермакова. Проницательный очевидец времени награждён «третьей стороной медали» – неназванное постепенно, по крупицам, проявляется и словно бы выходит из засады. Оно и призвано властвовать в новом времени. Впереди, если не «грядущий хам» Мережковского, то как минимум «грядущий наглец», начитавшийся Достоевского: «Тварь ли я дрожащая или право имею?». «Стой во тьме на своём!» – говорит Ермакова, и это воспринимается как духовный наказ поэта думающему и совестливому читателю.
Ирина Ермакова пишет немного, но все её тексты сродни выдержанному вину. Кроме того, языковой уровень поэта делает интересным любое её стихотворение. Хотя бы просто потому, что это вкусно написано. А развёрнутые метафоры останавливают мгновение. Есть какая-то завораживающая «киношность» в поэзии Ермаковой – Андрей Тарковский, никак не меньше. Рифма в таких стихотворениях, в сущности, и не нужна: она здесь вторична, она отвлекает на себя внимание, разрушая магию кино, намертво склеенных режиссёром-поэтом кадров жизни. Лёгкость, фигурирующая в названии книги Ирины Ермаковой – ещё и от летящего снега.
снег летит не больно а легко-легко
снег летит легко легче ещё легче
будто бы там над тучами высоко
вьюжно-верховное громыхает вече
выключен звук на земле и так легко
как никогда лёгкость нечеловечья
В свете последних планетарных событий нам особенно интересны люди, жившие на Украине и переехавшие в Россию. Мне кажется, такие люди глубже понимают суть происходящего. У меня с Ириной Ермаковой есть потрясающее пересечение: я родился в Черкассах, а Ирина училась в школе в этом городе центральной Украины – её родители строили в нём большой мост через Днепр. Её и мои родители спят в одной земле.
человек всё легче с каждой датой
всё прозрачнее с минутой каждой
он глядится в беглый блеск мазута
золотого на волне горбатой
думает волнуясь: вот минута
или не минута но однажды
станешь духом и взлетишь отсюда
«Прежде чем заземлиться, хочется полетать». «Лёгкость твоя летальность ветреная твоя». Летальность, детальность, лёгкость – казалось бы, что общего между ними? Конечно высыхание человека с возрастом – явление не абсолютное. Кто-то, наоборот, из-за малоподвижного образа жизни набирает вес. Но как метафора это работает безотказно.
«Зубастая молния уже расстегнула небо» – Ирина точно сводит в одном ярком образе оба значения слова «молния». У Ермаковой – талант наблюдателя. Скажу больше: она умеет не только вглядываться, но и вслушиваться. Вдыхая «колыбельный воздух Коктебельный», героиня не может два раза войти в одно и то же море. Не только море – сам Коктебель уже другой. Привет Гераклиту Эфесскому!
Когда я читаю стихи Ирины, у меня возникает впечатление потока слов, который опрокидывает привычную силлаботонику. Лирическая стихия разрывает квадратики катренов, но ни слова нельзя выбросить из этого потока слов. Глаза поэта выхватывают из жизни именно движение: всё, что движется, моментально попадает в объектив души.
стихотворение
падает вниз головой
этажи листая колотится о перила
на балконах шарахаются соседи
стихотворение
зависает на миг
и врезается в гущу тополя
тополь вздрагивает
семя его лопается
на земле идёт снег
стихотворение
рвётся выгибается пытается словить ветер
и раскрывается растекается врастает
а с тротуара глянешь
ветка и ветка
неотличимая от иных
и горят окна до неба
и сугроб катится вдоль бордюра
дерево качается
кричит
машет руками
звякает сребрениками листьев
сучит корнями под асфальтом
ищет рифму
Рифма у Ермаковой – не главное. Она даже кажется избыточной в той структуре стихосложения, которую избрала для себя Ирина. Столбики, квадратики катренов «мешают» поэту с некатренным образным мышлением быть собой. Рифма, тем не менее, подчас необходима – она консолидирует текст и подтверждает сказанное. Ирина активно использует как знак препинания… несколько пробелов – приём модернистский, позволяющий расширить страницу стихотворения. Видимые и невидимые миры у неё неразрывны, они постоянно перетекают друг в друга, как вода в спаянных сосудах. Стихи Ермаковой вещественны и неразрывно связаны с живой жизнью. Поэт использует русско-украинскую билингву, а верлибры у неё драматургически интересны и тоже кинематографичны. Есть что-то гоголевское в таланте Ирины Ермаковой. И герои Гоголя помогают ей в самых отчаянных ситуациях:
не мова
не суржик
не язык
что-то другое
что живёт собственной жизнью
само по себе живёт
внутри головы
и говорит говорит само с собой
думает: никто не слышит
думает: кругом так шумно
все говорят в свои телефоны
все
говорят говорят
как говорят остап с андрием
с двух сторон родимой ямы
с выжженной по краю травой
как ты мог брат? – молчит остап
а ты? – молчит андрий
ты чего совсем? – молчит остап
а ты? – молчит андрий
яма ширится
сонце низенько
вечiр близенько
в голове смеркается
в голове осыпается чернозём
шуршит шуршит
алло?
из пространства немого
гудки помехи гудки
абонент недоступен
нет
не язык
не суржик
не мова
Язык исперчивает жизнь, но не исчерпывает её. И война, горячая фаза которой началась уже после выхода в свет этой книги, болью отзывается в сердце автора:
сбегаются домики сколько лет
верстаешь эти столбы
огонь!
дорога встаёт на дыбы
огонь!
закипает свет
и растерянный мир накрывает пар
пёс мчится на всех парах
парит бумерангом кривой слезой
сорвавшейся впопыхах
чадит одуванчик искрит сирень
трещат берега реки
огонь стеной кругом ничком
палёные мотыльки
стоишь разодранный напополам
на две свои родины две любви
на дом и дом на тут и там
май горит
и река шипит
и пёс прижался к ногам
Это написано задолго до начала украинских событий и воспринимается как пророчество, как ясновидение. «И когда ещё соберёмся вот так, вместе…» – актуальный вопрос автора книги, обращённый к друзьям, повисает в воздухе. Видимо, вместе соберёмся теперь не скоро.
размах налево и направо
и вниз опять а там под ним
распластана его держава
четвёртый рим девятый крым
и тень за ним бортпроводница
не отстаёт вперёд вперёд
крылатка ласточка черница
кому свистит? кого поёт?
и шаткий луч за ним крошится
какой любви? каких свобод?
сверкает огненная спица:
лети! да кто ж его качнёт?
И вот маятник качнулся…
«Что тут будет, когда ничего не будет? – спрашивает в конце книги поэт. – Что от нас останется?». И сама же отвечает: «Только любовь». Любовь тоже – «легче лёгкого», хотя и требует ежедневного труда. Книга Ермаковой, как всякая настоящая поэзия, рассчитана на читательское сопереживание и соразмышление. Расшифровывая тайные знаки, разбросанные по её страницам, растёшь духовно.
