Они перешли тёмную Театральную площадь, на которой никогда не горели фонари, и свернули на неосвещённую же узкую улочку. Было уже поздно; быть может, накрапывал дождь…
Она была в чёрных босоножках с жёлтенькими металлическими застёжками, в тонком тёмно-синем шёлковом платье под поясок с выбитым белым цветком на левой груди. Светлые подкрашенные волосы её были уложены плойкой в лёгкие бегущие волны…
– Не кажется ли вам наш роман немного театральным? – вдруг спросила она.
Возможно, несколько светлых дождевых капель упали сейчас на её лицо.
– Абсолютно, – сказал он, быть может, чуть грустный, чуть рассеянный, одетый просто – туфли со множеством маленьких дырочек, брюки, рубашка с короткими рукавами, расстёгнутая сверху на две пуговицы.
Но ей почему-то захотелось вдруг продолжить романтическую ноту, так чисто взятую ею, развить её если не в оперу, то хотя бы в песню.
– Но почему? Мне кажется… Почему же? – настаивала она.
Ещё с обеда у него разболелась язва, и сейчас боль усилилась, от чего он чуть согнулся (став ниже своей спутницы) и сильно надавил кулаком в правый бок.
– О, – воскликнула она и сжала его руку, – о, этот несчастный злодей Дон Гуан! Помните: «Я гибну – кончено – о Донна Анна!»… И в бездну со статуей…
По её чистым серо-зелёным глазам в это мгновение без труда можно было прочесть, как сильно хочется ей, чтобы и из-за неё тоже кто-нибудь провалился сквозь землю.
– Да… – посмотрел он вдаль, но ничего не нашёл там и подумал: «Наверное, этот Дон шлёпнулся на опилки. Или ему туда подушки подкладывают? А может быть…»
– Ну, вот, – тихо прервала она его раздумья, – мой дом. Я живу на первом. В парадном нет лампочки, и поэтому совсем темно. Лестница старая и очень разбитая…
Он без всякого интереса посмотрел на дом, в котором не светилось ни одного окна, и на звёзды, которые сейчас были единственным источником света над маленьким городком.
– Ну, пойдёмте, – после выдержанной паузы предложила она, как предлагают ввязаться в очень опасное предприятие.
Он кивнул в знак согласия, и они вошли в парадный подъезд. Темнота и впрямь была непроницаема – хоть глаз выколи. На первой же полуразвалившейся ступеньке он чуть было не сломал себе ногу, на третьей на него навалилась одышка, а оказавшись на площадке, он готов был трижды перекреститься.
– Это моя дверь, справа, – интимно и взволнованно прошептала она, как шепчут любовнику, уступая его настойчивости.
Ещё немного она боролась в темноте с коварным замком; наконец ключ повернулся и дверь открылась.
– Свет, увы, включается аж в конце прихожей, – объяснила она, – это ужасно неудобно. А с этой стороны пол совсем прохудился, так что вы идите по противоположной. Только, пожалуйста, ради бога, не перепутайте…
Он тяжело перевёл дыхание и обронив «я постараюсь», шагнул в прихожую. Он вдруг почувствовал ужасную усталость во всём теле и особенно в ногах, и шёл в кромешной темноте по прогибающемуся полу, как верблюд по канату. Начала кружиться голова, и вообще он почувствовал, что очень плохо что-либо соображает…
– Ну как вы там? – спросила она.
– Кажется, ищу выключатель, – отозвался он из глубины прихожей, и вдруг наткнулся руками на что-то большое и холодное. – Что это?
– Это статуя…
Но её голос он услышал уже как бы издали… И в этот миг почувствовал, как пол под ним разверзается.
– Я пришёл. А ты – готов? – донеслось то ли из чёрного страшного угла, то ли слетело прямо с потолка…
Тут в голове у него всё помутилось, опрокинулась темнота, он хотел крикнуть, но простонал лишь: «О Донна Анна», и провалился.
Вдруг включился свет…
***
Нежный рассвет забрезжил в комнате, освещая углы, старую мебель, зеркало одинокой женщины…
Он лежал на диване, голова была туго перевязана мокрым полотенцем. Она сидела рядышком, на краешке дивана – в сером халате, с волосами, стянутыми резинкой в хвостик.
– Что случилось? Где я? – спросил он ещё в полусне.
– Не волнуйтесь. Теперь уже всё хорошо. Вы у меня на диване… Но вы сами виноваты – я же говорила, что пол совсем ветхий, а вы пошли и провалились. В подвал. Правда, там полно опилок, так что ни переломов, ни даже ссадин у вас нет.
– Так значит, я шлёпнулся на опилки?
– Да, на опилки…
– А статуя?
– Какая статуя? О чём вы? – спрашивала она, глядя на него и улыбаясь…
