И в те дни Иуда пошел в дом Сима и взял
Фамарь дочь Елама, сына Сима, в жены
для своего первенца Ира.
Книга Бытия
Лизкин отец пил. Ничего другого она о нем не могла вспомнить. Пил и бил мать. Бил, когда она была беременной, бил после того, как она выкидывала. Бил, когда был пьяным, или когда хотел опохмелиться. Они жили в коммуналке с еще одними соседями, и мать очень хотела получить отдельную квартиру. Но было у них аж целых 20 метров. Поэтому надо было родить еще одного ребенка, и тогда бы их поставили на очередь. Мать и родила. Но все равно их осталось трое на 20 метрах:
— Этот козел попал под машину, и нас опять не поставили. — Говорила Лизка так, как будто это было очередной подлянкой отца.
Но зато мать доносила спокойно и родила Витьку. Было Лизе тогда 11 лет. Потом мать, слава богу, получила инвалидность, и их все-таки поставили на очередь. Все получилось очень удачно: Лизка вышла замуж, комнату оставили молодой семье, а матери с братом Витькой дали отдельную квартиру. Двухкомнатную.
В старой квартире на Куусинена осталась Лиза с мужем Артуром. Дочку они назвали Анжелой. Анжела, Артур и Елизавета Измаиловы. Их опять стало трое на 20 метрах. На очередь их не ставили. Поэтому Лизка очень хотела второго ребенка. Соседи старые тоже выехали, но подселили лимитчика. Сам-то он был ничего, тихий, но вот баба его Лизке была как нож в сердце. Во-первых, пьянь, даже больше, чем сам сосед. Во-вторых, отказывалась убираться в очередь. Да еще и крала у Лизки. Холодильник они поставили в комнату, так та стала обмылки из ванной лизкины таскать. Еще она вытиралась Лизкиными полотенцами и пользовалась лизкиной пастой.
— Ну, я уже все, кажется, перетащила в комнату, так она чего-нибудь, да найдет! — Жаловалась Лизка.
Но все это было ерундой, мелочью. В главном Лизка себя считала очень счастливой. Муж, Артурчик, был просто ее выигрышным лотерейным билетом!
— Я его сразу углядела! Он был самый интеллигентный! Все матерились, все поддатые. А он стоит такой у стенки. Длинный, худой. Усики такие чернявенькие. Стручок! Форма на нем висит, шейка тоненькая и глазами на меня своими черными — зырк, зырк. У него такие глаза, такие ресницы — прямо как у девушки. Я с Анжелкой ходила, все загадывала, чтоб у ребенка были его глазки. А потом мне девки говорят, что он из Бухары. Он, правда, такой загорелый, хотя тогда уже дослуживал. Он в Москве служил. Я сразу поняла, что он нерусский. Артур! Я сама его пригласила на белый танец. А потом смотрю, нет, он не узбек. Он мне сам сказал, что он бухарский. Я ему говорю, что ты не похож на узбека. Я, говорит, еврей. Мать как узнала, сразу мне говорит: »Все, Лизка, держи. Еврей — муж хороший. Не пьет». А, чо мне мать, я сама уже давно решила: или еврей, или грузин. Хватит мне папаши пьяного, я с пьянью жить не буду. Я сама так решила. Вот. А как ему дембель подошел, так я уже была с пузом. Он сразу к нам переехал. И маму мою мамой зовет. И Витьку моего, дурака, любит. Нет, мне все-таки повезло.
Сказав это, Лизка вдруг заплакала. Слезы просто потекли у нее по щекам. Она, по-моему, даже не сразу сама и заметила. Потом повернулась от меня на своей кровати и затихла. Я и не поняла, в чем дело. Думаю, наверное, это она от счастья. Или, может, переживает за мальчика. Боится мужа расстроить. Приставать к ней с утешениями я как-то не решилась. В самом деле, что там с ее мальчиком, не известно еще. К сожалению, я уже знала тогда, чем может кончиться послеродовая асфиксия. Дядя мой, Володька, у него… Нет, об этом я не стала думать. А стала я думать про свою девочку. Всем уже приносили кормить, а нам с Лизкой — завтра обещали. Но у меня, слава богу, была проблема со мной. Это из-за меня, а не из-за ребенка. Ребенок, как раз в порядке. Так мне врач и сказал:
— Что же вы, мамаша, подводите. Молодая, здоровая. Вы ж к нам не как сердечница пришли, а по району? Ну, вот видите! Что же вы нас подводите так.
Нет, у меня, слава богу, с девочкой все хорошо…
Я лежала в 67 больнице в послеродовой. Они специализируются по сердечницам и почти все женщины здесь лежали на сохранении и рожали с кесаревым. Все почти были знакомы друг с другом. Это я и Лизка были Хорошевскими и попали сюда нормально, по скорой. И надо же так, всем уже детей приносили, кое-кто уже начал вставать, а мы с ней даже детей своих толком не видели. А я так, вообще, не то, что встать, я сидеть еще долго, похоже, буду стоя.
Лизка шустрила за двоих. Она, вообще, сразу же взяла меня под свою опеку. Я, как в себя пришла, все боялась глаза открыть. А когда открыла, смотрю, надо мной стоит женщина, улыбается. Потом положила мне в рот кусочек лимона. Кисло так стало, но очень приятно. Я ей говорю:
— Все кончилось, да? Или ты ангел и я в раю!
А она мне отвечает:
— Нет, я Лиза. А Анжелика — это дочка моя. Старшая. А сейчас я мальчика родила. Мы с тобой вместе рожали. Я все на тебя смотрела. Так злилась, что все врачи только вокруг тебя. Сначала, решила, что ты тоже блатная, а потом вижу, нет. Они тебя так материли, что я поняла, что ты не блатная, а просто у тебя все плохо.
Я заплакала. Испугалась, что я родить не смогла. Я сама-то вообще ничего не помнила. А потом вспомнила. Нет, я родила. Девочку. Я помню, я слышала, как врач сказал:
— Чтоб у такой дохлой матери такая девочка была хорошая.
Лизка сразу стала меня успокаивать, рассказывать, что у нее все гораздо хуже. Что она родила-то хорошо. Но что-то там с ребенком не в порядке. Так мы с ней и познакомились.
Свою историю Лиза рассказала мне в первый же день. А потом заплакала.
Но тут пришла сестра и сказала прямо от двери:
— Измайлова Елизавета. Подойди к врачу. Он с тобой хочет говорить.
Лизка сразу вскочила и говорит:
— Чо это Измайлова? Я не Измайлова. Я Измаилова.
И пошла, на ходу подтягивая больничную рубаху под свой домашний теплый халат. Халат у нее был очень красивый. Бордовый, бархатный, с набивными розами по всему подолу.
— Свекровка подарила. Бухарский. — Хвалилась мне она своим халатом.
Вернулась Лиза прямо никакая, легла на кровать и затихла. Я не выдержала, начала ее теребить:
— Погоди расстраиваться. Молока не будет. Расскажи, что доктор сказал. Лиз! Ну, Лиз! — Канючила я.
— Да нет, я не из-за ребеночка. Он лучше. Я, понимаешь, у меня, в общем… — и она опять заревела, но теперь уже в голос.
Теперь она рассказывала не так гладко. Все время сбивалась, вытирала бегущие сами по себе слезы и сморкалась в свой шикарный халат. Оказывается, не все было ладно в Лизкином королевстве. Последнее время Артурчик, как перешел с автобуса в таксопарк, и как перевели его на персоналку, так он начал погуливать. Иногда и домой не приходит. Вроде и рад был сначала, что она опять беременная, а потом, вроде, и не рад уже. Где-то на пятом месяце даже спросил, может ей аборт сделать. Ну, она его, конечно, послала куда подальше.
— И с кем гуляет-то, к кому ходит! Ты бы видела эту чувырлу! Во-первых, она его старше, во-вторых, она, вообще, разведенка. Только что завмагом работает. Так ее ж посадят! Я и родителям его написала. А они мне, знаешь, что ответили? «А мы тебя предупреждали, что он у нас непутевый». Они, знаешь, и в самом деле все время на него бочки катили. Но я-то все думала, что это они специально, чтоб меня отвадить. А они, видать, правду говорили. Ну что мне теперь делать? Я ему после врача позвонила. Говорю, приходи за мной, меня скоро выпишут, а мальчика пока оставят. Там что принести сказать хотела. А он мне: «Все, понял, ладно», и трубку бабахнул. Он вообще, как меня отвез, Анжелочку Витьке моему передал, чтоб, мол, мать с ней посидела пока. А сам дома не ночевал. Я все время звоню домой. Его нет. А теперь еще и с ребеночком, его ж выхаживать надо. Я его все равно выхожу. Я знаю. Я для своего мальчика все сделаю.
— Вот, правильно, ты о ребенке думай. А Артур твой никуда не денется. Как же он своих детей бросит? Погулял, ну, всякое бывает. Вот, увидишь, все будет хорошо. — Лепетала я какие-то беспомощные заезженные фразы.
Но Лизка все равно не особенно слушала. Ей, видимо, главное было выговориться.
На следующий день Лизку выписали. Муж пришел за ней, принес ей все как надо. Она пришла попрощаться. Мы с ней расцеловались. Обменялись телефонами. Глаза у нее горели:
— Он меня как увидел, поцеловал. Он меня так жалеет, я чувствую. У самого глаза виноватые, как у побитой собаки. Ладно, я приду кормить, забегу к тебе, если тебя не выпишут. Посмотри на нас сейчас в окно. — И она убежала. Глаза ее горели, и была она очень хорошенькой.
Я встала у окна, чтоб не пропустить Измаиловых. Они, в самом деле, скоро появились. Лизка была в большом мешковатом пальто и мохеровой шапочке какого-то дурацкого цвета. Была она, оказывается очень маленькой. Своему мужу не доходила даже до плеча. А, может, это он был такой высокий. Лица его я так и не увидела. Но спину рассмотрела хорошо. Худая и сутулая. Был он в черной кожанке и мохнатой шапке. Лизка держала его под руку и почти бежала за ним. А он шел спокойно, с достоинством. Очень смешно это было: он один раз переставит свою ножищу, а она за это время три шажка сделает. Лизка обернулась, поискала наши окна, увидала меня и замахала рукой. Даже остановилась и стала показывать, что звонит мне. Артур не обернулся и не подождал ее. Она побежала, как-то смешно подпрыгивая, за ним и опять повисла на его руке. У меня защипало в носу. Вообще-то я не плакса, но здесь почему-то все время хотелось плакать. Наверное, от слабости.
Такой я ее и запомнила. Потому что больше ее никогда не видела. На следующий день она не забежала, а потом меня с моей Ленкой выписали.
Но зато она мне стала звонить. Звонила не очень регулярно, но в течение почти семи лет. И я все время собиралась к ней заехать, мы все время договаривались вместе погулять с детьми, но как-то не сложилось. Поэтому о ее дальнейшей жизни я сужу только по тому, как менялись ее монологи по телефону. Она, кажется, и звонила мне только чтоб выговориться. К сожалению, я не всегда ее внимательно слушала. Иногда положу трубку, пойду, что-нибудь поделаю, послушаю — еще говорит, я вставлю свои: «Да, что ты? А он? А ты? Ну, ты даешь!» — и опять побегу по хозяйству шустрить.
Первый раз она позвонила, когда нашим детям исполнилось ровно три месяца. Мы поздравили друг друга.
— Как ты назвала-то? — спросила я. Я боялась спросить, как себя чувствует ребенок, прошли ли родовые проблемы.
— Альбертик! Альберт Измаилов. У меня теперь три А: Артур, Анжелочка и Альбертик!
— Очень красиво. Кто придумал? — не очень искренне похвалила я.
— Кто, кто! Ну, конечно же, я. А ты свою?
— Лена.
— Ну, что же, тоже ничего. Ну, ты как?
— Да, ничего. Сейчас уже легче. А вы-то как? — это была моя последняя фраза. Следующие 40 минут шел монолог. Слушала я не очень внимательно, но основные моменты, кажется, ухватила.
Артурчик вернулся в семью, все опять хорошо. Мать помогает. Измаиловы из Бухары прислали детское приданное и деньги на колясочку. Анжелочка братика обожает. Артур в детях души не чает. У Альбертика все хорошо, только надо делать массажики, и все пройдет. Но пока он немного левую ручку не так держит, она делает массаж, и, врач говорит, все пройдет. Потом позвонили ей в дверь. Пришел Артурчик с работы, и она быстренько закруглилась, но пообещала еще позвонить.
Я была очень рада за Лизку и моментально о ней забыла.
В следующий раз она позвонила где-то через пару месяцев. Помню, что Ленка уже вовсю ползала и я все время оставляла трубку, чтобы вытащить ее откуда-нибудь. Поэтому в Лизкину прямую речь я включилась не сразу.
— …договорились? Значит, как соберешься, сразу позвони. — И она повесила трубку. Хорошо, как соберусь, сразу позвоню. Куда, интересно?
Оказалось, что в синагогу. Когда я соберусь в синагогу, я, оказывается, обещала ей позвонить. Это выяснилось в пятницу. Она мне позвонила и спросила:
— Ну, как договариваемся?
— !?
— Ну, ты же обещала, как пойдешь в синагогу, так меня возьмешь. Только давай не в Марьину Рощу, а на Архиповскую. В Марьиной Роще там все старые. А молодежь ходит на Архиповскую. Я узнала.
Пришлось Лизке объяснить, что в синагогу я не хожу. Ни в центральную, ни в Марьиной Роще, о существование которой я и не знала, честно говоря. Так, значит, Артурчик опять загулял, и Лизка хочет найти себе московского еврея.
— Я ему так и сказала, завтра ты придешь сидеть с детьми, а я пойду с подругой в синагогу. Раз мне так не повезло с бухарским, буду искать московского! А он смеется, но прийти обещал. Понимаешь, мне надо кого-то найти. Мне не мужик нужен, просто я не могу больше. Мне надо, чтобы мне мужик какой помогал. Знаешь, мать мне курицу купила, так я только шкурку съела. Анжелочка так хорошо кушает, и Альбертику тоже надо. Я не могу больше. Ну да, он приносит деньги. Но это ж мне на неделю хватает. Детям все надо. Свекровка мне прислала посылку с фруктами. Дыня вот висит. Но им же и бульон надо и всего там. Ох, что тебе сказать. Жалко, что мы завтра не пойдем. Я уже так настроилась. Хотя Артур может и не придет посидеть с детьми. Если только Витьку попросить?
Тогда я не придала большого значения направлению Лизкиных интересов. Но в следующий раз она мне позвонила, чтобы рассказать про то, какую она хорошую лампочку в виде свечи для свекра купила. А то тот все время жаловался, что от субботних свечей сплошное разорение. Она хотела посоветоваться, будет ли он рад или, может, она его этим обидит. Мне было очень жалко, что я оказалась такой некомпетентной. Я посоветовала спросить у Артура. Совет был тактически неверным. В следующие пол часа я узнала о новых позиционных боях на семейном фронте Измаиловых. На сегодняшний день мы все-таки имели некоторый перевес: Лизка не отдала Артуру его золотую печатку, но зато он совсем перестал давать ей деньги.
— Я устроилась в наш ЖЭК уборщицей. Прямо в нашем доме. Подъезды и пищевые отходы выносить. Мне Витька помогает. Там слесарь один, за мной так прямо и увивается, и увивается. Все время в гости напрашивается. Я говорю, ладно, что мне, приходи. Так он, представляешь, знает, что в доме двое детей, пришел с бутылкой и все. Так я его выгнала. А он, представляешь, обещал, что меня с работы попрут.
Потом мы поговорили про Альбертика. Ручка была с частичным парезом, но не безнадежная. Надо только массажики делать. Она, конечно, ходит в поликлинику, но это не то, надо бы частного массажиста поискать. Но… Эх. Что тут скажешь.
В мае мы переехали на дачу. Я услышала Лизу только следующей осенью. Кажется, я даже сама ей позвонила, поздравить с первым днем рождения наших детей.
Лизка была в очень хорошем настроении. Во-первых, они все сидели за столом, и тоже отмечали. Артур, Анжелочка и Альбертик, ну, еще Витька с мамой, конечно. У Альбертика было все замечательно. Ручка разработалась, ну, почти разработалась. Ну, так он будет левшой, так что. Да, она делали все время массажики. Ходили к такой массажистке частной. Да, Артурчик все оплатил, и сам возил мальчика.
— И, знаешь, он так к детям привязался, ты не поверишь. Укачивал Альбертика вчера и песенку ему пел «Ты мой самый красивый, ты папочкин мальчик». Я всю ночь проплакала. Да, у нас все хорошо, ну почти все хорошо. Ну, все идет к тому, что все хорошо будет. Я тебе потом позвоню. Я ж тебе самого главного не рассказала. Нет, сейчас не могу. Я потом позвоню.
Самое главное я узнала через неделю. Лизка с детьми почти все лето провели в Бухаре у родителей Артура. Привезли оттуда кучу подарков. И детям шубки и ей самой отрез на пальто подарили. Они ее уговаривали Альбертика им оставить. Но Лизка не согласилась. Хотя Альбертику там хорошо. Солнце. Ему очень солнце хорошо. Артур с ними не ездил, только в поезд посадил и потом встретил. Да, билеты еще купил. Она все-таки подарила свекру те лампочки.
— Я ему так и сказала. У меня есть подруга, настоящая еврейка, только московская, так она по субботам только эти свечки и ставит. Все хорошо, но, знаешь, они меня ни разу за стол не посадили со всеми. Правда и свекровка тоже не сидит, все подает. Но сестры Артура и братьевы жены тоже, конечно, бегают, помогают, но все-таки садятся за стол. А я же вроде как без мужа была. А ты сидишь со всеми за столом? Ну, конечно, я понимаю, ты же с мужем. А Артур он вроде бы и вернулся к нам, но вещи не все перенес. Так, утром уйдет на работу, а придет вечером или нет, я не знаю. Но я молчу, не спрашиваю. Мне так лучше, чем когда он совсем не приходил. И детям тоже. Я хоть ожила, он хоть деньги мне не дает почти, но все продукты приносит. Я и не спрашиваю, откуда. Думаю себе, хоть какая польза с этой лахудры. Я, вообще, знаешь, после Бухары совсем другая стала. Я же вижу теперь, к чему он привык. У них мать все время молчит. Отец, вроде, главный. Но все равно, как свекровка чего хочет, так он и делает. Ох, она умная. Но, знаешь, они Артурчика меньше любят, чем остальных детей. Там у них ковры стоят. Так свекровка говорит, этот — Шарафика, этот — Якова. А я возьми и спроси, а где же Артурчика? Так она мне говорит: «А Артурчику будет, когда он человеком будет». Вот так-то. Но Альбертика я им все равно не оставила.
Потом Лизка долго не звонила, и я почти забыла про нее. А когда позвонила, я не узнала ее голоса.
— Вчера Витю поминали. Он пошел со своей первой зарплаты детям подарки покупать и попал под машину. Сразу. На месте. Давно уже, четыре дня тому. Но мы не могли хоронить. Мать была совсем плохая. Я уж думала сразу буду двоих хоронить. Но, нет, отошла. Артурчик все сделал. И похороны, и поминки как надо. Он так плакал на поминках, маме все говорил, что вернется к нам, что все будет, как раньше. Я ему и печатку его отдала. Может, это меня ваш Бог так наказал? Я с ним больше совсем не ругаюсь. Я ему так и сказала, что пусть будет, как он хочет. Я на все согласна. Мы сейчас с детьми у мамы пока. Но надо же в садик их, а мне на работу. Но пока мы здесь, у мамы. Она уже получше. Альбертик ходит все время и повторяет: «Де Витя? Нет, Витя!» А Анжелочка большая, но тоже ничего не понимает. «Когда Витя придет? Куда Витя пошел?» Они его очень любили. Он с ними, считай, больше чем папа родной был. Да, Артур должен нас в воскресенье домой забрать. Ну а я и не знаю, заберет, не заберет. Я больше ничего не знаю. А мать все говорит, что все равно надо за Артурчика держаться. Какой-никакой, а отец. И не бил меня ни разу. Ну, почти ни разу. Один раз только, так сама виновата была. Меня что-то так заело, что я возьми с дуру и скажи ему, что у меня теперь другой. Знала, что он примчится, так специально накурила в комнате и бутылку в углу поставила. Ну, он меня и отделал хорошенько. Так я сама и виновата. Ладно, ты звони. Я пойду, что там мать делает. А то она спит, не спит, не знаю.
Мы еще перезванивались с Лизкой какое-то время. Дети болели, выздоравливали. Анжела пошла в школу. Лизка не могла нарадоваться на нее. Все учителя ее хвалили, в пример ставили. Потом и Ленка с Альбертиком доросли до школы. Мама Лизкина умерла. Они не успели с ней съехаться, и квартира ее пропала, но Лизка все надеялась получить: «Все-таки столько лет на очереди. И у Альбертика инвалидность» Артур приходил и уходил по-прежнему. Лизка ходила теперь в платочке и зажигала свечи. Вернее, ставила лампочку по субботам. Как свекровка. Летом она с детьми ездила в Бухару, и круглый год принимала в своей комнате Измаиловых, а было их много. И у всех были дела в Москве. Причем, независимо от того, наличествовал ли Артур в этот момент в семье, или был у очередной чувырлы — лахудры.
Как-то, разбирая старые записные книжки, я наткнулась на ее телефон, и мне захотелось опять услышать ее быстрый, сбивчивый монолог. Я позвонила.
— Измаиловы здесь больше не живут. — Ответил мне незнакомый женский голос.
— Они получали квартиру? — спросила я, хотя про себя уже знала ответ.
— Да нет, Лизку ее чучмек в Израиль увез.
Комментарии соседки я слушать не стала. Было это в 88-м году.
В Израиле я Лизку искать не пыталась. Только один раз, когда вдруг у меня в классе оказался ученик Эли Исмаилов. Я сначала очень обрадовалась, но потом оказалось, что его семья приехала сюда еще в прошлую алию из Дагестана, а он, вообще, уже сабра. Когда я его спросила про своих Измаиловых, он засмеялся:
— У-у, мора*, знаешь, сколько нас здесь, Исмаиловых! Мы когда на свадьбах собираемся, то два зала снимаем. Каждый по тысяче человек. А ты что, наша, кавказская?
Это он, конечно, загнул, но, в самом деле, Исмаиловых-Измаиловых очень много. Да и были эти Исмаиловы, оказывается, не бухарские, а кавказские. Разницу я не пойму никогда.
Б-же, в которого так верит Лизка, пожалуйста, береги Лизку, Анжелочку и Альбертика Измаиловых!
«Имя ее было Фамарь… Эта девушка хотела выйти на столбовую дорогу, дорогу обетованья. Она хотела войти в эту семью, включиться своим лоном в цепь поколений, которая вела к благу, уходя в даль времен. Она была женщиной обетованья, и пророчество относилось к ее семени».
Томас Манн «Иосиф и его братья»
*мора (מורה ивр) — учительница
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer8_9/nejmark/
