Специфика Еврейского фронта: битва за выживание
В 1899 и 1907 гг. в Гааге были подписаны различные конвенции об обычаях сухопутной и морской войны, сформировавшие костяк международного права в военной области. Если отвлечься от немецких дебютов газовых атак и случаев вероломства по отношению к нейтральным странам (в частности, Бельгии), Первая мировая война прошла сравнительно цивилизованно, под знаком соблюдения Гаагских конвенций, нашедших свое абстрактное усовершенствование в Женевских конвенциях 1929 года. Этнические эксцессы ограничились депортациями мирного населения в примыкающих к линии фронта зонам, но практически не затронули личный состав воюющих армий.
Совершенно иной оказалась Вторая мировая! Принципиальное ее отличие в том, что в качестве конечных политических целей войны впервые рассматривались не только военнослужащие противника, но и «цивилисты» — мирное население этих стран. Премьерой стал и идеологический ракурс. Человечество воспринималось под углом зрения «арийской» расовой теории и вытекающих из нее сугубо этнических эмоций — братской солидарности (с арийцами не немцами), брезгливого презрения (к славянам) и лютой ненависти (к евреям и цыганам).
Оставим и здесь побоку обусловленные этим — разной степени добровольности — угоны гражданского населения завоеванных стран в качестве принудительных рабочих в видах хозяйственного их использования в Третьем Рейхе. Если в плане депортаций и эксплуатации цивилистов (равно как и по жестокости отношения к военнопленным!), Япония могла еще дать фору Германии, то в одном она безнадежно «проваливалась» — в культе государственной «лютой ненависти» к евреям, который исповедовала и практиковала Германия. Впрочем, своих евреев в Японии практически не было, а японский консул в Литве, Сугихара, спас своими транзитными визами на порядок больше евреев, чем их проживало в его собственной стране.
Гитлер же, не преуспев с географическим решением еврейского вопроса (Мадагаскар, Уганда, Люблин-Ниско, Биробиджан) в начале войны, перестроился на его биологическое и окончательное решение после 22 июня 1941 года. Это распространялось на всех евреев, включая немецких и австрийских, но только на евреев по расе, а не по вере, что оказалось даже спасительным для караимов и части горских евреев в оккупированных областях СССР. Остальных надлежало собирать в гетто и лагеря смерти и систематически убивать, причем «полезных», то есть классных специалистов, позже, чем остальных. Впрочем, известно и яркое исключение: генерал-фельдмаршал Мильх, банальный мишлинг по крови, был настолько нужен люфтваффе и Рейху, что ему даже подправили генеалогию, уговорив мать признаться в «грехе» с немецким аристократом!
Так что Геринг отвечал за свои слова, когда якобы говорил кадровикам: «Кто тут еврей, решаю я!»
Короче, уничтожение европейского еврейства было одной из главных целей войн Гитлера на востоке — целью, для достижения которой к польским и советским евреям постепенно были «подверстаны» и все остальные евреи Европы, включая немецких.
Все это важно для уточнения самой нашей темы. Ведь еврейский героизм в годы Второй мировой — особенный, общая мерка ратных подвигов на полях сражений тут не годится, хоть евреев в составе армий Коалиции было и немало. У евреев поэтому была своя война и свое отчаянное сопротивление — битва за выживание народа!
Шла она на всех уровнях соприкосновения с врагом — в каждом гетто, каждом эшелоне с депортируемыми, каждом лагере смерти, каждом партизанском отряде, где командовали или просто были евреи.
И тут евреям есть что предъявить и чем гордиться: восстания в лагерях смерти — в Собиборе, Треблинке и Аушвице-Биркенау, восстания в гетто — Белостокском, Варшавском, Новогрудковском, еврейские партизанские отряды (братьев Бельских в Белоруссии), «марш жизни» двухсот долгиновских евреев, выведенных Николаем Киселевым из оккупированной территории к своим, через линию фронта.
Ташкентский фронт
Еще до истерик с «безродными космополитами» и «убийцами в белых халатах» фирменным знаком послевоенного антисемитизма в СССР были байки типа «Ташкентцы», «Ташкентский фронт», «Иван в окопе, Абрам в коопе[1]». Жиды, мол, наши в Отечественную не воевали, отсиживались в тылу, в эвакуации, когда русские и остальные за них, блин, кровь проливали. В этом контексте и сами слова «эвакуация», «эвакуированные» (или, как их еще называли, «выковыриванные») — какие-то презренные и гнилые, замешанные на трусости и чуть ли не на предательстве.
Но если к еврейскому героизму военных лет подойти еще и с общей, нееврейской, меркой, то и тут они смотрятся достойно. Возьмем за мерило, скажем, присвоение звания Героя Советского Союза и ограничимся Великой Отечественной войной и РККА, то есть сухопутными войсками СССР.
По данным переписи 1939 г. (проведена в январе, то есть до начала Второй мировой и первых советских аннексий), три миллиона советских евреев были седьмой по численности национальностью в СССР — после русских, украинцев, белорусов, казахов, узбеков и татар. Среди пехотинцев-героев было 157 евреев (один — полковник Давид Драгунский — даже дважды Герой): это пятый результат — после русских (8875), украинцев (2188), белорусов (228) и татар (162). Если же нормировать эти абсолютные цифры по довоенному населению, евреи будут даже четвертыми.
Большинство (54) получили свою звезду в 1945 году, в 1943 и 1944 гг. соответственно 38 и 35, а в 1941 и 1942 гг. — всего-то 3 и 4 кавалера. Из 157 евреев-героев 59 погибли при исполнении подвига!
Интересно, что самые первые герои-евреи — генерал-полковники Григорий Михайлович Штерн и Яков Владимирович Смушкевич — получили свои звeзды за Халхин-Гол, причем у Смушкевича это была уже вторая (первая — за Испанию). Оба погибли в один и тот же день — 28 октября 1941 г., в разгар немецкого наступления на Москву. Обоих расстреляли… на даче НКВД в поселке Барбыш под Куйбышевым (Самарой).
Такой вот «Ташкентский фронт».
Выживание как героизм
В небесах, на суще и на море государства бились с государствами, но каждый еврей держал еще и свой личный, индивидуальный фронт в битве за победу и за выживание.
Вот один такой яркий случай — солдатская судьба Леонида Исааковича Котляра. Она не просто нетипична — она уникальна. Но не тем, что его непосредственное участие в боевых действиях ограничилось всего одним месяцем и свелось к почти незамедлительному попаданию в плен — таких красноармейцев 5,7 миллионов! И даже не тем, что в плену он выжил, — это было и впрямь не просто, но удалось каждым двум из пяти, так что и таких счастливцев еще миллионы!
Котляр был евреем, его и без того распоследний в иерархии пленников статус советского военнопленного (какие к черту Женевские конвенции и прочие нежности?!) должно умножать на «коэффициент Холокоста» как однозначного немецкого ответа на решение еврейского вопроса. Иного, кроме смерти, таким, как он, немцы, не предлагали[2].
Мало того, именно советским военнопленным-евреям выпало стать первыми де-факто жертвами Холокоста на территории СССР: их систематическое и подкрепленное немецкими нормативными актами физическое уничтожение началось уже 22 июня 1941 года, поскольку «Приказ о комиссарах» от 5 мая 1941 года целил, пусть и не называя по имени, и в них[3].
Таких — еврейской национальности — советских военнопленных в запачканной их кровью руках вермахта оказалось порядка 85 тысяч человек. Число уцелевших среди них известно не из оценок, а из репатриационной статистики: это немногим меньше 5000 человек[4]. Иными словами, смертность в 94% — абсолютный людоедский рекорд Гитлера!
Недаром пресловутое «Жиды и комиссары, выходи!», звучавшее в каждом лагере и на любом построении, звенело в ушах всех военнопленных (а не только еврейских) и запечатлелось в большинстве их воспоминаний.
Но Леониду Котляру посчастливилось попасть в число этих уцелевших. Вот он — один из подлинных, хотя и неприметных еврейских героев, вот он, Давид-победитель!
Но как же он этого достиг?
Смертельная опасность поджидала его с первого же дня плена, но ближе всего смерть со своей косой стояла к нему в Николаевском шталаге во время хитроумной селекции «затаившихся» евреев и комиссаров.
Селекция шла посредством сортировки всех военнопленных по национальностям —
«…Из строя стали вызывать и собирать в отдельные группы людей по национальностям. Начали, как всегда, с евреев, но никто не вышел и никого не выдали. Затем по команде выходили и строились в группы русские, украинцы, татары, белорусы, грузины и т.д. В этой сортировке я почувствовал для себя особую опасность. Строй пленных быстро таял, превращаясь в отдельные группы и группки. В иных оказывалось всего по пять-шесть человек. Я не рискнул выйти из строя ни [тогда,] когда вызывали русских и украинцев, ни, тем более, — татар или армян. Стоило кому-нибудь из них усомниться в моей принадлежности к его национальности — и доказывать обратное будет очень трудно.
Я лихорадочно искал единственно правильный выход. Когда времени у меня почти уже не осталось, я вспомнил, как однажды в минометной роте, куда я ежедневно наведывался как связист штаба батальона, меня спросили о моей национальности. Я предложил им самим угадать. Никто не угадал, но среди прочих было произнесено слово «цыган». За это слово я и ухватился, как за соломинку, когда операция подошла к концу и нас осталось только два человека. Иссяк и список национальностей в руках у переводчика, который немедленно обратился к стоящему рядом со мной смуглому человеку с грустными на выкате глазами и огромным носом:
— А ты какой национальности?
— Юда! — нетерпеливо выкрикнул кто-то из любителей пошутить.
Кто-то засмеялся, послышались еще голоса: «юда! юда!», но тут же все смолкло, потому что крикуны получили палкой по голове за нарушение порядка. В наступившей мертвой тишине прозвучал тихий ответ:
— Ми — мариупольски грэк.
Последовал короткий взрыв смеха.
Не дожидаясь приглашения, я сказал, что моя мать украинка, а отец — цыган. И тотчас последовал ответ немца, выслушавшего переводчика:
— Нах дер мутер! Украйнер!
— Украинец! — перевел переводчик.
Приговор был окончательным, и я был определен в ряды украинцев. Теперь любой, кому пришла бы в голову фантазия что-либо возразить по этому поводу, рисковал схлопотать палкой по голове. Немцы возражений не терпели»[5].
Так, еврей Леонид Котляр «переложился» в Леонтия Котлярчука, украинца по матери и киевлянина по месту жительства. Отметим, не только успешность, но и нетривиальность принятого им в Николаеве выбора: случаи маскировки под русских, украинцев, армян, татар или грузин в этой же ситуации относительно часты, а вот под цыган — единичны[6].
Тогда, в Николаевском шталаге Котляр вытащил дважды счастливый билет. Лагерная комиссия под руководством «особиста» из СД освободила Котлярчука из военного плена и отпустила его, отныне свободного цивилиста[7], из Николаевского шталага домой в Киев, снабдив на дорогу хлебом и «аусвайсом»![8]
«Домой», понятно, «Котлярчук» не спешил, по дороге он застревал и кантовался, где только мог, — сначала в селе Малиновка Еланецкого района Николаевской области — при пасеке, а потом на хуторе Петровский соседнего Братского района — пастухом. Но осенью 1942 года Украину накрыла очередная (третья по счету) волна заукелевских вербовочных кампаний, и 3 октября староста Петровского закрыл спущенную ему разнарядку двумя прибившимися к хутору «оцивиленными» военнопленными, в том числе и Котлярчуком.
А тот, благополучно пройдя два чистилища медосмотров (обоих врачей, кроме отсутствия признаков венерических болезней, ничто более не заинтересовало), уже через несколько дней сидел вместе с другими угнанными в эшелоне, направлявшемся из Вознесенска в Германию, куда и прибыл (в Нюрнберг) уже 12 октября. Попав по распределению на завод «Зюддейче Кюлерфабрик Юлиус Фридрих Бер» в Штутгарте, изготовлявший всевозможные радиаторы для двигателей внутреннего сгорания, он проработал на нем слесарем все полтора года, что отделяли Штутгарт от 19 апреля 1945 года — дня освобождения города американцами.
Селекция в Николаеве — лишь один из эпизодов, связанных с выяснением национальности автора. Всего же таких «эпизодов» было как минимум шестнадцать: шесть в лагерях для военнопленных, восемь во время вольного батрачества по украинским селам и еще два — медицинские проверки на пути в Германию. Каждый из них запросто мог бы завершиться разоблачением и смертью.
Но ни один из эпизодов не был чистым везением, отнюдь! Всякий раз Котляр делал или говорил то и только то, что могло бы отвести опасность и спасти. И это не было актом инстинктивного и любой ценой выживания — это было его борьбой и его подвигом, смыслом его жизни и, если хотите, его пращой Давида.
«Если еврей, — писал он, — с сентября 1941‑го все еще не разоблачен немцами, если он проявил столько изобретательности и воли, мужества и хладнокровия, и Господь Бог ему помогал в самых безнадежных ситуациях, то он уже просто не имеет права добровольно отказаться от борьбы. Такой поступок означал бы акт капитуляции человека, дерзнувшего в одиночку вступить в единоборство с огромным, четко отлаженным механизмом массового истребления евреев».
И Леонид Котляр не капитулировал: крошечный Давид одолел жидоеда Голиафа.
Киевский фронт
7 августа 1945 года Леонид Котляр начал свой репатриантский путь из Штутгарта в Киев: дорога растянулась на бесконечные 16 месяцев. Домой он приехал 5 декабря 1946 года — буквально на третий день после того, как отец с семьей смог вернуться в их довоенное жилье.
Отец Леонида, Исаак М. Котляр, сам был призван в армию уже в начале июля 1941 года, но на фронт не попал по состоянию здоровья. Но и демобилизовать его тоже не стали, присвоили звание старшего лейтенанта и держали в РККА. Лишь в 1943 году, после победы под Сталинградом, его прикрепили к одному из военкоматов в Узбекистане, на станции Денау в Сурхан-Дарьинской области, где в эвакуации жили две его сестры с детьми и его вторая жена, мачеха Леонида. Ввосьмером — четверо взрослых и четверо детей — они жили в недостроенном колхозном домишке: стены под крышей, два окна без рам и дверной проем без двери. Всей мишурой работали в колхозе, откуда Семена изредка отзывал военкомат для разных армейских забот, ловли дезертиров в горах, например.
В январе 1945 года Исаака Котляра, наконец, демобилизовали, и он вернулся в родной и освобожденный Киев. И сразу же выяснилось, что в комнату их во время оккупации немцы поселили другого.
Выезжать добровольно жилец ни за что не хотел, так что пришлось с ним отчаянно судиться. Так законные хозяева превращались в просителей или истцов, отнимающих у солидных людей жилплощадь по липовым, наверняка купленным документам и наградным листам (мол, а как же оно еще у жидов возможно?).
А порядок тогда был такой, что квартиры и комнаты возвращались эвакуированным лишь в том случае, если они могли документально подтвердить, что хоть кто-нибудь из членов их семьи, прописанных до войны по этому адресу, был красноармейцем и участником войны. У Котляров в армии были все трое, но о старшем сыне, о Леониде, сведения были лишь те, что в 1941 году он пропал без вести на фронте (при этом перед войной он был уволен в запас второй категории, так что, по идее, воевать не должен был бы). Те же письма, которые Леонид в 1945 году изредка писал отцу по старому адресу (бульвар Шевечнко, 62/13), но сволочь-жилец аккуратно эти письма читал и сжигал («дошло» же до отца лишь то письмо, которое Леонид отправил на адрес Любы, своей одноклассницы). Что касается службы младшего брата, Романа, то у отца тоже было негусто — одно лишь письмо командира его стрелкового полка, в котором сообщалось, что младший лейтенант Котляр Роман Исаакович, комсорг 1-го батальона[9], был тяжело ранен 26 января 1945 года и эвакуирован в госпиталь.
Но «жилец» и тут не растерялся: подкупил дворника и с помощью его лжесвидетельств оспаривал подлинность всех предъявленных отцом документов. И находил понимание в разных инстанциях, где, издевательски грассируя звук «р», обычно задавали один и тот же вопрос: «Ну и где же этот ваш тяжелораненый и эвакуированный в госпиталь младший лейтенант Котляр Г’оман Исаакович?!» Документа о том, что он, комсорг, тяжело ранен в бою, суду было недостаточно — требовали предъявить его самого, быть может, уже умершего от ран в том же госпитале.
Убитый горем, потерявший, как он полагал, обоих сыновей на фронте, да еще оказавшийся без жилья, без прописки и без работы, Исаак Котляр с женой и дочкой ютился все это время у младшей сестры, в одной комнате с ее семьей[10]. Сестре квартиру вернули сразу, поскольку ее муж — лейтенант и участник войны — уже вернулся домой.
По ходу тяжбы Исаак Котляр дошел до генерального прокурора Украины Романа Андреевича Руденко[11], но это нисколько не помогло, поскольку его установка была в точности такой же, как и на других этажах, — недоброжелательной и издевательской.
Дело решилось лишь после того, как в мае 1946 года явилась Люба с письмом от «воскресшего» старшего сына и получением от него в июне всех необходимых для суда и военкомата справок и выписок. Но и после этого прошло еще полгода и потребовалось вмешательство все того же Руденко: в свое довоенное жилище Исаак Котляр с семьей смог вселиться лишь 4 декабря 1946 года. В целом же на эту борьбу ушло почти два года!
Что ж, это не удивительно, ибо все этажи послевоенной советской власти в Киеве были пропитаны испарениями все нарастающего государственного антисемитизма, пусть и не жидоморского, как у немцев, и не погромного, как в начале века в России, но помноженного на специфический украинский, сугубо личный и весьма энергичный. Ишь ты, сволочи «выковыриванные» (эвакуированные), понаехали из своих ташкентов!
Леонид Комиссаренко, мальчишкой оказавшийся в Киеве в эти годы, вспоминал, морщась, как уличным лейтмотивом во дворе было издевательское мальчишеское антисемитское: «Стярющка не спеща // дорёшку перещля».
Сентябрь 1945 года: еврейский погром в Киеве
Так что не приходится удивляться тому, что именно в это время, а именно 4-7 сентября 1945 года, в Киеве случился самый настоящий еврейский погром — кажется, предпоследний в Европе в XX столетии (последним стал погром в Кельце 4 июля 1946 года).
Если отвлечься от случайности повода и его фабулы, то причиной погрома был все тот же типический киевский конфликт на жилищной почве — такой же, как и в случае Котляров. В частности, в свою квартиру на Китаевской улице вернулась из эвакуация еврейская семья Рыбчинских. Пока хозяев не было, в квартиру самовольно вселилась семья Грабарь. Грабарей, по требованию Рыбчинских, выселяли из квартиры, причём без предоставления какого-либо жилья.
И тогда мать семейства попросила «помощи» у сына-красноармейца, Ивана Захаровича Грабаря, 1922 г.р., гвардии рядового. Тот немедленно выехал, прихватив с собой в помощь друга — гвардии младшего сержанта Мельникова Николая Александровича, 1922 г.р. Но не помогло — семью все равно выселяли на улицу.
4 сентября друзья напились с такого горя в пивной, после чего решили выместить на каком-нибудь жидяре всю накопившуюся злобу. Подвернулся же им старший лейтенант Иосиф Давидович Розенштейн, 1912 года рождения, старший радиооператор отдела «Б» НКГБ УССР, проживавший по Заводской улице, 30. 4 сентября, в 17 часов 30 минут, одетый в гражданское, он возвращался из булочной домой и столкнулся нос к носу с пьяными гвардейцами. Те начали его оскорблять и избивать, отбиться получилось только с помощью случайных прохожих. Придя домой, Розенштейн, надел свою форму, взял служебный пистолет «ТТ» и, в сопровождении жены, направился во двор дома матери Грабаря, где в это время находились оба обидчика. Разговор был короткий: тремя выстрелами он убил обоих. Как только аффект прошел, он бросился бежать, но его перехватили милиционеры и доставили в отделение.
На месте же убийства собралась большая толпа народа, из которой слышались антисемитские возгласы. Кто-то из толпы набросился на жену Розенштейна и случайного прохожего, по фамилии Спектор, и тяжело избили их. Явившимся сюда милиционерам толпа не отдавала ни убитых, ни избитых, так что пришлось вызывать конное подкрепление.
Классический еврейский погром состоялся 7 сентября, в день похорон гвардейцев-антисемитов:
«Людей собралось огромное количество, пришли даже те, кто едва слышал о случившемся. Все желали собственными глазами убедиться, что евреи убивают людей. Процессия двинулась на Лукьяновское кладбище не по прямой дороге, а через центр Киева. Встречавшихся на пути евреев нещадно избивали прямо на улице. Процессия прошла сквозь еврейский базар, громя и сметая всё на своём пути. После погребения отдельные группы воинственно настроенных граждан продолжили избиения. Только когда по городу стали распространяться слухи о готовящемся новом, гораздо более масштабном еврейском погроме, органы заработали… Благодаря милиции, более тяжких последствий удалось избежать»[12].
Казалось бы: мыслимо ли такое в Киеве, городе Бабьего Яра, в послевоенную пору?
И оказалось: очень даже мыслимо!
Более того, власть испугалась «народного гнева» антисемитов больше, чем реакции евреев. 1 октября 1945 года трибунал, на основании п. 2 постановления ЦИК СССР от 7 июля 1934 г., приговорил Розенштейна к высшей мере наказания, но без конфискации имущества.
Этого приговора явно еще не знали четверо киевских евреев-фронтовиков — Котляр[13], Забродин, Песин и Милославский. Где-то на стыке сентября и октября 1945 года они обратились с письмом, адресованном Сталину, Берии и Поспелову (главреду «Правды»). То есть к партии, тайной полиции и пропаганде.
Начинается письмо эпически:
«Закончилась великая и тяжелая Отечественная война. Усилиями всех народов СССР одержана невиданная в истории победа. Каждый советский гражданин вправе сейчас гордиться своей Родиной, своей большевистской партией, своим родным т. Сталиным, которые привели нас к этой победе.
Возвратившись после четырехлетнего отсутствия в наш родной гор. Киев для того, чтобы перейти к мирному труду и взяться за его быстрое восстановление, мы, группа демобилизованных коммунистов-фронтовиков были удручены, когда узнали, что делается в Киеве, столице Советской Украины.
Мы, по правде сказать, не узнали наш город не только по его внешнему виду, но и по той политической обстановке, которая в нем сейчас существует. Мы не можем понять политического лица этого города. Как-то не верится, что мы находимся в столице той Республики, которая входит в великий Союз Советских Социалистических Республик.
Здесь сильно чувствуется влияние немцев. Борьбы с политическими последствиями их политического вредительства здесь не ведется никакой. Здесь распоясались всякого рода националисты, порой с партийным билетом в кармане. Здесь никак не чувствуется духа интернационализма, являющегося знаменем нашей партии и советской власти. Здесь свирепствует еще невиданный в нашей советской действительности АНТИСЕМИТИЗМ. Слово «жид» или «бей жидов» — излюбленный лозунг немецких фашистов, украинских националистов и царских черносотенцев со всей сочностью раздается на улицах столицы Украины, в трамваях, в троллейбусах, в магазинах, на базарах и даже в некоторых советских учреждениях. В несколько иной, более завуалированной форме это имеет место в партийном аппарате, вплоть до ЦК КП(б)У. Все это в конечном итоге и привело к еврейскому погрому, который недавно имел место в г. Киеве.»
Далее евреи-фронтовики продолжают:
«К нам в армию доходили вести о положении в Киеве, но мы в это не верили, а сейчас, к сожалению, пришлось в этом убедиться. Создавшаяся здесь в Киеве ситуация обязывает нас, коммунистов, воспользоваться правом, предоставленным нашим партийным уставом, где сказано, что член партии имеет право «обращаться с любым вопросом и заявлением в любую партийную инстанцию вплоть до ЦК ВКП(б)» и просить Вас о принятии срочных мер к оздоровлению той политической обстановки, которая создалась здесь, ибо дышится в ней весьма тяжело.
Весьма неприятным и скандальным для нашей партии и для нашей социалистической Родины является тот факт, что после нашей победы над коварным немецким фашизмом здесь, в Киеве, возник первый в условиях советской власти еврейский погром, о котором уже, по всей вероятности, стало известно и за пределами нашей Родины.
Что привело к этому погрому, и как он мог возникнуть в нашей советской действительности? В результате разнузданного антисемитизма, свирепствующего в Киеве, много евреев ежедневно подвергается оскорблениям и избиениям, и никто из властей не становится в их защиту. В первых числах сентября с.г. на одного еврея, майора НКВД УССР, посреди улицы напали два антисемита в военной форме и после нанесения ему оскорбления тяжело избили его. Не выдержав всех этих издевательств и, видимо, морально тяжело переживая за все то, что сейчас переживают в Киеве все евреи, а вместе с ними и демократический элемент других наций в связи с разгулом антисемитизма, майор, находясь в состоянии аффекта, убил из револьвера двух антисемитов. Этот выстрел послужил сигналом к началу еврейского погрома. Похороны антисемитов были особо организованы. Их проносили по наиболее многолюдным улицам, а затем процессия направилась на еврейский базар. Эта процессия была манифестацией погромщиков. Началось избиение евреев. За один этот день было избито до 100 евреев, причем 36 из них были отвезены в тяжелом состоянии в больницы г. Киева, и пять из них в этот же день умерли. Попутно пострадали несколько русских, которые своей внешностью были очень похожи на евреев, и погромщики избивали их наравне с евреями.
После этих событий атмосфера в городе Киеве стала еще более накаленной. Погромщики начали подготавливать погром еще более солидный, видимо, вполне достойный масштабов столицы, но местные органы пока предотвратили это. Была установлена охрана синагоги, еврейского театра, еврейского базара и т.д. Но антисемитизм от этих мероприятий пока никак не думает уменьшаться. Антисемиты все же готовят новый погром, более разительной силы, вполне достойный их учителей Гитлера, Геббельса и др., и если положение не изменится, то этот погром успешно будет проведен в жизнь. Вот какова сейчас обстановка в Киеве, столице советской социалистической республики. Это тогда, когда вся наша страна живет сейчас совершенно иными интересами: восстановлением народного хозяйства, пятилетним планом, международными проблемами. Как это могло случиться в одной из столиц советских республик?»
Тогда Котляр и другие задаются вопросом, конечно же, риторическим:
«Как все это могло случиться после столь успешно закончившейся войны над коварным немецким фашизмом, когда весь наш народ независимо от расы и национальности был един в этой борьбе и завоевал себе равное право на спокойную мирную жизнь? Это стало потому, что ЦК КП(б)У и СНК УCCP не только не вели никакой политико-массовой и разъяснительной работы по отношению к евреям, к этой наиболее пострадавшей при немцах нации, но наоборот, возглавили разжигание национальной розни и проводили эту позорную и чуждую вашей партии и советской власти антисемитскую политику, приведшую в конечном итоге к еврейскому погрому, опозорившему нашу социалистическую Родину.
<…> За время Отечественной войны десятки тысяч евреев храбро сражались на фронтах Отечественной войны, многие из них погибли в боях за свою Социалистическую Родину, многие из них стали героями. Процент награжденных евреев во время Отечественной войны весьма высок.
За время Отечественной войны, видимо, ни один народ не пережил столько горя и несчастий, сколько пережил еврейский народ. В одном лишь г. Киеве, в Бабьем Яру, немцы истребили свыше 80 тыс. евреев, а в целом от рук фашистов во время войны погибло несколько миллионов евреев. Оставшиеся же в живых евреи в большинстве своем потеряли полностью или частично свои семьи, лишились своего жилья, имущества и влачат сейчас жалкое существование.
Почему же теперь, в условиях Советской власти, после столь блестяще одержанной победы над врагом, в которой принимали все народы СССР, в Киеве, столице Украины, начало проявляться такое ненавистное отношение к этому народу, народу мученику, так недавно пережившему одну из самых тяжелых трагедий в своей истории? Почему так издевательски относятся сейчас на Украине к нуждам так тяжело пострадавших евреев, к их желаниям снова работать на благо нашей Социалистической Родины, к их стремлениям работать по своей специальности, по своим знаниям, образованию, квалификации, опыту и т.д.? Почему при подборе кадров на Украине перестали теперь придерживаться деловых признаков, а, главным образом, обращается внимание на НАЦИОНАЛЬНОСТЬ. Неужели в этом вся суть? Неужели так начали понимать на Украине ленинско-сталинскую национальную политику? Вполне понятно, что Украинской республике надо создавать свои национальные кадры, надо строить национальную по форме и социалистическую по содержанию жизнь народов. Но разве такой ценой это должно проводиться в жизнь? А дело заключается в том, что на Украине, которой и в прошлом были свойственны большие политические ошибки, допущена новая политическая ошибка, допущено новое искривление генеральной линии нашей партии по национальному вопросу, но это искривление бледнеет перед всеми предыдущими политическими ошибками, имевшими место на Украине. В ЦК КП(б)У и в СНК УССР взят какой-то новый, совершенно чуждый нашей партии политический курс в отношении евреев, и это считается здесь одним из важнейших дел на Украине, это сейчас всех занимает, этим почти только и живут националисты из ЦК КП(б)У и СНК УССР. Вместе с тем, этот «курс» имеет очень много схожего с курсом, исходившим ранее из канцелярии Геббельса, достойными преемниками которого оказались ЦК КП(б)У и СНК УССР.
<…> Трудно перечислить все те издевательства, которым подвергается этот измученный еврейский народ в данное время на Украине, и это называется «проведение» национальной политики, «осуществление» Сталинской конституции. Большего цинизма трудно найти.
Вот где причины, приведшие к погрому, вот где корни, дающие пищу для дальнейшего, еще более бурного развития антисемитизма на Украине.
Кто же занимается, помимо ЦК КП(б)У и Совнаркома УССР во всех звеньях партийного и советского аппарата, проведением этой особого рода национальной политики, подбором кадров, а главным образом, насаждением антисемитизма?
Достаточно взглянуть на статистику этих кадров, то станет ясным, что большинство из них оставались на Украине при немцах, активно сотрудничали с немцами, а сейчас они, как и раньше, оказались на руководящих должностях. Им-то, оказывается, можно доверить больше, чем евреям, вполне понятно, что они совершенно не заинтересованы в том, чтобы уступить свое место тем евреям, которые работали раньше, до войны, на этих должностях и были либо на фронте, либо эвакуированы для работы в глубокий советский тыл. Эти «руководящие» кадры в большинстве своем люди со звонкой украинской фамилией, но зато с весьма сомнительной в прошлом политической репутацией, это люди весьма слабые, порой совершенно неграмотные по своей деловой квалификации, но зато это люди весьма опытные по делам украинского национализма, антисемитизма и других дел.
Таким образом, право на работу на руководящих должностях во всех звеньях завоевали люди с темным прошлым, воспитанные в условиях немецкого господства на Украине и неслучайно поэтому пропитанные духом антисемитизма и вражды к нашей партии и Советской власти.
Как отразилось на евреях это новое «открытие» в области национальной политики на Украине, столь активно проводящееся под непосредственным руководством ЦК КП(б)У и СНК УССР? Надо сказать, что на большинство евреев это подействовало с моральной стороны весьма тяжело. Для многих евреев этот новый курс является совершенно непонятным, непредвиденным, чуждым и, видимо, многие из них забрасывают местные органы, Москву, а возможно, и заграницу всякого рода письмами и запросами по данному вопросу, но, к сожалению, не все письма доходят по назначению, и на них не чувствуется реагирования. Есть случаи, когда здесь в Киеве отдельные евреи, познав на себе все прелести этого нового курса, кончали на этой почве жизнь самоубийством. Есть евреи-коммунисты, которые приходили в райкомы партии и рвали или бросали на пол партийные билеты, так как считали себя недостойными быть в рядах такой партии, которая проводит расовую политику, аналогичную, фашистской партии. Есть евреи, которые бегут из Украины, из г. Киева, как очумелые, чтобы поскорее избавиться от этого антисемитского омута, чтобы спасти свою жизнь от антисемитов — продолжателей дела Гитлера, причем некоторые бегут в другие советские республики, а некоторые пытаются пробраться за границу: в Польшу, Америку и т. п. Видимо, за границей эти евреи порасскажут о Киеве и Украине так, что эта Республика станет весьма популярной на страницах международной прессы.
Есть евреи, которые раньше, до войны, живя в Киеве, считали себя интернационалистами и не чувствовали себя евреями, даже порой забывали об этом, ибо ничем это не вызывалось, и только теперь, в связи с этим новым курсом, исходящим из ЦК КП(б)У и СНК УССР, они почувствовали, что они — евреи и у них заговорило свое национальное чувство. Это чувство заговорило тогда, когда его начали разжигать фашиствующие украинские националисты, несомненные враги народа и слепо идущие за ними некоторые весьма сомнительные коммунисты из руководящих органов Украины.
Эти так называемые «коммунисты» позорно тянутся в хвосте этих махровых националистов, не замечая, какую печальную славу они себе завоевывают.
Есть евреи, у которых жены русские. И есть русские, у которых жены еврейки. Отдельные русские мужья не могут вызвать к себе своих жен, так как они еврейки, ибо им не дается разрешение на въезд. И вот в этих смешанных семьях на почве разжигаемой на Украине национальной розни и вражды начали происходить сейчас всякого рода семейные неурядицы и тяжелые моральные переживания. Особо тяжело этот новый курс переживают дети. Антисемитизм пробрался уже в пионеротряды, в школы, в фабзавуч. Ничего не знавшие до сих пор еврейские дети почувствовали к себе вражду со стороны тех детей, у которых родители националисты. Среди молодежи начинают расти новые молодые кадры погромщиков, идущие по стопам своих отцов. Дух интернационализма у нашей молодежи на Украине начинает быстро исчезать. Часть евреев, не видя никакого другого исхода в борьбе за свое правое дело, не видя защиты местных властей, взялась за оружие и с ним защищает честь и национальную гордость своего народа против всякого рода антисемитов и замаскированных националистов. Только этим можно объяснить тот выстрел, который раздался в Kиеве. Этот выстрел уже услышали далеко. Только ЦК КП(б)У и СНК Украины остались глухи к нему. Видимо, здесь не обладают достаточной, политической чуткостью, несмотря на то, что к киевским делам, к делам Украины прислушивается сейчас и зорко следит не только весь советский народ, но и весь мир.
Руководители ЦК КП(б)У и СНК УССР заняты сейчас совершенно иным, они заняты научным обоснованием положительных результатов, достигнутых в результате осуществления своей фашистской нацполитики, обоснованием великих достижений, полученных в результате изгнания евреев из советского и партийного аппарата.
<..> Мы обращаемся к Вам, т. СТАЛИН, к нашему большевистскому органу печати газете «Правда», к Вам, тов. БЕРИЯ, в надежде, что, может быть, кому-нибудь из Вас все же дойдет это письмо и Вам станет ясным причины прозвучавшего в Киеве выстрела, приведшего в дальнейшем к еврейскому погрому. Мы верим, что Вы своим вмешательством быстро положите конец тем издевательствам над советскими гражданами-евреями, которые с каждым днем принимают на Украине все более опасные формы.
Наша большевистская партия никогда не плелась в хвосте отсталых реакционных настроений. Ей всегда был чужд хвостизм. Она, наоборот, всегда со всей большевистской резкостью, не взирая на лица, своим вмешательством могла быстро исправлять те политические ошибки, которые допускались отдельными лицами, отдельными партийными организациями. Мы надеемся, что и сейчас Вашим вмешательством будет положен конец всем этим издевательствам над еврейским народом, а творцы этих издевательств, украинские националисты [и] враги народа, в соответствии с требованиями нашей Конституции СССР понесут заслуженную кару. Этого ждут с нетерпением не только евреи, но и все демократические элементы, населяющие Украину.
КОТЛЯР, ЗАБРОДИН, ПЕСИН, МИЛОСЛАВСКИЙ, г. Киев»[14]
P.S.
Храбрые фронтовики были неправы только в одном. За несколько лет до борьбы с космополитами антисемитизм был не украинским, а общесоветским феноменом. И маркером, лакмусовой бумажкой тут — все тот же Бабий Яр.
13 марта 1945 года правительство и компартия Украины решили построить памятник в Бабьем Яру, но такой, который умалчивал бы о том, что жертвами были евреями. Проект представлял собой черную гранитную пирамиду с двумя скульптурами на входе. Однако Министерство культуры СССР сочло такой дизайн неудовлетворительным и… закрыло вопрос вовсе.
В течение многих послевоенных лет место массового убийства в Бабьем Яру оставалось в самом плачевном и запущенном состоянии, а первый памятник был воздвигнут только спустя 30 лет.
Примечания
[1] Кооперативный магазин.
[2] На Нюрнбергском процессе Мильх яростно защищал Геринга.
[3] Посему их первыми по времени палачами стали военнослужащие вермахта.
[4] Ведь только по официальным данным Управления по делам репатриации при Совете Министров СССР, среди репатриированных после войны граждан СССР насчитывалось 11.428 евреев, из них 6.666 гражданских лиц и 4.762 военнопленных (Полян, 2002. С.528).
[5] Котляр Л. Воспоминания еврея-военнопленного. М: Вече, 2011. С.31-32.
[6] Впрочем, и случаи селекции среди военнопленных по «цыганскому» признаку тоже неизвестны.
[7] От нем. Zivilist – гражданское лицо. Таких «освобожденных из плена» тоже было немало – от 300 до 400 тысяч, но много ли среди них было евреев?!
[8] От нем. Ausweis – пропуск.
[9] Невыборная должность с повышенными рисками быть убитым, поскольку в ее функционал входило увлечение личным примером остальных бойцов в атаку.
[10] По адресу ул. Саксаганского, 143, кв.4.
[11] Он занимал этот пост в 1944-1953 гг.
[12] Из донесения Народный комиссар внутренних дел УССР Рясного Секретарю ЦК КП(б) Украины Коротченко от 8сентября 1945 г.
[13] Покуда имена-отчества авторов не установлены, уверенности в том, что фронтовик «Котляр» — это точно не наш «тыловик» Котляр, разумеется, нет. Более уверенно можно утверждать, что именно Котляр – не первый по алфавиту, но первый в этом перечне – был инициатором и, возможно, главным соавтором письма.
[14] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 310. Л. 49—53. Подлинник. На первой странице следующие пометки: «Вх. № 417/с от 12 октября 1945 г.»; «Тов. Маленкову. Л.П. Берия. Архив. Копии направлены тт. Хрущеву Н.С. и Александрову Г.Ф. Д.Н. Суханов». «Справка на № 69909». «С письмом тов. Александров Г.Ф. ознакомлен. Зав. отделом Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Григорьянц, 16 ноября 1945 г».
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer8_9/poljan/
