***
Никого не слыхать наверху,
и задумалась на полуфразе,
на стене написав who is who
выпускница училища связи.
Жил легко накануне войны
или нет – вечерок одинаков:
в зюзю пьян, царь прилёг у стены,
украшением огненных знаков.
Утром встанет и выпьет кефир.
До изжоги и до перегара
вижу то, чем закончится пир
для овцы на пиру Валтасара.
С неба зимнего сыплет крупа
и шагренью уменьшилась жалость.
У оврага редеет толпа,
вот уже никого не осталось…
***
Не слишком толст, но грация слоновья,
Конфет или пирожных не проси –
так шелестела папина болонья
и било током мамино джерси.
Был вечер накануне Первомая,
я сказку дочитал до девяти.
В ней, ножками тряпичными болтая,
на пузырях летела кукла злая
и воробьёв дразнила по пути,
как будто в небесах искала пару,
но все, вокруг парившие, – не те.
И сам я зря присматривался к шару,
Как средству раствориться в высоте.
Как ни худей, он не поднимет груза…
…………………
А из окон нахальничал Кобзон…
Украсть бы флаг Советского Союза
и поутру с ним выйти на балкон!
***
Ему хорошо вне закона,
С ним звёзды – Стрелец, Волопас,
И с грустью глядит Персефона
На этот орфический пляс,
когда, присосавшийся к фляжке,
он кроет в пути всех подряд
и правит собачьей упряжкой,
бескрайнему Северу рад.
В фабричную слякоть и копоть
уйдёт, наступая в говно,
и важные вести прохлопать
такому ему не дано.
Он вечером встретит знакомых,
расскажет какой анекдот…
Что эльф, записавшийся в гномы,
он жизнь непростую ведёт.
Всегда его Иры и Ленки
готовы на лица упасть,
когда, отвернувшись от стенки,
он ссыт на проезжую часть.
Упавший с небесного воза,
по лестнице вверх – вертиго…
Зачем слюдяные стрекозы
летать научили его?
Вокруг человеки простые –
карась, краснопёрка, осётр,
где сети закинул пустые
сердито вытаскивать Пётр.
Sic transit земное, и славно,
что ласты висят на гвозде:
кто в небе парил или плавал,
не станет ходить по воде.
Зачем же в квартире убогой
он был в ночь на среду зачат?
Не помнят Пафосские боги.
Кто спросит о нём – промолчат…
***
Колыбельная
Чёрной ночью январской такая тишь –
Мышь не пискнет за шкафом, не скрипнет рама…
Засыпай, улыбайся во сне, малыш,
твой отец богат и красива мама.
По сезону твой ангел в пальто, в кашне,
на любое «зачем?» отвечает кашлем…
Засыпай, улыбайся, малыш во сне –
ничего не случится с тобой, вчерашним.
Будет август, когда задохнуться страх
наступает. И слышно порой с балкона,
как трещит растянутый на свечах
тополей потушенных – флаг Ниппона.
Но, худой, как гайдаровский Кибальчиш –
в горле – крупный песок, на губах – извёстка –
ты над крышами так высоко летишь,
словно в крылья Дедал не добавил воска.
А когда будет ночь, полетишь туда,
на балконе два раза взмахнув руками,
где, взрываясь, искрит голубым вода,
если эта вода повстречала камень.
***
Хлеб, отпущенный по воде,
вымок. Город – собачьей будкой.
Полно, Ржевский, трясти […]
и орать перелётной уткой.
Без тебя здесь небытия
хватит всем. Это очень плохо.
Возвратись на круги своя,
это что там у вас, Солоха,
скажешь. Сядешь лечить катар –
легче дышится,
мало-мальски
над картошкой клубится пар,
запотела бутыль кастальской.
В мае вылезешь на карниз
говорить, как Иван Предтеча.
Всюду белой сирени рис
и лиловой сирени греча.
Да гляди, не сорвись на крик,
ты ведь наш – так останься с нами…
Я пошёл, говорит мужик,
поднимаясь над гаражами.
