(начало в №№113 и 114)
МИША ФИЛОСОФСТВУЕТ
Миша вышел из больницы бледный, худой, постаревший лет на десять. Его пепельные волосы как-то сразу поседели и потускнели, вернее, приобрели тот седовато-жёлтый оттенок, какой бывает только у курящих стариков. Наташа посмотрела на него, погладила жёлтый пух волос и жалостливо, по-бабьи проговорила:
– Ничего, мой дорогой старичок, мы тебя откормим, мы тебя починим! Ты у нас ещё танцевать будешь!
Тронутый вниманием жены, Михаил обнял её, прижал к себе и в тон ей сказал:
– Наташенька, друг мой любезный, спасибо тебе! Не знаю, как ты смогла всё успеть: и работа, и дом, и ко мне в больницу почти каждый день...
И ещё кое-что... – со стыдом подумала Наташа, а вслух сказала:
– О чём ты говоришь? Какое спасибо? Я же люблю тебя! Ты же знаешь,если надо, я всё могу... для тебя, для Машки... Правда, я здорово устала. Вот развалюсь на части, придётся тогда тебе меня собирать.
– Нет, ты уж, пожалуйста, с этим погоди, не разваливайся! Мы с Машкой одни не справимся со всем хозяйством! – улыбнулся Миша.
Спать в эту ночь они легли вместе. Не для физической близости; для этого Миша ещё был слишком слаб. А так просто, чтоб полежать, обнявшись, почувствовать тепло друг друга и поговорить. Миша клялся, что бросит пить, курить и даже будет ходить плавать в бассейн за компанию. В общем, начнёт новую жизнь.
– Ты знаешь, когда я лежал там, в отделении интенсивной терапии под капельницей, и нянечки носили мне утки, я много передумал о жизни, о тебе, о нас с тобой. Я думал о том, как неправильно мы живём. Работа, деньги, выпивка и жратва. Вечно бегаем на Брайтон за колбасой, как будто мы всё еще голодные, как будто за столько лет в Америке мы не наелись. Не помню, когда в последний раз мы были в лесу, на природе. Всё одни круизы и путешествия, Парижи да Лондоны. Даём пожертвования раз в год на Йом-Кипур и надеемся, что Бог нас не оставит. Относим старые шмотки в Армию спасения не для того, чтобы бедным помочь, а чтобы побольше с налога списать. Гнусная, сытая, тупая жизнь! А она, чёрт побери, проходит так быстро. Есть у тебя одно стихотворение о быстротечности жизни. Я всё пытался его вспомнить, да не смог. Прочти мне его, пожалуйста!
–Ну-и-ну! – воскликнула Наташа. – Тебя же никогда не интересовали мои стихи! Здорово перекроила тебя болезнь!
– Неправда! Я всегда любил твои стихи и твою гитару. Я просто ревновал тебя к твоим любовным стихам, которые были, к сожалению, не обо мне. Мне больно, что они не обо мне, и я не хочу знать, о ком они. А вот это, о быстротечности жизни и, кажется, немного обо мне, о нашей с тобой жизни. Ведь правда? Скажи, что правда.
– О тебе, мой хороший, о тебе.
Мчится жизни колесница
По дороге в никуда.
Миг последний длится, длится...
Лишь успеть бы помолиться
И исчезнуть навсегда...
– Миг последний длится, длится... Лишь успеть бы помолиться и исчезнуть навсегда... – повторил Михаил. – Господи! Как здорово сказано, как верно! Мы непременно должны издать твою книжку стихов, Наташенька! И вечер тебе устроим, поэтический, да хоть у Риты в библиотеке. Завтра же, не откладывая, начни заниматься составлением своей книги. Пока я жив, я хочу, чтобы это было сделано. Слышишь?
– Слышу, слышу. А ты никак помирать собрался?
– Да нет, это я так, к слову. Мне сегодня абсолютно не хочется умирать. Мы с тобой ещё поживём, Наташенька! – сказал Миша, притянул к себе Наташино лицо и стал целовать глаза, губы и лоб короткими, частыми поцелуями. В его поцелуях было столько ласки и доброты, что Наташа невольно сделала сравнение не в пользу Игоря.
Ей было спокойно и хорошо с мужем. Она хотела было многое рассказать ему о событиях прошлых дней, но не знала, как к этому подступиться, не нарушая гармонии их нынешних отношений. В конце концов, не вдаваясь в подробности, она просто упомянула о том, что по случаю Мишиного выздоровления пригласила на субботу гостей: Риту с Юрой и ещё одну пару.
– Это мой школьный товарищ с женой. Очень милые люди. Они только недавно из Москвы приехали. Ты не возражаешь?
– Возражай-не-возражай, какое это теперь имеет значение? Ты ведь их уже пригласила? – философски заметил Михаил. – Видно, никогда нам не избавиться от брайтонского застолья.
– Какое там застолье, Мишенька! Лёгкая закуска и никакой выпивки. Это же интеллигентные люди! – заверила Наташа мужа.
– Твоих друзей я не знаю. Но вот Юра! Ты помнишь, как он в Италии избил несчастного Гришку Кузнецова? Юра – это истинный интеллигент! – иронически заметил Михаил.
– Что делать? Бедная Рита! Она же моя ближайшая подруга. Я хочу отвлечь её от грустных мыслей. Нелегко ей приходится с Юрой. Но у каждого свой крест! – вздохнула Наташа. – Поздно уже, давай спать. – Наташа обняла мужа, прижалась лицом к его плечу, закрыла глаза и стала думать о том, что, если у каждого свой крест, то где же её крест, и когда ей предстоит путь на Голгофу?
ПЛЕННИКИ БРАЙТОНА
В субботу погода выдалась удивительно мягкая, тёплая. Стоял конец марта, ярко светило солнце, и в воздухе чувствовалось дыхание весны. Весна в Нью-Йорк приходит неожиданно и надолго не задерживается. Как-то вдруг набухают и распускаются почки, бело-розовыми цветами покрываются яблони и вишни, и люди, уставшие от снега, холодов и ледяных дождей, радостно высыпают на улицу, чтобы насладиться этим кратковременным раем. Пройдет всего несколько недель, и приятное тепло резко перейдет в удушливо-влажную жару, от которой можно будет скрыться лишь у воды или под кондиционером.
По Брайтону в поисках продуктов подешевле и повкуснее с тележками и пакетами, жуя на ходу жареные пирожки с мясом, капустой, картошкой и вишнями и глазея по сторонам, сновали толпы русскоязычных иммигрантов, которых, невзирая на религию и этническое происхождение, местное население попросту называло «русскими». Брайтон был настолько вызывающе русским, что даже корейцы, турки и другие владельцы местных магазинов, вынуждены были для бизнеса осваивать азы русского языка. Однажды Наташа зашла в корейскую овощную лавочку, чтобы купить кинзу. Взяв в руки пучок этой приятно пахучей травы, и, не зная, как она будет по-английски, Наташа спросила продавца:
– Do you know what is the English word for this herb?
Продавец-кореец пожал плечами и на чисто русском языке ответил: «Кинза».
Наташа, как и многие другие представители русско-американской интеллигенции, не любила Брайтон. Не любила за оглушительный грохот и скрежет сабвея, за вечную толкотню и привезённое из Союза советское хамство. Тем не менее, раз в неделю, а то и чаще, она ездила на Брайтон за продуктами, как Миша говорил, за колбасой. Брайтонские цены были абсолютно вне конкуренции, и у неё постепенно выработалась какая-то особая привычка съездить на Брайтон. Хотела она того или нет, Брайтон незаметно вошёл в ее жизнь как неизменный атрибут бруклинского мирка, в котором она вращалась уже более двадцати лет. Каждый день она ездила сабвеем на работу в Манхэттен, который любила за красоту архитектуры, за музеи и театры. Но вместе с тем громада Манхэттена как-то подавляла её, здесь она чувствовала себя одинокой маленькой девочкой, до которой никому нет дела. Манхэттен был суровый, холодный и чужой. После беготни по театрам и музеям, Наташе хотелось поскорей нырнуть в сабвей и уехать домой в Бруклин. Она даже как-то написала стихотворение о Бруклине, подражая пушкинскому: «Люблю тебя, Петра творенье...»
Люблю тебя, мой новый город,
Твой неприметный антураж,
И тучных чаек вечный голод,
И Шипсхед-Бей, и шумный пляж.
Люблю мой домик у дороги,
И задний двор, и гул машин,
Где я сижу, задравши ноги,
Навек сошедшие с вершин.
Люблю далекое Канарси,
И у причала ресторан.
Плывёт, плывёт душа в катарсис,
Как белый парус в океан.
В действительности, Наташина душа «плыла в катарсис» очень редко. Замотанная на работе и дома, она едва выкраивала несколько минут в день, чтобы подумать о себе, о жизни, а иногда и написать пару строк. За долгие годы в Америке её русский язык постепенно упрощался, а английский почему-то родным не становился. Несмотря на бережное отношение к русскому языку, она, как и все иммигранты, тут и там вставляла английские слова, которые более наглядно и привычно, чем русские, ассоциировались со многими предметами и понятиями здешней жизни. Нет, она конечно, не говорила на той чудовищной смеси южнорусского с ломаным бруклинским английским, на которой изъяснялись многие иммигранты, но тем не менее Наташин русский язык оставлял желать лучшего. Идея издать сборник стихов окрылила и одновременно испугала её. Вырваться из «брайтонского плена» и снова почувствовать себя русским поэтом было мечтой, ради осуществления которой стоило жить. Если не сейчас, то когда? Но смогу ли я? По силам ли мне собрать лучшие свои стихи воедино, отредактировать их, скомпоновать и издать? А что будет после выхода книги? Найдётся ли для неё читатель здесь в Америке (где и маститых-то поэтов не желают читать) или придётся отправлять экземпляры в Россию? Как воспримут мою книгу в России? – так думала она, стоя в очереди за деликатесами в русском магазине «Золотой ключик».
– Ваша очередь, женщина, говорите! – Вдруг раздался громкий голос продавщицы, вернувший Наташу из мира литературных мечтаний в реальный мир колбас, сыров и салатов. Она накупила на вечер холодных и горячих закусок и французских фруктовых пирожных. Выполняя обещание, данное Михаилу, Наташа решила в этот раз не покупать алкогольных напитков и обойтись сельтерской водой и соком.
***
Избегая встречи с родителями Андрея, Маша улизнула из дома под предлогом празднования очередного дня рождения. Несмотря на чудесный день, Миша с утра ходил хмурый, с женой почти не разговаривал и всем своим видом давал понять, что не расположен принимать гостей, как будто предчувствовал недоброе... Наташа, лихорадочно накрывая на стол, думала о том, что, наверное, зря всё это затеяла и что лучше было бы провести вечер вдвоем у телевизора или пойти навестить папу с Раей. Но время приближалось к пяти часам, и отменять гостей было уже поздно. Первыми пришли Нина с Игорем. Нина была по-русски (или теперь уже по-брайтонски) ярко накрашена и одета в какое-то нелепое платье-балахон, которое должно было скрадывать недостатки ее расплывшейся фигуры. Игорь выглядел отдохнувшим и более уверенным в себе. Когда Наташа знакомила их с Михаилом, голос её дрожал. Она боялась, что предательская дрожь в голосе выдаст её с головой, но, кажется, пронесло.
– Миша, это мой школьный друг Игорь Никитин и его жена Нина.
Михаил и Игорь пожали друг другу руки. Взгляд Игоря выражал дружелюбие и откровенное любопытство: Интересно, что собой представляет муж моей Натали? На лице Михаила застыла искусственная полу-улыбка радушного хозяина дома, а думал он: Что это за друзья из Москвы? Почему я о них раньше ничего не слышал? Ну, да ладно. Поглядим – узнаем.
Нина тоже улыбалась, но как-то жалко и растерянно.
– Я так рада, что вы, наконец-то, к нам пришли, – сказала Наташа и, чтобы скрыть смущение, поцеловала в щеку Игоря, а потом, спохватившись, что не так поймут, – Нину.
– Ах, как у вас красиво! – воскликнула Нина и с горечью добавила, – Господи! Когда же мы, наконец, будем жить по-человечески?
– Скоро, Нина, скоро, – заверил жену Игорь. – Вот закончу курсы, с Наташиной помощью, найду приличную работу (тоже с Наташиной помощью) и заживём по-другому.
– Пойдёмте, Ниночка, я вам покажу наш дом, а мужчины пока выкурят по сигаретке. Ой, что я говорю! – спохватилась Наташа. – Миша ведь бросил курить. Правда, Мишенька?
– Пока еще не бросил, но постепенно бросаю, – мрачно ответил Михаил и, достав из нагрудного кармана пачку английских сигарет Данхилл, протянул её Игорю. Игорь, который покупал более дешевые сигареты, с удовольствием закурил Данхилл. В это время раздался звонок в дверь. Пришли Юра с Ритой. Одетая в короткое зелёное платье и зелёную шляпку, оттеняющую её рыжие волосы (наряд, купленный в дорогом бутике), с всепокоряющей улыбкой светской львицы, Рита всем своим видом давала понять, что рассчитывает приятно провести вечер в компании интеллигентных людей.
Юре на вид было лет пятьдесят пять. Тот, кто не знал его в молодости, никогда бы не поверил, что этот обрюзгший пожилой мужчина с большими залысинами и отталкивающе-одутловатым лицом с носом-пуговкой, был когда-то хорош собой. По крайней мере, о том свидетельствовали старые фотографии и рассказы Риты. (Наташа ещё и по Италии помнила, как он был привлекателен.) Блуждающий взгляд его заплывших жиром глаз и слегка трясущиеся руки выдавали в нем алкоголика или психически больного человека.
– Привет! – оживленно бросила Рита.
– Привет! Привет! – в тон ей ответила Наташа и чмокнула подругу в щёку.
– Риточка, Юра, знакомьтесь. Это мой школьный друг Игорь и его жена Нина. Они только полгода, как приехали из Москвы.
– Все еще клиенты NYANA или уже на велфере? – попытался сострить Юра, выражая лёгкое презрение к новым иммигрантам четвертой послегорбачевской волны.
– Ни то, ни другое! – отрезал Игорь.
– О, это уже интересно! – сказал Юра, извлекая из кармана пальто бутылку водки. – С такими людьми и выпить приятно.
– Юра, – мягко упрекнула мужа Рита, – я же тебя просила оставить бутылку дома. У Миши больное сердце, и ему нельзя пить.
– А у вас тоже больное сердце? – Обратился Юра к Игорю.
– Пока ещё нет! – криво усмехнулся Игорь.
– Ну, вот и хорошо! – сказал Юра и поставил бутылку на стол.
– Ты, Наташ, не переживай, мы по маленькой, – добродушно добавил он.
– Не бойся, я за ним буду следить, – шепнула Наташе Рита.
Наташа молча кивнула. В который раз она спрашивала себя, зачем ей понадобилось устраивать эту нелепую вечеринку. – А, будь что будет! Не могу же я вечно трястись и думать, как бы чего не вышло. – Наташа мысленно махнула рукой и пригласила гостей к столу.
Рита села между Игорем и Юрой, что давало ей возможность, с одной стороны, следить за количеством поглощаемого мужем алкоголя, с другой, – поддерживать беседу с интересным мужчиной. Сначала всё было в рамках приличия. Рита кокетничала с Игорем и наступала под столом на ногу Юре, как только он собирался налить себе очередную рюмку. Слушаясь жену, Юра больше налегал на еду, чем на выпивку. Миша, доброй души человек, утешал Нину, которая продолжала вспоминать, как хорошо они жили в России и какая красивая у них была мебель. Наташа молча улыбалась какой-то нервной улыбкой и то и дело бегала на кухню подрезать овощей и посмотреть, не сгорело ли жаркое. Игорь сдержанно реагировал на Ритину милую болтовню и взглядом просил Наташу прийти ему на выручку и забрать от него Риту. Юра, несмотря на небольшое количество выпитого алкоголя, быстро пьянел. (Видимо, пить начал еще дома.) На просьбу Наташи рассказать о своей поездке в Израиль он заявил, что рассказывать нечего, потому что миром правят КГБ и ЦРУ. Потом он отодвинул рукой Риту так, что она чуть не свалилась со стула, и высказался, обращаясь к Игорю.
– Ты – кегебешная сволочь! Не притворяйся, что не понимаешь, о чём я говорю. Вы опутали весь мир своими сетями, но мою жену я тебе не отдам!
– Потише, приятель! Ты где находишься? – еле сдерживаясь, ответил Игорь.
– Где ты, б..., находишься? Это тебе не Лубянка, – закричал Юра и схватил Игоря за галстук. Все застыли в оцепенении.
– Господи! За что ты меня так караешь? – воскликнула Рита и зарыдала.
– Так я и знала, что это случится! – с обречённостью сказала Наташа.
Игорь сдавил Юрину руку, вцепившуюся в его галстук, и рука разжалась.
Подсознательно понимая, что Игорь сильнее его, Юра больше волю рукам не давал. Проклиная Игоря, КГБ и Риту, он рухнул на стол и от бессилия сразу захрапел, уткнувшись носом в тарелку с салатом. Игорь и Михаил с трудом перетащили грузное Юрино тело на диван.
– Теперь он будет спать целые сутки, – сказала Рита мрачно. – Что же мне делать? Вечер вконец испорчен. Простите меня, Наташенька, Миша, Игорь, Нина, пожалуйста!
– Что делать? Что делать? А ничего не делать. Пусть дрыхнет! Езжай спокойно домой. Когда он проснётся, мы его тебе доставим в целости и сохранности, – сказал Михаил. Заплаканная Рита, еще раз извинившись за своего супруга-алкоголика, уехала. Нина с Игорем тоже заторопились домой. Наташа принялась убирать грязную посуду под аккомпанемент храпа Юры. Так закончился первый день весны.
СМЕРТЬ ИММИГРАНТА
На следующий день Наташа проснулась поздно, в одиннадцатом часу. Юры в гостиной уже не было. Входная дверь была открыта. Он, видно, проснулся и, решив нас не беспокоить, пошёл домой пешком, – подумала Наташа и сразу позвонила Рите. К телефону никто не подходил. Юра, наверное, досыпает, Вера занимается и не подходит к телефону, а Рита, как всегда, уехала либо на массаж, либо к папе, – успокоила себя Наташа и принялась варить кофе. Вчерашний день вспоминался, как кошмарный сон, как прикосновение к чему-то омерзительно грязному, после которого надо долго отмывать руки. Как стыдно, как неловко перед Ниной и Игорем! Пригласили на обед, называется. Пусть Рита обижается, но этого спившегося психопата Юру я больше видеть не хочу, – решила Наташа. – Сегодняшний день мы проведём по-другому.
В одиннадцать часов позвонила Рита. Кошмарный сон продолжался.
– Наташенька, приезжай. Юра покончил с собой. Он выбросился из окна, – сказала Рита тихим, но твёрдым голосом.
– Боже мой! Как... из окна? Из какого окна? Из вашего? С двенадцатого этажа? О Господи! Да, да... я сейчас приеду, – пробормотала Наташа. Она хотела начать одеваться, но руки и ноги не повиновались ей, и в изнеможении она опустилась на стул.
– Миша, Мишенька! – позвала она мужа.
– Кто звонил? Что случилось? – взволнованно спросил Михаил.
– Звонила Рита. Случилось страшное несчастье. Юра выбросился из окна. Она просила, чтоб я приехала, но я не могу.
Миша несколько секунд молча смотрел в пустоту, стараясь осмыслить услышанное, потом подошёл к жене, взял её рукой за подбородок и сказал:
– Подруге твоей сейчас очень плохо. Надо ехать, Наташенька! Собирайся! Я поеду с тобой.
Дверь в квартиру Коганов была открыта. Около двери толпились какие-то незнакомые люди. Они тихо переговаривались между собой и сокрушённо вздыхали. Литвиновы, протиснувшись сквозь толпу, вошли в квартиру. На кухне был страшный беспорядок. Все кухонные ящички были выдвинуты, дверцы открыты. На полу валялись какие-то консервные банки, столовые приборы, пустые бутылки из-под водки и разные кухонные принадлежности. Во вчерашнем зелёном платье с декольте, которое абсолютно не вязалось с ситуацией, за столом сидела бледная, ненакрашеная Рита и отвечала на вопросы полицейского. Он записывал что-то в блокнот и кивал головой. В гостиной на диване рыдала Верочка. Наташа подсела к ней, обняла её за плечи, прижала к себе. Немного успокоившись, Верочка начала рассказывать.
– Я проснулась от громкого папиного голоса. Он кричал, звал маму. Я встала с постели, вышла на кухню. Мамы не было дома, она уехала к дедушке. Вид у папы был совершенно безумный. Он открывал все кухонные ящички и выбрасывал содержимое на пол. То ли деньги искал, то ли водку. Папа раньше ссорился только с мамой, меня он никогда не обижал. Но в этот раз мне почему-то стало страшно, и я убежала к соседям. Посидела там полчаса, думала: он как всегда покричит-покричит, потом успокоится и уснёт. Потом вдруг поднялся страшный шум, завыли сирены. Приехала полиция, скорая помощь. Я прибежала в нашу квартиру. Окно в гостиной было открыто настежь, и он там внизу лежит. Если бы я не ушла к соседям, может быть, я бы его успокоила. Он так любил меня... Все, все вы его ненавидели, презирали, а он был просто несчастный, больной человек.
Тут Верочка опять зарыдала и обняла Наташу руками за шею. Наташа молча гладила её по голове, не находя слов утешения. Горе Верочки было так велико, что любые слова были бессильны. У Наташи ком стоял в горле, она тоже расплакалась, и её слезы капали на Верочкины волосы.
Уходя, полицейский попросил Риту поехать в морг за результатами вскрытия. Литвиновы вызвались её сопровождать. По дороге в морг у Риты началась настоящая истерика. До её сознания, наконец, дошла суть происшедшего. Юры больше нет! Наступило долгожданное избавление от кошмара супружеских уз, которые четверть века связывали её с Юрой.
– Наконец-то! – Воскликнула Рита сквозь смех и слезы, – избавилась. Всё-таки есть Бог на свете, и Он на моей стороне! Слава тебе, Господи, за то, что мне не пришлось совершить убийство.
– Тише, тише, успокойся! – увещевал Риту Михаил. – Ты сама не знаешь, что говоришь.
– О, я прекрасно знаю, что говорю! – продолжала свое страшное признание Рита. – Сколько раз я держала топор наготове! О, как я его ненавидела, этого выродка, это вечно пьяное чудовище! Как презирала себя за то, что жила с ним. Теперь я смогу спать спокойно. Никто не разбудит меня в три часа ночи пьяной бранью. Вот похороним его, и я начну новую жизнь. – Тут Рита замолчала и тихо заплакала. Она плакала о далекой молодости, о промелькнувшей любви, которой суждено было выродиться в ненависть, и о своей загубленной жизни, которую в сорок пять лет не так просто было начать сначала.
По еврейскому обычаю хоронили Юрия на следующий день. На похороны пришло всего несколько человек: двое бывших сотрудников Когана, соседи по дому, Наташа с Мишей да Рита с Верочкой. Друзей у Юры практически не осталось: он со всеми рассорился, всех послал… Ритин отец пойти на похороны отказался:
– Слишком большая честь для него, чтобы я его хоронил, – сказал старик и сплюнул.
В зале похоронного дома цветов не было. Над закрытым гробом раввин произнес короткую речь. Он сказал, что Юрий был по натуре добрым человеком, что безумно любил свою дочь и не жалел денег на её образование. Он также посылал посылки родным в Санкт-Петербург и всегда помогал бедным. Правда, Юрий иногда доставлял хлопоты родным и друзьям, но это оттого, что был болен. Заболеть может каждый, и к больным мы должны испытывать сострадание.
На кладбище поехали только четверо: Рита, Верочка, Миша и Наташа. Когда они стояли у свежевырытой могилы, из-за темных густых облаков вдруг выглянуло солнце и осветило кладбище мягкими, весенними лучами. Полированная крышка гроба заблестела, и в ней, как в зеркале, Рита увидела не свое отражение, а ухмыляющееся лицо Юры.
– Это он, это он, Юрка! Я схожу с ума! – в ужасе закричала она. – А вдруг он сейчас оживёт, встанет из гроба и посмеётся над всеми нами? Мол, нате вам. Вы думали, что я сдох, а я – вот он, живой. Ха-ха-ха! Нет, этого нельзя допустить! – Ей стало страшно, она схватила Мишу за руку и закричала:
– Скорее, опускайте гроб, опускайте! Да что же вы медлите? Надо быстро засыпать его землей. Воскреснет же сволочь!
Могильщики, которые не понимали по-русски, в недоумении уставились на нее.
ЯБЛОКО ОТ ЯБЛОНИ...
После похорон поминок не было, так как Рита не хотела никаких поминок: – Забыть, забыть, забыть! – повторяла она, как заклинание. Перед тем, как поехать на работу, Наташа забежала домой на ланч. На кухне в раковине лежали грязные стаканы, в пепельнице было несколько окурков. Со второго этажа доносилась негромкая мелодия, любимый Наташей «Маленький цветок».
Неужели Машка опять прогуливает школу? – подумала Наташа и поднялась по лестнице наверх. Дверь Машиной комнаты была полуоткрыта. Сквозь плотно зашторенное окно в комнату слабо пробивался свет. Послышались голоса: Машин и ещё один, мужской. Затаив дыхание, Наташа подошла к двери, заглянула внутрь и застыла в оцепенении... на кровати, слившись воедино, лежали обнаженные мужчина и женщина: Маша и Андрей. Они были всецело поглощены любовью и, не заметив Наташиного вторжения, продолжали интимно ласкать друг друга и бормотать им одним понятный любовный вздор, не предназначенный для чужого уха. Зрелище было настолько красивым и совершенным, что Наташа невольно залюбовалась молодыми любовниками и в течение нескольких секунд не могла оторвать от них взгляда. Опомнившись, она отпрянула назад и притаилась за дверью. Наташа всегда считала себя человеком честным и глубоко порядочным, почему-то мысленно не называя свою измену Мише изменой. В ней совершенно параллельно как бы жили две женщины: одна – Мишина жена, другая – Игорева возлюбленная. Да, да, не любовница, а именно возлюбленная. Эти женщины не пересекались, они никого не обманывали, а просто существовали каждая в своем мире. Нечто вроде шизофрении, раздвоение личности. Они обе были довольны своей судьбой, не роптали, не упрекали друг друга, как будто не мыслили иного существования. Не в Наташином характере было подсматривать да подслушивать чужие тайны, но Машкину тайну она считала по праву своей и, вместо того, чтобы тихо спуститься вниз, осталась в своем укрытии. Услышанный разговор невольно напомнил ей любовные сцены двадцатипятилетней давности, героями которой были она и Игорь.
– Ты такая сладкая, ты чудесная! Ты просто создана для любви. Я так люблю тебя, Машенька.
– Молчи! Я люблю тебя больше, гораздо больше. Сейчас у меня как бы вторая жизнь. Моя первая жизнь до тебя была пуста и бессмысленна. Ты для меня всё. Что же будет? Что с нами будет?
– Не знаю, Машенька, не знаю, любимая! Понимаешь, мне очень тяжело. Я не могу оставить Люсю и Данилку. Они же пропадут без меня в Америке.
Наташе казалось, что она бредит. Маша полюбила женатого человека. Как мать, так и дочь. И она, мать, здесь бессильна. Она не может ворваться, насильно схватить дочь и унести, увезти её подальше от Андрея. Здравый смысл и уговоры также не помогут. Наташа это знала по себе. Остается одно – молчать, как ни в чём не бывало, и ждать, пока эта любовь не заглохнет сама по себе.
Наташа неслышно спустилась вниз по лестнице, схватила сумочку и, позабыв про ланч, поехала на работу.
На работе она не могла сосредоточиться, делала ошибку за ошибкой и, в конце концов, сославшись на простуду, отпросилась домой. Любовь Маши и Андрея не выходила у неё из головы. Она вспомнила наставление мамы беречь Машеньку, так как «ей уготована тяжёлая судьба». Вот, оказывается, что мама имела в виду. Голова разламывалась, мысли путались. Наташе казалось, что она сходит с ума. Захотелось немедленно увидеть Игоря и рассказать ему всё. Пусть он тоже разделит груз этой жуткой тайны. Кроме того, Игорь, как человек практичный и рассудительный, наверняка что-нибудь придумает или как-то повлияет на Андрея. Наташа позвонила Игорю и, оторвав его от компьютера, попросила срочно с ней встретиться. Договорились, что Наташа будет ждать его на условленном углу, в машине.
– Что случилось?
– Умер Юра Коган, и сегодня были похороны. Но разговор предстоит не о том. Просто мне срочно нужно поговорить.
Они поехали в то самое кафе на Кони-Айленд авеню, в котором после двадцатилетней разлуки провели свой первый вечер. Кафе, как всегда, было переполнено. Но свободный столик все-таки нашёлся. Напротив сидела шумная компания поляков. По-европейски красиво одетые женщины и их безликие кавалеры ели много и с аппетитом. Водка лилась рекой. Слышны были грубоватые шутки вперемежку с русским матом. Черт возьми! Ну почему поляки, которые не очень-то любят русских и русский язык, все же предпочитают неподражаемый по своей хамской выразительности русский мат? – подумала Наташа.
Молодая рыжеволосая певица в очень коротком платье, выставляющем на всеобщее любование её великолепные, стройные ноги, откровенно подражала Алле Пугачёвой. Наташа попросила официанта принести ей креветок и пива. Наверное, подсознательно хотелось вернуться в молодость и московские бары. Она рассказала Игорю всё: о негромкой музыке, о полуоткрытой двери и о любовной сцене, невольной свидетельницей которой стала. Игорь молчал, не перебивал её. Смотрел он куда-то поверх Наташиного лица. Его лицо приняло маску равнодушия. Взгляд темно-карих глаз оставался непроницаемо холодным и даже нарочито суровым. Это был не тот добрый, нежный, ласковый Игорь, которого она любила. Наташе захотелось понять, о чём он думал в эти минуты. И тут она себя поймала на мысли, что, несмотря на их близость и многолетнюю память о любви, она совершенно не знала этого человека. Нет, сочувствия от него не дождёшься, тем более понимания Наташиного горя.
– Они могли родиться братом и сестрой, а стали любовниками. Сначала мы с тобой, потом наши дети. Прямо рок какой-то, – закончила Наташа свой рассказ.
– Никакой это не рок! – сказал реально смотревший на вещи Игорь. – Этого следовало ожидать. Андрей и Люся в последнее время не ладили друг с другом, часто ссорились. Подвернулась твоя дочь – молодая, красивая девушка, американка, уверенная в себе – и он влюбился. Артистичная натура, чёрт возьми! Теперь всё понятно. То-то он почти каждый день на спевки ходит, а Люся дома с ребёнком сидит и плачет.
– Ты бы поговорил с ним, Игорь! Может, он тебя послушает...
– Не могу я с ним говорить. Кажется, он догадывается о нас с тобой. Ну что я ему скажу? Не иди по моим стопам?!
– Господи! Неужели ничего нельзя сделать? Мне Машку жалко. Разве это жизнь для восемнадцатилетней девушки – встречаться с женатым человеком? Я не хочу, чтоб она, как я, все свои лучшие годы в подушку проплакала.
– А ты разве из-за меня плакала? Если так, то прости, не догадывался. Ты всегда держалась независимо, играла на гитаре, пела, говорила о своих многочисленных поклонниках...
– Эх, ты! Я с шестого класса любила только одного тебя! Эти многочисленные поклонники были для меня – ничто, мыльные пузыри, средство хоть чуть-чуть сохранить собственное достоинство. Я же знала, что ты с Ниной никогда не разведёшься. Точно так же и твой Андрей... Побегает, побегает да к жене вернется.
– А что же ты хочешь, чтоб он Люсю с Данилкой здесь в Америке бросил? Ты этого хочешь?
– Нет, нет, я этого не хочу! Прости! – опомнилась Наташа. – Я сама не знаю, что говорю. Мне просто ужасно жалко мою бедную девочку.
Игорь, видно, понял, что Наташа не представляла опасности для семьи Андрея. Взгляд его потеплел. Он взял Наташины руки в свои. – Не расстраивайся, подожди немного. Ещё какой-то годик, и Маша поедет в колледж. Расстояние и время все вылечит. Я в этом нисколько не сомневаюсь.
Наташа грустно улыбнулась. – Почему же тогда расстояние и время не вылечило нас с тобой?
– Мы с тобой, Натали, исключение! – очень серьёзно сказал Игорь и поцеловал Наташе руку. Как он хорошо играет, – с грустью подумала она. – Этакий чуть перезрелый первый любовник!
Надолго исчезнувший официант, наконец, появился с пивом и креветками. У Наташи с утра во рту маковой росинки не было, и она с аппетитом принялась за еду. Игорь вышел на улицу покурить. Сидевшие напротив поляки, поглотив изрядное количество спиртного, начали проявлять себя с теневой стороны. Один из них уснул, уткнувшись носом в тарелку. Другой, демонстрируя номер из прошлых веков, снял туфлю с ноги своей дамы, налил туда шампанского и, запрокинув голову, пытался пить из туфли, как из бокала, выливая шампанское себе на грудь. Третий, воспользовавшись отсутствием Игоря, подошёл к Наташе и попросил разрешения «сорвать поцелуй с ее прекрасной щечки». Наташа безуспешно пыталась от него отделаться и в растерянности оглядывалась по сторонам. Наконец появился Игорь и так свирепо взглянул на подгулявшего поляка, что тот мгновенно ретировался.
– Ну вот, тебя даже на минуту нельзя оставить, сразу обрастаешь поклонниками, – пошутил Игорь.
– Однако ты оставил меня на целых двадцать лет, и я по-прежнему твоя, – подыграла ему Наташа.
Наташа сдерживалась, как могла. Внутри у неё все клокотало. Материнское чувство начало явно подавлять Наташино женское начало всепрощающей, покорной возлюбленной. Ради Игоря она готова была пожертвовать многим, но только не своей единственной дочерью. Подлая, подлая наследственность. Сынок – что папочка. Поматросит, вылюбит, иссушит тело, ожесточит душу, получит своё в избытке – и выбросит за ненадобностью. Не бывать этому. У моей Машки иная судьба. Я что-нибудь придумаю, я обязательно что-нибудь придумаю. Наташа улыбнулась Игорю грустно-смиренной улыбкой и... затаилась.
РИТА
Первое время после смерти Юры Рита порхала по жизни, как на крыльях, не скрывая от окружающих своей откровенно бурной радости избавления от ненавистного мужа. Дочь Вера, которая, несмотря ни на что, любила отца и считала себя в какой-то степени виновницей его смерти, в ужасе наблюдала за резкой переменой в жизни матери, молча страдала и про себя осуждала её.
Не прошло и недели после похорон, как Рита, сбросив траур, вдруг забегала по салонам красоты и модным магазинам, усиленно занимаясь своей внешностью, и с какой-то странной одержимостью стала приобретать новые и новые наряды. Она как будто боялась, что если за короткое время не сумеет взять от жизни всё, что было упущено, то очень скоро её поезд уйдет и тогда будет поздно.
Она подала объявление в русскоязычную газету о том, что «интересная, интеллигентная, хорошо устроенная сорокалетняя женщина (решительно убавив себе пяток лет) ищет серьёзного, обеспеченного, непьющего господина средних лет для дружбы и, может быть, в спутники жизни». Кроме того, она сама отвечала на многие понравившиеся ей объявления подобного содержания и часто бегала на свидания в слепую, так называемые blind date. Тут начался калейдоскоп всевозможных претендентов, не сказать, чтобы на руку и сердце, но уж точно, на прекрасное тело рыжеволосой Риты. Из этих, с позволения сказать, претендентов, большинство были разведены или просто жили отдельно от своих жен (separated). Вдовцы или старые холостяки попадались редко. Красавцев, прямо сказать, было мало, интеллигентов – раз, два и обчёлся. В основном, встречались потрёпанные жизнью, необразованные, примитивные обладатели тощего кошелька и просто неудачники, по-местному определению – losers. История у всех была, примерно, одинаковая: «С женой развёлся, так как она нашла себе более американизированного, богатого и удачливого. Денег нет, потому что плачу алименты детям, да и зарабатываю негусто. С хорошей работы на чек сократили. В настоящее время работаю parttime или за наличные. Живу временно у мамы или у сестры в полуподвале. Летом сыро, зимой холодно». (Один претендент ухитрился поставить койку в собственной ювелирной мастерской.) Лейтмотивом всех объявлений был крик души: ищу женщину добрую, хозяйственную, с пониманием, чтобы приютила и обогрела.
Сначала Рита терпеливо выслушивала все эти истории при личном свидании, а потом уж давала от ворот поворот. Впоследствии, услышав начало печально знакомого сюжета по телефону, она быстро обрывала рассказчика, говорила: «Простите, но вы мне не подходите!» – и резко вешала трубку.
Однажды попался довольно интеллигентный господин лет пятидесяти, к тому же хорошо обеспеченный, владелец машинной мойки. Деньги так и сыпались у него из карманов. Всё бы, казалось, хорошо, да ростом не вышел: на полголовы ниже Риты, к тому же лыс был чрезвычайно – до самой шеи. Было в его внешности что-то от Карло Понти, но Рите было далеко до Софи Лорен. Эстетика одержала победу над разумом. Крепко подумав, Рита и ему отказала.
Проходили дни, недели, а достойный кандидат в любовники и спутники жизни, который бы соответствовал Ритиным стандартам, так и не возник. Расстроенная Рита, смирившись со своей вдовьей долей, прекратила поиски бойфренда и с новой энергией ударилась в работу. Работала она заведующей одним из филиалов Бруклинской публичной библиотеки. Живая и общительная по натуре, она часто устраивала читательские конференции и встречи с представителями русского искусства и литературы, на которых блистала яркой внешностью, элегантными нарядами и почерпнутой из местных газет эрудицией. На эти встречи приходили преимущественно русские пенсионеры, жадные до бесплатного русского слова и общения. Искать бойфренда среди подобной публики было бессмысленно, Рита и не хотела, как говорят по-английски, mix business with pleasure.
После очередной литературной программы к Рите подошел непонятно откуда взявшийся мужчина лет сорока, приятной внешности, чем-то похожий на Юру лет пятнадцать назад, и стал рассыпаться в комплиментах.
– Прошу прощения! Вы меня, конечно, не заметили, а я уже который раз прихожу к вам в библиотеку. Меня зовут Юрий. Я поэт. Я восхищаюсь вами. Вы – женщина необыкновенная!
– Вы преувеличиваете. К сожалению, я – самая обыкновенная женщина, – польщённая его комплиментом, Рита улыбнулась и кокетливо протянула незнакомцу в золотых кольцах руку. Незнакомец, вместо того, чтобы пожать протянутую руку, как это делают современные мужчины, вдруг старомодно припал губами к руке Риты, и в его глазах сверкнула еле уловимая искра вожделения. Рита в панике отдернула руку и отступила. Мужчина смутился и пробормотал что-то насчёт современных женщин, которые не привыкли к тому, чтобы им целовали руки, и предпочитают заправское похлопывание по плечу.
Рита тут же устыдилась своего необоснованного испуга и слабо улыбнулась.
– Вы правы, я, действительно, к этому не привыкла. Галантность и хорошие манеры в наше время – такая редкость.
Незнакомец, назвавшийся Юрием, быстро оправился после неловкой ситуации и вновь приобрел уверенность в себе.
– Я понимаю, вы очень заняты, но не хотите ли после работы прогуляться по бордвоку на Брайтоне, поговорить о поэзии под звёздами? Или, может, зайдём в кафе поужинать?
– Не знаю... – замялась Рита. – Я устала, к тому же мы с вами так мало знакомы.
– Ну вот, есть шанс нам с вами познакомиться поближе. Пойдёмте, прошу вас! – упрашивал Юрий. – Ну что вы теряете? Я же не к себе домой вас зову, а в кафе.
Да, действительно, – подумала Рита. – Что я теряю? В крайнем случае, ещё один вечер. Сколько их уже было, потерянных!
– Хорошо! – как-то вдруг быстро согласилась она.
– Ну и прекрасно! Сначала ужин, а потом прогулка, – обрадовался Юра. – Я подожду вас в машине.
– Нет, я поеду на своей машине. Она у меня тут около библиотеки припаркована, – заупрямилась Рита. Мы с вами встретимся, ну, скажем, у кафе «Арбат» в половине девятого. Идёт?
– Ещё как идёт!
Был девятый час, когда Рита закрывала библиотеку. Стоял мягкий августовский вечер. И усыпанное звёздами небо, и яркая круглая луна, и тёплый воздух – всё предвещало долгожданное романтическое приключение, которое так редко случается в жизни, когда женщине уже порядком за сорок. И всё же, вспоминая лицо человека, с которым ей предстояло провести вечер, его долгий, откровенно плотоядный взгляд, Рита думала: Как он похож на покойного Юру! И зовут его так же! Какое странное совпадение! А может, это сигнал свыше, дурное предзнаменование? Поехать бы лучше домой и лечь спать! Хватит уже дурацких свиданий на мою голову! Однако желание рассеять одиночество и природный авантюризм одержали верх, и Рита поехала в кафе «Арбат».
Ритин новый знакомый оказался на редкость щедрым кавалером и занимательным собеседником. Он заказал обильный ужин, включая шампанское и блины с икрой, несколько раз приглашал Риту танцевать. А в перерывах между танцами читал ей стихи, которые выдавал за свои. Может, это и правда были его стихи. На фоне ресторанного веселья они звучали весьма неплохо, прямо-таки в струю, слегка пошловато, но гладко и даже романтично. Рита наслаждалась стихами, закусками, пила шампанское, кокетничала и быстро пьянела.
К полуночи, утомлённая шумом ресторана и обильной едой, Рита сказала Юре, что хочет немного прогуляться. Он как-то чересчур охотно вскочил, быстро рассчитался с официантом и, схватив Риту под руку, выбежал на улицу.
Несмотря на тёплый вечер, на бордвоке было пустынно. Лишь кое-где сидели на скамейках, слившись воедино, влюбленные парочки. Юра обнял Риту за плечи, и они побрели по бордвоку в сторону парка аттракционов. Чем дальше они уходили от Брайтона, тем пустыннее было вокруг. Рите были приятны Юрины прикосновения, приятен его мужской запах одеколона пополам с выпитым шампанским.
– Какая чудная ночь! – воскликнула Рита. – И как хорошо, что мы с вами встретились!
– По-моему, нам пора перейти на «ты», – прошептал Юра и сжал Ритины плечи.
– Не хочу на «ты»! – заупрямилась Рита. – На «вы» – гораздо романтичнее.
– Может, подойдем к водичке? – спросил Юра.
– Не хочу к водичке! Там же песок!
– А ты не бойся! Я тебя отнесу, – сказал Юра и, схватив Риту на руки, понёс её к воде.
– Вы с ума сошли! Что вы делаете? – захихикала Рита.
– Ты же сама этого хочешь! – прохрипел Рите в ухо Юра. И ей стало страшно. Он сексуальный маньяк, – пронеслось в её голове. – Он хочет меня изнасиловать. – Она начала отпихивать его руками и ногами, пытаясь высвободиться. Руки Юры разжались, и Рита упала на песок. Юра снял с себя пиджак, расстелил его в виде подстилки и быстро перетащил туда Риту. Он навалился на неё, с силой прижался губами к её губам, потом одной рукой зажал её руки, другой – задрал юбку и разорвал трусы. Хмель, как рукой сняло. Рите вдруг стал противен его запах, который еще пару минут назад был ей так приятен.
– Пусти меня, скотина. Я не хочу! Help! – закричала она.
– Ты хочешь, сука! Не ври, ты сама этого хочешь. Это ведь ты давала в газету объявления. Да? Ты сама пошла со мной. – Хрипел он, расстегивая брюки.
– Помогите! – еще раз крикнула в отчаянии Рита, теперь уже по-русски.
– Не ори, идиотка! Здесь никого нет! Никто тебя не услышит, – сказал он и несколько раз ударил ее кулаком по голове.
Если я буду сопротивляться, он меня изувечит или, чего доброго, прикончит, – подумала Рита и вся как-то сникла, позволив ему грубо овладеть собой. Потом наступила темнота...
Очнулась Рита от незнакомого мужского голоса.
– Are you O.K., Miss? Can you tell me what happened? Who did it to you?
– A ghost… – пробормотала Рита и открыла глаза.
Чернокожий полицейский заботливо наклонился над ней, снял с себя куртку и прикрыл ее наготу.
Нью-Йорк, Июль 2021 г. (окончание следует)
Елена Литинская. Родом из Москвы, выпускница филологического факультета МГУ. В 1979 г. эмигрировала в США. Автор пяти книг стихов и прозы. Публикации в журналах «Новый мир», «Новый Журнал», «Слово\Word», «День и ночь», «Зарубежные записки», «Дети Ра», «Гостиная», «Ковчег» и др. Президент Бруклинского клуба русских поэтов, зам. главного редактора журнала «Гостиная» и вице-президент творческого объединения ОРЛИТА.
