(маленькая повесть)
Философ писал о прерывистом характере российской истории. Тысячелетие она перескакивала от эпохи к эпохе, постепенно залатывая швы и подтягивая прежнюю культуру. А как же люди? Ведь и человеческая жизнь в возникающих перерывах получалась скачкообразной и прерывистой! Непонятные и глухие времена…
Издательство закрывалось. Все рушилось. Какие-то три тихие женщины, зловещие, словно античные Парки, в серых халатах и отвратительно синих, почему-то резиновых рукавицах, складывали книги в стопки, чтобы их потом увезли. Куда? В магазины, подвалы или на свалку? Полина уже прежде видела, как в сельце под Скопиным, где еще несколько лет назад стояла их дача, вернее, не дача, а простой деревенский дом, купленный мамой по дешевке, - из местной библиотеки, одноэтажного каменного зданьица, - книги выбрасывали прямо на траву. Кто-то их потом подобрал, вероятно, на растопку. А в библиотеке расположился магазинчик, где торговали хлебом, макаронами и диковинными в этих краях апельсинами. Нет уже и дачи, проданной за бесценок местному богатею - со всем накопленным скарбом. Полина особенно жалела о двух удобных и красивых лопатах с цветными ручками, которые она приобрела на Дорогомиловском рынке вместе с насосом для полива. Как-то не принимала в расчет, что без дачи и лопаты не нужны. Да что лопаты?! Существует ли само сельцо или сгорело в дымно-мглистых пожарах, охвативших Россию в последнее время?
Из полуоткрытой двери кабинета главного редактора, Юрия Робертовича, грохотал его бас. Судя по всему, он разговаривал по телефону: «Через сколько лет, говорите, догонит? Ну, что вы, какие там двести! Никогда! Слышите, ни-ко-гда!» И злорадно, с переливами расхохотался, словно Мефистофель, увидевший в преисподней прежнего московского знакомца.
Нет, не будет она к нему заходить. И так ясно, что ее книга о современном искусстве пропала. И все вообще пропало. Все вообще! (Любопытно, что через много лет в таких же ужасных обстоятельствах у нее снова пропала книга о современном искусстве. Словно с эпохой кончался и интерес к прошлому, тем более, к искусству прошлого, которое еще совсем недавно было современным, живым и интересным.)
Нетерпеливо, но с редкостной настойчивостью все же дождавшись трамвая, Полина кое-как добралась до дома. Метро она не переносила. Поговаривали, что трамвайные маршруты доживают в Москве последние дни. Они просто пережиток нашей общей технической отсталости. (Гораздо позже выяснилось, что и трамваи можно модернизировать.) Но на чем она тогда будет ездить? О, она будет ездить на такси, на каком-нибудь электромобиле без водителя, о котором недавно прочла полуфантастическую заметку. Но вдруг он будет ей не по карману? Дороже, чем нынешнее такси, где водители - выходцы из прежних среднеазиатских и закавказских республик, - сами назначали перед поездкой цену, азартно цокая языком. Она их побаивалась и сидела на заднем сиденье, закутавшись в плащ. Но и такси без водителя ее пугало. А вдруг ей понадобится что-то спросить или захочется выйти в другом месте? Пусть уж будет водитель, даже из этих республик. Недавно она с таким пела всю дорогу грузинскую песню, с детства ей известную на грузинском, а водитель - азербайджанец, родившийся в Тбилиси, тоже ее знал.
- Не грузинка, случаем? - поинтересовался, повернувшись и дружелюбно улыбаясь.
Она замотала головой:
- Еврейка.
Шофер перестал улыбаться и промолчал.
Странный народ, одно название которого, - вводит в полнейшее остолбенение…
- Ну и какой же предмет вы хотите вести? - недоверчиво поинтересовалась директриса. - Я смотрю, у вас один диплом - филологический, а другой по эс… (она запнулась), - по эстетике, что ли?
- Да, по эстетике, - смущенно подтвердила Полина. Неужели и тут облом? А идти ей совершенно некуда! Раньше она много печаталась и получала хорошие гонорары, а сейчас все, буквально все солидные журналы позакрывались. Даже вот и книжка пропала. Очень было жалко книжки.
- И что же вы? Что же вы? - нетерпеливо и с какой-то даже злобой спрашивала директриса. Тоже, небось, нервишки шалят.
- Я? МХК! - выпалила Полина всплывшее в голове, недавно услышанное сокращенное название нового предмета. Вдруг посреди всеобщей гибели ввели этот редкостный драгоценный предмет - Мировую художественную культуру. Ввел заместитель министра образования, важный психолог, о котором у Полины резко и в лучшую сторону изменилось мнение. Человек сумел сделать для школьников что-то хорошее! Боже, культура! Да еще мировая! Да еще художественная! В школе! Невероятно!
Лицо директрисы на миг прояснилось и чуть посветлело.
- Да, вы готовы вести? Но учебников нет, вам известно? И никаких разработок и методичек. И часов мало. Вам на жизнь не хватит.
- О, мне хватит, - поспешно сказала Полина. Она ведь, по словам мамы, питалась, как птичка. Могла прожить на бутербродах с черным хлебом, клубничным вареньем и дешевым колбасным сыром, который внезапно выбросили на прилавки. Он ей очень понравился. А недалеко от трамвайной остановки в киоске продавались замороженные картофельные котлеты, которые надо было быстренько поджарить на капельке подсолнечного масла. Горячие, с хрустящей корочкой, они были ну просто объеденье!
И маме они нравились, но она все же предпочитала мясные. Полина же мясом пренебрегала.
- Ладно, - немного помолчав, в раздумье произнесла директриса. - Буду вам доплачивать из директорского фонда. Ведь за степень мы теперь не платим. Все равно немного, но побольше. Дадим вам старшие классы, имейте в виду! (Через несколько лет, когда директриса уходила, а вслед за ней, увидев новую, больше похожую на уборщицу, она и впрямь понимала только в уборке, намылилась уходить и Полина, директриса позвала ее в свою частную школу. Но Полину уже ожидали в гуманитарной гимназии неподалеку от дома.) А тогда…
Ура, берут! Ее берут! Вероятно, новый предмет отпугнул всех старых учителей! А ей только того и надо, чтобы без учебников, пособий и методичек! Чтобы она свободно сочиняла этот курс, как сочиняет собственную жизнь, такую странную и ни на что не похожую. Без мужа, без детей, без богатых родственников, без накоплений. Она тонет или выплывает? Бог весть!
Внезапно, как бывало лишь в очень хорошие мгновенья, ей привиделся луг, заросший дикой гвоздикой и заполнивший всю «вторую» территорию их лагеря, где располагался только клуб. И вот она одна, десятилетняя, на этом огромном лугу теряется в море цветов, зачем-то собирая букет. Ставить его все равно негде. Не в палате же, где впритирку стоят кровати с тумбочками. Но так хочется собрать как можно больше прекрасных, чуть липких, темно-бордовых гвоздик с еле ощутимым, терпким ароматом. А над головой бездонное голубое небо с одним смешным лохматым облачком.
Это был образ счастья, который изредка ей являлся.
- Приносите документы, и мы вас оформим, - говорила директриса строгим голосом, и лицо ее было теперь только озабоченно-усталым. Да, нервишки. У всех нервишки. Не только у Полины…
Женька Пароходов с намоченными водой в школьном туалете, чтобы лучше прилегали, темными волосами и аккуратно подрезанной челочкой, читал вслух по растрепанной толстой книге, почему-то чуть не плача, стихотворение, которое она попросила его отыскать в вузовской хрестоматии. (Только самое любимое!, - наивно, но и отважно думала она, намечая, что школьники будут «изучать». Не изучать, конечно, просто впервые слышать.)
Он читал о покинутой Александрии и о том, как непрерывно о ней вспоминает. Вспоминает об этом маленьком далеком уголке на краю земли, где буянят пьяные матросы, а танцовщица танцует какой-то непонятный, экзотический танец, название которого схоже с названием опасного насекомого «оса». Прошлым летом она его ужалила, и палец жутко нарывал. Женька читал, подвывая, хотя никто ему не говорил, что именно так читал свои стихи-песни сам автор. А слезы накапливались сами собой, словно он и в реальности покинул любимое место. Он при этом думал об Одессе, куда его возили к бабушке в шестилетнем возрасте, и вспоминал, как его там все любили, целовали и угощали вареньем из райских яблочек, а любимая бабушка через несколько месяцев умерла. Женька Пароходов, как рассказывала Полине его мать, учительница физкультуры, собирался поступать в училище милиции, нынешней полиции, уже давно растерявшей гордый «советский» ореол.
Нет, для чего-то Полина все же здесь преподавала? Пусть хоть услышат загадочные и волшебные звуки непонятных песен, бередящих душу!..
А мама, все еще бодрая, но после ухода на пенсию как-то сразу поглупевшая, о чем она постоянно смущенно напоминала Полине: «Знаешь, Полинька, я теперь совсем глупая», - мама все твердила, что у нее плохой анализ мочи, и это очень, просто очень ее тревожит. Полина тоже забеспокоилась, кроме мамы, у нее никого не было. И купленное с лотка румяное молдавское яблоко - они делили пополам, как подружки.
Полина решила пойти в местную поликлинику и разузнать про мамин анализ. Сама она старалась в эту поликлинику не ходить и, в случае надобности, обращалась к давней своей гомеопатке, которой доверяла. Полине было безразлично и даже смешило, что врачи-аллопаты с маниакальной настойчивостью называют гомеопатию лженаукой. Каково? Чтобы так неприкрыто бояться конкуренции! Но маму не переубедишь. Она сама была медичкой, всю жизнь занималась проверкой активности лекарственных препаратов и привыкла доверять врачам из государственных учреждений.
Что же Полина тогда надела? Ей припомнилась серая, шерстяная, крупной вязки, внизу свободно-волнистая кофта, купленная на ярмарочном развале неподалеку от Исторички. Вся идущая вверх улица Забелина была в определенные дни заполнена торговыми рядами. И Полина, выйдя из библиотеки, очень обрадовалась этой неожиданной и недорогой покупке. На ее худой фигуре «волны» слегка болтались, а вот толстушек, должно быть, обтягивали.
В регистратуре она вежливо попросила принести в кабинет уролога карту мамы с этим ее злосчастным анализом. А сама поднялась на третий этаж и постучалась в кабинет с надписью «уролог». Сразу вышла медицинская сестра с недовольным лицом:
- Вы чего?
- Простите, но мне нужен врач. Проконсультироваться о мамином анализе.
- А карта?
- Сейчас принесут. Или уже принесли. - Полина пыталась говорить с улыбкой, но медсестра на улыбку не реагировала.
Тут как раз подоспела мамина карта. Медсестра с еще большим неудовольствием на лице взяла карту и, окинув Полину каким-то презрительным взглядом, исчезла в кабинете.
Зажглась зеленая лампочка на дверях.
- Это вас! - улыбаясь, проговорил проходивший по коридору лохматый парень в спортивном костюме. Полина испуганно вошла в маленькую комнатку с креслом и стулом. В окне мальчишки играли в хоккей. Откуда-то из глубины смежного кабинета вышел высокий человек в белом халате с картой в руках. Вероятно, маминой.
- Вы хотите узнать об анализе Марии Абрамовны Мельник?
Полина снова улыбнулась, чтобы скрыть замешательство.
- Да, если можно.
Он уселся в кресло и показал Полине на стул. Открыл анализ и стал его изучать. Потом поднял на нее глаза.
Какой молодой! - некстати подумала Полина. Врачи не были для нее мужчинами, как и пациенты для медиков, вероятно, все были на одно лицо.
- Хороший анализ, - пробормотал врач, хмурясь.
Из кабинета вывалилось несколько толстых женщин в белых халатах и уставились на Полину.
- Алексей Сергеевич, вас пациенты ждут, - сказала уже знакомая Полине медсестра со значением в голосе. И оглянулась на товарок. Словно искала поддержки.
- Заждались! - живо подхватила другая. Третья молчала с безразличным видом.
Врач не шевельнулся и все еще изучал карту или анализ, а потом снова поднял на Полину какие-то туманные глаза, словно что-то припомнил или о чем-то задумался.
- Многие женщины хотели бы иметь такой анализ, поверьте мне! - сказал с энергией, превышающей необходимый для убеждения Полины градус.
- Алексей Сергеевич, может, хватит, - снова забубнила первая.
Врач досадливо отмахнулся и стал Полине объяснять, что в анализе хорошо, а что не очень, но в целом…
Тут все три женщины подступились к Полине и окружили ее, стараясь как-то оттеснить к выходу.
- Я не закончил, - с неожиданно грозной интонацией вскричал врач, обращаясь к женщинам.
Полина, ощущая во всем этом какую-то странную напряженность, чуть ли не борьбу, и потому нервничая, приподнялась со стула и, вежливо поблагодарив доктора, поспешила к выходу. Она успела еще услышать его громкое: «Возьму вашу маму под свой контроль», что очень ее ободрило. И анализ хороший. Будет, чем порадовать маму.
Возле кабинета не было ни одного страждущего пациента, ожидавшего приема уролога. Чего же эти «три девицы под окном», - так его торопили?!..
Не хватает! Безумно не хватает этого, в русской поэтической традиции не называемого. Как витамина D, которого, говорят, не хватает всем российским жителям. В жизни, в искусстве, на работе, в воздухе, в пище, в райской амброзии, в конфетах и шоколаде, в соленых огурчиках, которые так любит мама, во сне, наяву, в фантазиях, в мимолетностях и случайностях, - везде не хватает! Нужна «добавка» такого искусства, которое в этом зябком зимнем сумраке даст ощущение счастья, всколыхнет все чувства, потрясет все существо! О, это таинственное вечное начало всего, что живет! Ее совершенно дикие ученики были заряжены такой энергией, что стоило их чуть-чуть расшевелить, - и они откликались! И еще как!
Щупленькая и остроносая Дина Сафарова (а ведь наверняка, вырастет красавицей!) вслух читала портрет героини одной из тургеневских «таинственных повестей»: «…глаза небольшие, черные, под густыми, почти сросшимися бровями, нос прямой, слегка вздернутый, тонкие губы с красивым, но резким выгибом…» Внезапно она прервала чтение, внимательно посмотрела на стоящую рядом Полину и как вскрикнет:
- Полина Александровна, да это же вы!
Все засмеялись, засвистели, загикали, захлопали. А кое-кто даже замяукал и заблеял. И это старшеклассники! Дай им только волю - все тут разнесут, все кабинеты, выскочат из здания прямо на Садовое кольцо и пустятся в безумный пляс.
Однако Полина не стала никого усмирять, она тоже смеялась, но и недоумевала. Неужели похожа? И что же тогда ее ждет? А если такая же трагическая судьба и таинственное посмертное воссоединение с избранником? Почему же ей так весело?
В тот день она надела в школу черный брючный костюм, который привезла им из своей Лосинки давняя мамина приятельница. А той его прислали из Америки как «гуманитарную помощь». Но размер не подошел, а Полине был в самый раз. Костюм ей шел и был по размеру, но ее мучило, не был ли он из тех товаров с новым для ее уха названием «секонд хэнд», которыми она брезговала и, несмотря на бедность, старалась не покупать. Вид у костюма был новенький, но ведь можно хорошо почистить в современной машине и ношенную вещь! Короче, она его носила с удовольствием и некоторым напрягом. Занятно, что в тот же день, когда Полина пришла в нем в школу, в класс нагрянула директриса и безмолвно вывела в коридор двух девочек в брючках. Оказалось, что брюки для девочек были запрещены. Возможно, и для учительниц тоже, но Полина никого не спрашивала. И упорно продолжала носить свой модный «американский» костюм. И вскоре, возможно, не без влияния ее брючного костюма, девочек в брюках изгонять из классов перестали…
Она вприпрыжку бежала к нервно дребезжащему телефону.
- Да? - в голосе, должно быть, слишком много воздуха и ожиданий. После небольшой паузы низкий мужской голос, без всякого «здравствуйте», безлично проговорил:
- Иду к вашей маме. Анализ новый есть?
Она едва успела ответить, - трубку сразу повесили.
- Мама, к тебе сейчас пожалует уролог! - объявила с торжественной интонацией.
Мама, как обычно, сидела в кресле в красивом халате (Полина купила ей на развале в переходе сразу три цветных турецких халата, которые мама то и дело меняла) и о чем-то мечтала.
- Полинька, ко мне? Сам врач? А я так волнуюсь, так волнуюсь. Вдруг плохой анализ!
- Нет, этот, кажется, даже лучше прежнего, - проговорила Полина уверенным голосом, чтобы успокоить маму. - Подчеркиваний совсем мало.
Что же надеть? Что надеть? Не в халате же и ей оставаться? И не надевать же брючный костюм, который она носит в школу. Раскрыла шкаф со старыми, давно потерявшими лоск вещами. Ничего не годится! Все скучно и неинтересно. Только черная шерстяная шаль с желтыми цветами остановила ее взгляд. Цветы выглядели как аппликации-вставки, хотя были вышиты гладью. Шаль прислали маме из Германии и тоже в качестве «гуманитарной помощи». Для Полины в посылке лежали два отреза на платье, но шить было некому, хотя она все еще надеялась отыскать какую-нибудь недорогую портниху. А шаль мама так ни разу и не обновила.
- Мама, можно взять твою шаль?
Полина повертела ее перед глазами сидящей в кресле мамы. Седые мамины волосы вставали короной над головой, что выглядело очень красиво, прямо по-королевски. И халат ей шел. Полина залюбовалась.
- А это моя? Ты уверена, Полинька? Конечно, бери. Мне кажется, она и так твоя!
Полина завернулась в шаль, не снимая серенького халата. Вид, конечно, сиротский, ну и что? Зачем ему ее вид? Он к маме идет!
Алексей Сергеевич уселся на стул возле маминого кресла и открыл захваченную с собой карту. - Тут есть новый анализ мочи, - проговорил куда-то в пространство.
"Хоть бы поздоровался, - с неудовольствием подумала Полина. - Весь в делах". Но на ее шаль он все же взглянул и не без удивления. Тогда она посмотрела на его одежду. Бог ты мой, он был без белого халата! И из-под коричневого пиджака выглядывала белая шелковая рубашка с кружевным жабо. Нет, в самом деле - с кружевным жабо! Совершенно восхитительного, артистического вида! И фигура какая стройная, и волосы курчавятся, и ямочка на подбородке. Ну просто Иван-царевич! Вот только плохо воспитан (или это от стеснения?), и голос грубоват, и занимается чем-то, на взгляд Полины, запредельно низким. Как там наш Бахтин выражался о книгах Рабле? Телесный низ! Вот чем этот врач занимается! Телесным низом! Надо же, какое несчастье! А ведь сам, ну сам писатель Рабле, - он же в этом «телесном низе» просто купался! Полина мысленно фыркнула. Что ей Рабле, не входивший в число ее литературных избранников?! Однако ведь кто-то должен, сказала бы мама, - кто-то же должен заниматься моими плохими анализами?! Но тут Полина вспомнила об Анне Ахматовой, чей выбор пал на патологоанатома. Это еще ужаснее! Заниматься не живыми, а умершими! И как так случилось? Однако для Ахматовой это плохо закончилось, патологоанатом повел себя предательски, и она, бедная, потом меняла стихотворные строчки и посвящения…
- Анализ средний, - четко выговорил врач. - Я вам, Мария Абрамовна, оставлю хороший рецепт. Принимать только раз в неделю. Развести весь порошок в стакане воды и выпить.
- Только раз в неделю? - мама обрадованно закивала. - Слышишь, Полинька? Какой хороший врач. Только один раз!
- Купить можно в нашей аптеке - в поликлинике. Там есть, я проверял.
Это он уже сказал, повернувшись к Полине, которая еще туже завернулась в шаль с желтыми звездами, словно хотела ему напомнить, что она еврейка. Смешно. Она еврейка, а он - исследователь «телесного низа». Он снова взглянул на ее шаль с каким-то недоумением, или ей так показалось? И вдруг его словно прорвало, словно он прочел ее мысли о своей профессии.
- Вы не думайте, - быстро, с напором проговорил он. - Я уже поступил на заочный юрфака. - Я брошу эту работу. Я больше не хочу! Не могу!
Он ждал ее реакции. А она молчала. Не знала, что сказать.
- Но вы… Вы - хороший врач. Моя мама… мама вам очень благодарна. И я благодарна.
Он ждал чего-то другого, возможно, одобрения своего решения.
Тогда Полина продолжила, не без некоторой заминки. Она сама еще не понимала, что дает ей ее новый школьный опыт.
- Вот я долго училась, защитила диссертацию по эстетике, а работаю в школе. Какая теперь эстетика? Прекрасное, возвышенное - все это совершенно исчезло из жизни. Или только кажется, что исчезло? Не знаю… Но сейчас у всех все не складывается, все как-то кувырком.
И взглянула на него исподлобья, с вызовом:
- Но мне в школе нравится. Правда! Особенно, когда мои школьнички ходят на головах! А вам юриспруденция нравится? - задала она сразу же какой-то совсем «учительский» вопрос.
- Нет, не нравится! - с прежним напором выкрикнул он. - Но урология не нравится еще больше!
И тут Полина подумала, что он, возможно, пришел не из-за маминого здоровья, а чтобы ей, Полине, все это выкрикнуть, причем с такой убежденной яростью, словно был уверен, что она его урологию не одобряет. И ведь не ошибся! А ведь сотни женщин, да вот даже те три толстушки в белых халатах, радостно одобряют. Напротив, это словно печать мужской полноценности! При чем тут, вообще, она и ее тайные мысли?
Провожая доктора к двери, она угостила его карамелькой, и он тут же развернул ее и стал жевать, как школьник. И ушел, не попрощавшись, по своему обыкновению. Совсем не вежливый. Или думает о другом? Да ведь он и имени ее не знает, как поется в красивой арии. Или, может быть, слышал, как называет ее мама? А вот имя мамы он запомнил, и мама его обожает, это уж точно! Но ей, Полине, не хватает внимания, нежных интонаций, цветов, головокружительных эмоций. Не хватает прекрасного и возвышенного! Не хватает счастья! За ней нужно очень долго и горячо ухаживать, чтобы она поверила и запылала в ответ, ведь всего обычного, расхожего, чересчур телесного она боится смертельно. Боится включиться в ту непрерывную цепь, из которой уже не выскочить, и почти все у всех одинаково. Сплошной, чуть завуалированный, «телесный низ». Постылая работа для денег, привычные любовные ритуалы, непременные дети, комфортная дача, чтобы «как у всех». Этот доктор, возможно, тоже пытается выскочить, но она ничем не может ему помочь! Ничем!
Забежав в поликлинику за маминым урологическим лекарством, продававшемся в аптеке на третьем этаже, и затем спустившись на первый этаж, Полина случайно услышала разговор регистраторши с гардеробщицей. Регистраторша привстала со стула и изо всех сил высунула голову из окошка, так что даже шея напряглась и собралась складками.
- Наш-то Алешка, похоже, вздумал уйти от Клавки.
- С чего ты взяла? - проговорила гардеробщица, не поворачивая головы. - Там дите малое, и Клавка над ним начальница.
- Чтой-то он, Степановна, повеселел, прибарахлился. Куртка на нем новая.
Гардеробщица приостановилась, вероятно, припоминая новую куртку доктора, и в этом состоянии задумчивости подала Полине какую-то роскошную шубу из куницы, но тотчас охнула и нашла в глубине гардеробной простенькое Полинино пальтишко с дешевым енотом на воротнике. Проходившая мимо строгая дама очень ухоженного вида (не ей ли принадлежала роскошная шуба?), взглянула на Полину, накинувшую пальтишко на плечи, и вдруг проговорила не без удивления на лоснящемся от крема неподвижном лице: «А вам идет».
Полина просияла и даже сделала круг по длинному коридору, как бывает у расшалившихся щенков, причем ей показалось, что из одного кабинета, кажется, рентгеновского, вышел Алексей Сергеевич, на миг застыл и стал подниматься по лестнице. И всю дорогу домой она припоминала то слова строгой ухоженной дамы, то разговор регистраторши с гардеробщицей, то фигуру какого-то доктора у рентген-кабинета, похожего на уролога. Так он женат и у него есть ребенок? Но к чему все эти мысли, - она не понимала и не пыталась понять. Просто ей вдруг почему-то стало немного полегче, и многодневная, ноющая, постоянная тревога как-то отступила…
Школьники, почуяв приближение весны, совсем ошалели. В классе, залитом ярчайшим февральским солнцем, стоял гул, и те, кто хотел услышать читаемый текст, уселись на передние парты не по двое, а вчетвером. Это были в основном девочки, но к ним присоединился Женька Пароходов, с некоторых пор страстный фанат поэзии Серебряного века. И даже вид у него изменился. Прежде тщательно приглаженные волосы теперь были на романтический манер вздыблены, а в глазах блуждало какое-то постоянное удивление. Он первый и захохотал, с интересом поглядывая на Полину. А Дина Сафарова стукнула его раскрытой книгой по взлохмаченной голове и невозмутимо повторила вызвавшую смех фразу: «...летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасном».
Старик Бунин писал молодо, яростно и смело. Подростки затаили дыхание. А когда Дина прочла последнюю фразу, все вдруг услышали хлюпающие звуки. Женька Пароходов, уронив голову на руки, безутешно рыдал.
- Ты чего? – допытывалась Дина.
Вдруг Женька поднял голову и дико закричал:
- Полина Александровна, что же это такое! Попадется тебе такая дура - и вся жизнь пойдет насмарку. Так, что ли?!
В ответ закричала Дина Сафарова:
- Я, может, сама такая дура! Уж лучше уйти хоть в монастырь, хоть в Америку уехать или на Алеутские острова, но чтобы тебя всю жизнь помнили, а не променяли потом на какую-нибудь другую, более молодую или более спортивную.
Все смотрели на Полину, но она предпочла отмолчаться. Ответов у нее не было. Трагические финалы ярчайшей русской прозы производили сильное впечатление. Но хотела бы она их в собственной жизни?
Пока что у нее объявился поклонник. Это был приехавший из Швейцарии коллекционер, чьи родители некогда эмигрировали из России в Европу. Он собирал коллекцию русского искусства и заинтересовался какой-то ее давней статьей в ныне закрывшемся журнале. Приехав к Полине домой для беседы, он был принят Полининой мамой за Эдди Рознера, которого она девчонкой видела во Фрунзе в годы эвакуации. Видимо, на маму подействовал «европейский» шарм гостя, его безукоризненный черный костюм с галстуком, и вспомнилось нечто давнее, восхитившее ее в глухом азиатском городке. Полине же гость вовсе не понравился. Он говорил, что они уже давно с ней знакомы, прежде встречались на какой-то выставке. Она слушала с сомнением на лице.
- Ну, помните, там еще в витринах такие крошечные коробочки стояли, кругом темнота, а коробочки освещены?
Она не помнила ни коробочек, ни освещения, ни самого иностранного гостя. Однако возникло какое-то почти приключение, столь необходимое в ее однотонной жизни. Очень уж она засиделась дома. Почти совсем потеряла былую резвость! Все, буквально все вызывало ее раздражение! И навязчивые вечерние звонки иностранца, и шумные неисправимые школьники, и мамины восторги в адрес уролога.
- Полинька, а тебе не кажется, что новый анализ получше прежнего? - твердила свое мама.
- Конечно! Ты же выпила чудодейственное лекарство!
Мама улыбалась:
- Такой хороший доктор! И лекарство выписал хорошее. Правда, Полинька?
Полина кивала, но думала о своем. Что-то ей все же припомнилось об этом иностранце, живущем, как считалось, в самой свободной стране мира. И вел он себя как маркиз, посетивший знакомых в глухой провинции. Несколько лет назад он был совсем худой, в очках, ничего не коллекционировал и, кажется, ничего в живописи не понимал. Но и не делал вида, что понимает. Что-то спрашивал у нее, в чем-то сомневался. А сейчас располнел, обзавелся линзами, стал солидным господином с амбициями коллекционера мирового уровня. И сам уже все знал, а у нее спрашивал из вежливости. Тогда он все забывал - телефоны, адреса знакомых и их имена. Увидел у нее пачку сушеных бананов и попросил попробовать. Она протянула пачку, а он всю ее съел, хоть бы одни банан оставил! Это было невежливо, но трогательно, даже по-своему симпатично. И ее имя все никак не мог запомнить, но не уставал удивляться, какая она свободная в своей несвободной стране. И как ей это удается? Полина тогда посмеивалась - нужно ничего не иметь, вот и будешь свободной, как Диоген, которому Александр Македонский закрыл солнце. Единственная просьба философа к абсолютному монарху той эпохи - отойди, мол, не закрывай солнца! Тогда этот иностранец был, вроде, поживее. Немного жалкий и смешной, что Полине нравилось. А сейчас ороговел, обрел твердые формы и барственные повадки. И, конечно, считает, что осчастливил ее своим приездом в эту рухнувшую «варварскую» страну.
В отличие от Диогена, у Полины было множество желаний, но все какие-то неисполнимые. Впрочем, одно ее глупейшее желание мог помочь исполнить этот иностранец. Он все хотел пригласить ее в ресторан, а она выбрала соседнее кафе с ужасно вкусным «берлинским печеньем» и хорошим зеленым чаем. Однажды она туда случайно забрела. И вот в это кафе она могла надеть найденное в завалах прежнего барахла красное шелковое платье, которое так ни разу и не надевала. Когда-то мама ей его подарила на день рождения, а маме лаборантка из ее лаборатории принесла на работу специально для Полины. Платье было доставлено из Польши челночницей и стоило бешеных денег. Но какое чудесное! Сейчас вернулась мода на ассиметричный вырез и на такую длину. И все равно оно будет чуть «ретро», что просто здорово…
- Записывайте адрес. Нашли куда записать? Лялин переулок…
Прежде он бы все перепутал, но сейчас стал, кажется, несколько собраннее. Однако теперь ни капельки, ну ни капельки ей не нравился! Вот тем трем медсестрам, или кто они там? - конечно бы понравился! Иностранец из благополучной Швейцарии, с большими деньжищами в их почти нищей стране… Полина наконец-то улыбнулась своим мыслям и заснула без обычных ландышевых капель…
Позвонил знакомый журналист и предложил пойти посмотреть одного современного художника - тот позвал к себе в мастерскую. Полина, поколебавшись, согласилась. Правда, ей мало что нравилось в современном российском художестве. Тут остались либо пролазы, либо безнадежные архаисты, либо люди фанатической убежденности в своей правоте, потерявшей в новых условиях «актуальность». Но разве правота нуждается в актуальности? О них Полина и писала в своей книге. И снова укол в сердце - не вышла, пропала в недрах издательства.
Журналист ни бельмеса не понимал не только в современном искусстве, но и в искусстве вообще и надеялся исключительно на Полину. Если ей понравится, он готов был написать о художнике в том, почти рекламного характера листке, который пока еще выходил.
Но Полине не только не понравилось, она ужаснулась. Типичнейший случай жульничества!
Художник в заляпанном краской старом свитере и в стилизованной под народную прической «на прямой пробор» поджидал их в мастерской за столом, где помещались на тарелке неестественно бордового цвета кружки копченой колбасы пополам с зеленым луком. Угощенье явно не предназначалось для дам, да она и не ела никогда на вернисажах, ни в мастерских, ни в галереях. Приходила для другого.
- А где же работы? - спросила, оглядев захламленную мастерскую, заполненную не картинами, а какими-то ненужными вещами, вплоть до спущенных шин и сломанных лыжных палок.
- Вот же они! - художник, сияя улыбкой на хитроватом лице, кивнул в сторону стен. На них густо висели обрывки старых газет. Войдя в мастерскую, Полина даже подумала, что тут готовятся к ремонту. Но эти обрывки оказались экспонатами!
- Я первый, - художник стукнул себя кулаком в грудь, - стал приклеивать к стенам старые газеты!
Полина хотела возразить, но художник ее опередил:
- В России первый! На Западе-то этого навалом!
Журналист, взглянув на Полину, совсем сник. Понял, что ему так и не улыбнулась заметка о гениальном российском самородке, затюканном чиновниками. А Полина вернулась домой раздосадованная и обозленная. Тут же села на диван и, положив на колени тетрадку, написала заметку о том, как мы догоняем Запад, часто повторяя давно пройденные нашим авангардным искусством в 20-е годы зады. Писала и чувствовала, как досада перерождается во что-то другое, как щеки разгораются и самой становится интересно, что же дальше. Тут же набрала заметку на Эрике. Ее словно что-то подгоняло. Скорее! Но куда нести? Все журналы по искусству закрылись. Какие есть газеты? Кажется, неподалеку расположилась газета, которую она начала читать еще старшеклассницей. Иду! Быстро накинула пальто, которое, как сказала ухоженная дама в поликлинике, ей шло, и зашагала в сторону Костянского переулка. Кажется, где-то там? Словно сомнамбула, ничего не понимая и не принимая в расчет. Единственная многоэтажка в переулке остановила ее внимание. Не это ли здание? На вахте сказала, что она - автор и несет статью.
- Куда? - поинтересовался добродушный дядечка. Тогда еще не боялись террористов.
- В отдел… искусства, - сказала наобум. Есть там такой? Со студенческих лет не держала в руках. Вахтер сказал, на какой этаж подняться. Она поднялась не на лифте, а пешком - боялась застрять. Задыхаясь, вошла в какой-то кабинет и спросила, где редактор отдела искусства. Ей ответили, что редактор тут, но вышел. Полина все в том же лихорадочно-сомнамбулическом состоянии вынула из сумки несколько листочков, скрепленных серебристой скрепкой, и сказала, что оставляет статью для редактора. На столе.
- Не хотите подождать? - секретарша любезно-безразлично улыбалась. Но Полина уже сбегала по лестнице вниз, а потом осторожно шла по обледенелым февральским дорогам. Минут тридцать - все путешествие. Вошла в квартиру и услышала звенящий в ее комнате телефонный звонок. Быстро подбежала. Низкий женский голос (такой низкий, что Полина сначала даже приняла его за мужской) осведомился, не она ли принесла статью об искусстве.
- Да. Это я, - пролепетала Полина, и сердце у нее куда-то укатилось.
- Берем. Мы берем вашу статью, - твердо сказала женщина своим «мужским» голосом, который на самом деле был очень красивого тембра. И позже Полина оценила все его обертоны. Пожалуй, это было самое быстрое решение, касающееся судьбы Полининых текстов. И главное, - самое надежное. Сколько бывало невыполненных редакторских обещаний! Но статью, действительно, вскоре опубликовали. И в жизнь Полины пробился невероятный и долгожданный лучик - предвестник какого-то возможного ее и общего возрождения…
- Не могу найти этого вашего кафе. И адреса не могу найти. Еду к вам, и вы мне покажете, где это заколдованное кафе. И не возражайте!
Полина и не думала возражать. Но все же странно! Такой взрослый и хорошо говорящий по-русски иностранец, и не может найти кафе. Осталось, вероятно, что-то от прежнего недотепы. Тот был хотя бы занятный. А этот скучный, этот ей не нравился. Но мама ее постоянно спрашивала об Эдди Рознере, живущем в Швейцарии. Возможно, маму сумели бы там вылечить. Вылечить от чего? От жизни? Не лечится эта болезнь! И она, Полина, не собирается в Швейцарию. И не мечтает. Или мечтает иногда в своих невероятных мечтах? Ерунда, это она сочиняет жизнь своим женским персонажам, тем же упитанным медсестрам, которые рады были бы туда укатить от здешних невзгод. Да многие уже и укатили и помогают теперь по дому богатым пожилым дамам или стали хорошими и послушными «русскими женами». Все это не для нее. А что же, что же для нее? Ага, для нее – вот это старое красное платье, которое ей зачем-то приспичило надеть. Очередные глупости, пережитки тихо скончавшейся эстетики, ничего по сути не меняющие в ее жизни.
Звонок в дверь. Как быстро, однако, швейцарский турист доехал до них на своей красивой серебристой машине!
Но на пороге стоял уролог. В распахнутом пальто. Полина разглядела голубенькую рубашку под цвет глаз. А он взглянул на ее нарядное красное платье и что-то вдруг почувствовал. Поразительная была у него интуиция! Понял, что она ускользает. Что ждет другого.
- Я к вашей маме, - сказал быстро и невнятно. И еще раз посмотрел на ее запылавшее от неожиданности, смущения и даже от какого-то непонятного чувства вины лицо и на красное платье. Боже, с какой злостью посмотрел и с какой тоской. С каким отчаянием! Ведь он уже почти убежал от них, от всех них, там были и регистраторша с гардеробщицей, и поликлиника, и его белый халат, и больные, и жена, и детский садик, и ребенок (ни в чем не повинный), там были все они! А тут была одна Полина, и он бежал к ней.
- Проходите, - сказала Полина и пропустила его в прихожую. - Мама вас ждет. Она всегда вас ждет. Каждый день.
Мама и в самом деле каждый день спрашивала у Полины, когда придет этот необыкновенный доктор.
Врач и Полина топтались в прихожей. Полина ждала иностранца, а чего ждал он? Может, хотел что-то ей сказать? Хоть что-то, наконец, сказать?
Она обернулась к нему. Посмотрела исподлобья. Боже, до чего же он был хорош! Такой высокий, молодой (вероятно, лет на семь ее моложе), светловолосый, и еще с ямочкой на подбородке. А глаза светлые, но очень беспокойные, злые, яростные.
И вот совершенно неожиданно Полина увидела себя и его на том чудесном детском лугу, на «второй» территории, где был только клуб и где росло невообразимое количество дикой гвоздики с липкими стеблями и темно-бордовыми головками. Однажды она собирала там огромный букет.
А теперь они вместе шли по этому лугу, причем в Полинином сознании как-то совмещалось прошлое и настоящее, ее тогдашний возраст и возраст теперешний. А доктор был одновременно и юным пареньком лет пятнадцати (она в лагере была тайно влюблена в очень похожего на него младшего брата вожатой, который ее не замечал) и теперешним красавцем, но только не злым и ожесточенным, а веселым, беспечным, дурашливым. Он смешно кувыркался и показывал фокусы, а она хохотала не переставая и совсем не успевала собирать цветы. Но он и это успел и поднес ей огромный букет гвоздики - первый букет в ее жизни. Букет подарил уже взрослый, теперешний Алексей Сергеевич, но только с таким сияющим и умиленным выражением лица, какого она у него никогда не видела. А над их головой стояло, как всегда в этом ее сне о счастье, одно единственное белое лохматое облачко на безбрежном голубом небе…
Но вдруг небо заволокло тучами и полил дождь (Полина не сразу поняла, что это было уже нечто иное, новое. Тут в ее безоблачные «детские» грезы внедрились психическая энергия и мечты самого доктора. И каким-то таинственным образом Полина улавливала идущие от него сильные незримые токи). Стоя на потемневшем от дождя лугу, она в ужасе взвизгнула, и они вместе с доктором помчались к клубу, причем по дороге она упала и порезала палец о какой-то острый куст. Они стояли под козырьком у входа в запертый клуб, она отряхивала правой рукой мокрое, с налипшей травой платье, а Алексей Сергеевич перевязывал ей палец на левой руке. Что значит хороший доктор, - даже в ее фантазии у него были с собой бинт и зеленка. А потом «экран стал дрожать», как это бывает в открытом кинотеатре при дожде, изображение бликовало и смазывалось. Полина - единственный не убежавший от дождя зритель, - смутно различала силуэт доктора, который припал к лицу своей спутницы и не то жадно ее целовал, не то плакал, а может, это дождь хлестал по ним обоим и поэтому лица у них были мокрыми? Хотя и плакать было о чем, - ведь они расставались. Как расставались? Почему? Им же было так хорошо вместе?!..
И тут прозвенел звонок в дверь. Уролог спешно скрылся в комнате мамы. Та его все время ждала и, конечно, не удивилась, а обрадовалась. На маме был в этот день халат с большими красными цветами. Мама с Полиной совпали в цвете.
А Полина быстро открыла дверь иностранному гостю, сообщила, что к маме неожиданно пришел доктор и пусть он подождет в машине или в скверике у подъезда. Она скоро выйдет. Зачем ей была эта встреча, это кафе? Этот гость? Непостижимо! И вот Полина ждала в своей комнате, не решаясь показаться урологу на глаза, а гость ждал в своей машине возле подъезда, когда врач закончит консультировать маму. Он их не задержал, пробыл у мамы минут десять и вышел с каким-то совершенно потерянным, перевернутым лицом. На Полину он не глядел.
Но она все равно ощущала, что этот врач, Алексей Сергеевич, Алексей любит ее так, как никто никогда не любил и еще не известно, полюбит ли. Но в реальности ей было совершенно не понятно, что делать с его любовью. Да знал ли он сам? В этом прерывистом и глухом взрослом мире, где каждый старался обзавестись своей прочерченной колеей (хотя доктору, кажется, хотелось ее поменять, а у Полины - она была вся заросшая лопухом и напоминала проселочную тропинку) - они оказались словно в параллельных измерениях, нигде не пересекались, как космические тела. И совпадал у них только мир «детский» - мир фантазий и грез.
И ей мечталось, что он будет вспоминать ее всю жизнь! И как они случайно встретились в поликлинике. И как он стал к ним приходить. И черную шаль с желтыми звездами, в которую она сиротливо завернулась. И ее взгляд исподлобья, который (как она интуитивно чувствовала) ему особенно нравился. Да и она будет вспоминать, с какой безумной жадностью и отчаянием он целовал ее на волшебной, заросшей гвоздиками, «второй» территории их лагеря под козырьком запертого клуба. Это сон? Фантазия? Пускай! Почему-то Полина не сомневалась, что это была их общая фантазия, обмен любовными мечтами на расстоянии. Не сомневался же русский гений, вслед за Ветхим Заветом, что любовь преодолевает даже барьеры смерти! А ведь герои его последней «таинственной повести» при жизни преодолеть житейские барьеры так и не смогли! Вот и они не смогли, увы, не смогли их преодолеть, и встретились только в мечтах на «детском» лугу!..
…Когда-нибудь космический путешественник-археолог (пустился фантазировать автор), потомок землян, сумевших покинуть родную планету накануне страшной катастрофы, увидит Землю безлюдной и мертвой, почти целиком погруженной в океанические воды. Но ему удастся с помощью захваченной с собой аппаратуры реконструировать случайный малюсенький фрагмент человеческого сознания, запечатлевшегося в мощном излучении ноосферы, окутавшей безмолвную Землю. Это был «золотой запас» накопленных человечеством мыслей, фантазий и воспоминаний. И вот наш путешественник увидел идущих по заросшему цветами лугу девчонку и паренька. Паренек кувыркался, а девчонка хохотала. А небо над ними было такое ярко-синее, каким оно никогда не бывало на его сумрачной планете. И зелень была свежее и прекраснее - слово, которое почти ушло из лексикона его планеты, ориентированной исключительно на интеллект. У него даже слезы навернулись, что было с ним едва ли не впервые в зрелые годы. Путешественник подумал, что через несколько тысяч лет на этой планете опять возникнет жизнь, а потом, возможно, и человечество. И кто-то непременно реконструирует по остаткам ноосферы, какой прежняя Земля была цветущей и сколько тут было любви и счастья (и эти слова на его планете предпочитали не употреблять)…
Алексей Сергеевич повернулся к Полине, хотел что-то сказать, но у него не получилось. Тогда он толкнул дверь и вышел из их квартиры. И больше уже никогда у них не появлялся.
Вера Чайковская - прозаик, художественный критик, историк искусства. Закончила с отличием филологический факультет (и факультет общественных профессий по изобразительному искусству) МГПИ им. Ленина и аспирантуру ВНИИ искусствознания. Кандидат философских наук. Член Союза художников Москвы и Академии художественной критики. Постоянный автор «Независимой» и «Литературной» газет,«Литературной России», журналов «Собрание», «Нева», «Слово\Word» и др. Дебют в прозе состоялся в 1995 году в журнале «Новый мир» (повесть «Новое под солнцем»). Автор трех книг прозы («Божественные злокозненности», «Мания встречи», «Анекдоты из пушкинских времен»), а также книг по искусству 19-21 веков: сборника эссе «Удивить Париж», книги-альбома «Светлый путь» М., Искусство - 21 век (2004, 2005, 2011), монографии «Три лика русского искусства 20 века: Роберт Фальк, Кузьма Петров-Водкин. Александр Самохвалов», книги для детей «Тропинка в картину (новеллы о русском искусстве)». В 2010 г. в изд. «Молодая гвардия» (малая серия ЖЗЛ) книга «Тышлер. Непослушный взрослый», а в 2011 г. в изд. «Три квадрата» - книга «К истории русского искусства. Еврейская нота». В 2015 г. в изд. «Искусство - 21 век» в серии «роман-биография» - книга «Карл Брюллов. Споры с судьбой». В 2019 г. в изд. «Искусство -21 век» книга «Дух подлинности. Соцреализм и окрестности», а в 2022 г. книга «Кипренский. Дитя Киприды», СПб, Лимбус Пресс. Первая премия за прозу на международном литературном конкурсе в Италии (г. Анкона) в 1997 г. Лауреат премии им. Валентина Катаева за повесть «Уроки философии» в журнале «Юность» за 2013 г. Диплом Российской Академии художеств за книгу «Три лика русского искусства 20 века». Родилась и живет в Москве.
