Гулик, вернее, Гулливер Птичкин-Кошкин, не подозревал о грядущих неприятностях. Не Шерлок Холмс. Разве мог он предполагать, что те самые кошки, честь имени которых одесский столоначальник доверил нести еще бабушке Двойре, скребутся в душе лейтенанта Шмулика? Что там птички гнездо свили? Это он, Гулливер Птичкин-Кошкин свил уже гнездышко в груди Зоны Ибрагимовны.
С женским сердцем, как мнилось ему, он играл в кошки-мышки, обласкивая этот объект вожделений страстными птичьими трелями. По представлениям Гулика, каждая новая репатриантка спит и видит его в своей постели. Крепыша-полиглота - русский, украинский, идиш, иврит и на две слезы французский - с мужественной волосатостью на торсе, с пистолетом под подушкой и ножевым шрамом на том отрезке кожи, где режут аппендицит. Этим шрамом Гулик пользовался как шармом. Непременно показывал женщине при первом знакомстве. И намекал на засекреченную, расписанную по всем газетам ловкачами-журналистами операцию "Шахар-Шухер".
Суть операции, по задумке военных людей, сводилась к проникновению в Южный Ливан, на террористическую базу. И под видом прогона по вражеской территории, поросшей куцей травкой, отары овец, выкрасть ненавистника алии и абсорбции шейха Битон аль Кувейти. Гулику, естественно, досталась самая опасная роль. Загримированного под племенного барана его поставили во главе стада. И он, с риском для жизни, повел товарищей по оружию в палестинский лагерь. Повел и привел, как по компасу. Короче говоря, вся отара просочилась на вооруженную до блеска в зубах базу, и кротко, по примеру Гулика, щиплет себе травку да сторожко посматривает в сторону виллы Битон аль Кувейти. Когда же он выйдет из дома - покакать, пописать, подышать свежим воздухом? А он не идет, подлец. Молится!
Все предугадало баранье воинство, лишь не учло одного: только что закончился Раммадан, праздник да месячный пост... Но как высыпали первые звезды на небе, вслед за ними высыпала из блокированного особняка тройка-другая усатеньких арабских моэлей, резчиков - на языке Пушкина. Резчиками они были не по дереву. Резали по живому. И это с ужасом понял Гулик Птичкин-Кошкин, исполнитель роли племенного барана-производителя.
Хваткие моэли цап-царап Гулика за стройные его ножки, украшение холодца, и копытами - вверх. И ножиком острым по брюху. Блеять не моги - акцент! Звать на помощь по-русски - наемник! дипломатические осложнения! Остается одно: погибать смертью храбрых в мусульманских чугунках, завезенных в Ливан из Союза по случаю, в связи с переходом на рыночные отношения советской оборонки. Спасло Гулика непредвиденное обстоятельство. Никогда не догадаетесь, хоть обсыпь вас кокаиновым порошком для развития фантазии. Спасло Гулика неугомонное умение закройщика из Црифина подворовывать по привычке - пусть по крохам, пусть на одну-разъединственную мотню, но обязательно подворовывать при раскрое пошивочного материала из отреза заказчика.
Арабские моэли, необразованные в хитростях израильской разведки, различили вдруг возле ножевого разреза, на бараньем животе, не созвучный ситуации половой орган, да к тому же обрезанный самым бессовестным образом. Различили орган Гулика и опешили. Опешили и впали от органа Гулика в панику. Бери их голыми руками. И взяли их голыми руками. Под микитки. И махнули на виллу. Уже не в обличьи баранов. С автоматами наперевес. С гранатометами навскидку. Раскатали дом шейха Битон аль Кувейти по камешку. А его самого, хотя он и не хотел - грозился кляузную писулю состряпать в ООН, утащили в Израиль. На побывку, до лучших времен, скажем, мирного соглашения, когда и на свободу можно с чистой совестью.
Увлечение героическими воспоминаниями чревато для израильтянина желанием подтвердить свои байки каким-то предметным доказательством. У Гулика, как было замечено выше, предметное доказательство имелось. Правда, располагалось на его мужественном теле в этаком укромном уголке, куда туриста не увлечешь. Разве что под предлогом показа святых мест Иерусалима.
Одно такое святое место присутствовало и в полицейском управлении. Святым оно стало с началом войны в Персидском заливе, после первых воздушных тревог. Называлось "Хедер Атум" - загерметизированная комната. В ней при появлении скадов укрывались младшие полицейские чины от ядовитых газов иракской военщины. И отнюдь их не смущало, что прежде комната эта была камерой предварительного заключения, исторические корни которой прослеживались в глубинах тысячелетий. Согласно кумранским свиткам, упрятанным от осведомителей Понтия Пилата пустынником Яковом Исааковичем Авраамовым, пророком в третьем поколении, здесь находилось прибежище Иисуса и его апостолов, на жаргоне сыщиков "малина", разгромленная озверевшими менялами, изгнанными праведником из Храма.
Загерметизированная комната, в прошлом и настоящем забранная решетками, внешне ничем не отличалась от обычной камеры предварительного заключения. Однако содержала странную, не поддающуюся разумным объяснениям тайну. Всяк сюда входящий невольно тянул руку ко лбу, ощущая жар в мозгах от внезапно вспыхнувшего над головой нимба. Но поспешно натягивал противогаз на сконфуженную рожу, чтобы не заподозрили в передозировке алкогольных напитков.
Гулик Птичкин-Кошкин походя соблазнил Зону Ибрагимовну местной достопримечательностью, пропитанной, по версии криминалистов, аурой Иисуса. И ловко вел ее коридорами, придерживая сзади за коробку от резинового намордника. Таким образом не ронял женского достоинства и выгадывал уважение и зависть у пробегающих мимо на поиски преступников коллег.
Мысли его, намагниченные гражданкой Ивановой, витали вдали от лейтенанта Шмулика и полученного задания. У Староконного рынка. В Одессе. Он и не заметил, как под воздействием своего излучаемого на спутницу обаяния перенесся из одного святого место в другое, лично для него более примечательное.
- Вы ничего не имеете знать за Староконный рынок, уважаемая, - чуть ли не пел. - Я еще не родился, а бабушка Двойра имела уже там торговую точку. Ее котят - не поверите - расхватывали, как свежие пончики...
На самом деле Гулик завирался. Бабушка Двойра - а было ей тогда семнадцать лет - еле сводила концы с концами. Никто ее котят не расхватывал. И они превращались в свирепых животных, готовых с голодухи растерзать и самого столоначальника, любителя потрепать лошадь за холку и заглянуть ей в рот. Но столоначальника оберегали жандармы, эти сторожевые псы. А вот птичек дедушки Герцля, в ту пору робкого юноши с музыкальными задатками, забавляющего базарный люд игрой на аккордеоне, оберегали лишь мелкие, на червячка, клювы.
В результате коты бабушки Двойры учинили дикую экспансию против птичек дедушки Герцля. Дедушка подал на бабушку в суд. На суде выяснилась пренеприятная история. Ни виновная сторона, ни потерпевшая не располагали документом, удостоверяющим личность. Как их тут судить? Пришлось обращаться к стряпчему за составлением бумаги с прошением о присвоении достойных фамилий. Столоначальник и присвоил им фамилии, бабушке - Кошкина, дедушке - Птичкин. Все эти хлопоты заняли массу времени и негативно отразились на кошельках просителей. А тут еще и суд на носу. Дешевле, как подсчитали барыги на Староконном рынке, справить свадьбу. И свадьбу справили - вся Одесса пела и плясала. Под музыку все еще робкого Герцля. А ровно через девять месяцев у Самого Синего моря появился первый Птичкин-Кошкин. Какое имя выискал ему дедушка Герцль - нетрудно догадаться. Сионизм. Поэтому Гулик, правильнее сказать Гулливер Птичкин-Кошкин, носил отчество Сионизмович и выдавал себя на толчке за поляка. Полякам это не нравилось. Евреям не нравились поляки. Советской власти не нравилось отчество Гулика. И его посадили за сионизм, а срок впаяли за валютные махинации. Честно говоря, никаких валютных махинаций у Гулика и в голове не было. В его голову, после прочтения письма от старого Герцля из Израиля, внезапно закралась шальная идейка. Не политического, разумеется, свойства. Дед писал, что американские евреи стали уже такие патриоты Израиля, что по стоимости доллара покупают в своих Бруклинах израильские шекели. Не затем, чтобы перепродать и сделать копейку на черный день. А затем, чтобы вставить их в рамочку и повесить на стену. Гулик враз и смекнул свою выгоду. Украшения патриотизма можно печатать и на копировальных машинах прямо в Одессе, на исторической родине Бруклина. Смекнул и напечатал - долго ли? И начал понемногу сбывать печатную продукцию за кордон, с отъезжантами.
- Где же здесь валютные махинации, граждане-судьи - с неистощимым недоумением восклицал весь процесс адвокат Кацавейко. - Действительно, где? Чтобы ими заниматься здесь, надо быть клиническим идиотом! А таких уроженцев Одессы топят в молоке их собственной матери! Взгляните теперь незамутненными обвинителем глазами на подзащитного Гулика, и согласитесь - он так похож на утопленника, как шкура неубитого медведя на право первой ночи. А вторая его половина - в зоопарке ее что ли держать? Взгляните на нее, на незарегистрированную еще официально с ним Шурку. Кровь с молоком, а не безутешная вдова! Русалка Самого Синего моря, а не дохлая нищенка с кладбища!
Убийственные аргументы подействовали однозначно. Да и как они могли не подействовать, если Гулик и впрямь не напоминал покойника: чесучевый костюмчик от Версаче, распахнутый ворот белоснежной рубашки с янтарными запонками, золотая цепь на волосатой груди. А Шурка? Шелковая с искрой блузка, заправленная в кожаные, доступные только киношникам брюки, шестимесячная завивка, перстни, браслеты от ювелирной фабрики "Котовский всегда впереди" и пышная грудь - от Моны Лизы.
Увидев во Дворце ежедневного правосудия живых людей, а не закостеневших в своих прокуренных скелетах жмуриков сивушного цвета, вершители судеб перевели взор на моложавого защитника, круглого и прыткого как колобок, который и от дедушки ушел, и от бабушки ушел, чтобы наконец-то добраться до Народного суда.
Адвокат был из рыбьего приплода: голыми руками его не возьмешь - разве что за жабры. Он располагал подходящей под национальный вопрос фамилией - Кацавейко, по матери Бородино-Кутузов. Подловить его, правда, могли на бабушке Рохе, вернее на дореволюционной ее вывеске "Композитор Бородин и сын /дочка/". Или на вероисповедании дедушки - николаевского солдата Кутузкина. Обладая столь запутанной родословной, Лазарь Измайлович Кацавейко строил защитную речь в соответствии с ней. Строил ее таким образом, чтобы ни прокурор Огай Кимерсенович Роздых, ни председатель судейской коллегии Попердыло Остапович Полторапузо, ни Раскольник-Маузер - личный рекетер Герцля Птичкина и его пернатых сообщников с благословенных царских времен, ни вечно партийный, какая власть не свались на голову, Иван Держимордович Копченых, ни общественные представители Первого Одесского артиллерийского училища имени памятника Ришелье майор Сухопутов, любящий кидать крючок с червячком лиманским бычкам в томатном соусе, ни подполковник Васенька, будущий тесть Гулика, устроивший по великому блату дочку Шурку в надзирательницы Одесской образцовой тюрьмы с повышенными соцобязательствами, ни делегаты от Староконного рынка и Толчка Барыга Абрамович Файтер и Транзистор Джинсович Мидий, ни... ни... Короче "ни-ни...".
И тут грянуло в небеса правосудия победным салютом неоспоримых доказательств.
- Гулик - не Бруммель, - сказал адвокат. - Он не способен прыгнуть через свою голову и копировальный аппарат, печатающий понарошку совсем не валютные деньги, а скорее картинки для букваря еврейской религиозной школы. (Есть! есть такие в Бруклине! А у нас нет, и правильно! Иначе любой учитель начнет подражать Гулику и станет штамповать для своих двоечников по политэкономии всякие соблазнительные бумажки). Итак, граждане судьи, - что мы имеем? Проблему - на больную нашу голову. Все деньги, отпечатанные нашим местным художником областного значения, деньгами в полном понимании этого слова не являются, даже призови их на Высший Суд... э-э... партийной совести и порядка в танковых войсках. Это - настенные картинки. Как, например, почитаемые всеми "Лебеди на озере", композитор Чайковский, или "Мишки косолапые на завалинке", художник Шишкин из десятой квартиры дома номер три-три-три по улице "Старый тупик коммунизма". Что мы имеем из всего вышесказанного в этот базарный день? А имеем мы - ноль-ноль, пять десятых преступных намерений у подзащитного. Гулик - человек честный! Честный он, честный! Совесть - (проверьте, если хотите) - в ломбард еще не заложил!
После такого громогласного, на всю Одессу заверения - поймите меня правильно - Птичкина-Кошкина могли убить не только прямо в суде и на Староконном рынке или Толчке. Но и на Привозе могли его убить. И на Приморском бульваре. И на Потемкинской лестнице, трупами уже воспетой самим Эйзенштейном. Но хуже всего его могли убить на улице Средней, где, как говорит мой папа Арон, одессит 1913 г. рождения, сын Фроима и Сойбы, проживали люди со средним умом, средним образованием, средним достатком и средним развитием многосторонней их личности - поклонники Мишки Япончика, Утесова, Фаины Гаммер, знаменитой цирковым номером "человек-оркестр", "Гамбринуса", Уточкина и Бендера.
Но не будем отвлекаться. Пойдем дальше по путеводной нити, проложенной красноречивым бойцом словесного фронта. Он, фальсификатор этот, доказал-таки другим евреям, что Гулик - человек хрустальной чистоты - даже зубы чистить ему не надо! А почему он такой кристальный? Да потому - ликовал Кацавейко, будто выгораживал самого себя, что - не воровал! Не воровал он вовсе! Не воровал и точка! А? Выкусили, граждане судьи? Напрягите с устатку мозги и полистайте уголовное дело на нужной странице. И что? Обнаружили? Обнаружили, где он приобретал бумагу для сионистских денег? А теперь подчеркните в уме: приобретал! То есть, не воровал, как какой-нибудь подзаборный урка. Покупал за наличные! За свои кровные! Не на Толчке, где можно достать все, вплоть до карманного устроителя оргазмов. В орденоносной типографии имени Двадцатого и Двадцать второго съездов КПСС покупал он бумагу. В той типографии, где в ночь с субботы на воскресенье неверующие евреи и христиане печатают портреты Ильича. С погонами маршала. И в цивильном костюме с четырьмя звездочками над грудным карманом, где деньги лежат за Ленинскую премию насчет Мира. Эти красочные шедевры заслуженных дятелей партийных искусств вывозятся за рубеж контрабандой, как прежде юбилейные рубли. И там, в их Бруклине, на местном Привозе толкают ностальгирующим соотечественникам. С погонами - за пять зеленых, со звездочками - аж за десять долларов. И там, видите, в городе Желтого дьявола отечественное золото в цене.
Пойдем дальше по лабиринту данного криминала и докажем предметно любому Фоме Неверующему, что Гулик - противник наемного и принудительного труда. Деньги, точнее не деньги, а картинки, как мы уже договорились, он печатал самостоятельно. Никого, ни одного "мусора" не допускал до копировальной установки. Разве он не наш человкек после этого? Наш! И это лишний раз доказал тем, что сбывал продукцию не за доллары. За советские рубли, мечтая о неделимой денежной единице самостийной Украины - карбованцах. Он напечатал бы их сам, но полагал, что Монетный двор москалей не поддержит патриотическую инициативу и упечет за решетку, где дневальной поставлена будущая его жена. Шурочка по фамилии Васенька. Подполковничья дочка. Так что? Посадим мы его после всего этого? Чтоб нам было стыдно? Чтоб Шурочка в каждые девять месяцев выкидывала из безразмерной утробы по одному кацапу?
Одумайтесь! Отпустите сегодня одного Гулика. Через пять лет вам выпускать на свободу заодно с ним целый выводок птенчиков и котиков. И убеждаться на практике, что Шурка не дура: под видом увеличения народонаселения Русалка эта нарожает не детей - нет! - а живые алименты. И Гулику потом не расплатиться. Как миленький потащит он на своем горбу собственную тюремщицу в цветущую апельсинами заграницу. А Гулиху нельзя выпускать на Обетованные земли! Там она перевоплотится в кошерную дамочку, станет святее Папы Римского и начнет проверять на предмет обрезания всех приезжантов. И нам с вами, дорогие блюстители Права, закроет дорогу к корзине абсорбции и в пенсионные фонды. Подумайте о себе! Пощадите Гулика! Спасите его от алиментов!
Но твердолобые радетели гойской законности о себе не подумали. Да и Гулика не пощадили. Срок впаяли с пристрастием, чем и воспользовалась необъезженная еще властями кобылица.
...Вот такую забавную историю, во благо соблазнения столичной жительницы, навалил Гулик Птичкин-Кошкин на приплюснутые уже мозги Зоны Ибрагимовны, вводя ее в камеру предварительного заключения, в достопримечательное по его представлениям место.
Ефим Гаммер – автор 15 книг, лауреат ряда международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству. Среди них – Бунинская, серебряная медаль, Москва, 2008, «Добрая лира», Санкт-Петербург, 2007, «Золотое перо Руси» - «Золотой знак отличия», медаль «Лучший автор», Москва, 2005 и 2010, «Петербург. Возрождение мечты, 2003». Родился в городе Оренбурге в семье одесситов, эвакуированных с военным заводом на Урал. Жил в Риге до 1978 года – репатриации в Израиль. Закончил отделение журналистики ЛГУ им. П. Стучки. Работает на радио «Голос Израиля». Шеф-редактор и ведущий радиожурнала «Вечерний калейдоскоп», член израильских и международных союзов писателей, журналистов художников, широко печатается в журналах России, США, Израиля, Германии, Франции, Латвии, Дании, Финляндии, Украины, Молдовы и других стран, переводится на иностранные языки.
