(окончание. Начало в №7/2022)
А потом был конец учебного года. Я шла домой после концерта. Мне было 18 лет, и я училась на вокальном отделении в училище имени Ипполитова-Иванова. Директор Елена Константиновна Гедеванова пригласила на концерт Арама Ильича Хачатуряна. Он курировал Карину, Рузану и Роберта Лисицианов, и меня. Арам Ильич очень хвалил меня, сказал, что мой дедушка мною бы гордился. Домой я шла с цветами веселая и счастливая. Начинался чудесный майский вечер. Прохожие улыбались. Сирень во дворе благоухала. Издали я заметила Игнатушкину. Она сидела на лавке в одиночестве, болтая короткой левой ногой. Но даже она не испортила чудесное настроение. И вдруг Игнатушкина подскочила и завизжала, что заявит «куда следует» на маму, которая принимает пациентов дома. Я положила на лавку букет цветов и, схватив ее за шею, приподняла, так мне показалось. Во всяком случае, ее короткая левая нога повисла в воздухе.
— В следующий раз, Юлия Казимировна, я вас задушу!
Она откашлялась и восхитилась:
— Доченька, ты такая красивая! С тебя картины надо писать! Твой дедушка был бы счастлив…
Она мне подала цветы.
— От поклонника?
— От Арама Ильича Хачатуряна, — ответила я.
Всю дальнейшую жизнь Игнатушкина обращалась ко мне только «доченька».
По секрету она мне рассказала, что была влюблена в моего дедушку.
— Ух ты какая?! А про уничтожение десяти тысяч поляков в Катыне ты слышала? Это по приказу Сталина их расстреляли.
— Ты прямо «быка за рога»! В наступление на меня ринулась! За Игнатушкину обиделась?
— Нет, — усмехнулась Ядвига.
— В СССР принято считать, что это немцы уничтожили тех военнопленных польских офицеров. К слову говоря, эти военнопленные были сливками польского общества. Среди них было много евреев. Они были учеными, профессорами, адвокатами, врачами… Думаю, что НКВД трудилось по указке Сталина.
— И откуда ты все это знаешь?
— Мне повезло с друзьями.
Ядвига вопросительно посмотрела на меня.
— Сейчас поясню. Композитору Моисею Вайнбергу наш Большой театр заказал оперу «Пассажирка» по сценарию Зофьи Посмыш….
— Мечислов Вайнберг? Наш Метэк! Он из Варшавы. Его семья погибла….
— Он не ВАШ Метэк. Ты говоришь, что вся его семья погибла? Погибнуть можно под колесами автомобиля, даже в авиакатастрофе. Семья Вайнберга была уничтожена, как и шесть миллионов евреев. Имя «Моисей» Вайнбергу записали в документе пограничные службы, когда выдавали ему документы на советской границе.
— Извини, я не задумывалась о разнице слов…
Я отвернулась к окну. За окном был бесконечный, непривлекательный лес. В нем вылавливали евреев, чтобы убить, сопровождая убийства пытками и садистскими извращениями. Убить мужчин и женщин, стариков и детей только за то, что они родились евреями, как Иисус и Мария и все апостолы тоже.
— Анжелика, расскажи все-таки об опере «Пассажирка».
— Вайнберг закончил оперу в 1968 году, но оперу ставить запретили.
— Что же там такого крамольного усмотрели?
— Как что? В 1967 году Израиль победил в шестидневной войне. Советский Союз разорвал с Израилем дипломатические отношения. Оперу запретили ставить не только в СССР, но и во всем социалистическом лагере.
— Действительно, я даже ничего не слышала об этой опере.
— В 1965 году в нашем Доме Композиторов на Огарева, 13 был открыт Московский Музыкальный Молодежный Клуб. МММК был не для профессиональных музыкантов, а для московской молодежи. Возглавил МММК композитор Григорий Фрид. В работе Клуба Фриду помогали несколько человек. Я среди них. Заседания проходят по четвергам.
— Ваш МММК до сих пор существует?
— Еще как!! У нас такой аншлаг, что стоят, прислонившись к стенам, и даже сидят на полу. У нас выступают знаменитые физики, математики, писатели и поэты, врачи, музыканты всех профессий. В зале и на сцене стоят микрофоны. К ним можно подойти, задать любой вопрос нашим гостям на сцене и получить ответ.
— Не может быть! — не поверила Ядвига.
— Может. Метэк — любимый гость в МММК, и у нас было прослушивание оперы сразу после завершения работы над ней, а потом еще и еще. Наталья Михоэлс и их общая дочь живут теперь в Израиле.
— Интересно было бы побывать у вас там.
— Ты же часто бываешь в Москве.
— Два–три раза в год.
— Я дам тебе номер телефона, позвонишь мне, я тебя проведу.
— Чудесно, спасибо!
— Я предлагаю прекратить разговоры о политике. Ты же не хочешь, чтобы я вспомнила в подробностях, как в 1946 году случайно уцелевших в Освенциме евреев уничтожили твои соотечественники? А в июле 1941 года польские граждане старики и подростки, зрелые мужчины и женины, больные и здоровые своими руками расправились с 1600 евреями. Я могу привести много примеров тому, с каким удовольствием поляки уничтожали евреев и мародерствовали. А погром в Кракове? А как забивали до смерти поляков, которые выражали сочувствие евреям…
— Твой Дзаппи прав, — заговорила Ядвига, — массовое уничтожение евреев нацисты умело хранили в тайне. Даже сами евреи до последней минуты не должны были догадаться, что будут уничтожены выхлопным газом в фургонах-душегубках. На душегубке был успокаивающий символ — красный крест. Я собственными глазами его видела. Я у мамы спросила: — Евреев везут в больницу?
— В больницу, — ответила мама.
— А мы тоже можем заболеть?
— Можем, если будем совать повсюду нос.
— Больше я ее ни о чем не спрашивала.
Затем мы перешли на музыкальные темы.
Ядвига сказала, что несмотря на то, что она не музыкант, а врач, очень любит музыку, особенно Фредерика Шопена в исполнении Артура Рубинштейна.
Я рассказала, что бабушка и дедушка Шопена были евреями. Они были выкрестами-франкистами. Еврейское родство было слишком близким для Фредерика Шопена, и чтобы скрыть еврейское происхождение, он уехал во Францию. Больше в Польшу он не возвращался, но переписывался с Юстыной Кшыжановской, его матерью. Адам Мицкевич не скрывал, что его мать, в девичестве Барбара Маевская, была еврейкой.
Ядвига не удивилась. Она сказала, что это в Союзе сознательно скрывают происхождение Шопена, а в Польше это невозможно:
— Все поляки знают, что фамилию Кшыжановский брали крещенные евреи, чтобы публично подчеркнуть лояльность к новой вере. Кшыж по-польски — крест.
За окном проносились бесконечные леса. Я думала о том, как польская армия Крайева и польские партизаны охотились за прячущимися в лесах евреями-партизанами, и о расправе польского населения, включая полицейских, городка Кельц над случайно уцелевшими узниками лагерей смерти.
Мы обменялись адресами. Ядвига сказала, что обязательно пришлет пластинку с полонезами Шопена в исполнении Артура Рубинштейна. Забегая вперед, скажу, что она ее действительно прислала. Наконец мы доехали до Варшавы. Остановка была длинной, и я вышла на перрон вместе с Ядвигой. Вышли и студенты. Они ехали в Германию и решили пополнить запасы еды. Как ни странно, в Варшаве в купе к нам никто не подсел. Я налила кофе и, совмещая удовольствия, читала книгу.
Вдруг двери тамбура распахнулись. По коридору со знакомой немецкой выправкой, заглядывая в купе, шагали немецкие пограничники с овчарками. Для меня это было шоком, ибо я упустила, что после польской идет немецкая граница. Я вспомнила, как в 1944 году вели немецких военнопленных. Но тогда они были грязные, оборванные, хромые и жалкие. За колоннами ехали поливальные машины и смывали немецкие следы… Тут же я вспомнила предупреждение Коли и Валерии о том, что фашисты живут не в ФРГ под американским контролем, а устроились в ГДР. Теперь, при виде этих пограничников, у меня и сомнений не осталось. Теперь я ехала молча, предоставленная своим мыслям.
До Восточного Берлина ехать было примерно семь часов. Доехали без неприятностей. Я купила в кассе билет на две электрички, ибо все не так просто, меня на середине пути ожидала пересадка. Время на пересадку было отведено мизерное. Уже подъезжая к станции, я поняла, что мне предстоит!
Поезд остановился, двери открылись, и народ ринулся на мост, как в фильме Эйзенштейна «Октябрь» на штурм Зимнего. В одной руке у меня была большая сумка на колесиках, в другой… самовар в коробке, еще сумка… через плечо, при этом я на шпильках в одиннадцать сантиметров. Азарт достижения цели увеличивался с каждой секундой, потому что электричка уже приближалась к платформе. Все несемся в едином порыве, уже бежим по спускающейся вниз лестнице… и пьяный немец падает мне под ноги и кубарем катится вниз. Я вскрикиваю: «швайн», а молодой немец выхватывает из моих рук вещи и, подгоняя меня, кричит: «шнель, шнель, шнель!» Мы влетаем в вагон, двери закрываются, электричка набирает скорость.
Он учится в аспирантуре в университете, а в конце недели уезжает домой в Потсдам. Стоим, разговариваем. Оказывается, он был в Москве, но ему больше нравится Германия, Берлин.
— Посмотришь, тебе тоже понравится…
— Никогда! Здесь жили, ходили по улицам, грабили и уничтожали евреев нацисты.
— Ты ненавидишь немцев?
— А что, можно любить немецкий народ? Я приехала увидеть немцев в массе. Мне интересно, как малограмотный, психически больной австриец мог увлечь немецкий народ.
Кстати, излечились ли бывшие члены гитлерюгенда? И, вообще, может ли измениться психология масс? Уничтожение евреев было смыслом их жизни.
Немцы говорят, что они — народ Бетховена, Баха, Гете и при этом сжигали книги Гейне, Фрейда… Из одного еврея сотворили бога, а остальных в печь? Вот это называется у вас, немцев, равновесие?
— Тише, здесь многие понимают русский язык… Ты атеистка?
— А кем мне быть, нацисты уничтожили шесть миллионов евреев? А реальнее еще больше! Сколько беременных женщин было уничтожено? Любовь скольких девушек и юношей могла увенчаться чудесными малышами? Но их уничтожили немцы при участи других народов, конечно!
Я вышла на перрон и услышала оклик «Анжелика!!!». Ко мне шла женщина, приветственно помахав рукой:
— Я тебя узнала по сумке Валерии. У нас в «эксквизите» только модницы и Валерия покупают.
— Да, Валерия мне ее подарила. Сумка на колесиках, в Москве не продается.
Клара отняла у меня сумку и коробку. Взглянув на мои каблуки, она воскликнула: — Как же ты преодолела мост?
— Сама не знаю!
Клара жила в помпезном доме на Ленин Аллее. Это был дом с барельефами, скульптурами и прочими украшениями, короче, в имперском стиле. Квартира была двухкомнатной, маленькой, но потолки высоченные. Отопление было паровое, но печь-голландка уцелела и украшала столовую. Кухня и ванная. Войдя в квартиру, она немедленно включила три телевизора.
— Эти два показывают только наши программы, а тот я держу включенным на канале Западного Берлина. Там идут новости.
Я отдала Кларе самовар.
— На самовар есть покупатель — сказала она. — А иначе, что ты сможешь купить на свои марки?! Валерия сказала, что ты хочешь сделать линзы. Это дорогое удовольствие. Завтра отведу тебя к Колларку. Очень хороший врач. К нему из Берлина приезжают.
Я передала Кларе кофе.
— Молодец, это мы будем с тобою пить вместе, — она взяла икру и все остальное.
— Сейчас будем обедать. Ты знаешь, немцы — народ жадный, а я нет. Я не стала делать суп и жаркое.
Клара достала ветчину, венгерскую колбасу салями, сыр, консервы. Колбасу эту немцы не покупают, деньги экономят, самая дорогая.
— Кофе зеленый…
— Я его сама пожарю. Еще вкусней будет. На фабрике всегда подгоревший. Они это специально делают, чтобы крепче казался.
Клара достала чугунную, эмалированную посудину, состоящую из двух половин.
— Это специально для жарки кофе. Тебе надо такую же купить.
Она насыпала на дно кофе и поставила в духовку. Вскоре изумительный кофейный запах заполнил квартиру.
— А у меня такая же штука, только очень большая, на две конфорки, тоже немецкая.
— А что ты в ней готовишь?
— Фаршированную рыбу — ответила я. — Мама называет ее «победой» («в честь победы над Германией», — подумала я про себя).
— У меня гостили две сестры из Ленинграда, они готовили у меня фаршированную рыбу…
— Понятно. Приготовлю, — пообещала я.
Я знала сестер. Они были еврейки, и, как Валерия, пережили блокаду Ленинграда.
— Я вечерами смотрю передачи и вяжу. Мне одна бабка привозит овечью шерсть тюками. Я ее сама отбеливаю и крашу.
Она взяла вязание и начала вязать вслепую с такой же скоростью, с какой заправская машинистка печатает на пишущей машинке.
— Я вяжу на продажу. Наши модницы у меня покупают. Я тебе покажу.
Она отложила вязание и встала. Клара открыла шкаф. Действительно на продажу. На вешалках висели пальто, свитера, жакеты.
— Великолепные вещи, — похвалила я.
Клара вязала очень качественно.
— Лучше, чем в «эксквизите», — добавила с гордостью Клара.
Перед сном Клара стала перебинтовывать руки. Она аккуратно разматывала бинт, скатывая его в рулон.
— У меня экзема, но ты не волнуйся, врач говорит, что незаразная. Он прописал мне мазь, но она не помогает. Чешется, особенно ночью. Я знаю, это мухи. Личинки вывели там мух. Вот я дустом посыпаю, и не чешется. Я сама себя лечу. Видишь, прыщи подсыхают, а от мази мокли. Выйду на лестничную клетку. Не хочу, чтобы в квартире дустом пахло.
Я подумала, что деревенская шерсть, не прошедшая антибактериальную обработку, стала причиной экземы.
— Клара, ты врачу сказала, что ты вяжешь необработанную необезвреженную шерсть?
— Нет. Я ее предварительно стираю.
— Микробы наверняка устойчивы к обычным моющим средствам. Ты должна сказать врачу, временно прекратить вязать и мазать мазью. Он наверняка не понимает, что лечит. Он может предполагать, что экзема на нервной почве.
Клара захохотала, и я подумала: «уж как-то очень по-немецки».
— Когда я сообщила доктору Гюнтеру о дусте, он сказал, что мне нужен психиатр. Если я не буду вязать, то я свихнусь от одиночества и скуки.
— Пока я у тебя в гостях, тебе не будет скучно, попробуй.
На следующий день мы пошли менять рубли на марки. Клара сказала, что хочет сама проследить. Наши немки тоже стали обманщицами и воровками. И действительно, меня обманули на приличную сумму. Тогда Клара устроила скандал, и нам вернули недостающую сумму с извинениями.
Дальше был Колларк. Вид у него был респектабельный, и на немца он был не похож. Что меня поражало, что с кем ни заговори, все говорят по-русски. После комплиментов и проверки зрения, Колларк сказал, что сделает мне жесткие линзы и очки в половину цены. Он сказал, что сделает очень быстро. Они будут готовы послезавтра, а пока:
— Возьми ее за руку, отведи домой, и не выпускай, а не то она попадет под машину. Твоя гостья плохо видит в своих очках.
По дороге я объясняла Кларе, что привыкла к такому зрению…
— Клара, я же преодолела мост на пересадке, ты же знаешь.
— Убедила. Но завтра пойдем в Сан-Суси.
Идти было очень удобно: вся Ленин аллея была застроена помпезными домами в имперском стиле и вела в парк Сан-Суси. Пришли к воротам и вошли на территорию. Канавки, в которых плавают утки с утятами, и много-много детей с родителями. Сплошное веселье. Выходной день — воскресение. Воскресение кого? Иисуса? А разве он не был уничтожен в шести миллионах евреев, господа верующие? Немцы, немцы, немцы! Но все-таки много детей, а это надежда на исцеление народа. Музыка Бетховена звучит в парке. Играет симфонический оркестр. Хорошо ли? Мне трудно угодить.
Клара зовет меня посмотреть секрет императора. Это лавка. Она длинная.
— Если ты сядешь с одной стороны, а я с другой, и ты будешь шептать что-то, я буду слышать, как будто ты говоришь мне в ухо. Это было сделано, чтобы император мог подслушивать секреты своих подчиненных.
Очень красиво! Купила книгу с иллюстрациями. На одной изображена «керосиновая лампа». Почти такая, как у нас дома. Франция, XVII век. Но живопись на голубой эмали у нашей лампы мне кажется интересней. У нашей лампы с одной стороны жанровая сценка, пастушок с барашками, свирелью и, конечно, пастушкой, а с другой стороны букет цветов. Еще золотистый абажур под цвет позолоченной бронзы. Эту керосиновую лампу моей прабабушке и прадедушки подарили на свадьбу римские родственники.
Мой рассказ привел Клару в восхищение, отчего в неистовом порыве, она принялась отбеливать мои батистовые кофточки. Она почему-то думала, что они французские или польские… Пришлось объяснить, что им немногим меньше ста лет. Это были женские несшитые рубашки. Украшением на них были вышивки тончайшей работы. Их вышивали польские монашки. Мамина мама была из Варшавы. Кофточки имели кремоватый оттенок. Я называла это патиной. Клара каждый день их отбеливала, приговаривая: «Чудо какое!» В итоге, кофты стали белоснежными.
Проходя около магазинов, я видела плачущих, оставленных в колясках детей. Я никак не могла пройти мимо и закачивала их. Для меня это было дико.
Настал понедельник, и Клара уехала на работу. Я пошла гулять в парк Сан-Суси одна. Людей было меньше чем в воскресенье, и это радовало. Публика редела, наверное, к обеду. Стали появляться вооруженные советские солдаты.
Я вышла на другую алею, и люди, вообще, исчезли. Вдруг где-то вдалеке послышался мужской голос, который пел нацистский марш. Я оцепенела. Голос приближался. Ничего не замечая, мужчина лет пятидесяти чеканя шаг, размахивая руками шел и гортанно пел нацистский марш. Немец был высоким, широкоплечим и белесым. Мощная бычья шея, выбритый затылок, бесцветные глаза, с уставленным в никуда взглядом, казались стеклянными. Он шел, как в строю, явно чувствуя плечо собрата-нациста.
К счастью, я его не интересовала, но у меня возникло чувство, будто я оказалась в параллельном мире.
Мне удалось найти выход из парка, но совсем не тот, через который я вошла. Там оказались трамвайные линии и люди. Никаких домов в имперском стиле не было, а были обычные «хрущевки». Я спросила мужчину по-английски, как добраться до Ленин аллеи, до входа в Парк Сан-Суси. Он подвел меня к трамваю и попросил водителя сказать, когда выходить.
— Где ты так долго гуляла? Я волновалась, — спросила Клара.
Пришлось рассказать. Мне хотелось выяснить, в какой район я попала.
— Ты вышла на Ленин Штрассе. Не знаю, как ты там очутилась. Довольно далеко от Ленин Аллеи. Раньше там были такие же дома, как этот. Там все снесли и застроили блочными домами. Наш дом и другие тоже будут сносить и застраивать блочными.
— Но зачем?
— У них спроси! — сердито показала Клара пальцем вверх. — Когда начали сносить дома и переселять жильцов в «хрущевки», они выбрасывали мебель такую, как моя, и покупали современную. Пеньковы собирали ее и, уезжая, забрали в Ленинград. Ты видела мебель?
— Я еще не видела. Мебель пока в Ленинграде.
— Завтра пойдем вместе в «Эксквизит». Если будешь там что-то покупать, чтобы с тебя не содрали лишнего, а потом пообедаем в кафе.
В «Эксвизите» я померила дивное осеннее пальто бежевого цвета из тонкого английского сукна с меховым воротником. Чтобы не раздражать Клару, я решила купить пальто на следующий день. Клара принесла мне замшевую велюровую куртку.
— Померь.
Я одела куртку.
— Тебе идет. Мне нравится. Берем! А где же пальто? Неси его с вешалкой. Я скажу продавщице, что это я покупаю. Тогда цена будет на треть меньше.
Клара понесла пальто и куртку на оплату.
— Вот как Клара умеет. Больше, чем на треть дешевле. У меня есть особая скидка. Я буду тебя опекать. Пошли в кафе. Я зверски голодная.
Клара сделала заказ. Нам принесли ассорти из сосисок и ветчины. Какие-то салаты, соки и приправы.
— Бери горчицу, не ошибешься, — настояла Клара.
— Сладкая! Зачем?
— Немцы любят сладкую жизнь. По дороге домой зайдем в аптеку. Куплю бинты, хочу попробовать сделать так, как ты советуешь.
— Еще перекись нужна.
— Вечером пойдем к моей подруге. Она не выходит на улицу. Я ей приношу продукты. Елена такая богатая! О!!! А одинокая и никому-никому не нужна. Наверное, за грехи сидит в заточении.
— Какие грехи?
— Даже не спрашивай. Она великая грешница. У Елены все стены в картинах, а картины в золотых рамах.
К вечеру Клара собрала сумки с продуктами.
— Одну сможешь взять? Не тяжелую?
— Конечно, смогу.
— Смотри, тебе руки беречь надо. Ты же пианистка. Пошли. Мы должны быть точно в семь. Лена плохо ходит, так она под дверью сидеть будет, чтоб сразу открыть нам дверь.
— Она знает, что я приду? Она может испугаться незнакомого человека.
— Елена не боится ни черта, ни дьявола…
Клара опять неприятно захохотала.
— А Б-га?!
— Тем более!
Клара позвонила, и Елена мгновенно открыла дверь. Она действительно сидела на стуле под дверью.
Сухая восьмидесятипятилетняя старуха, со спиной прямой и тощей, как спинка того стула, и седой головой, возвышавшейся над ним. Выражение лица Елены находилось в полном согласии с ее характером. Поджатые, тонкие, съеденные до коричневой каймы то ли герпесом, то ли злобой губы. Длинный тонкий нос и холодные, почти бесцветные глаза. Опираясь на тяжелую палку, она «шагами командора» дошла до точно такого же стула и села. Поставив между ног палку, она обхватила массивную металлическую рукоятку двумя кистями рук, суставы которых были поражены тяжелым артритом, и положила на них подбородок.
— Я сегодня принесла тебе больше продуктов. Мы завтра с Анжеликой едем в Дрезден.
Елена кивнула, пододвинула к Кларе бумажник, который лежал на столе, и та достала нужную сумму денег. Елене трудно было вытаскивать купюры.
— Пани польска? — спросила Елена.
Говорить ей было явно неудобно. Ее подбородок был задран вверх, так как лежал на рукоятке палки и больных суставах. Она говорила сквозь зубы, лишь чуть приоткрывая рот.
— Юди.
— Что-то не припомню, чтобы у евреев было такое имя, — перевела с немецкого языка на русский Клара.
— Можно говорить по-английски, — предложила я.
— Я не буду говорить на языке людей, которые разрушили Дрезден.
Клара перевела разговор на другую тему:
— Ее прабабушка Анжелика родилась в Риме. Она была оперной певицей и пела в Римской Опере.
— Она была итальянка? — заинтересовалась Елена.
— Юди, — ответила я и добавила, — прадедушка из Германии и тоже юди, — отсекла я возможный вопрос.
«Она заражена не только фанаберией, как говорит Клара, но и антисемитизмом», — подумала я.
— Анжелика, как и ты, пианистка! — не без гордости сообщила Клара.
Елена долгим, испытующим взглядом смотрела на меня, переводила взгляд на мои руки, а потом сказала:
— Мой рояль давно не звучал. Мне бы хотелось вновь услышать его голос.
— Ты хочешь, чтобы Анжелика сыграла?
Елена кивнула. Я подошла к роялю, открыла клавиатуру и прошлась по всем клавишам хроматической гаммой.
— Не удивляйся, я каждые полгода вызываю настройщика. Не могу предать мой Fёрстер. — объяснила Елена, впервые оторвав подбородок от исковерканных артритом рук.
Я села на стул-банкету, подкрутила под себя ее высоту и начала играть «Largo» из седьмой сонаты Бетховена.
— Что ты играла? — спросила Клара.
На ее щеках были следы слез.
— «Ларго» из седьмой сонаты Бетховена, — произнесла Елена.
— Да, это «Largo» Бетховена, я исполняю его в память о шести миллионах уничтоженных евреях.
Мы приехали в Дрезден на поезде. Вокзал был полностью восстановлен. Мы начали осмотр города. В первую очередь я хотела увидеть Дрезденскую галерею. Ту самую, которую спасли советские военные во главе с молодым лейтенантом Леонидом Рабиновичем. До войны он был художником Киевского оперного театра. Об этом мне рассказали Коля и Валерия.
Когда перед отправкой в Дрезден картины Дрезденской Галереи разместили в Москве в Музее имени Пушкина, экспозиция шедевров галереи не была широко доступна для посетителей, но мой дедушка, как и жена Косыгина, занимался общественной деятельностью в клубе Трехгорной мануфактуры, и дедушка получил пропуск на выставку.
Дрезден меня поразил. Он оставался разрушенным с момента авиационных налетов уже более тридцати лет. Первое ощущение было жуткое. Так выглядела война. Так выглядели разрушенные немцами города. Немцы были уверены, что союзники не посмеют уничтожить красивейший, уникальной архитектуры город. Но союзники бомбили до Дрездена и другие города, пытаясь принудить Гитлера остановиться. Рейх, не обращая внимания, продолжал военные действия. Оставался только один вариант. Шокировать немцев на долгие времена. Только эта акция могла остановить немцев. Авиация союзников бомбила город 13 февраля 1945 года.
Через день Клара сказала:
— Анжелика, Елена предлагает, чтобы ты принесла ей сегодня продукты, а мы с тобой тогда завтра поедем в Берлин.
— Пожалуйста. Я могу положить все в сумку на колесиках и отвезти ей.
— Молодец. Аккуратно положим, чтобы не испортить Валерину сумку.
— Она же моя! — засмеялась я.
Елена высматривала меня в окно. Когда я поднялась, дверь была открыта. Крышка рояля была поднята. Рядом с пюпитром лежали два тома сонат Бетховена.
— Здравствуй, — поздоровалась со мною Елена по-русски. — Не возражаешь, если буду говорить тебе «ты»?
— Мне безразлично, — ответила я индифферентно.
Елена ожидала, что ошеломит меня.
— Ты удивлена, что я говорю по-русски?
— Нет. Я видела, что вы понимаете, о чем мы с Кларой говорим.
— Клара не знает, что я говорю по-русски.
— Возможно, — сказала я, разгружая сумку.
Мне хотелось быстрее уйти, но Елена явно втягивала меня в разговор.
— Я с мужем приехала в Липецк в 1929 году. Там проходили обучение советские и немецкие летчики. Муж стал летчиком Люфтваффе. Он погиб в конце войны.
— Вы хотите, чтобы я выразила вам сочувствие?
— Нет. Но я хотела попросить тебя поиграть на моем рояле. У вас, евреев, красивый звук. Как вы этого добиваетесь?
— Вы слышали исполнение Эмиля Гилельса?
— Да. Он прекрасный пианист.
— Гениальный!
— Ты седьмую сонату играешь целиком?
— Конечно.
— Сыграй пожалуйста. Я, как и ты, люблю Бетховена. Под твоими руками мой рояль оживает.
— Хорошо. Я уже говорила, что «Largo» я всегда посвящаю памяти шести миллионам уничтоженных евреев. И сейчас тоже.
Я села за рояль.
— Спасибо, — поблагодарила Елена, когда я сняла руки с клавиатуры.
— Я родилась в Дрездене, жила и училась в Дрездене. Мой первый концерт был в Дрездене. Я вышла замуж, и мы жили в Дрездене. Мы были счастливы. Но наш дом был уничтожен, а муж погиб. Я не была в Дрездене тридцать лет. Как город выглядит сегодня?
— Елена, вы приезжали в Москву?
— Я была в Москве три раза с мужем и один раз в 1958 году, при Хрущеве.
— Интересно.
— Я привозила на конкур Чайковского моего ученика…
— Еще интереснее. Как его фамилия?
— Нет, нет, его заслуженно не допустили ко второму туру.
— Елена, вы, конечно, видели метро Маяковского?
Она кивнула.
— Я жила на 3-й Миусской улице, рядом с метро, и была совсем маленькой, когда, выглянув в окно, увидела разрушенный дом от попадания в него немецкой бомбы. Больше в то окно я старалась не смотреть. Когда же я выходила из подъезда на улицу, то отворачивалась, чтобы не видеть разрушенного дома. Шли годы, я взрослела, но неприятные ощущения оставались. Дом начали восстанавливать в 1960 году. В Дрездене у меня было ощущение, что война не закончилась.
— Для чего нужно было уничтожать Дрезден с уникальной архитектурой в конце войны?
— Вы считаете, что бомбардировать Дрезден нужно было намного раньше?
— Вообще нельзя! — возмутилась Елена, — были убиты от 200 до 500 тысяч мирных, ни в чем не повинных жителей.
— Елена, это байки Геббельса! Погибло от 18 до 25 тысяч жителей, включающих в себя бежавших из других городов. В это число входят семьи высокопоставленных нацистов. Которые были уверены, что Дрезден бомбить не будут. Так же были военные подразделения. Под прикрытием ночи в Дрезден шли составы с вооружением. Дрезден был и есть промышленный город. И когда Гитлер, брызгая слюной, произносил на площадях свои шизофренические речи, а толпа ликовала и выбрасывала вперед руку «Хайль Гитлер!», они подписали приговор Дрездену! Гитлера избрали канцлером, даже не проверив психиатрический диагноз своего вдохновителя. А диагноз был поставлен несколькими очень известными психиатрами. Немецкому народу нравилась ненависть Гитлера к евреям.
— Уничтожение Дрездена — это месть евреев…
— Вы озвучили то, о чем думают теперь немцы. Вы же пианистка, казалось бы, не представитель быдла! Помочь евреям было некому. Польское правительство в изгнании, находившееся в Лондоне, предложило разбомбить подъездные железнодорожные пути к концлагерям. Англия отказалась. Английские бомбардировщики пролетала мимо, сбрасывала тонны бомб на заводы… США отказывались помочь еврейским беженцам. Они выставили пушки, чтобы судно «Эксодус» не подошло к берегу.
— А ваш Сталин собирался уничтожить всех евреев Советского Союза.
— Да, собирался завершить, начатое Гитлером. А что творили англичане, когда не давали евреям высадиться на исконной земле евреев.
— Значит, союзники виновны в уничтожении евреев?
— Союзники не уничтожали евреев. Они попустительствовали Гитлеру в исполнении «решения еврейского вопроса» и ничего не сделали, чтобы помочь! Даже Сталин, пока евреи помогали с добыванием денег, продовольствия, военной техники, принял какое-то небольшое число беженцев из Польши. Виноваты в уничтожении евреев немцы! Германия начала войну!!! — я жестко, с грохотом отодвинула банкетку и встала. — Елена, не надо со мною спорить. Я знала, что могут возникнуть подобные разговоры и очень хорошо подготовилась!
— Ты ехала в стан врага? — криво усмехнулась пианистка.
— Я готовилась к поездке в Германию, которая проиграла войну и, в массе своей, продолжает исповедовать нацизм.
— Ты любишь эпатировать?
— Я люблю правду.
— Так я открою тебе правду! Правда состоит в том, что Германия платила Сталину за возможность тайно создавать новые виды самолетов, танковые моторы, артиллерийские снаряды, боевые отравляющие вещества на территории СССР. Я тоже, как видишь, кое-что знаю, — запальчиво воскликнула Елена.
— Не думайте, что шокировали меня. Я знаю это. А еще Советский Союз поставлял пшеницу голодной Германии. Кстати, ослеп Гитлер не от газа, а от психопатии.
— Ты это серьезно или от ненависти?!
— А вы не знали, что от слепоты вашего фюрера вылечил психиатр, профессор Эдмунд Форстер?
— Нет.
— Ваш фюрер, Елена, был на фронте на побегушках….
— Гитлер был посыльным.
— Какая разница! Вместе с другими он попал под британскую газовую атаку. Всех пострадавших, кроме Гитлера, отправили в Брюссель, в военный госпиталь. Гитлеру пришлось тащиться на поезде в периферийную психиатрическую больницу около польской границы. Потеря зрения была следствием самовнушения. Его глаза были абсолютно здоровы. Из-за психологической блокировки Гитлер не видел. Солдат с истерическими симптомами было запрещено размещать в обычных больницах, потому что власти опасались, что «психологическая зараза» может перекинуться на других солдат. Истерические симптомы тогда в Германии лечили электрошоком. Форстер решил провести эксперимент с Гитлером и применить гипноз. Для эксперимента Форстер пригласил коллег. Шоу началось с того, что Форстер, осмотрев глаза Гитлера заявил, что с подобными травмами от отравления газом большинству пострадавших никогда больше не удается вновь обрести зрение… после сказанного Форстер выключил свет и зажег свечу. — Но, возможно, слабая надежда у тебя все-таки есть. Она наблюдается один раз в тысячелетие. Такой силой обладали Иисус и святые. С твоими симптомами обычный человек остается слепым до конца жизни. Но для человека с исключительной силой воли и психической энергией не существует никаких ограничений и преград. Ты должен поверить в себя полностью и тогда ты прозреешь. Ты же понимаешь, что Германия сегодня нуждается в людях, обладающих энергией и слепой верой в самих себя. Для тебя нет ничего невозможного.
Эксперимент удался. Гитлера выписали из больницы.
— Так что же, Форстер истинный виновник прихода Гитлера к власти?! Почему же он не вывел Гитлера из гипноза?!
— Форстер вылечил от слепоты психопата Гитлера на глазах у коллег. Суггестия использовалась для лечения больных веками и даже тысячелетиями.
— Мое мнение, что Форстер действовал непрофессионально. Он должен был объяснить пациенту, что вылечил его, применив гипноз.
— Елена, во-первых, это был 1918 год. Во-вторых, разве могло прийти в голову ему и его коллегам, что этот неграмотный, недоделанный, бездомный, без немецкого гражданства, психопат из Австрии, придет к власти в Германии?! Вы знаете, сколько сумасшедших больных, с манией величия, мнят себя Наполеонам?! Гитлера вознес на «престол» немецкий народ. Как мог народ Бетховена и Баха, Шиллера и Гете так опростоволоситься? За малым исключением, весь германский народ превратился в стадо баранов, в быдло! Форстер передал брату, который работал в посольстве в Париже, эпикриз Гитлера. Это было в 1933 году. Вскоре, он был убит в собственном доме.
— Форстер должен был дать материал в газету или еще куда-нибудь раньше.
— Нарушить клятву Гиппократа?
— Это лучше, чем быть убитым.
— Вы правы, не могу не согласиться с вами, Елена.
— Сначала Гитлер ораторствовал в маленьких, незаметных помещениях…
— Я понимаю, куда вы клоните, Елена. Но из сказанного я делаю вывод, что вы не раз бывали в этих местах.
— А теперь послушай меня. Для тебя приход к власти Гитлера — это история. Ты готовилась к поездке в Германию, ходила в читальню, расспрашивала родственников и друзей. Для меня это жизнь. Мне восемьдесят шесть лет. Во время восхождения Гитлера, я была старше, чем ты сейчас. При этом я гастролировала не только в Германии… Я гастролировала в европейских странах, в Америке и даже в Советском Союзе. А знаешь ли ты, что по инициативе Англии на совещании пяти держав в Женеве в декабре 1932 года, под давлением Макдональда, премьер министр Франции Эдуард Эррио дал согласие на то, что Германии будет предоставлено «право на равенство» в вооружении. Это фактически была победа Германии. Соглашение практически освободило Германию от соблюдения Версальского договора.
— Я знаю, что никто, кроме Гитлера, не хотел новой войны, даже его генералы. Именно политика соглашательства и умиротворения Гитлера и Германии привела ко Второй мировой войне, — заявила я.
— В 1935 году у меня были гастроли во Франции. В те дни между Англией и Германией было заключено военно-морское соглашение. По этому соглашению Германии разрешалось увеличить тоннаж флота в пять с половиной раз и строить подводные лодки. Газеты гневно писали, что Англия предала Францию. Когда я шла по сцене к роялю, то думала, что в меня полетят тухлые яйца!
— Обошлось без эксцессов?
— Ну да. А в то время, когда я была с мужем в Липецке — это были 1930–31 годы, английские займы в Германии к 1930 году достигли 100 миллионов фунтов стерлингов. И это только помощь Англии. Но в декабре 1931 года Макдональд произнес речь. Он говорил, что Германия накануне финансовой катастрофы. Он просил, чтобы правительства: «не тратя ни единого дня на ненужные отсрочки… ради Бога встретились поскорее». Ты не находишь, что у Макдональда была паника? — рассмеялась Елена. — Он просил «ради Бога». Чего он добивался? Советские и наши летчики смеялись, потому что этими фунтами стерлингов Германия расплачивалась с Москвой!
— Вы готовились к моему приходу?
— Да. Не вижу в том ничего для тебя обидного. Ты должна знать, что не только немцы инициировали приход Гитлера к власти… По условиям заключения мира Саарская область была передана под юрисдикцию Франции на 15 лет. Мандат закончился. В день плебисцита, 13 января 1935 года, у избирательных урн дежурили вооруженные гестаповцы. Гитлеровские агитации, террор, а также попустительская позиция Англии и Франции, проще говоря задабривание, обеспечили исход плебисцита в пользу Германии. 1 марта Саарская область была передана Германии. Через год, в марте 1936 года наши войска вошли в демилитаризированную Рейнскую область, — Елена усмехнулась.
— Это плохой смех — сказала я.
— Сейчас и тебе будет смешно. Дело в том, что английская разведка обнаружила, что солдатам вермахта не выдали патроны, а артиллерии не выдали снаряды.
— Как это?!
— Вермахт получил приказ: в случае сопротивления отступать. Но Гитлер был уверен, что Франция ничего не предпримет. Франция, преданная Англией, получив от нее сообщение, не поверила и не дала отпор. Ты даже не представляешь, какой триумф устроили Адольфу Гитлеру! Вот когда народ поверил Гитлеру! Он ведь брал уроки ораторского и актерского мастерства у оперного певца Паула Дефринта.— Елена внезапно разразилась счастливым, помолодевшим смехом. — Тогда ему удалось завоевать доверие части генералитета и установить контакты с промышленными магнатами. Контакты высокопоставленных членов третьего рейха с американскими магнатами были на высочайшем уровне. Еще в первой половине 20-х годов они финансировали национал-социалистскую рабочую партию. Шахт в мае 1933 года посетил США. Американские партнеры организовали ему встречу с Рузвельтом. Визит главного банкира Германии был очень удачным для Гитлера. Германия получила американские инвестиции на сумму более миллиарда долларов. Самолеты Люфтваффе заправлялись топливом, производимом на американских предприятиях даже после начала Второй мировой войны. Немецкая авиация, бомбившая Лондон, летала на американском топливе. Я была так поражена, что не верила мужу, когда он рассказывал, что сотрудничество предпринимателей США с Германией не прекратилось после того как США вступили во Вторую мировую войну. Америка поставляла вермахту сталь и авиационные двигатели. Ты можешь в такое поверить?
— Мне об этом рассказывал дедушкин брат. Он был секретарем Гарримана. Поверить в такое предательство действительно страшно!
Елена сняла салфетку с вазы с печеньем и попросила:
— Возьми на кухне чашки и налей нам из термоса кофе. По-моему, время подзаправиться! Согласна?
— С удовольствием.
Пили кофе молча.
— Что такое «Быдло»? — поинтересовалась Елена.
— Это плебс…
— Это я понимаю. Я играла «Картинки с выставки» Мусоргского и хотела понять, что он имел в виду в части с названием «Быдло».
— А, это? Это такая примитивная деревенская телега с огромными колесами, запряженная двумя волами… скрипучая развалюха. По-моему, польская или украинская…
— Ты играешь?
— Играла. Но сейчас «Картинки» у меня не в руках.
— Попробуй, может получится. Ты же не на сцене в Большом зале консерватории. Здесь только я и ты.
Мне очень хотелось завершить этот спор с Еленой. Я села за рояль и представила себе телегу-развалюху, которую тащат волы, увязая почти по брюхо в грязи и глине, скользя и чмокая копытами, в облаке комаров, под зуд слепней, с остервенением хлеща по бокам хвостом и прогибаясь под свистящими ударами хлыста. За ними видны «болота» и понурые люди, которые колоннами заходят в болото по колено, по пояс, по горло, трясина, чмокая, поглощает их, а люди все идут, идут… А вот река. В ней взрослые и дети. Родители топят своих детей, потом себя. Это массовый суицид, массовое самоубийство. Они топятся семьями. Кто-то режет себе вены, кто-то принял яд, застрелил семью, а потом себя.
Все это не плод моей фантазии. Это маленький немецкий городок Деммин. Случилось это в конце Второй мировой войны в апреле-мае. Это было чувство стыда и вины за преступления, которые они совершили. Это был страх того, что жить будет страшнее, чем умереть. Это была страшная вина перед своими детьми за то, что дали себя убедить Рему, маршировали под «речевки» — «Только не евреи!», «Убей еврея!» «Решим еврейский вопрос!»
Скосив взгляд на пунцовую физиономию Елены, я начла «Бабу Ягу».
— Это ты во мне увидела Бабу Ягу?! — засмеялась Елена. — А что, суть уловила. Тощая, костлявая. «Быдло» я все-таки по-другому играла…
— Разумеется, то были советские танки, которых до сегодняшнего дня боятся немцы.
Некоторое время Елена молчала.
— Во всем виноват Версальский договор. Он привел к новой войне. Все немцы считали Версальский договор грабительским и несправедливым, — опять заговорила Елена.
— Вот как?! А когда кайзер, выиграв войну 1871 года, отсек себе от Франции две французские провинции и наложил не менее грабительские контрибуции?! После Первой мировой войны немцы винили победителей из-за того, что платили им по репарациям.
— Ты хочешь сказать, что кто-то любит победителей?
— Поверьте, Елена, причина нищенства Германии не в контрибуциях и репарациях. Кайзер начал войну на ничем не подкрепленные деньги, деньги-пустышки. Кайзер собирался выиграть войну у Антанты и наложить на нее контрибуцию, но проиграл. Что за безответственность?! Откуда такая самоуверенность. Он что, был идиот?! Это все ваш пангерманизм. Немцы шли на войну, убежденные в победе. Откуда такая уверенность?
— Какая ты дерзкая! Гитлер начал бы войну, даже если бы не было Версальского договора. Он хотел присоединить Австрию, расчленить Польшу и Чехословакию. У него была программа завоевания жизненного пространства для немецкого народа. Экономика полностью зависела от импортных поставок и была на грани полного развала. Гитлер хотел спасти Германию и подписал экономическое соглашение с СССР.
— И использовал его для подготовки к новой войне.
— Война закончилась 8 мая 1945 года. Германия понесла огромные потери.
— Я слышу в вашей интонации сожаление, — перебила я пианистку. — Скажите, Елена, ваш муж тогда погиб?
— Ты не можешь переходить на личности, это неэтично! — воскликнула пианистка.
— Я могу. Не я начинала этот разговор, Елена, а вы. Были уничтожены более шести миллионов евреев, среди них мои родственники. Я могу говорить! Гитлер не собирался заканчивать войну, и это очевидно! Поэтому союзники после окончания конференции, которая проходила в Ялте с 3 по 11 февраля 1945 года, приняли коммюнике, которое гласило: «Нашей непреклонной целью является уничтожение германского милитаризма и нацизма и создание гарантии в том, что Германия никогда больше не будет в состоянии нарушать мир всего мира. Мы обсудили вопрос об ущербе, нанесенном Германией Союзным странам, и признали справедливым обязать Германию возместить этот ущерб в натуре и в максимально возможной мере». Советский Союз, Америка и Англия договорились любой ценой как можно быстрее остановить нацистов и закончить войну. Но Германия и тогда продолжала рваться к победе.
— Что ты выдумываешь, какой «победе»? Ты что меня за дуру считаешь? — возмутилась Елена.
Я хотела сказать, что считаю ее нацисткой, но воздержалась и продолжала:
— Вы, Елена, как здравомыслящий человек наверняка понимаете, что Гитлер вообще не собирался сдаваться на милость победителей… Его ничего не могло остановить. Если сосчитать города, еще не освобожденные от немецких войск, становится ясным, что война могла продолжаться еще бесконечно долго. Союзники решились на «шокотерапию». Немцы считали Дрезден неприкосновенным городом. 13 февраля вечером началась бомбежка Дрездена.
— Ты хочешь, чтобы я согласилась с тем, что без разрушения Дрездена война продолжалась бы дольше?
— Вы сами это озвучили, Елена. Погибло бы еще больше людей, и было бы разрушено еще больше городов Германии. Я понимаю, что вы родились в Дрездене, жили в нем. Вы гордились тем, что жили в Дрездене. Считали Дрезден особенным и неприкосновенным. Гитлер сыграл на психологии немцев. Немцы взрастили в себе ненависть ко всем странам, особенно ближайшим. Вседозволенность, вот что исповедовали немцы.
— Видела бы ты себя сейчас, — усмехнулась Елена, — представляю, с каким удовольствием ты бы меня сейчас убила!
— Я не экстремист. Я хочу вас переубедить. Вам станет легче жить… Вы варитесь в собственной ненависти…
— И не надейся!
— Елена, вы действительно думаете, что Гитлер вправе был нарушить договор с Англией и напасть на нее? Вермахт бомбил Лондон несколько лет. С 14 на 15 ноября 1940 года нацистские летчики уничтожили английский город Ковентри. Они же придумали новый термин: «ковентрийские налеты». Вы знаете, что это значит? Вы думаете, я поверю в то, что ваш муж не рассказывал вам об этом, и вы не смеялись над остроумным «термином»? Эта тактика налетов была нововведением гитлеровских летчиков. У Великобритании почти не было истребителей для ночных боев. В 1941 году немцы совершили множество налетов на город Ковентри. Особенно высоких результатов в уничтожении Ковентри, его жителей нацистские летчики добились в апреле. С немецким упорством ваши летчики, Елена, бомбили Ковентри 41 раз! Последний раз в августе 1942 года. Когда я рассказываю об этом кошмаре, у меня все внутри кипит!
— Ты так любишь англичан? — усомнилась Елена.
— Я ненавижу нацистов! А налеты на Ковентри вызвали осуждение во всем мире, но Германия продолжала тактику «ковровых бомбардировок» всю войну. Именно налеты на Ковентри стали поводом бомбежек городов Германии в конце войны. Иначе Гитлера было не остановить. Он ведь был женат на Германии?!
— Смейся, смейся…
— Я смеюсь?! Это вы, немцы, смеялись, радовались, восхищались и выбирали убогое ничтожество, маньяка, поставившего себя над Германией!!
— Для народа он был героем, мистическим героем. На Гитлера было совершено 50 покушений. Только однажды он был ранен в ногу…
— И, кстати, нога психопата Гитлера временно перестала дрожать. А то ведь истерически дрожала. А когда подстрелили — почувствовал себя героем. Как во время гипноза…
— Анжелика, не старайся меня переубедить, я никогда не соглашусь с «вынужденным» уничтожением никому не угрожающего, абсолютно мирного Дрездена.
— Да бросьте вы, Лена, упорствовать. Вам, как нормальному человеку, наверное, стыдно за Германию и немцев, которые поддались гипнозу психически больного. Повторяю! На самом деле, Дрезден был крупным промышленным центром, и вы отлично это знаете. Через него шло новое пополнение солдатами и офицерами, а также боеприпасами. Шли они на Восточный фронт, где вермахт противостоял Красной армии. Сталин хотел, чтобы союзники нанесли авиационные удары по Берлину, Лейпцигу и Дрездену, чтобы не дать перебросить войска и оружие на Восточный фронт… А вы знаете, кто спас Дрезденскую художественную галерею, включая «Мадонну» Рафаэля?
— Не знаю.
— А знать хотите?
Елена кивнула.
— Советская армейская разведка не имела никаких сведений о местонахождении картин и скульптур из Цвингера. Была организована поисковая группа во главе с тридцатидвухлетним лейтенантом, художником из Киева. Лейтенант свободно говорил на немецком языке и контактировал с местным населением, в поиске информации. Он выяснил, что в конце января была секретная операция под кодом «М». Тогда все прилегающие к музею кварталы были оцеплены полицией. Сотрудников музея нигде не было. Расстреляли? Хранительница Альбертиниума (собрания скульптур) предположила, что картины перевезены в здание Академии, стоящей над Эльбой. В обгоревшем здании Академии поисковая группа обнаружила скульптуры. А еще ящики с толом и детонаторами. Провода были выведены наружу. Нацисты предпочли уничтожить произведения искусства, лишь бы не достались победителям…
— А ты что, считаешь, что лучше, чтобы ваши генералы и офицеры разграбили музеи?! — взбесилась Елена. — Чтобы насмехались, тушили сигареты, расписывали нагие скульптуры непотребными словами и скабрезными рисунками?! Я видела это своими глазами! Я вижу в Потсдаме размалеванных деревенских баб. Их жен. Ты считаешь, что было бы лучше, если бы шедевры искусства растащили по деревенским избам?! — возмущалась Елена, тыча своей палкой в сторону картин на стене.
Щеки Елены пылали от ненависти.
— Елена, налить вам воды?
— Налей…
— Но на самом деле этого ничего не случилось!
— Случайно не разграбили в Дрездене. А из других городов в СССР шли составы с награбленным. Вывозили даже рояли…
— Я в курсе… Только случайно все не взлетело на воздух. Ведь здание горело! — воскликнула я.
— Рассказывай, — ударив по полу палкой, приказала пианистка.
— В углу стоял неприметный секретер. В нем лейтенант обнаружил картотеку картин Дрезденской галереи. Еще он развернул сложенный вчетверо толстый лист, который оказался немой картой. На ней были точки, буквы, пометки. Лейтенант совместил ее с военной картой. Он понял, что это место, где спрятаны картины, и, что оно находится в 30 километрах от Дрездена. Но когда они приехали, оказалось, что это чистое поле. Ехать дальше никто из поисковой группы не хотел, но лейтенант приказал ехать дальше, и скрепя сердце все согласились. Вскоре они увидели заброшенную, заваленную камнями и блоками каменоломню. Впереди был туннель. На рельсах стоял товарный вагон, доверху забитый картинами Рембрандта, Джорджоне, Рубенса… Там же лежал плоский ящик 3 х 4 метра. Это была Сикстинская Мадонна Рафаэля. Так Леонид Рабинович спас картины Дрезденской галереи и скульптуры. Штольня была полузатопленная, и картины погибали от сырости и грибка. Дрезденскую галерею увезли в СССР, где ее реставрировали.
— Все равно нельзя было уничтожать прекрасный город, — тупо глядя в пол, произнесла Елена.
— Вы, хотя бы для приличия, отдали должное Рабиновичу, спасшему шедевры Дрездена. Согласитесь, что именно параноик Гитлер, вместе с приспешниками нацистами, не хотел капитулировать и провоцировал союзников на бомбежку. Признайте это, и вам будет легче жить, — повторила я в очередной раз.
— А ты можешь простить немцев, поляков, всех причастных к уничтожению евреев?!
— Вы говорите о совершенно несопоставимых вещах! Евреи не нападали и никого не уничтожали, наоборот, евреи созидали! Германия напала на страны, которые не хотели новую войну. Не думаю, что вы мечтали о войне. Уверена, что вы мечтали о пианистической карьере.
— Конечно!
— Но Гитлер мечтал о Второй мировой войне. Он был параноик и верил в победу Германии. В 35 году в Дрездене был построен авиастроительный завод для пополнения военных сил Люфтваффе. В это же время был построен военный аэропорт. В 40-е годы на заводе разрабатывался перспективный реактивный бомбардировщик Юнкерс 287. Он превосходил истребители союзников. 8 августа 1944 года истребитель вылетел из аэропорта и продемонстрировал блестящие результаты. В Дрездене, не останавливаясь ни на минуту, работал огромный завод по производству химического оружия. Всем известный Цейсовский оптический завод в Дрездене во время войны выпускал не очки и микроскопы для школьников. Он работал на военную промышленность.
— Опять ты за свое?! — вскричала Елена.
— Елена, вы забыли, что именно Германия нападала на все страны. Это Гитлер развязал Вторую мировую войну. Это ваш муж бомбил города Советского Союза и других стран. Гитлер запретил входить в Ленинград, чтобы не увязнуть, а морить голодом, как в древние века был подвергнуты блокаде граждане города Кале. Они планировали максимально сжать Ленинград в кольцо и уничтожить весь Балтийский флот. И тогда Эрмитаж, Зимний Дворец, Исаакиевский собор и весь Ленинград, да и Москва, перестали существовать. Или Вы считаете Елена, что Гитлер и германский народ, сжигавший в печах евреев, пощадил бы прекрасный Ленинград?!
Я не дала опомниться Елене, и, подойдя к роялю, взяла фортиссимо ми бемоль мажорный аккорд и начала тему Прометея. Елена поняла и одобрительно закивала. Это были «15 вариаций с фугой» Бетховена.
— Ты любишь Бетховена. Это похвально.
— Тот, кто из немцев не поддерживал политику Гитлера сидел в лагерях, или был уничтожен. Некоторые уехали в Соединенные Штаты, Англию, туда, куда получилось. Дрезден восстановят. Немцы, стремились уничтожить в печах крематориев народ Библии. Пангерманизм подвел немцев. Германия проиграла войну. Покидая Одессу, нацисты хотели взорвать Оперный театр. Не получилось! Дрезденский Оперный театр очень напоминал Одесский театр, но от него остались только стены. Виноват Гитлер! Архитектуру города восстановят. Шесть миллионов евреев останутся в память живых. Мне пора идти. Клара ждет меня. Странно, что она не звонит, хотя обещала.
— Я отключила телефон, чтобы она нам не мешала. Но ты права. Тебе действительно пора, а то она примчится, — рассмеялась Елена. — О чем ты с ней беседуешь? У нее уровень домработницы… Приезжай в следующем году ко мне. Я тебе сделаю приглашение…
— Серьезно?! Это после того как мы с вами разговаривали на повышенных тонах и не пришли к общему мнению?
— А что здесь такого? Вот придешь в следующий раз, может, я в чем-то с тобой и соглашусь. Ты мне нравишься…
Я поднялась со стула.
— Беги. Захлопни дверь. Я Кларе сейчас позвоню.
На прощание Клара сообщила:
— Передай Валерии, что я ее больше не приму. Я ее предупреждаю заранее. Наши немцы любят доносить друг на друга. Соседи видят, что она каждый день приносит из магазинов коробки. Они думают, что она спекулянтка, и она со мню в доле. Я их боюсь. У нас строго со спекуляцией: аин, цвай и в тюрьму.
— Валерия — спекулянтка?! Как такое в голову могло прийти?! Она коллекционирует статуэтки фарфоровой фабрики в Саксонии и привозит домой! Коробки оставались у друзей.
Валерия может только дарить, а продавать… Никогда!
— Мне все равно. Важно, что думают соседи. Я одинокая, и защитить меня некому.
— Ты не можешь так думать. Валерия специально поехала под Калининград, где погиб твой муж, чтобы набрать для тебя землю.
— Вот эта маленькая елочка. Она растет в этой земле.
— Вот видишь!
— Одно другого не исключает, — резюмировала Клара.
— А тебя я жду в любое время. Ты мне спасла руки. Ты мой доктор!
Целый месяц в Потсдаме я не выдержала, и через две недели, Клара отвезла меня на вокзал в Берлин. Вагон был СВ, купе с душем, для двоих. Размалеванная соседка в бархатной красной юбке и розовой блузе восседала на койке.
Клара позвала меня в коридор.
— Я скажу проводнику, чтобы он вызвал начальника поезда. Твоя соседка заставила душевую коробками.
Я поблагодарила Клару, и мы попрощались.
— Вам придется выгрузить все коробки из душа. Я собираюсь им пользоваться.
— Разбежалась!
— Бежать не надо, начальника поезда уже вызвали. Советую вытащить коробки сейчас, чтобы исключить неприятности, которые у вас будут. У нас с вами одинаковые права на это купе.
— Я — генеральша!!!
— Да, что вы?! Что же он не купил вам отдельное купе? — рассмеялась я.
Вошел проводник. Он попросил меня и соседку выйти в коридор, и без разговоров вытащил все коробки из душевой. С легкостью, я бы сказала виртуозно, вскакивая на лестницу, он уложил все коробки на специальное место над дверью.
— Данке шён, — поблагодарила я.
— Бите шен — ответил проводник.
Через месяц я получила от Ядвиги посылку с «Балладами» Шопена в исполнении Артура Рубинштейна.
Через два года в Москву приезжала Ядвига. Как и обещала, я пригласила ее в Московский Музыкальный Молодежный Клуб.
К тому времени, после всяческих ухищрений, Валерия и Коля выменяли свою трехкомнатную квартиру в Ленинграде на двухкомнатную квартиру на Калининском проспекте. Не надо думать, что это было что-то особенное, наоборот. Комнаты были маленькими, кухня маленькая, прихожая — это, скорее, напоминание о ней. Туалет и ванная были в таком состоянии, что пришлось срочно заменить всю сантехнику.
— Не обращай внимания «на бардак», — сказал Коля, открывая дверь в квартиру. Валерия раздвинула шторы.
— Анжеличка, свет! Свет! — раскинув руки, восхищался Коля. — Посмотри, видишь, это твои окна.
Действительно, из окна были видны наши окна. Мы жили на Огарева, 13.
Мебель была, привезена из Потсдама, та самая, о которой рассказывала Клара, только теперь она была отреставрирована. Мебель была из орехового дерева. Никакой позолоты не было.
Валерии хотелось хотя бы зрительно расширить закуток-прихожую. Она нашла мастерскую в Тбилиси, которая делала на заказ огромные зеркала, и двери стали зеркальными.
В праздники, если у Коли не было спектаклей, мы ездили по городам «золотого кольца». Коля говорил: — Анжеличка, долой из Москвы! По улице гулять невозможно! Смотрят! Смотрят!
Он, действительно, получил известность после сериала «Хождение по мукам», где он блистательно сыграл Леву Задова. А потом, конечно, Присыпкина в «Клопе».
Коля тогда носил белую куртку, клетчатую кепку, клетчатый шарф и маленькую сумку подмышкой. Так было модно в Германии. В то время он любил эпатировать народ. Если люди на улице оборачивались и смотрели на него, он кричал: «Лифчики на меху, лифчики на меху!» Женщины, застигнутые врасплох, или смущенно отворачивались, или возмущались: «Какой похабник!» Мы хохотали. Маяковский в действии. В те времена было принято демонстрировать почти пуританские взгляды. Лицемерие и косность тогда поощрялось.
Помню, что, заметив у моего сына интерес к голому телу на пляже, когда ему было три года, я повела его в музей имени Пушкина. До этого дня он не однажды бывал со мной в музее. Но в тот день я решила показать ему скульптуры Родена. Мне хотелось, чтобы он увидел красоту женского тела. Когда я подвела его к скульптуре Огюста Родена «Поцелуй», неожиданно между скульптурой и нами возникла смотрительница и зашептала: «Я специально так встала, чтобы ребенок не видел «ЭТО»».
Я сказала, что специально привела сына, чтобы он увидел, что нагота может выглядеть красиво.
Тот «Старый новый год» мы опять встречали в ЦДРИ, как любил говорить Коля «одной семьей». Мы с мужем и Валерия с Колей сели по одну сторону стола, спиной к сцене. Тогда, в 1978 году, в ресторане ЦДРИ Галя Брежнева призывала нас уезжать в Израиль, пока ее папа в Кремле.
Потом мы вышли из ЦДРИ. Через дорогу от нас был памятник Дзержинскому. Коля подошел к нему, раскрыл руки, и поставленным голосом во все легкие вскричал:
— Анжеличка, стонут камни, стонут! Сколько невинно убиенных здесь погребено! Стонут камни, стонут!
Мы с Валерией пытались Колю увести, но он ни в какую: «стонут камни» и все! Такси не было. Минут двадцать мы боролись с ним, пока нам удалось заставить его идти…
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer8/ogareva/
