НЕ ПРИЛЕТАЙТЕ ЗА НАМИ
***
Синий трамвай, и глаза его грустны не в меру…
Осень бодра и подтянута по-офицерски –
дым от костров, как дымок сигарет кавалера
в форме. Разыграны старые, глупые пьески.
Все о любви, но сюжеты избиты и вялы,
ну а подмостками – улицы, бары, квартиры.
Всё безнадёжно, и кружится лист ярко-алый –
то алый парус – смешной в этом сумрачном мире.
Всё слишком проза, мой друг, – так наверно и надо,
нет ничего – только дождь и облезлые стены.
Уши свои навострили дома и к вселенной
тайно прислушались: будет за веру награда!
Ветер подует, и ливнем стихи вдруг польются
на опустевшие улицы, площадь, аптеку.
Только дома и поэты, их слыша, смеются!
Только дома и поэты, и так век от века!
Я только стебель, лишь стебель, от ветра дрожащий.
Провод, гудящий меж небом и хмурой землёю.
Мне на ладони стихи прилетают всё чаще:
ливнем, листвою, небесною тёплой золою!
***
Не прилетайте за нами,
не зовите в иные сферы!
Мы там нужны, как цунами,
или как над Парижем фанера.
Вот мокрый снег, и грязь,
И Манька на остановке.
Она там живёт, смеясь,
А вокруг селёдочные головки.
У неё там постель на скамейке,
Она там поёт и пьёт, иногда она плачет.
К ней приходят гости – одна всё ж семейка!
А вам кажется – всё могло быть иначе?
Не прилетайте за нами! У наших домов
Слепые глаза и глухие уши.
Не зовите нас! У наших умов
Есть Верка Сердючка – не тронуть вам наши души!
У нас альтфатеры, полные ёлок –
Новый год уже отгуляли.
У нас есть бары, полные тёлок,
И вам нас соблазнить едва ли.
У нас на углу наливают:
И Вовчик стоит, и Коля – друг друга мы уважаем!
И чем плоха наша жизнь такая –
Совершенно не понимаем.
И в общем, не нужно нам этих бед!
Народ мы простой, но ловкий.
Но что там, испуская нездешний свет,
Зависло над остановкой?!
***
Чтобы создать скульптуру, нужно взять кусок мрамора
и отсечь от него всё лишнее…
Микеланджело Буонаротти
И резче проступают все черты
со временем, ваятеля работа
привычна для него. Горят мосты
меж будущим и прошлым с неохотой.
Мы те же, но другие. Суть видней
с годами: наши лица – это судьбы.
Меняются узоры прежних дней:
в калейдоскопе Бога – краски буден.
Отсечено всё лишнее резцом,
что мастера зажат рукой – то время
нас создаёт в согласьи с образцом,
придуманным не нами и не теми,
кто правит миром. Хроноса рука
уверена, точна и беспристрастна,
но как волна – могуча и легка,
свободна, трепетна, в себе не властна!
***
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Я родилась в день Весеннего равноденствия,
Когда всё равно,
Равновелико,
Уравновешенно.
В этот день бывает солнце и ветер,
Бывает дождь и серое небо.
В этот день телефон звонит не переставая,
И это меня радует.
В этот день придумали чудный праздник –
Всемирный день поэзии.
Я до сих пор думаю: это знак судьбы
Ещё это день Навруза,
Начала сезона роста и процветания,
То есть первый день иранского календаря.
По-персидски день Ормазд, месяца Фарвардин.
Также двадцать первое марта – это Всемирный день сна.
Не зря я чувствую, что живу как во сне,
И всё кругом – сновиденье.
Ещё это день актера – кукловода.
Возможно, я тоже кукла, которую водит
Мне не известный актёр.
Я с ним незнакома, но всей кожей его ощущаю.
И, наконец, совсем недавно узнала,
Что это День человека с синдромом Дауна.
Наверное, такие люди – немного поэты,
И все поэты – немного с этим синдромом.
Да здравствует содружество поэтов и даунов!
Поэтов и сновидений!
Поэтов и кукловодов!
Поэтов и весеннего равноденствия!
***
Когда пространство ограничено судьбою,
то это не случайно – значит, вещи
хотят вниманья нашего, обои
предстанут картой мира в сетке трещин.
Трубач хмельной по улице моей
бредёт, шатаясь, с похорон, играя
песню Утёсова; лицо его красней
заката над домами, яблок рая.
И вот невольный он соавтор мой;
в судьбе моей всё чаще так и будет.
Едино всё. И мыслей пёстрый рой,
и вспышки образов беру из царства буден.
Я в рабстве у событий и вещей
больна стихами, что приходят градом.
Терпи, Агарь, – изгнанье тяжелей;
терпи, Иов, болезнь – тебе награда.
ПИСЬМО
Пишу из Кракова, живу на Францисканской,
флажками праздника листва повисла
или несётся в быстром польском танце,
а я гуляю каждый день вдоль Вислы,
зелёной, серебристой и холодной,
глотающей облатку солнца тихо,
вино тумана пьющей… Ветер. Лодки.
Театр – осень… Где здесь вход, где выход?
А пани Бомбелевска поит чаем,
глядит на музыкальную открытку
от сына, Бомбелевска всё скучает
и рада гостье: «Жить одной – вот пытка…»
Бормочет пани: «Матка, Матка Боска…»
Мария со стены на нас взирает…
Ты за меня совсем не беспокойся,
здесь тихо, здесь любая боль стихает.
Ну что ещё? Стоит все так же Вавель,
сон королей храня достойно, строго
в костёлах мессы утром славят Бога,
ко мне влетает пенье из-за ставен.
Дух католичества так холоден, и ближе
к народу церковь, проще все, эстрадней,
да вот орган приподнимает над ней
всё выше… там уж запредельность дышит.
А человеческой любви больной дыханье
покажется и сбивчивым, и слабым,
и можно дальше жить…
ПАВЛИН
В польской деревне павлин сидит на ограде
влажного сада. Сидит, распускает перья –
дервиш в чужом наряде из сказок Шехерезады,
князь из покрытого глиной курганов и лет поверья…
Как по стене крепостной, по ограде из камня ходит
в вечной своей, беспробудной своей идее.
И какой-нибудь Лешек, холопа княжьего вроде,
кормит его зерном, как пузатых кур и индеек.
Это всё моя жизнь – дороги, дожди, уклады,
нарушение их и синь бытия спросонок…
Глядь – и павлин на ограде майского сада.
«Польский польвин», – как сказал знакомый ребёнок.
***
Ехать к тебе, в твой морозный Краков,
купить билет и сесть на варшавский поезд.
Пива купить, быть свободной от всяких страхов
и сохранить лишь любви беспокойный поиск.
Не позвонить тебе и не сказать, что еду
снегом на голову в твой заснеженный город,
как в ледяной океан мне нырнуть с разбегу,
вовсе не зная как выплыть, – бездонен холод.
Ехать в купе с поляком, чьё имя – Ежи.
(Читал Галчинского мне по-польски, а я – переводы
ему). А пейзаж за окном донельзя заснежен.
Ну а у нас беседа и пиво от непогоды.
В поезде свет потушили, и только лишь тьма и лик
снега. И каждый один в утробе ночной вагона.
Но вот «Пани, Краков!», – мне кричит проводник.
И словно выстрел в глаза жёлтый свет перрона!
***
Танцовщице Кароле фон Хердер
Как много танца в этом мире шалом!
Танцует всё: деревья, дождь и ветер,
и листья опалённые, в опале,
танцуют осенью, как уличные дети.
Танцуют все торговки на базаре,
в такт холоду чечётку отбивая.
И рыбу на весы они бросают,
капусту достают из бочкотары.
И это тоже пляска серых будней,
чей смысл в заботе о насущном хлебе.
А дворник двор метёт, сопя простудно.
и море дышит в такт ему, и небо.
Как весел танец пламени на спичке!
Как яростен пожара танец древний!
Всё движется на свете по привычке.
Движение – язык наш ежедневный.
А танец – это слово без излишеств.
Танцовщица, чтоб быть всегда собою,
безудержно свою поэму пишет
всем телом, всей душою, всей судьбою!
