(продолжение. Начало в № 8-10/2020 и сл.)
ИСТОРИЯ В ЛИЦАХ
Раввин Арье-Лейб Шифман из Пуховичей
В 1891 г. в Турове накануне праздника Симхат Тора в семье шойхета Мейше бер Шифмана и Гитл-Цивье родился первенец, которому дали имя Арье-Лейб. За ним у четы Шифман появилось еще шестеро детей, но Арье-Лейб выделялся особой одаренностью. Когда мальчику исполнилось семь лет, раввин Исер-Залман Мельцер[1] взял его под личную опеку. В 1904 г. в 13-летнем возрасте Арье-Лейба по рекомендации Мельцера приняли в иешиву Радуни, созданную раввином Хафец Хаимом[2], с которой Арье-Лейб был связан в течение 18 лет.
Мейше и Гитл не довелось узнать, как сложится судьба их детей, и внуков они не дождались — вскоре после погрома в Турове 1920 г. умерли. Когда Арье-Лейбу исполнилось 30 лет, Исер-Залман Мельцер познакомил в своем доме сына туровского резника с его будущей женой — Рохл Лидер, дочерью раввина Копыля Израиля-Янкива Лидера. Свадьбу сыграли в 1922 г., еще через несколько месяцев Арье-Лейб получил смиху (диплом раввина) и право возглавить общину в местечке Грозово[3]. Однако пробыла там молодая чета недолго — раввин Телушкин из Пуховичей эмигрировал в Америку, и его место оказалось вакантным.
Самостоятельная жизнь
Арье-Лейб приобрел репутацию вдумчивого и отзывчивого человека, владеющего премудростями еврейской учености. Образцом поведения для него служили моральные и этические законы Хафеца Хаима. Поэтому не случайно в 1922 г. Шифман получил одновременно два приглашения — от верующих Марьиной Горки и Пуховичей занять место руководителя общины и направлять их духовную жизнь.
Марьина Горка представляла собой городской поселок — центр Пуховичского района в 63 км от Минска с населением около 6 тыс. жителей, пятую часть из которых составляли евреи. Здесь действовали железнодорожная и почтовая станции, сельскохозяйственный техникум. Свой выбор Арье-Лейб остановил на Пуховичах — местечке в семи километрах от Марьиной Горки, меньшему по размерам, но с богатой историей и традициями. Еврейская община Пуховичей вела свое начало с XVI в. В 1923 г. здесь проживало 1.214 евреев[4], или более половины всего населения. На одну церковь в Пуховичах приходилось три синагоги. Евреи торговали в полусотне лавочек и магазинов, четыре раза в год проводились ярмарки. Отношения с белорусами были хорошими. Жители окрестных деревень покупали у евреев все необходимое для жизни, регулярно делали заказы еврейским ремесленникам. Большим достатком не отличались ни те, ни другие, поэтому и делить особенно было нечего. В порядке вещей считались взаимопонимание и выручка.
Евреи Пуховичей жили по заведенным давно правилам и распорядку. Шойхетом был Эли Арун, который одновременно исполнял обязанности моэля, совершая ритуальные обрезания новорожденным мальчикам. В Марьиной Горке за это отвечал Райцке. Евреи предпочитали называть друг друга прозвищами, а не по фамилии. После приезда в Пуховичи чета Шифман квартировала у Хаима дер Карликера (Хаим-карлик), а потом у Довида дер Крамера (Давид-лавочник). Водоноса в местечке звали Нохим дер Клог (Нохим-бедолага). Был и свой юродивый — Меир дер Мешугенер (Меир сумасшедший). Одинокий и беспомощный человек, он кормился подаянием, а члены общины по очереди оказывали ему посильную помощь. В Пуховичах всегда собирали аудиторию слушателей магиды (проповедники), они имели прозвища того места, откуда происходили родом или где постоянно проживали. Хватало бедняков и нищих, были свои жадины и люди щедрые, дававшие на благотворительность. Шадхоним (сваты) и клезмеры (музыканты) помогали устраивать свадьбы, а смешанные браки считались редкостью[5].
В Пуховичи приезжали разные орхим (гости), и дом Шифманов был всегда открыт. Каждое лето у них останавливалась семья раввина Лидера из Минска. Когда раввин Аарон Телушкин решил перебраться на постоянное место жительство в Америку, он заехал проститься в Пуховичи. Циля, дочь Арье-Лейба, вспоминала, что после этого посещения отец был встревожен и сказал, что в Америку не поехал бы, что хочет в Палестину, что если это не удастся, то власти соберут оставшихся раввинов и духовных лиц на Соловках. Гостей члены общины приглашали к обеду по очереди. Если кто-то нуждался в ночлеге и оставался вечером после майрев (вечерней молитвы), то раввин Шифман приводил такого человека к себе домой. Трапеза полагалась два раза в день, поэтому обедали вечером. В Пуховичах действовало несколько синагог, меламеды вели занятия в хедерах (еврейских религиозных начальных школах для мальчиков). На швуэс (Шавуот, праздник дарования Торы) хозяйки угощали блинчиками, и прежде всего они доставались гостям, чтобы хватило, а потом уже своим домашним.
1920-е гг. были далекими от достатка. Однако раз в неделю на шабес (субботу) у всех на столе находились халес (хала) и кусочек мяса. Принято было делиться друг с другом, чтобы встретить царицу-субботу как подобает евреям. В 1933 г. голодали все, но даже тогда соседи делились отрубями и кислой капустой. В Пуховичах у четы Шифман родились дети: девочка Циля (Гитл-Цивья) в 1924 г. и мальчик Мейше-Бер в 1927 г.
Параллельно с этой жизнью существовала советская власть. Все дела Пуховичей вершил сельсовет, где заседали тоже евреи — дети прихожан синагог. Они заставляли верующих отправлять детей в государственную школу, требовали закрыть хедеры. Шифману угрожали, что если его дочь не будет посещать школу в субботу, то его отдадут под суд. Циля вынуждена была ходить по субботам в школу, но при этом перевязывала руку, чтобы не писать, или пропускала занятия под разными предлогами. Директор школы, чтобы утвердиться как коммунист, устраивал антирелигиозные вечера для родителей. Но, поскольку Арье-Лейб не являлся, он заставлял Цилю декламировать атеистические стихи Харика, Кульбака и других пролетарских еврейских поэтов[6].
Большое несчастье случилось в Пуховичах в 1924 г. — сильный пожар, и почти все местечко выгорело. Огонь уничтожил не только жилые дома, хозяйственные постройки, школу, но и синагогу, микву (резервур для ритуального омовения). В этих условиях молодой раввин проявил лучшие организаторские качества. Он установил связь с американским Обществом выходцев из Пуховичей и заручился их поддержкой. Деньги из Америки переводились на имя Арье-Лейба, принявшего на себя ответственность за прихожан всего местечка. В сжатые сроки были отстроены дома верующих и две синагоги: общая для молитвы и бейт-мидраш — место учебы и изучения Торы, кошерная бойня, новая миква, привели в порядок еврейское кладбище у реки. После этих событий авторитет раввина значительно вырос[7].
Репрессии
Независимый и рассудительный раввин оказался помехой сельсовету. Арье-Лейб отказывался от сотрудничества с ним и на все имел свое мнение. Будучи в Пуховичах неформальным лидером, раввин стал фигурой, которую властям захотелось устранить. Общая государственная политика ограничения прав верующих на рубеже 1930-х гг. развязала им руки. В начале 1930-х гг. Арье-Лейба арестовывали дважды по обвинению в сокрытии нетрудовых доходов и паразитическом образе жизни. Первый раз это произошло в 1933 г., когда поздно вечером к Шифманам явился председатель сельсовета Пуховичей и сказал: «Ребе, я пришел за Вами». Его увели и продержали ночь в погребе, требовали золото и доллары, которые родственники пуховичских евреев жертвовали на синагогу и нужды общины. Коммунисты, убедившись, что раввин самый бедный из своих прихожан и, кроме книг, у него ничего нет, отпустили. Потом от Шифмана потребовали отказаться от звания раввина и объявить об этом через одну из республиканских газет — «Советскую Белоруссию» или «Звязду». В периодической печати уже появились такие «признания» духовных лиц из разных местечек Белоруссии, которых удалось запугать. Домой к раввину зачастил фининспектор с требованием открыть источник доходов семьи. Две сестры Арье-Лейба жили в Минске и присылали ему 15 руб. в месяц, квитанции на которые раввин предъявил проверяющему.
Через год история с задержанием и вымогательством в НКВД повторилась, и снова без результата для властей. В 1936 г. Шифману вместе с семьей приказали в 24 часа покинуть Пуховичи под предлогом, что местечко находится в 95 км от советско-польской границы, а все подозрительные и нелояльные лица должны удалиться за 101 км. Раввина разлучили с его общиной, к которой он прикипел душой, заставили срочно уехать, без вещей и книг, которые остались на съемной квартире.
Ближайшим местом, где разрешалось остановиться, оказались Осиповичи[8]. Шифман нашел комнату, поселил семью и отправился на поиски работы в Смоленск. Арье-Лейба приняли в синагогу и устроили на должность бухгалтера, где он фактически исполнял обязанности раввина. Летом 1937 г. Шифман нашел относительно благоустроенное жилье на улице Нижнепрофинтерновская, д. 14/1 и забрал семью. Однако оставаться вместе долго им не было суждено.
Последний арест
17 октября 1937 г. Шифмана вызвали повесткой в НКВД на допрос, который длился весь день, и предложили стать негласным информатором органов государственной безопасности. В противном случае угрожали привлечь к ответственности как политического преступника. Следователь отпустил его на сутки домой все обдумать и посоветоваться с женой. Арье-Лейб ответил, что ему незачем возвращаться, потому что вера и убеждения не оставляют ему выбора. 19 октября в два часа ночи к Шифманам постучали. Обыскали все углы, трясли каждый сэйфер (книгу), забрали два мешка с рукописями, письма родных, переписку с раввинами Котлером, Мельцером, Хафец Хаимом и другими.
7 ноября 1937 г., в годовщину Октябрьской революции, объявили общую амнистию. Однако на политических заключенных она не распространялась. Домой к Рохл неожиданно пришел молодой человек, нееврей, с приветом от Арье-Лейба. Он показал записанный на теле адрес Шифманов и сообщил, что есть надежда на освобождение мужа. По рассказу незнакомца, он находился с ним в общей камере. Она была переполнена, и арестованные вынуждены были все время стоять. Раввин держался достойно, утешал слабых, обнадеживал павших духом. Из тюремного пайка он брал только хлеб, а похлебку и махорку отдавал другим. Шифмана жалели и «давали место», то есть расступались и позволяли два часа в день полежать. Это была последняя весточка от родного человека.
Когда 27 ноября 1937 г. Рохл, Циля (13 лет) и Мейше-Бер (10 лет) стояли в общей очереди в тюрьму Смоленска с передачей, к ним подошел начальник тюрьмы и спросил: «Шифман?» Рохл и дети хором ответили: «Да!» Начальник уточнил: «С бородой?» Жена и дети подтвердили, они ожидали, что вот-вот в дверях появится Арье-Лейб, его отпустят и все вместе вернутся домой. Но услышали неутешительное: «Осужден на 10 лет без права переписки. Выселен в отдаленные лагеря». Ночью Рохл тайком увезла детей к родственникам в Гомель — было известно, что вслед за вынесением приговора мужу в течение короткого времени забирают жену, а детей отправляют в специальный детский дом, где могут даже поменять имя и фамилию.
Следствие и суд
Арье-Лейб бен Мейше бер Шифмана судила «тройка» Управления НКВД Смоленской области под председательством Антонова. Обвинение имело несколько пунктов, но все они сводились к осуществлению раввином активной контрреволюционной деятельности среди населения, клевете на советскую власть, поддержанию контактов с заграницей, выражению сочувствия Тухачевскому и Троцкому и возбуждению прихожан против местных властей.
В ходе следствия, которое длилось с 20 октября по 12 ноября 1937 г., были допрошены восемь свидетелей. Арье-Лейба обвиняли в том, что он переписывался с родственниками в Литве и США, жаловался на тяжелое материальное положение семьи и просил помощи, получал чеки для Торгсина[9]. В Вильнюсе (Литва) проживал брат Шифмана — Иешуа (Овсей), в Ньюпорте (США) — тетя Рахиль Ароновна Перепелочкина, в Минске — сестры Фрейдл, Ханке и Рива. Сначала Шифман отрицал переписку, но после предъявления перехваченных писем вынужден был признать. Письма послужили главным основанием для обвинения в клевете. Другое обвинение гласило, что, будучи самым влиятельным членом еврейской общины миснагдим (противники хасидизма) в Смоленске, он стремился превратить ее в контрреволюционную организацию. Третьим было мнимое укрывательство от налогов. Четвертым — организация верующих Смоленска с требованием создать условия для соблюдения иудейских традиций. Раввин организовал сбор подписей верующих с просьбой разрешить устройство кошерной бойни и миквы для женщин. Сбор подписей был истолкован как попытка контрреволюционного заговора.
Пятое обвинение состояло в апелляции Шифмана к новой редакции советской Конституции 1936 г., которая декларировала право всех народов Советского Союза открыто исповедовать свою религию. Это следствие истолковало как призыв к сопротивлению и свержению существующего строя.
Шестое обвинение гласило, что Арье-Лейб выражал сочувствие «врагам народа» Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Путне, Фельдману и другим жертвам репрессий и высоко о них отзывался. В дополнение к этому он якобы восхвалял Троцкого и утверждал, что при нем евреям жилось бы лучше.
Седьмое обвинение состояло в толковании раввином положений древнееврейских текстов в контрреволюционном духе.
Свидетели, проходившие по делу Шифмана, были прихожанами Смоленской синагоги и членами «двадцатки»[10] — Аарон Фукс, Мовша Харит, Михаэль Долгин, Самуил Пергамент, Залман Сонин, Мендель Махлин, Хаим Кольнер, Зелик Кац и Липа Шевелев. Первому следователю Кириенко не удалось добиться нужных показаний. Тогда за дело взялся следователь Свиридов, и свидетели сделали необходимые признания.
Из материалов следствия, которые хранятся в архиве Управления ФСБ по Смоленской области, видны незаурядные личные качества и независимое поведение раввина Шифмана на допросах. Он не скрывал своих убеждений, считая, что в противном случае его жизнь утратит смысл.
Шифмана приговорили к расстрелу 13 ноября 1937 г., который привели в исполнение 19 ноября того же года. Место захоронения неизвестно и по сей день. Как правило, осужденных на высшую меру «социальной защиты» расстреливали в подвалах тюрьмы НКВД на ул. Дзержинского, напротив южной стороны крепостной стены Смоленского кремля. Ночью тела тайно вывозили либо на Козьи горы, либо на специальное кладбище на южной окраине города. Иногда расстреливали в овраге Реадовки, но это случалось в большинстве случаев до 1937 г., а после только эпизодически. В годы оккупации нацисты проводили в Реадовке массовые экзекуции евреев и русских. Сейчас на этом месте насыпан курган, разбит мемориальный парк и установлена статуя «Скорбящая мать». Однако упоминания о евреях как жертвах сталинских репрессий нет.
Остается неизвестной, и судьба архива раввина Шифмана. Начиная с 1920-х гг., он писал «в стол», не надеясь на прижизненную публикацию. При аресте были изъяты книги, девять папок рукописей и других документов. Книги были сожжены, а документы и рукописи бесследно исчезли.
Война
Рохл с детьми поселилась в Гомеле. Они придумали себе легенду, в которой не осталось места репрессированному Арье-Лейбу. Рохл устроилась кассиром в продовольственный магазин, а Циля и Мейше учились в школе. Перед войной Циля поступила в Ленинградский государственный университет и окончила I курс. Когда объявили о войне, она немедленно приехала в Гомель. Город бомбили, Циля с братом прятались в бомбоубежище, и всякий раз, покидая квартиру, она клала в карманчик единственное семейное фото, сделанное в Пуховичах в 1925 г., в память об отце. Во второй половине августа 1941 г. Шифманы эвакуировались из Гомеля в числе последних. Мейше болел, и его с температурой под 40º Рохл и Циля под руки вели к эшелону. Сначала был Харьков, а когда немцы приблизились, бежали дальше и оказались в Средней Азии. Там они пережили эвакуацию, Циля окончила педагогический институт в Ленинабаде[11] и получила диплом учителя математики. Мейше учился в Ленинградском электротехническом институте, эвакуированном в Ленинабад. После снятия немецкой блокады с города на Неве институт вернулся на прежнее место, и вместе с вузом перебрался в Ленинград Мейше. В ноябре 1945 г. к нему приехали Циля и Рохл, и семья воссоединилась.
Трагически сложилась судьба родных Шифманов в Минске и Вильнюсе. В отличие от Гомеля, куда нацисты пришли только 19 августа 1941 г., Минск оккупировали уже через неделю после начала войны — 28 июня 1941 г. Высшее партийное и государственное руководство республики покинуло город без объявления об эвакуации 24 июня, что рядовым гражданам запрещалось. Самовольно оставить город приравнивалось к дезертирству и влекло за собой наказание по законам военного времени. В результате в Минском гетто оказались 100 тысяч евреев, судьба которых была предрешена. В Минске жили сестры Арье-Лейба — Фрейдл, Ханке и Рива, дом которых на улице Опанского находился в черте гетто. Многие завидовали — не нужно переселяться, искать квартиру, переносить вещи, ведь использовать транспорт запрещалось, можно было взять только то, что несешь на себе. В гетто очутились Рива с мужем Шмуэлем Хургиным и их дети Мейше и Гителе, мать Шмуэля и его племянница Эмалия со своей мамой. Отец Эмалии — Моисей Хургин, врач, в момент вступления немцев в Минск находился на работе и не нашел семью. Ему посчастливилось выбраться из окружения, и после долгого пути он попал в Новосибирск.
Рива и Эмалия, в числе других узников, стали свидетелями экзекуций нацистов в Минске. После этого Рива сошла с ума и отказалась принимать пищу — она умерла от голода. Эмалия бежала к партизанам и оказалась единственным человеком, кто смог рассказать о судьбе родных в Минском гетто. Во время побега на дороге возле леса Эмалия видела Ханке и ее грудную Гителе, которые были мертвы. Фрейдл тоже погибла в гетто, она была инвалидом (хромая), и ее убили прямо в доме.
В гетто Вильнюса погибли брат Арье-Лейба Иешуа с женой, дочкой Брайнеле и сыном Мейшеле. Всего на оккупированной территории Белоруссии и Литвы погибло 12 родственников раввина Шифмана, других его сестер и брата с семьями нацисты убили в Польше.
После войны
В 1947 г. Циля вышла замуж за военного врача Давида Дынкина, который четыре года провел на передовой, спасая раненых в госпиталях. После женитьбы Дынкин демобилизовался из армии и стал гражданским врачом в Ленинграде. Давид не только вошел в семью Шифман, но и стал религиозным человеком. В течение двадцати пяти лет он был лечащим врачом известных ленинградских раввинов Лубанова[12] и Эпштейна[13]. К нему обращались многие верующие синагоги, и он никому не отказывал.
У Цили и Давида родились два мальчика: Шимен-Залман и Лейбе, которым они тайно сделали обрезание. После войны в Ленинграде существовала подобная возможность, но в результате можно было потерять работу. Первого сына обрезали в 1949 г. в комнатушке общежития учителей, где жили молодые супруги. Они пригласили моэля из синагоги, закрыли на ключ дверь, занавесили окна и громко включили радио. Давид сам держал ребенка, и все прошло благополучно. В 1957 г., через восемь лет, тот же моэль сделал брис и второму сыну. К тому времени Циля и Давид уже имели собственную квартиру, но сценарий повторился — замкнулись, опустили шторы и включили громко музыку.
Реабилитация
До 1977 г. Циля оставалась на фамилии Шифман в надежде, что случится чудо и кто-то еще найдет их и расскажет правду об отце. В 1979 г. она подала официальное заявление о реабилитации, несмотря на то что после смерти Сталина прошло уже четверть века. Из прокуратуры Смоленской области сообщили, что уголовное дело в отношении Арье-Лейба Мовшева в порядке надзора было изучено и в президиум Смоленского областного суда направлен протест с вопросом о его реабилитации. О результатах рассмотрения протеста Шифманам должны были сообщить из областного суда, а дату смерти и место захоронения раввина указать в Управлении КГБ по Смоленской области[14]. В марте 1979 г. Смоленский областной суд отменил постановление «тройки» УНКВД от 13 ноября 1937 г. и прекратил дело за отсутствием состава преступления[15].
Казалось, спустя более сорок лет правда восторжествовала, и Арье-Лейб бен Мейше бер Шифман был посмертно реабилитирован. В свидетельстве о смерти, выданном городским ЗАГСом 28 декабря 1979 г., родственники прочитали, что смерть их отца и деда наступила «в местах заключения», но в графе «причина смерти» была сделана запись «не установлено»[16]. Другими словами, родным раввина предлагали строить догадки: умер ли их близкий человек от голода, надорвался на работе, погиб в результате «разборок» заключенных или от несчастного случая? Что угодно, но только не расстрел… С этой полуправдой им пришлось жить до 1994 г., когда удалось познакомиться с копией уголовного дела Арье-Лейба в архиве Федеральной службы безопасности Смоленска.
Несмотря на все мучения и пытки, раввин Шифман не признал себя виновным — это был незаурядный поступок мученика. Большинство людей, на которых обрушивалась машина следствия, «ломались» на допросах. Они наивно полагали отказаться на суде от своих показаний под предлогом, что обвинения до предела абсурдны, а следователи-палачи их пытали. Разгадка состояла в том, что в театре под названием «советское правосудие» прокуратура, следствие и суд были заодно и приговор известен заранее. В ходе фарса «следствия» требовалось получить новую информацию о потенциально недовольных людях и выявить подробности для обвинительного заключения, составлявшегося задним числом.
В Америке
Шифман-Дынкины прожили в городе на Неве до 1983 г., когда после трех лет «отказа» они получили разрешение эмигрировать в Америку. Рохл, Циля и Давид с детьми поселились в Нью-Йорке и продолжили вести еврейскую жизнь, но теперь уже открыто. Давид и младший сын Лейба остались ортодоксальными евреями, а старший сын Шимен-Залман женился на американской еврейке и перешел в консервативный иудаизм. До отъезда внуки Арье-Лейба окончили Ленинградский политехнический институт — один по астрофизике, а другой по биофизике. В Америке знания пригодились, Лейба и Шимен нашли работу в качестве математиков-аналитиков.
Вдова раввина Шифмана Рохл скончалась в 1995 г. в возрасте 92 лет. Память Арье-Лейба семья пыталась сохранить. В 1990 г. на кладбище в Нью-Йорке Шифманы установили памятник на его символической могиле, проставив годы жизни Арье-Лейба Мовшева Шифмана: 1890‒1937 гг. Документов никаких не сохранилось, и поэтому с определением даты рождения произошла ошибка. В 1994 г. из анкеты, заполненной в НКВД Смоленска в момент ареста, стало известно, что он родился в 1891 г.
В Израиле в мемориальном Институте памяти жертв нацизма и героев Сопротивления Яд ва-Шем Циля и Давид заполнили для Зала имен специальные Листы памяти на 12 своих родных, погибших в Холокосте. В Иерусалиме в иешиве имени Хафец Хаима висит доска памяти Арье-Лейба бен Мейше бер Шифмана. Прожив только 47 лет, раввин Шифман сохранил идеалы, воспринятые в юности в иешиве в Радуни, которым он неуклонно следовал сам и учил других. Спустя почти семьдесят лет после насильственной гибели раввина из Пуховичей они сохранили свою силу.
Опубликовано:
L. Smilovitsky. “Rabbi Arye-Leyb ben Meyshe ber Shifman from Pukhovichi” // Journal of Federation of East European Family History Societies, Salt Lake City (USA), vol. 12, 2004, pp. 26-29.
(продолжение следует)
Литература
[1] Исер-Залман Мельцер (1870‒1953) — раввин, основал иешиву в Слуцке (1894 г.), выехал в Палестину (1924 г.), возглавил иешиву «Эц хаим» в Иерусалиме, участник создания системы ортодоксального религиозного образования, возглавлял объединение иешив в Палестине, председатель «Совета знатоков Торы» (Агудат Исроэль), автор комментариев к сочинениям Маймонида.
[2] Хафец Хаим — Исроэль Меир ха-Коэн (Каган, наст. фамилия Пупко; 1838‒1933), один из ведущих галахических авторитетов нового времени и наиболее почитаемых предводителей ортодоксального еврейства, возглавлял иешиву в Василишках (1868 г.), основал иешиву в Радуни, автор знаменитого труда «Хафец Хаим» («Жизнелюб», 1873).
[3] Грозово — бывшее местечко Слуцкого уезда Минской губернии, ныне село Копыльского района Минской области, в 1897 г. — 928 жителей, из которых 765 евреи, в 1923 г. — 686 евреев.
[4] Еврейское население СССР. Движение за время с 1897 по 1923 г. и распределение по республикам и поселениям. Вып. 1 / Под общей редакцией З.Л. Миндлина. Москва, 1927 г., с. 34.
[5] Письмо Цили (Цивьи) Дынкиной из Нью-Йорка от 26 февр. 1999 г. // Архив автора.
[6] Письмо Цили Дынкиной из Нью-Йорка от 20 мая 2000 г. // Архив автора.
[7] “Remembering Rabbi Arieh Leib Ben Meishe Ber Shifman” // The Jewish Press, Oct. 5, 1990.
[8] Осиповичи — бывшее местечко Минского уезда Минской губернии, ныне город, центр района Минской области, в 1923 г. здесь проживало 2 856 евреев.
[9] Торгсин (торговля с иностранцами) — система магазинов в 1930-е гг. дефицитными товарами в обмен на иностранную валюту, золотые и серебряные монеты царской чеканки и изделия из драгоценных металлов.
[10] «Двадцатка» — минимальное количество верующих, необходимое по Закону 1929 г. для регистрации религиозного объединения и передачи ему молитвенного здания, члены «двадцатки» несли личную ответственность за все мероприятия, проходившие в синагоге.
[11] Ленинабад — город в Таджикистане на реке Сыр-Дарья (до 1936 г. — Ходжент, после 1991 г. — Худжанд).
[12] Абрам Рувимович Лубанов (1888‒1973) — раввин, общественный деятель, в 1930-е гг. жил в здании Хоральной синагоги Ленинграда под видом сторожа, раввин ленинградской Хоральной синагоги (1943‒1973 гг.), арестован (1951 г.), после освобождения с середины 1960-х гг. (после ампутации ноги) руководил общиной, не выходя из дома.
[13] Мойше-Мордхе Гиршевич Эпштейн (Пинский) (1875‒1977) — раввин, окончил иешиву «Томхей тмимим» в Любавичах, раввин в Могилевской губ. (1900‒1920-е гг.), раввин Ленинграда (с начала 1930-х), арестовывался (1937, 1950 гг.), неофициальный раввин хасидской общины Ленинграда (1954‒1976 гг.), выехал в Израиль в 1976 г.
[14] Письмо старшего помощника прокурора Смоленской области по надзору за следствием в органах государственной безопасности А.Е. Старостенкова от 22 янв. 1979 г. // Архив автора.
[15] Письмо председателя Смоленского областного суда Н.С. Шаденкова от 23 марта 1979 г. // Там же.
[16] Копия cвидетельства о смерти Шифмана Лейба Мовшева, выданная 28 декабря 1979 г. бюро ЗАГСа г. Смоленска // Архив автора.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer10/smilovicky/
