Памяти жены Нины Ильиничны Яковлевой-Сойфер посвящаю
События, описываемые в этой статье, произошли почти полстолетия назад, но в чем-то они напоминают творимое сейчас, что и оправдывает возвращение памятью к давно ушедшим дням. В нескольких моих публикациях я касался происходившего в разные годы. Краткий вариант данной статьи появился в российской газете «Троицкий вариант-Наука» 20 октября 2020 года (№315, стр. 12-13), а её расширенный вариант был опубликован в сборнике «Исследования по истории науки, литературы, общества», посвященном 75-летию Евгения Берковича (Изд. Семь искусств, Ганновер, 2020, стр. 396-408). Сейчас в статью внесены новые данные.
Феномен «отказничества» в России
На протяжении многих лет А.С. Пушкин посылал письма царям, надеясь получить от них разрешения на поездку в Европу. Ему так и не повезло, и по терминологии, сложившейся в середине ХХ века, его можно назвать отказником. Но широчайший «расцвет» отказничества наступил в советской России, когда власти отказали в праве на эмиграцию многим из тех, кто пытался покинуть якобы благословенное коммунистическое царство и переехать на Запад или Восток.
После большевистского переворота в России в 1917 году многие интеллектуалы, а не только богатые люди, покинули страну. Бегство за границу стало единственным способом ответа на политику большевиков подавлять волю педагогов, исследователей, служителей религиозных культов, писателей, журналистов и вообще независимых по своим взглядам людей. В результате более двух миллионов лучших представителей этих профессий покинуло Россию. Наиболее активных критиков советского режима, оставшихся в стране, Ленин вначале потребовал арестовывать и казнить, учредив для этого специальный Военно-Революционный Комитет (вскоре переименованный в ЧК, затем в ВЧК, НКВД и так далее), а позже придумал в качестве замены казни лишать критиков гражданства и выселять из страны без права возврата. Они были высланы на печально знаменитых «философских пароходах» (Ленин при этом потребовал, чтобы они сами оплачивали транспортные расходы, а Троцкий заявил, что советские власти гуманны, ибо вместо расстрела убрали их вон из страны).
Власть глухо захлопнула границы страны. Был возведен пресловутый «железный занавес». Расцвету отъездных настроений способствовало, конечно, разрастание в советских условиях неприязни к так называемым инородцам, в особенности евреям. Буйство сторонников Общества Михаила Архангела, развернувших в царской России еврейские погромы, после 1917 года прекратилось, но антисемитизм возрос, особенно после начала Второй мировой войны (Сталин воспринял демагогию Адольфа Гитлера, истреблявшего евреев). Ходили упорные разговоры, что Сталин готовит «уничтожение еврейства» после окончания войны.
Всё это привело к тому, что желание уйти от антисемитизма, для чего покинуть страну навсегда, широко распространилось в СССР в среде интеллектуалов с еврейскими корнями с конца 1960-х и в течение 1970-х годов. На отъезд стали подавать многие, но их прошения вели к суровым осуждениям «подавантов» на собраниях всех сотрудников учреждений, где они работали, иногда к понижению в должности, а чаще всего к увольнению с работы, иногда к лишению ученых степеней. Процесс оказался для большинства пожелавших покинуть страну не просто отрицательным, но болезненно мучительным. Вместо спокойного пересечения границ они получали отказ в разрешении на выезд, а без такового приобрести билеты на самолет, поезд, пароход было невозможно. Десятки тысяч специалистов потеряли работу, оказались без средств на существование, были вынуждены часто голодать… и утрачивали навыки профессии. Для них — безработных — теперь был закрыт доступ на конференции, где докладывали последние данные наук, они были лишены права пользоваться библиотеками в специализированных исследовательских институтах, а многие коллеги не просто переставали с ними общаться, они сторонились отказников. Безработных не просто морили голодом, а убивали профессионально.
Возникновение семинаров «отказников»
Среди отказников были яркие талантливые ученые. В Москве многие из них почти каждодневно приходили в Ленинскую библиотеку в «Зал новых журнальных поступлений» на первом этаже, чтобы читать свежие выпуски журналов, получаемых из многих стран. Но оставалась еще одна важная сторона мыслительной активности. Принципиально существенным был психологический момент — коллегиального обсуждения научных проблем, выступления с докладами перед взыскательными коллегами, ответа на вопросы и критику доложенного. Чтобы оставаться в поле профессиональных интересов, не чувствовать себя, как я написал в книге «Ангел Нина, одарившая меня счастьем» (2018), рыбой, выброшенной умирать в удушье на пустой суше, надо было готовить свои доклады, продумывать способ представления, иллюстрации, приносить какие-то сопутствующие материалы. Такие действия для продолжения жизни в науке были исключительно важны ученым, пусть и выкинутым властями из официальной среды.
Поэтому неудивительно, что вскоре в среде отказников стало известно, что некоторые ученые начали приглашать к себе домой коллег (разумеется, из числа близких друзей, тех, кому можно было доверять, быть уверенными, что они не стукачи из КГБ) для обмена знаниями о новых направлениях науки. Такие домашние семинары не могли, разумеется, быть многолюдными, но для участников встреч они приобретали исключительное значение.
C начала 1970-х годов огромную известность приобрел семинар евреев-отказников (преимущественно математиков и физиков), собиравшихся регулярно в Москве сначала у А.В. Воронеля, затем у М.Я. Азбеля. Позже семинар прочно обосновался у Виктора Львовича Браиловского. На нем часто выступали также зарубежные ученые, приезжавшие с Запада. Через несколько месяцев после ареста Анатолия Щаранского Браиловский заметил плотную слежку за собой кагэбэшных шпиков. Но будучи человеком смелым и решительным, он, кроме семинара, взял на себя руководство журналом «Евреи в СССР». В результате в 1980 году его осудили за якобы «антисоветскую пропаганду и агитацию» на 5 лет тюрьмы и ссылки.
Моя судьба в СССР
В это время я уже попал в число отказников. В «Очень личной книге» (2011) и в книге «Ангел Нина, одарившая меня счастьем» (2018) я описал довольно подробно причины, приведшие нас с женой к мысли подать в конце 1978 года заявление о желании покинуть страну, поэтому я не буду повторять здесь эту историю. Скажу лишь, что поначалу моя судьба в СССР складывалась благополучно. Я получил два высших образования (как биолог в Тимирязевской академии в Москве и как биофизик на физфаке МГУ), поработал в Академии наук СССР в Институте атомной энергии имени Курчатова, в Институте полиомиелита и вирусных энцефалитов Академии меднаук, затем снова в АН СССР в Институте общей генетики. В 1965–1977 годах у меня вышло несколько книг, некоторые из которых начали переводить в США, Германии и Эстонии. В 1974 году меня пригласили на работу в Сельхозакадемию (ВАСХНИЛ), где я стал заведующим вновь создаваемой Лаборатории молекулярной биологии и был назначен ученым секретарем Совета по молекулярной биологии и генетике при Президенте ВАСХНИЛ, был включен в группу по подготовке Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР No 304 по развитию этих направлений в стране, готовил обзоры достижений молекулярной биологии и молекулярной генетики для членов Политбюро ЦК КПСС Ф.Д. Кулакова и Д.С. Полянского. С их одобрения в постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР №304 был внесен пункт о создании в Москве на базе моей лаборатории Всесоюзного института прикладной молекулярной биологии и генетики, меня назначили заместителем директора по научной работе этого института (директором я не мог стать, так как в члены КПСС не вступал). Затем по решению ЦК КПСС при Совмине СССР создали Комитет по молекулярной биологии, а меня ввели членом в его состав. В 1974 году я защитил единогласно в Одесском университете диссертацию на соискание степени доктора биологических наук.
Однако власти узнали о моих дружеских отношениях с теми, кого называли антисоветчиками, хотя в тот момент участия в их активности я не принимал никакого. Скоро группа «сплотившихся товарищей» начала прижимать меня по административной линии. Заводила этой группы выступил одним из трех оппонентов на защите мной в 1974 году докторской диссертации. Но вскоре этот человек отозвал свой отзыв, и ВАК присвоение мне степени доктора биологических наук отменил (лишь 20-ю годами позже мне была присвоена степень доктора физико-математических наук). Вскоре меня уволили с поста замдиректора института, потом сняли с должности заведующего лабораторией. Жену уволили из института. Жизнь становилась всё тревожнее, и мы решили в конце 1978 года подать заявление о желании покинуть Страну Советов.
Отказ мне в праве покинуть СССР и участие в семинаре профессора Лернера
В начале 1980-го года меня принял начальник Управления виз и разрешений МВД СССР К.И. Зотов (как говорили, генерал, хотя перед посетителями он всегда появлялся в штатском), который, как бы между прочим, заметил, что уехать за железный занавес я не смогу, причем, скорее всего, никогда, так как я числился нештатным советником сразу двух членов Политбюро, которые при мне могли вести разговоры о самых тайных секретах страны.
Оказавшись безработными, мы столкнулись с казавшейся почти неразрешимой проблемой – зарабатывать средства на жизнь. Мы нашли несколько необычный выход из положения: стали делать косметические ремонты квартир у знакомых (красить потолки, стены, окна, двери, клеить обои и тому подобное). Купили простенькое оборудование, многому учились на ходу.
В 1979 году я познакомился с некоторыми отказниками, а один из них — профессор Александр Яковлевич Лернер, прикладной математик и многолетний еврей-отказник, пригласил меня и жену посещать научный семинар. Оказалось, что идея семинаров не умерла после ареста Браиловского, и на квартире Лернера раз в две недели продолжали собираться его друзья ученые-отказники. Они обменивались новинками мировой науки или представляли доклады о культурной жизни, истории и интересных личностях в разных интеллектуальных сферах. Мы с Ниной стали завсегдатаями дома Лернеров. Я в это время уже работал над книгой «Власть и наука» и часто приходил чуть раньше назначенного для семинара времени и читал супругам Лернерам вновь написанные разделы книги, или они приезжали к нам домой, чтобы послушать новые главы книги.
Нина и я на семинаре у Лернеров
В мае 1981 года я приехал часа за два до начала очередного семинара, чтобы прочитать вновь написанный раздел. Мы расположились в кухне. Я кончил читать в момент, когда раздался требовательный необычно долгий звонок в дверь, Александру Яковлевичу было заявлено, что «Органы» приняли решение запретить проведение якобы «незаконных сборищ» на его квартире.
Решение организовать семинар отказников у нас дома
Когда я вернулся домой и рассказал Нине о том, что произошло у Лернеров, мы решили, что надо возобновить семинары, но уже на нашей квартире. Я потихоньку начал опрашивать знакомых отказников относительно того, как бы они отнеслись к идее возобновления семинаров и почти все с радостью приветствовали мое начинание. Но, тем не менее, все понимали, что такие встречи неминуемо будут замечены «Органами», будут восприниматься негативно и могут закончиться тем же, как у Браиловского или Лернера — в лучшем случае запретом и стращанием неминуемыми преследованиями или судом организаторов. Поэтому большинство из тех, кого я спрашивал, задавали один и тот же вопрос «А вы не боитесь, что вас арестуют и посадят в тюрягу?»
Обычно у Лернера на семинары приходило человек 8-10 хорошо знакомых ему друзей. Разумеется, ничего противоправного, антиправительственного на таких «сходках» (термин советских правоохранителей и пропагандистов) не было. Все произносимое ограничивались темой объявленного научного доклада. Я постарался, чтобы на семинар у нас дома приходили не только изгои-ученые, но и те, кто оставался работать в научных учреждениях, и даже те, кто не помышлял об отъезде. Таких людей нашлось немало. Так, международный гроссмейстер, чемпион СССР по шахматам Борис Гулько однажды приехал на семинар со своим другом Женей Арье, который позже стал крупнейшим театральным режиссером, создавшим в Израиле всемирно-известный театр «Гешер». Регулярно посещали наши заседания генетик, член-корреспондент АН СССР Леонид Иванович Корочкин, профессор-физик Евгений Куприянович Тарасов, доктор наук биолог Михаил Борисович Евгеньев, писатель Юрий Аркадьевич Карабчиевский, поэты Семен Израилевич Липкин и его жена Инна Львовна Лиснянская, коллеги из Ленинграда, Киева, Харькова. Мы не скатывались до мелкотемья или обсуждения безответных вопросов «За что нас» и «По какому праву». Наши семинары позволяли многим из нас поддерживать форму.
Первого докладчика для семинара предложил писатель Георгий Николаевич Владимов, с которым мы дружили домами. Началась дружба с того, что я написал статью о роли Андрея Дмитриевича Сахарова в борьбе с лысенковщиной, а также короткую заметку о роли Сахарова в мировой общественной жизни (эту заметку вместе с моей женой Ниной и мной подписали также чемпионы СССР по шахматам Борис Гулько и его жена Анна Ахшарумова, а также Лернер). Статьи были подготовлены для сборника, посвященного юбилею академика. Сборник в 1980 году помогал готовить Владимов, и мы стали часто с ним встречаться. Он посоветовал пригласить с первым докладом бывшего студента физико-технического факультета МГУ (позже Московский физико-технический институт) Виктора Николаевича Тростникова, который к тому времени стал известен не только как автор книг о роли в науке математики и физики, но и как человек, обдумывающий роль религии в развитии цивилизации и публикующий оригинальные произведения, посвященные духовным поискам и религиозным мотивам. Тростников передал в 1978 году составителям альманаха «Метрополь» Евгению Попову, Виктору Ерофееву и Василию Аксенову свою работу об этом. Владимов считал, что начать семинар с доклада о роли религии в современном мире известного представителя точных наук было бы наиболее правильно. Я переговорил по телефону с Виктором Николаевичем, тот согласился выступить, но попросил отодвинуть начало работы на пару месяцев.
Первое заседание состоялось 12 января 1982 года. Тростников назвал свое сообщение «О книге “Мысли перед рассветом”». На заседание пришли не только отказники, но и ученые, остающиеся сотрудниками академических учреждений и не помышляющие об эмиграции: упомянутые выше Л.И. Корочкин и Е.К. Тарасов (физик-теоретик и друг правозащитника Юрия Орлова), профессоры Исаак Моисеевич Яглом (математик) и Юрий Григорьевич Виленский (врач-психиатр и историк медицины), художник В. Ждан, а также отказники — профессор А.Я. Лернер, международный гроссмейстер Б.Ф. Гулько, кандидат наук Анатолий Борисович Одуло и еще человек пять. На последующих семинарах обычно бывало 12–15, но доходило иногда до 20–23 слушателей. Когда стульев не хватало, с кухни приносили табуретки, а с балкона длинную и достаточно широкую прочную доску, её клали на две табуретки вдоль посудного шкафа, и на этой доске пристраивалось человек пять. Несколько раз послушать доклады на семинаре приходили мама А.Б. (Натана) Щаранского Ида Петровна Мильгром и его брат Леонид. Часто присутствовали, кроме упомянутых выше, супруги Ратнеры, Голенко-Гинзбурги, Стерины, Лезеры, Лемперты, Юра Черняк, Леонов, Марк Львовский, Миша Чалик, его брат Гриша, Володя Лернер с его женой Таней и другие.
50-й семинар нашего семинара, 11 сентября 1985 г. Из архива В. Сойфера
50-й семинар нашего семинара, 11 сентября 1985 г. Из архива В. Сойфера
Доклады, доложенные на нашем семинаре
Список докладов был внушительным. Названия выступлений, которые сохранились в моем блокноте, не отражают полностью весь перечень тем семинаров: — я передаю блокнот в Бахметевский архив Колумбийского университета в Нью-Йорке:
-
12 января 1982 г. Виктор Николаевич Тростников — О книге «Мысли перед рассветом». Март 1982 Леонид Иванович Корочкин — Загадка происхождения человека. Апрель 1982 Л.И. Корочкин — Можно ли найти точное положение индивидуальных генов в хромосоме высших организмов. Май 1982 Окончание сообщения Л.И. Корочкина. Май 1982 В. Сойфер — Восстановление генетических структур после их повреждения (механизмы репарации ДНК). Июнь 1982 В. Сойфер — Генетическая трансформация высших растений (трансгеноз). Июнь 1982 В. Сойфер — Тонкая структура хромосом высших организмов. Август 1982 Евгений Куприянович Тарасов — Термодинамические противоречия в теории эволюции Дарвина. 18 января 1983 г. А.Я Лернер — Комплексность информационных систем. 31 марта 1983 В. Сойфер. Сопоставимы ли количества повреждений ДНК, вызванные радиацией и химическими воздействиями. 16 августа 1983 Б.Ф. Гулько — Шахматы как культурный феномен. 24 августа 1983 Юрий Владимирович Медведков и Ольга Львовна Медведкова — Урбанизация в Московской области и её значение. 24 октября 1983 Лев Петрович Бирзена — Снежныц человек. 26 мая 1984 Professor Hyman Tannenbaum (Canada) — Антитела в иммунных заболеваниях человека. 3 июля 1984 Борис Л. Лемперт — Атеросклероз. 26 июля 1984 Hyman Tannenbaum (Canada) — Inflammation process. 16 августа 1984 Helen Eingorn (Izrael) — Epstein-Barr and cytomegalo viruses. 30 августа 1984 В. Сойфер — Физико-химические исследования Туринской Плащаницы. 15 сентября 1984 В. Сойфер — продолжение доклада об исследовании Туринской плащаницы. 4 января 1985 Дмитрий И. Голенко-Гинзбург — Сферы применения метода Монте-Карло. 7 февраля 1985 Давид Моисеевич Гольдфарб — О книге Дж. Уотсона «DNA Story». 14 марта 1985 Анатолий Леонидович Василевский — Религиозно-политические движения в Иудее во II веке до н. э. — II веке н.э.
44, 18 апреля 1985 50-летний юбилей Л.И. Корочкина, заслушан его доклад «Загадка происхождения человека»
-
29 апреля 1985 Laura Hyman and Michael Walkey (США). 7 мая 1985 Леонид Моисеевич Озерной — Черные дыры 21 мая 1985 вторая часть доклада Озерного. 6 июня 1985 В. Сойфер — доклад ответственного редактора сборника, посвященного юбилею Александра Яковлевича Лернера (текст был переведен в США на английский язык и напечатан в Лондоне в The Journal of the Academic Proceedings of Soviet Jewry, 1992, vol. 2, 303 pp., Henry Stewart Publications). 28 июпя 1985 Валерий Константинович Быховский — Электронная микроскопия вирусов. 18 июня 1985. Юрий Борисович Черняк — Философия Карла Поппера. 11 сентября 1985 Юрий Георгиевич Хронопуло — Исследование структуры личности и многофазный анализ (Современные методы исследования личности). 18 сентября 1985 Борис Иосифович Калюжный, А.Е. Личко — Характеристика типов личности. 2 октября 1985 Алексей Ефимович Левин — «Своевременный кризис»: чистка АН СССР в 1929 году. 23 октября 1985 г. Юрий Георгиевич Хронопуло, Б.И. Калюжный и Виктор Рувимович Блок — Феномен парапсихологии. 24 октября 1985 Лев Петрович Бирман (Ин-т востоковедения) — О снежном человеке. 5 ноября 1985 В. Сойфер — Ламаркизм, дарвинизм и генетика. 12 ноября 1985 В. Сойфер — Истоки лысенкоизма. Начальные шаги Лысенко в науке. 20 ноября 1985 Лев Петрович Овсищер — Наступательная авиация во Второй мировой войне. 1 декабря 1985 Марк Исаакович Львовский — Проблема очистки сточных вод. 18 декабря В. Сойфер — Одесский период работы Лысенко. 2 января 1986 В. Сойфер — Т.Д. Лысенко. Период великих агрономических афер. 11 января Гости из Канады — Новые терапевтические препараты в лечении дисфункций желудка. 18 января 1986 А.Е. Левин — Об одной забытой кампании: дело академика Н.Н. Лузина как факт политической истории СССР. 29 января 1986 В. Сойфер — Переезд Лысенко в Москву в ранге Президента ВАСХНИЛ. 12 февраля 1986 Кирилл Подрабинек и Пинхос Абрамович Подрабинек — Неклассические методы описания ферментативных реакций. 20 февраля 1986 Maurice Schwartz (USA) — Ocean coastlines and the problem of their preservation. 15 марта 1986 В. Сойфер — Разгром генетики на сессии ВАСХНИЛ 1948 года. 25 июля 1986 Николай Михайлович Данилов (Nicholas Daniloff, American journalist) Две жизни. Одна Россия. Моя родословная. 8 октября Peter Day (USA) — New Trends in Genetics and Plant Breeding. 25 сентября 1986 В.Р. Блок и Виктор Прохорович Мнучик — Устройство реакторов и причины аварии на Чернобыльской АЭС. 8 октября 1986 В. Сойфер — Медико-биологические последствия аварии на Чернобыльской АЭС. 18 октября 1986 Анатолий Борисович Одуло — О книге Ф. Хайека «Дорога к рабству». 29 октября 1986 Л.И. Корочкин — История философии в портретах философов. 18 ноября 1986 Мария Соломоновна Мачабели — Общая теория патологии. 24 ноября 1986 А.Е. Левин — Распределение высшей квалификации специалистов в Research and development сфере в разных развитых странах. 3 декабря 1986 Юрий Аркадьевич Карабчиевский — Отрывки из новой повести «Незабвенный». 7 января 1987 А.Е. Левин — Сага о неиспользованных возможностях русской науки (набросок социальной истории русской науки). 20 января 1987 А.Е. Левин — о неиспользованных возможностях русской науки (часть вторая). 4 февраля 1987 Сергей Львович Рузер — История магендовида (докладчик использовал принятое в идиш написание слова, тогда как в иврите произносят это слово как магендавид – ВС). 18 февраля 1987 Л.П. Овсищер — Космический челнок Space Shuttle: планы и надежды. 18 марта 1987 П.М. Ильин — История персонального состава Академии наук. 26 марта 1987 Владимир Федорович Портной — История советской программы трансплантации сердца. 8 апреля 1987 второе сообщение об Истории советской программы трансплантации сердца. 18 апреля 1987 Эрлена А. Александрова — Биология стресса.
Выступали на нашем семинаре и не перечисленные выше ученые Великобритании, Канады, США и Израиля. Всего состоялось 85 заседаний (о 22 из них записей у меня не сохранилось). Последняя встреча была в середине 1987 года.
Подавляющее большинство докладов было на научные темы, но несколько раз тематика выступлений была иной. Интересным был упомянутый доклад 25 июля 1986 года американского журналиста Николая Сергеевича Данилова, тогдашнего корреспондента агентства UPI и журнала «US News and World Report«. В сентябре того же года в США за шпионаж был арестован и осужден советский сотрудник аппарата ООН Захаров, а в качестве ответа на этот арест советские власти устроили провокацию, задержав Данилова на Ленинских горах и поместив его в Лефортово, обвиняя в шпионаже. Никаких доказательств шпионажа у советских сыщиков не было и быть не могло. Данилов был журналистом, а не шпионом. На Западе началась мощная кампания по этому поводу (55 советских дипломатов были высланы из США), и Данилов был освобожден и уехал из СССР. В 1988 году он опубликовал в США книгу на тему, представленную видимо впервые на публике на нашем семинаре (Nicholas Daniloff, Two Lives, One Russia, Boston: Houghton Mifflin, 1988, 307 pp.).
В одном из писем ко мне (от 22 января 2018 года) Данилов добавил:
«Мой дедушка был генерал-квартирмейстером Генерального Штаба в 1915 году, до той поры, пока Николай II не взял на себя верховное командование… Дедушка затем командовал 5-й армией, поддержавшей действия генерала Корнилова. Вместе с тремя другими царскими военачальниками его заставили в феврале 1918 года примкнуть к Советской делегации во время Брест-Литовских переговоров в качестве консультанта. Как русский патриот он пытался убедить советскую делегацию не подписывать сепаратное соглашение, по которому большая часть территории России отходила Германии. Вскоре после этого он присоединился к генералам Белой армии Деникину, Колчаку и Врангелю и покинул Крым в ноябре 1920 года во время широкомасштабной эвакуации военных в Константинополь. Он умер в Париже в 1937 году, и его жена, Анна Николаевна (моя бабушка), приехала где-то в 1939 году к нам в Буэнос-Айрес и перебралась вместе с нами в США после атаки японцев на Перл-Харбор. Мой отец не хотел вести никаких дел с коммунистами и говорил мне: “Никогда не езди в Россию. Тебя арестуют, и твой американский паспорт не поможет тебе никак”. Он был лишь отчасти прав».
Необычным, но важным был семинар 3 декабря 1986, когда писатель Юрий Аркадьевич Карабчиевский прочел свою новую повесть «Незабвенный».
Обстановка на наших семинарах
Рассказывая о нашем семинаре, я должен сказать (с любовью), что моя жена Нина создавала прекрасный настрой у приходивших в наш дом людей. Она не была никогда искусственно экзальтирована или сверхрадостна. Добрая улыбка и приветствие всем, кому она открывала дверь, помощь при рассаживании, подготовка чая каждому, кто этого хотел, содействие в показе каких-то плакатов, схем, рисунков и исходившее от нее дружелюбие создавали атмосферу праздника единомышленников, и это очень ценилось всеми участниками встреч. Ценилось всегда, а не через раз. Я мог быть занят внезапно возникшей беседой с кем-то перед началом докладов или в конце заседания, а она была в центре дома. Не навязчивая и не вертящаяся как кукла, как это иногда бывает, а спокойная ГЛАВНАЯ фигура в доме. Она умела собирать вокруг себя людей и приносить взаимное удовлетворение всем присутствующим.
Не всегда, но довольно часто, пришедшие на заседание люди не хотели расходиться по окончании доклада, тогда в центр комнаты выдвигали стол, к нему пристраивали принесенный из кухни узкий обеденный стол, все рассаживались вокруг, и Нина устраивала общий чай. Она поджаривала нарезанные ломтики батонов белого хлеба с сыром, получались сытные и вкусные бутерброды, и возникали подчас очень интересные продолжения дискуссий, уже неформальные, но вовлекавшие в разговоры всех.
Чаепитие после семинара Фото из нашего архива
После переезда в США в 1988 году я получил несколько писем от западных ученых, в разное время посещавших наши семинары, с воспоминаниями об этих визитах. Профессор Дэвид Вейцман из Кардиффского университета (Англия) писал:
«Для меня было большой честью и удовольствием участвовать вместе с другим делегатом из Великобритании, так же, как и я приехавшим на Биохимический Конгресс в 1984 году, Саймоном Баумбергом, в вечернем семинаре, проходившем в вашей квартире, и я храню очень теплые воспоминания о тех нескольких часах, которые мы провели с вами» (письмо от 12 июля 1988 г.).
О сходных чувствах писали мне Х. Танненбаум из Канады (16 июня 1988 г.), П. Дэй из Ратгерского университета (США) и несколько других западных коллег.
Ожидание преследований и ареста
Еще с момента работы в Москве я начал печатать статьи в американских журналах. Первую такую работу я выполнил в Институте атомной энергии имени Курчатова, она вышла в 1963 году по-русски, а затем сотрудница Отдела бактериофагов Института имени Н.Ф. Гамалея перевела её на английский, и она вышла в 1964 году в американском журнале под авторством уже скончавшегося заведовавшего нашей Лабораторией в атомном институте С.Н. Ардашникова, меня и Д.М. Гольдфарба — завлабораторией в Институте Гамалея (Ardashnikov, S.N., V.N. Soyfer and D.M. Goldfarb. 1964. Induction of h-mutations in the extracellular phage T2 by gamma-irradiation. Biochem. Biophys. Res. Communications, v. 16, No 5, pp. 455-459). Позже я старался часто (не запрашивая никаких на то разрешений) публиковать статьи на Западе. Когда в Москве в 1969 году была опубликована моя толстая монография «Молекулярные механизмы мутагенеза», её опубликовали на немецком в ГДР и на английском (в сокращенном варианте) в США.
Я часто приглашал к нам домой иностранных ученых, приезжавших в СССР. Примерно через год после подачи заявления о желании эмигрировать из СССР (1 октября 1980 года) в газете New York Times появилась большая статья обо мне (Craig Whitney. Soviet Scientist, Labeled a Jew, Says Life Wilts) и, разумеется, «Органы» начали следить за мной более тщательно. Году в 1981-м в одно утро жильцы нашего дома увидели, что прямо напротив выхода из нашего подъезда на газоне была за ночь установлена скамейка, на которой каждый день в восемь утра появлялось трое, как правило, двое мужчин и одна женщина. Через несколько часов их сменяла новая тройка, но дежурство происходило каждодневно до одиннадцати ночи, без выходных и праздничных дней. Мы оказались под плотным наблюдением «Органов» за нашими передвижениями и контактами вне дома. Когда же к нам приходили сотрудники посольств западных стран с какими-нибудь важными гостями (правительственными особами, сенаторами или конгрессменами), во дворе у подъезда останавливались дипломатические автомобили с посольскими номерами, а остальное пространство узкого двора перед домом и вблизи от него оказывалось заставленным машинами гебистов.
С середины 1981 года новым моментом в жизни стали почти постоянные приходы к нам гражданина в штатском, сопровождаемого, как правило, двумя милиционерами, держащимися отстраненно и вежливо. Я подробно рассказал об этом в «Очень личной книге», поэтому ограничусь здесь кратким изложением. Чины в штатском представлялись то сотрудниками угрозыска, то еще кем-то, но предъявить документы отказывались. Они требовали, чтобы я немедленно устроился на работу или в противном случае буду выслан из Москвы за 100-й километр как тунеядец. Иногда эта угроза сменялась другой — мне говорили об аресте и тюрьме. Вообще скоро стало ясно, что наши действия приводят КГБ в ярость. Представители «Органов» нередко грубили и повторяли неизменно, что как только мы прекратим связи с иностранцами, наша участь будет облегчена, но мы знали из нескольких примеров, что обещанное облегчение тем, кто сгибался под их напором, превращалось в еще более откровенное издевательство властей или заканчивалось арестами и обвинением в антисоветской активности. Мы считали, что известность на Западе охраняет нас, и что КГБ хотелось бы, чтобы мы оказались в вакууме, тогда бы нас мгновенно скрутили.
Советы адвоката С.В. Каллистратовой
Разумеется, я начал сильно беспокоиться о том, что делать, ведь у меня на руках оставались жена (безработная, я упоминал выше, что её уволили из нашего института даже раньше меня) и двое маленьких детишек. Важный совет в то время я услышал от Софьи Васильевны Каллистратовой — адвоката, защищавшей многих правозащитников. Мы встретились с ней на посиделках, которые стихийно возникали на квартире Елены Георгиевны Боннэр в её приезды от Андрея Дмитриевича Сахарова из горьковской ссылки. При следующей встрече — уже у Каллистратовой дома — она объяснила, что если многолетний совокупный подтвержденный документами доход, официально прошедший через бухгалтерию любого советского учреждения, превышает 50 рублей в месяц на семью, то автор может жить на сбережения от своих прежних трудовых заработков. После моих слов, что я опубликовал к тому времени более десятка книг и много статей в СССР и за рубежом и что их общий тираж достиг к 1980-му году 411 600 экземпляров, Софья Васильевна поинтересовалась, есть ли у меня квитанции о выплаченных мне гонорарах. Узнав, что я храню все договоры с издательствами и квитанции об оплате публикаций, она попросила показать их ей и подсчитать совокупный доход за все годы. Я также добавил, что получал солидные авторские гонорары за многие статьи, опубликованные в энциклопедиях, в изданиях Агентства Печати Новости и в научно-популярных журналах. После подсчетов оказалось, что сумма полученных гонораров дает мне право оставаться безработным более 30 лет. «Когда Вас, Валерий Николаевич, поволокут очередной раз в отделение милиции или в КГБ, предъявите один — два договора тем, кто будет с Вас снимать допрос, и они от Вас отстанут. В таких случаях дело до суда не доводят», — успокоила меня Софья Васильевна.
Задержание для допроса в местном отделении милиции
Скажу откровенно, перед каждым семинаром я ждал, что повторится вариант с КГБэшным оцеплением и запретом собираться, мною уже однажды виденный у Лернеров. Несколько раз перед семинарами ко мне приходили представители КГБ и продолжали пугать, повторяя, что теперь у меня есть один путь уехать: прекратить мою, как они всегда повторяли, «противоправную деятельность» и начать помогать «Органам». Как и раньше, я от их предложений отказывался наотрез. Я думал, что может быть в силу того, что наш семинар стал широко известен в мире и что на него частенько приходили как западные ученые, бывшие в то время в Москве, так и корреспонденты ведущих газет и информационных агентств мира, до закрытия дело не дошло.
По совету Каллистратовой я приготовил большой портфель с моими основными книгами, в том числе изданными на Западе, сделал фотокопии нескольких договоров с издательствами и копии извещений Внешторгбанка и Агентства по охране авторских прав (печально знаменитого ВААП) о переводах за мои публикации на Западе. Теперь набитый книгами портфель стоял дома у двери в моем кабинете. Понадобился он вскоре, когда ко мне нагрянула группа милиционеров, под конвоем препроводившая меня во двор и посадившая в «воронок». Сзади поехала другая машина с бригадой милиционеров, осуществлявших задержание.
Когда меня выводили из подъезда в окружении стражей порядка, хотя и без кандалов на руках, это выглядело наверно красочно, и я увидел нескольких соседей, стоявших поодаль и глазевших на происходящее. Однако должен повторить с удовлетворением, что в нашем доме жили люди, всё отлично понимавшие, постоянно слушавшие «вражеские голоса» и знавшие о том, кем я стал в стране Советов. Поэтому не только отчуждения, но даже минимального осуждения во взглядах или в словах ни я, ни члены семьи никогда не испытывали. Скорее, наоборот, со мной всегда были рады заговорить многие из соседей, “скользких” тем они, как правило, в открытую не касались (все-таки многие из них были выездными журналистами-международниками), но говорили со мной доброжелательно и участливо.
Начальник отделения милиции, куда меня доставили, начал формальный допрос с сообщения, что я задержан как тунеядец и что он готовит дело для передачи в суд. В ответ я выложил на его стол стопку моих книг, показал копии договоров на некоторые издания, добавив, что обеспечен на много десятилетий вперед, и заявил, что ни один суд в СССР не сможет меня признать тунеядцем. Услышав объяснение и увидев в моих руках документы в папочке, милицейский начальник вскочил как ошпаренный и выбежал из кабинета, а его место занял вальяжный чин в шикарном кремовом костюме, сидевший до этого безмолвно на диванчике. Он повел разговор на другую тему — не соглашусь ли я, чтобы ускорить свой отъезд из страны, встать на путь «взаимодействия с комитетом». Я спросил его:
— О каком комитете идет речь?
— Ну, вы же понимаете! — солидно и медленно растягивая слова ответствовал кремовый чин.
— Нет, не понимаю, — спокойно возразил я, — может быть вы из Комитета по делам религии, или принадлежите к Комитету по делам физкультуры и спорта, или все-таки к Комитету госбезопасности?! Что, вы боитесь даже назваться?!
Я потребовал у него предъявить служебное удостоверение, но тот отказался это сделать, назвал лишь свою фамилию — Скворцов, заявив, что, если он покажет удостоверение, то мои знания секретов только увеличатся.
— У вас что, в вашей ксиве секретные сведения пропечатаны? — упорствовал я.
В общем разговор наш никак не клеился.
Уяснив, что на сотрудничество с КГБ я упорно соглашаться не хочу, кремовый тип перешел к новой теме. Он стал напирать на то, что сводилось к простой формуле: всё, что я делаю, привлекая внимание иностранной прессы, коллег на Западе, зарубежных общественных организаций и членов парламентов к судьбе отказников в СССР, работает против меня. Если я перестану будоражить мир своими выступлениями, давать интервью западным корреспондентам газет и телевидения, не буду принимать дома западных сенаторов и конгрессменов, встречаться с послами, печатать статьи в иностранных изданиях, только тогда я смогу надеяться на получение выездной визы.
— Иначе мы вас не отпустим из страны никогда! Так и будете здесь сидеть без работы! Так и старость подойдет. И что тогда станете делать?
— Буду жить на гонорары. Вы же видели, что их у меня на тридцать лет хватит, — отвечал я.
В какой-то момент я спросил его, зачем по указке из КГБ меня не только уволили с работы, но и лишили степени доктора наук?
— Ну, что вы, — с уверенностью в голосе возразил он мне. — Кто вас может лишить вашей степени. Просто мы у вас бумажку отняли, ничего больше. А зачем вам эта бумажка? Всё равно вы не работаете в институте, так что и надбавки за степень доктора вам платить некому. Так зачем вам эта бумажка? А то, что вы — доктор, и так все знают.
После часового препирательства по поводу моего нежелания сотрудничать с КГБ (причем, отказ я облек в совершенно грубую форму, произнеся буквально, а не иносказательно, самым что ни есть битым слогом, что даже на одном поле с ними не присяду), я был ни с чем отпущен.
В те годы я сразу же после нежелательных контактов с кагебешниками засаживался за телефон (или шел к телефону-автомату на улице, когда мой домашний телефон был отключен на полгода после встречи с сыном президента США Рональдом Рейганом-младшим) и звонил нескольким из друзей — западным корреспондентам или тем, кто оказался в таком же, как мы, положении, и рассказывал в деталях о состоявшемся контакте с представителями властей. Я знал, что мои телефонные разговоры прослушиваются, и старался показать тем, кто слушал нас и писал отчеты о моем поведении, что я не напуган, не деморализован, а что с юмором, и не чураясь уничижительных оценок, разношу по свету вести об этих контактах. Так сделал и на этот раз. На следующий день мне позвонил один из отказников, Толя Одуло, и рассказал, как его точно также арестовали дома, привезли в отделение милиции, там оказался человек в кремовом костюмчике, назвавшийся схожим, но иным «птичьим» именем (не Скворцовым, а Соловьевым), и стал стращать именно так же, как стращал меня.
Спасение от тюрьмы западными журналистами
Но однажды я чуть-чуть не угодил в тюрьму. В Москву приехал из США недавно получивший Нобелевскую премию писатель Эли Визел (сейчас на русском языке его фамилию часто пишут как Визель). Посол США в Москве Артур Хартман устроил в субботу, 25 октября 1986 года, у себя в резиденции встречу московской интеллигенции с Визелом. Мы были дружны с Артуром и его женой Доной, они бывали в гостях у нас дома и часто приглашали нас на вечерние концерты в их резиденции или на дневные показы американских фильмов по уикендам. Артур представил меня Визелу. Мы стали говорить о его книгах, я рассказал о работе над своей книгой о Лысенко. Получилось вполне естественно, что Визел пригласил меня поехать с ним в Московскую Хоральную Синагогу на тогдашней улице Архипова, неподалеку от зданий ЦК КПСС. Визел пригласил туда также Машу и Володю Слепаков. Синагога была забита людьми до отказа. Прямо от входа Визел, Слепак и я прошли на возвышение к микрофону. Визел что-то сказал, а потом вдруг предложил Володе дуэтом спеть израильскую песню на иврите. Володя — известный активист движения за выезд евреев в Израиль, успевший отсидеть за свою активность в лагере, хорошо пел и знал уйму песен на иврите и идиш. Они с Эли подвинулись к микрофону и запели, обнявшись, покачиваясь в такт мелодиям и всё более воспламеняясь. Я стоял рядом с Визелом. Кто-то из находившихся в зале подхватил песню. Вслед за тем они запели вторую песню, третью. Раввин Адольф Шаевич при этом то выбегал из кабинета в коридорчик, а оттуда взбегал по трем ступенькам на возвышение, на котором мы стояли, то возвращался вниз в свой кабинет через коридорчик.
Зал уже слился воедино с певцами, и синагога, никогда не слыхавшая таких песен, гудела и взрывалась аплодисментами после очередной песни. Шаевич раскипятился всерьез и начал шипеть своим подчиненным, стоявшим позади поющих Визела и Слепака: «Прекратите это безобразие. Остановите их. Это сионистская провокация!».
Эли заметил эту возню, но, ничего не понимая по-русски, спросил меня, повернув вполоборота лицо в мою сторону: «Чего он бушует?» Я начал методично переводить и шептать на ухо Визелу распоряжения Шаевича, и это взорвало раввина еще больше. Он бросился вниз со ступеней и подскочил к какому-то человеку в коридоре, стоявшему отдельно от всех. Тот выслушал Шаевича, и я увидел, как он вышел в боковую дверь во внутренний двор синагоги. Минуты через три штатский вернулся, а вскоре Визел и Слепак решили остановить свой импровизированный концерт. Визел коротко распрощался, теперь около него сиял как намазанный улыбчивый Шаевич, источавший благодушие и приглашавший гостей на чай в свои апартаменты. Я был ближе всего к лестнице, Визел попросил меня идти первым, я сошел вниз, но затем подождал и пропустил его вперед. Коридор оказался в эту минуту заполненным американскими корреспондентами и какими-то людьми, внезапно откуда-то взявшимися. Шаевич прошел вперед, широко растворил дверь кабинета внутрь и, придерживая дверь, приглашал гостей войти внутрь, продолжая при этом масляно улыбаться. У входа в кабинет я опять оказался первым, но снова решил пропустить вперед Визела. Тут мощная Маша Слепак бесцеремонно оттолкнув меня со словами «Дам пропускают первыми», протиснулась вперед вслед за Визелом, за ней рванул Слепак, видимо оба боялись, что их могут не пустить внутрь. Я приготовился сделать шаг вперед за ними, но тут произошло нечто неожиданное: с перекошенным от злобы лицом Шаевич рванул дверь на себя, захлопнув её, а я мгновенно был крепко захвачен повыше локтей мощными парнями, заполонившими коридор. Кто-то сзади скомандовал им: «Во двор!»
Боковая дверь в коридоре открылась и, как в немом кино, меня беззвучно поволокли внутрь двора, в дальнем углу которого стоял «Воронок» с уже отворенной задней дверью. Я начал сопротивляться, во всяком случае передвигать ногами не стал. Это замедлило движение на секунду, но её хватило на то, чтобы бывшие в коридоре западные корреспонденты, отлично меня знавшие, высыпали во двор и бросились с микрофонами в вытянутых руках ко мне. Том Шенкер из «Чикаго Трибьюн» и Антеро Пиетила из «Балтимор Сан» со всех ног бежали первыми и кричали: «Профессор Сойфер, профессор Сойфер, несколько слов для нашего издания». Секундами позже к ним присоединились Билл Итон из «Лос Анджелес Таймс», за ним Йорг Меттке из «Шпигель», Дэвид Сэттер из «Уолл Стрит Джорнэл», Серж Шмеман из «Нью-Йорк Таймс» и другие.
Конвоиры мгновенно отпустили мои руки, я оказался окруженным западными корреспондентами, и они, сыпя вопросами и даже не дожидаясь моих ответов, начали потихоньку оттеснять меня от фургона в сторону — к открытым воротам со двора синагоги на улицу. Никто уже нам не мешал двигаться. Через несколько минут на запруженной народом улице Антеро, наклонясь к моему уху, спросил шепотом: «Валерий, вы хоть поняли, что они хотели с вами сделать?» Разумеется, я понимал, что был на полпути в тюрьму и что мужественные ребята-журналисты спасли меня от ареста. Антеро предложил довезти меня до дома на его машине, мы сели в нее и отъехали от этого места.
В нашей среде было известно, что сорвавшееся задержание, как правило, не повторяют. Если арест не удался, никто больше в этот день вторую попытку предпринимать не будет. С другой стороны, было также известно, что, попав за решетку, выбраться оттуда невредимым уже не удавалось никому. Следовал бесправный суд, а потом тюрьма или лагерь.
На следующий день в газете «Лос Анджелес Таймс», московский корреспондент этой газеты Билл Итон опубликовал статью о посещении Визелом синагоги и сослался на моё мнение об этом визите: «Валерий Сойфер, профессор генетик, сказал, что он никогда не видел такого спонтанного выражения чувств в синагоге, добавив, что, когда другие важные посетители приходили, “всё было очень формальным и очень официальным”».
Оказавшись в Америке, я возобновил отношения с Визелом, который стал профессором Бостонского университета, и мы несколько раз обменялись с ним письмами.
Как я уже упоминал выше, несколько раз перед семинарами ко мне приходили представители КГБ и продолжали пугать, повторяя, что теперь у меня есть один путь уехать на Запад: прекратить мою, как они всегда повторяли, «противоправную деятельность» и начать помогать «Органам». Как и раньше, я от их предложений отказывался наотрез. Я думал, что может быть в силу того, что наш семинар стал широко известен в мире и что на него частенько приходили как западные ученые, бывшие в то время в Москве, так и корреспонденты ведущих газет и информационных агентств мира, до закрытия дело не дошло.
Гости из-за рубежа
С 1980 года стало традицией, что приезжавшие в Москву члены парламентов, руководители многих ведомств иностранных государств навещали нас. Среди них были сенаторы и конгрессмены Альфонс Д’Амато, Деннис ДеКонсини, Джек Кемп, Чарлз Метайес, Говард Метценбаум, Джордж Митчелл, Роз Оакар, Пол Сорбэйнс, Арлен Спектор, Роджер Харт и Патриша Шрёдер, заместители госсекретаря США Пол Волфовитц и Ричард Шифтер, шведские, австрийские и французские парламентарии, члены Европейского парламента. Мы встречались с Эдвардом Кеннеди, Барбарой Микульски, Дэном Ростенковским, Джорджем Шульцем, дружили с послами США, Западной Германии, Голландии, Мальты, культурными и научными атташе Англии, ФРГ, Канады, Австралии и многими другими.
Интересной была встреча с тогдашним членом Конгресса США Джеком Кемпом, выдвигавшимся позже претендентом на пост президента США, но не прошедшим успешно кампанию выборов. Особо стоит отметить приезд к нам 29 марта 1987 года тогда только что ставшего миллиардером, а затем упрочившего свое положение одного из богатейших людей мира и самоотверженного приверженца идеи об открытом обществе Джорджа Сороса. По приезде в США мы с женой получили сразу же приглашение приехать на уикенд к Джорджу домой, и эти аизиты стали регулярными на протяжении более четверти века. Приезжал к нам в дом в пригороде Вашингтона и Джордж. Мне удалось при встречах в 1989‒1990 годах уговорить его выделить внушительную сумму (более 120 миллионов американских долларов) на создание Международного Научного Фонда, поддержавшего в 1991‒1994 гг. десятки тысяч ученых в странах бывшего СССР, а затем в 1994‒2004 гг. выделить равную по объему сумму средств на Международную Соросовскую Программу Образования в Области Точных Наук, которой я руководил. Деньги Сороса были выданы в виде грантов более чем 80 тысячам ученых, профессоров и доцентов вузов, а также учителям средних школ, студентам и аспирантам, были проведены конференции учителей во многих областях России, Украины, Белоруссии и Грузии, в Соросовских олимпиадах приняли участие более двух миллионов школьников, было выпущено много тысяч учебников, было издано семьдесят номеров ежемесячного Соросовского Образовательного журнала (рассылался бесплатно в школы при тираже 40 тысяч экземпляров для каждого выпуска журнала). Я был редактором этого издания. Была издана десятитомная энциклопедия «Современное естествознание» под моей редакцией.
Повторю, что, живя в СССР, мы с женой полагали, что контакты с людьми с Запада охраняют нас. К нам домой запросто и часто приходили западные корреспонденты, аккредитованные в Москве, они стали нашими друзьями. Если их навещали коллеги из США или Европы, они привозили их часто к нам, мы встречали всегда всех с радостью и открыто. Я регулярно собирал дома пресс-конференции для западных корреспондентов, если что-то случалось с нашими знакомыми или с людьми нашего круга в других городах страны. На эти пресс-конференции корреспонденты ведущих зарубежных изданий всегда приходили по первому зову. Они знали, что ни дезинформации, ни политиканского налета на них не говорится. Мы сообщали только правдивые факты и не старались сгущать краски или, упаси Бог, что-то преувеличивать.
Важнейшая роль писем Генри Джексона и других американских законодателей советскому руководству
Однако недавно я понял, что возможно более важным фактором сохранения на свободе оказалась еще одна форма поддержки. Через год после приезда в Штаты в 1988 году мы с Ниной были приглашены исполнительным директором американского Комитета Озабоченных Ученых Дороти Хирш посетить её в Нью-Йорке. Она передала мне толстенную папку документов, к которой была прикреплена бирка «Валерий Сойфер». В ней оказалось много писем в нашу поддержку, копии статей в газетах и журналах в нашу защиту и резолюции конференций ученых, в которых выражалось требование к советским властям дать возможность нашей семье выехать из СССР на Запад. Эта пухлая папка хранилась у меня дома неразобранной до того момента, когда после смерти жены я начал готовить изданные мной книги и статьи, а также полученные письма к передаче в Бахметевский архив русской и восточно-европейской истории и культуры Колумбийского университета в Нью-Йорке ― крупнейшее хранилище документов русской эмиграции. Когда я начал разбирать документы, сложенные в папку, то обнаружил письма влиятельнейших членов Сената и конгресса США с защитой нашей семьи, посылавшиеся руководителям СССР на протяжении 9 лет.
Внимание американских сенаторов Уоррена Магнусона и Генри Джексона к нашей судьбе привлекли Чарлз Солин из Сиэтла и его супруга. Магнусон ответил им 14 февраля 1980 года: «Спасибо Вам за теплое и озабоченное письмо о докторе Валерии Сойфере и его семье. Мы должны сохранять надежду, что им и многим другим будет позволено покинуть Советский Союз». Через две недели (29 февраля) сенатор информировал Солиных, что он запросил Госдепартамент США о нашей судьбе. Через четыре месяца Солины написали сенатору Джексону, и 25 июля тот ответил им: «Благодарю вас за письмо об усилиях профессора Сойфера и его семьи, пытающихся эмигрировать из Советского Союза. Мы получили информацию о профессоре Сойфере из Комитета Озабоченных Ученых, который выполняет очень полезную работу в этом отношении. Вы отметили, что семья Сойфера пытается эмигрировать в Соединенные Штаты. В связи с этим вы должны держать связь с Государственным Департаментом» и указывал персонально, с кем надо контактировать в Госдепе. Он извещал, что это ведомство США готовит список советских граждан, которых задерживают в СССР и за которых ходатайствуют американские власти.
Письма членов Сената США Генри Джексона и Чарлза Перcи в нашу защиту. Из архива В.Н. Сойфера
Двумя годами позже к Джексону обратился профессор Западно-Вашингтонского университета (город Беллингэм, штат Вашингтон) Морис Шварц. 10 февраля 1982 года Джексон известил Шварца: «Я был в контакте с Государственным департаментом, чтобы проявить снова мой личный интерес в деле Доктора Сойфера и его семьи». Еще через месяц, 15 марта 1982 года, Джексон повторно написал Шварцу, что получил ответ Госдепартамента на его обращения, подписанный заместителем руководителя Госдепартамента США, Пауэллом Муром. На двух страницах Мур подробно разъяснил шаги, которые его ведомство предпринимает по нашему случаю: «Правительство Соединенных Штатов постоянно выражает Советскому правительству свою озабоченность обструкцией, с которой сталкиваются те, кто ищет пути эмиграции из СССР. Отказы в таком основополагающем праве людей, как право на эмиграцию, являются предметом международного значения… Мы настаиваем на важности вопроса эмиграции в рамках Советско-Американских взаимоотношений в целом …имя Валерия Сойфера было добавлено в официальный перечень евреев, повторно получавших отказ в праве на эмиграцию».
Отправляя копию письма Мура Шварцу, Джексон написал: «Как вы можете видеть из приложенного письма, Государственный Департамент намеревается периодически представлять дело Сойфера Советскому Союзу. Надеюсь, в этой ситуации будет достигнут прорыв. В то же время Госдепартамент знает о моей личной обеспокоенности этим делом, и мы будем в контакте по дальнейшему его развитию». В момент работы над этой статьей я обнаружил в своих старых записях, что в самом начале 1983 года Джексон отправил в Москву своих помощников, и те посетили нас дома. Значит, сенатора интересовал и образ нашей жизни.
Несомненно, вовлеченность Генри Джексона в нашу судьбу не могла не вызывать наибольшую озабоченность советских властей. Ведь он был автором знаменитой поправки Джексона-Вэника к закону США о торговле, принятой в 1974 году Конгрессом США. Поправка запрещала предоставлять Советскому Союзу режим наибольшего благоприятствования в торговле, кредиты и гарантии и вводила дополнительные пошлины на товары, ввозимые в США из СССР. Советские власти очень нервно реагировали на данную поправку. Имена Джексона и Вэника вечно фигурировали в советской пропаганде, отмены их поправки постоянно требовали высшие должностные лица СССР. И вдруг в нашу защиту публично выступил сам Джексон.
Нас поддержали и другие американские законодатели. Председатель Комитета по иностранным делам Сената США Чарлз Перси 7 августа и 9 ноября 1981 года отправил запросы советским властям о нашей семье и известил об этом американского журналиста Ала Альтшулера и профессора Мориса Шварца: «Я только что повторно поднял вопрос перед советским послом [Добрыниным] здесь в Вашингтоне о просьбе Сойфера об эмиграции и потребовал у посла, чтобы он передал мой новый запрос руководству в Москве». 5 октября 1981 года сенатор написал Шварцу: «По поводу семьи Сойфера… я обещаю продолжать делать всё, что в моих силах, чтобы быть полезным в этом случае. Мы должны показать ясно советским руководителям, что мы не забудем тех, кто не может говорить за себя». 5 марта 1982 года Перси сообщил Шварцу: «Вы можете быть уверенным в том, что я буду продолжать искать каждую возможность поддержать снова запрос Валерия Сойфера советскому руководству и требовать, чтобы ему позволили эмигрировать». К советскому руководству обращались также сенатор Дэниел Эванс, члены Конгресса США Cтэнли Хойер, Джоэл Притчард, Уильям Леман, Клод Пеппер и Ал Свифт.
Сегодня я осознаю, что эти многочисленные петиции американских законодателей, их коллег из Европы, многих ученых и научных сообществ, а также публикации в западных газетах и журналах уберегли нас от ареста и осуждения. Всего мне известны 34 статьи о нас в зарубежных (американских, французских и испанских) газетах и журналах, опубликованные только в 1980-1982 годах.
Мы с женой по окончании церемонии награждения меня медалью Иоганна Грегора Менделя Чешской Академией наук в Праге. 1996
Помощница Рональда Рейгана сообщает мне о согласии Горбачева дать мне выездную визу
24 февраля 1987 года в газете «Вечерняя Москва» появилось короткое сообщение, что, несмотря на предоставление права многим покинуть СССР навсегда, тем, кто рассматривается носителями важных государственных секретов, выездные визы выданы не будут. Фамилии этих людей были перечислены: Слепак, Лернер, Кошаровский, муж и жена Хасины, Сойфер, Суд и Рахленко. Однако в те же дни состоялась третья встреча Рейгана и Горбачева, на которой вопрос был пересмотрен. Я узнал об этом от дамы, подошедшей ко мне на одном из приемов в Москве и поинтересовавшейся тем, тот ли я Сойфер, которого удерживают в СССР почти 10 лет. Я это подтвердил, и тогда она сказала, что работает помощницей Рейгана, что присутствовала при всех встречах американского президента с советским лидером, и что Рейган в конце каждой встречи передавал Горбачеву список тех отказников, за которых американское руководство хлопочет. Моя фамилия была, по её словам, восьмой в первом списке, пятой во втором (в Рейкьявике) и первой в последнем списке. Горбачев посмотрел на последний список и пообещал американскому президенту, что Сойфер получит выездную визу. «Готовьтесь», — сказала мне дама. И, действительно, вскоре нам сообщили из ОВИР’а, что секретность с меня снята, и мы можем готовиться к отъезду.
Однако первого и восьмого января 1988 года в журнале «Огонек» был напечатан мой очерк «Горький плод», первая часть которого понравилась Горбачеву. Он вызвал к себе главного редактора журнала В.А. Коротича и попросил его передать мне предложение сохранить советское гражданство, уехав читать лекции на Запад на два года. Но во второй части статьи я обвинил органы советской госбезопасности в гибели многих генетиков и прежде всего Н.И. Вавилова, что вызвало гнев нескольких членов Политбюро ЦК КПСС. В их числе был секретарь ЦК Е.К. Лигачев, который чуть раньше рассвирепел от моей статьи «Спасай Россию. Бей жидов» в западногерманском журнале «Шпигель» (Der Spiegel, 16 августа 1987, No.34, стр. 100-103; русский перевод опубликован в журнале «Заметки по еврейской истории», №2-3, 2022). В результате против меня резко выступило несколько членов Политбюро (отражено в книге «В Политбюро ЦК КПСС», М., Альпина Бизнес Букс, 2002, стр. 307), меня лишили советского гражданства, и 13 марта 1988 года мы с женой и сыном оказались в Вене, оттуда министр Франции, отвечавший за соблюдение прав человека, пригласил меня с лекциями в Париж, где я пробыл неделю, а 1 мая мы оказались в США. Там с первого дня я был зачислен профессором в университет, проработал в этой должности более 30 лет и остаюсь почетным профессором до конца жизни.
Оригинал: https://7i.7iskusstv.com/y2022/nomer9/sojfer/
