(Роман. Окончание, начало в №№113, 114, 115)
ИГОРЬ И НИНА
После разговора с Наташей Игорь не поехал в компьютерную школу, хотя до сих пор не пропустил ни одного занятия. Он бродил по улицам Манхэттена, курил и мучительно думал, как ему поступить. Наташино «открытие» для Игоря уже давно открытием не было. Он как-то случайно, сняв вторую трубку, услышал телефонный разговор Андрея с Машей и после нескольких секунд невольного подслушивания сразу понял суть их отношений. «Интересно, кто ещё об этом знает?» – подумал он тогда и ничего не сказал Нине. Теперь ситуация осложнялась тем, что в курсе была Наташа. Игорь злился на сына не за то, что тот завёл любовную связь. Сколько этих связей было у Игоря в жизни – по пальцам не перечесть! Но Игорь, в отличие от Андрея, никогда не давал своим любовным романам достигать опасной глубины и перерастать в романтическую любовь, которая могла угрожать прочности его семейной жизни. Единственным исключением был многолетний роман с Наташей тогда, двадцать лет назад, о котором всё-таки кто-то доложил Нине, и она устроила ему безумную сцену ревности. Нина кричала, плакала, грозилась забрать детей и уйти из дома. Угроза ухода жены, кроме развала семьи, означала также предполагаемые осложнения на работе: разведённых внешторговцев тогда не очень-то пускали в загранку. Игорь принял трудное решение порвать с Наташей и сказал об этом Нине. Так уж получилось, что Наташа каким-то шестым чувством догадалась обо всём и, избавив Игоря от лишних неприятных выяснений отношений, порвала с ним первая и исчезла с горизонта.
Боже мой, как всё усложняется! Наташа серьёзно расстроена, и, чего доброго, это отразится на наших отношениях. Нет, мою Натали я потерять не могу. С Андреем говорить невозможно. Вспылит и совсем из дому уйдёт. Надо посоветоваться с Ниной. Может, она как мать как-то повлияет на сына. Впрочем, реакция самой Нины тоже непредсказуема. Она, конечно, припомнит мне мой прошлый роман с Наташей... А вдруг Нина уже обо всем догадалась сама и пока помалкивает? А вдруг она также догадывается и об их с Наташей теперешних отношениях и просто выжидает удобный момент, чтобы обрушить на меня тяжёлую ношу своих догадок... или, что ещё страшнее – фактов? Может, она за мной следила и... выследила. Какой кошмарный узел! Не распутать. Любовный не треугольник, а (тут Игорь ужаснулся нелепости своей мысли) семиугольник: Миша, Наташа, я и Нина – четыре угла; Андрей, Люся и Маша – еще три угла. Господи, я, кажется, совсем спятил! Считаю углы. Как же выпутаться из этой тупиковой ситуации? Бросить Нину и уехать с Наташей, скажем, в Калифорнию? Наташа на это ни за что не пойдёт, не оставит она своего Мишу, насиженное гнездышко и дочь. Да и я совсем не хочу уходить от семьи. Сначала вытащить Нину насильно из России в Америку, а потом в Америке её, абсолютно не приспособленную к местной жизни, так вот и бросить, после двадцати шести лет вместе. Это подлость. К тому же... что это меняет в ситуации с Андреем и Машей? Ничего! Боже, как я устал!
Игорю стало жаль себя, и в голову прокралась гаденькая мысль, что он устал не только от Америки, безденежья, неустроенности, компьютерной школы и проблем с сыном, но также – от своей несвободы, связанной с Наташей, её всеобъемлющей любовью, добротой и заботой, которые она перед ним рассыпала. Чем больше она опутывала его своей теплотой и щедротами, тем сильнее затягивались связывающие их узы. Наташа одолжила Игорю десять тысяч долларов на компьютер и учебу. На самом деле, она подарила ему эти деньги. Игорь знал, что даже, когда он устроится на работу, она с него ни копейки не возьмет. От сознания Наташиной душевной доброты и бескорыстной любви Игорь казался себе еще ничтожнее и гаже. Этакий пошлый альфонс.
Игорь курил одну сигарету за другой, но процесс курения, который обычно магически успокаивал нервы, на сей раз вызвал физическую тошноту. Игорь выбросил сигарету и глубоко задышал, жадно впитывая в себя свежий весенний воздух. Бесцельно блуждая по Манхэттену, он дошёл до Бруклинского моста, прошёл по нему и очутился на набережной Бруклин-Хайтс. Смеркалось. Изнемогая от усталости, Игорь не присел, а рухнул на первую попавшуюся скамейку. Сквозь дымку сумерек поблескивала вода и невозмутимо светились величественной красотой, безразличной к человеческим горестям, небоскребы Манхэттена. Залюбовавшись Башнями-Близнецами, Игорь очнулся и как бы стряхнул с себя печальные размышления. Ему стало неуютно и одиноко, и потянуло домой. Он с трудом поднялся, доплелся до остановки сабвея и поехал на Шипсхед- Бей.
Дома была одна Нина. Люся пошла гулять с Данилкой, Андрей ещё не вернулся с работы, а Ира, вдруг проснувшись от зимней спячки, впитывала в себя Нью-Йорк, навёрстывая упущенное и, как правило, приходила домой за полночь.
– Я поджарила блинчики с мясом, как ты любишь, с корочкой. Ужинать будешь? – спросила Нина. Она сделала себе причёску, принарядилась, видно, готовилась к приходу мужа, не желая предстать перед ним в этот вечер, как обычно, распустёхой. Нина ждала, что Игорь заметит эту её неожиданно новую ипостась и скажет в адрес жены что-то ободряюще тёплое, типа «как ты хорошо сегодня выглядишь» или «тебе идёт эта прическа». Игорь, напротив, не только не сказал ей хоть самого маленького комплимента, но даже как-то посмотрел не на неё, а сквозь неё и опустил голову.
– Прости. Что-то есть не хочется. Я по дороге перекусил. – Избегая смотреть жене в глаза, Игорь быстро прошел в ванную и резко закрыл за собой дверь. Открыл кран, сполоснул лицо и долго отмывал руки, как будто на них налипла чернота его мыслей.
Нина осталась стоять перед закрытой дверью, как оплёванная, в абсолютной ненужности нового платья и аккуратно подкрашенных и уложенных волос. Она вдруг почувствовала, как щедро налаченная укладка сдавила голову обручем. Ей захотелось расчесать, разодрать этот «вшивый домик» и бросить в адрес Игоря какую-нибудь резкость, чтоб он только взглянул на неё, как на живое существо, а не просто привычный атрибут домашней обстановки. Нина открыла рот, но ничего обидного не могла придумать и вдруг неожиданно для себя самой возмущенно-громко спросила:
– Что такое? Что ты так долго льёшь воду?
– Ничего. Всё в порядке. Мы же за воду отдельно не платим. Не переживай.
– Твоя ирония неуместна.
Игорь вышел из ванной. Нина по-прежнему стояла в выжидательной позе у двери в ванную. Деваться Игорю было некуда. У него не было своего угла, где бы он смог спрятаться от недремлющего ока жены. Он улегся на диван в гостиной, с наслаждением вытянул усталые ноги, накрылся пледом и попытался отвернуться к стене, чтобы избежать излишних расспросов. Не тут-то было. Нина пристала, как с ножом к горлу.
– Игорь, что с тобой? У тебя неприятности?
Игорь понял, что ему не отвертеться. Может, оно и было к лучшему.
– У нас с тобой неприятности, – уточнил он и повернулся лицом к жене.
– Говори, не тяни.
– Андрей...
– Андрей и Маша... Я всё знаю, – перебила его Нина.
– Ты знаешь? Как давно?
– Думаю... где-то уже пару месяцев.
– А что Люся? Люся тоже знает?
– Люся догадывается, что... у Андрея кто-то есть, но, скорее всего, она конкретно ничего не знает. А кто ещё в курсе?
– Наташа. Она сегодня застукала их и в панике позвонила мне. Я сорвался с занятий. Мы сидели в кафе, говорили...
– Наташа... в панике? – в голосе Нины прозвучала ирония и неприкрытая злоба. – Я лично ничего другого от её дочери не ожидала.
– Не вороши прошлого. К тому же ты сама выбрала дружбу с Наташей. Я тебе её не навязывал.
– Я ничего не выбрала. Ты меня поставил перед фактом, что встретил Наташу в Нью-Йорке. Что я должна была сказать? Не встречайся с Наташей. Так ты бы меня всё равно не послушал.
– Ты по-прежнему ненавидишь её. Не можешь забыть старое. По-моему, Наташа для нас делает столько хорошего, что ты могла бы и позабыть старые обиды.
– Для нас? Всё, что она делает, это только для тебя и ради тебя. Я, может быть, не такого высокого полёта, как твоя Наташа – стихов не пишу – но не думай, пожалуйста, что я – круглая дура. Не удивлюсь, если вы тайком играете в любовь, прикидываясь на людях всего лишь друзьями. Старая любовь не ржавеет!
– Ты слишком глубоко копаешь. Это ни к чему хорошему не приведёт.
– Знаю, потому и молчу до поры до времени.
– Но ведь ты не молчишь. Ты нарочно меня изводишь.
– Я тебя извожу? А кто затеял этот разговор? Ты или я?
–Ты. Ты пристала ко мне с дурацкими расспросами. Что хотела, то и получила. А вообще-то, надо что-то делать. Андрюха слишком увлёкся этой девочкой. Несовременный парень у нас с тобой получился, романтик. Мне жаль Люсю.
– Тебе жаль Люсю! А меня, почему ты никогда не жалел меня? – взвилась Нина.
– Глупенькая ты моя. Именно тебя-то я и жалел. Если бы я жалел Наташу, я бы двадцать лет назад с тобой развёлся. Однако мы с тобой и по сей день вместе.
– Ты бы со мной развёлся? Не смеши меня! Ты бы со мной никогда не развёлся, потому что, мой дорогой и любимый муж, для тебя на первом месте всегда была карьера, а жена, то есть я, была гарантией этой твоей карьеры. А где она сейчас, твоя карьера? Наташа – вот твоя карьера. Я ничуть не удивлюсь, если уже завтра ты бросишь меня и, вообще, всех нас и удерёшь со своей драгоценной Наташенькой куда-нибудь в другой штат, например, в Калифорнию, – на одном дыхании выпалила Нина и, испугавшись сказанного, резко замолчала.
Она читает мои мысли. Моя простенькая жена не так проста, как мне казалось всю жизнь, – с удивлением и даже некоторым восхищением перед Ниной подумал Игорь и тут он вдруг заметил, что она принарядилась и хорошо выглядит. Это она для меня старается, а я... Какая же я скотина! – подумал Игорь, и ему захотелось покоя и примирения.
– Успокойся. Никуда я от тебя не денусь. Мы прожили с тобой двадцать шесть лет, а ты до сих пор не поняла, что твой муж – не подлец. И вообще, я бьюсь, как рыба об лёд, кручусь, как белка в колесе, постигая азы программирования, а ты, вместо того чтобы поддержать, приласкать усталого мужа, устраиваешь мне истерики.
– Господи! Откуда же мне знать, что тебе всё еще нужны мои ласки? Я думала, что моя роль – «подай, принеси, убери и не возникай», а ласки – это уже Наташина территория, – не унималась Нина.
– Да пойми ты, наконец, упрямая твоя голова, нет у меня ничего с Наташей. Уже двадцать лет, как эта история закончилось. Ну поверь мне, прошу тебя. Я так устаю, что мне вообще ни до чего. Ах, не о том мы говорим, не о том! Андрюху вытаскивать надо. Ты можешь это понять?
Нина то ли устала от тяжёлого разговора с мужем, то ли поняла несвоевременность и абсолютную неуместность своих упрёков, но что-то в ней оборвалось, и она вдруг разом успокоилась, тихо заплакала и сквозь слёзы прошептала:
– Я всё понимаю, Игорек. Андрейка – это моя жизнь. Я знаю, что делать...
– Знаешь? Ну вот и хорошо, – примирительно сказал Игорь и погладил Нину по руке. – Подумав, добавил: – Только не делай, пожалуйста, никакой подлянки!
– Ты прожил со мной столько лет и до сих пор не понял, что я не способна на подлость? – гордо выпалила Нина.
ВЕРА
После смерти отца Вера, вместо того чтобы больше сблизиться с матерью, наоборот, замкнулась в себе и с головой ушла в учёбу. Её раздражало в матери всё: необычайная оживленность, вечная беготня по магазинам в поисках новых нарядов, постоянный поиск бойфрендов, а больше всего Вера не могла простить матери того, что она так скоро забыла мужа и наслаждается жизнью на всю катушку. Старая кокетка! – презрительно думала о матери Вера. – Допрыгается она! И Вера как в воду глядела. Рита допрыгалась...
Как-то ночью Вере позвонили домой и сообщили, что её мать попала в больницу с черепно-мозговой травмой: на неё напали бандиты. Вере тогда, по просьбе Риты, не сказали, что черепно-мозговая травма – это была лишь одна, лицевая сторона медали, но имелась еще и другая, скрытая, уродливо неприглядная, страшная сторона, которую Рита не хотела показывать даже собственной дочери. Изнасилование. Она позволила себе приключение с этим подонком Юрой, и он увлёк её поближе к воде, воспользовался темнотой и пустынным пляжем и... Рита помнила его потные, сильные руки, пьяный запах и мерзкую плоть. Потом удары по голове, и больше она уже ничего не помнила, кроме молодого чернокожего полицейского, который возник из темноты и заботливо спрашивал, как она себя чувствует и кто надругался над ней. Полицейский вызвал Скорую помощь, и Риту отвезли в больницу, наложили швы, перевязали. Голова гудела, подташнивало физически, и на душе было тошно. Ее осмотрел гинеколог, написал заключение об изнасиловании и снова вызвал полицейских. Рита наотрез отказалась давать показания. Сказала, что ничего толком не помнит, а если бы что-то и помнила, всё равно ничего бы не сказала, так как хотела лишь одного – вычеркнуть весь этот кошмар из памяти, стереть, как стирают из компьютера ненужную информацию. Полицейские не настаивали, но всё же предложили Рите подумать. Может, спустя какое-то время, когда ей станет лучше, она вспомнит детали, захочет позвонить следователю и тем самым поможет найти преступника. Рита молча кивнула, прикрыла глаза и попыталась забыться.
В больницу приехала Вера. Увидев Риту в бинтах и с капельницей, она опустилась на колени перед больничной койкой, обхватила руками завернутое в простыни тело матери и зарыдала в голос. Веру мучило раскаяние в том, как презрительно и даже с долей ненависти она в последнее время относилась к матери. Да, да, это я своей нелюбовью накликала беду на маму. А мама ни в чём не виновата, она просто искала хоть немного счастья, пусть чересчур активно, откровенно... но ведь, если честно, с папой мама ничего хорошего не видела. А годы её уходят, и ей хотелось наверстать. Бедная, бедная мамочка моя! Я так люблю тебя. Пожалуйста, поправляйся поскорей, и я докажу тебе, что я хорошая дочь, – думала и причитала Вера.
Рита провела в больнице неделю. Вера приходила к ней каждый день, кормила из ложечки, умывала, протирала, целовала матери руки и молила за что-то простить ее. Рита не понимала, за что Вера просит у неё прощения. Когда Вера целовала ей руки, слезы умиления текли по Ритиным щекам, и она всё повторяла: – Бедная моя девочка! Это я перед тобой виновата, я совсем забросила тебя. Но ведь ещё не поздно. Дай мне только прийти в себя, и я снова, как прежде, буду заботиться о тебе. У нас всё будет хорошо.
Когда Рита выписалась из больницы, у матери с дочерью началась полоса каких-то особенно теплых отношений. Спохватившись, что они могли потерять друг друга, а у них на свете никого, кроме друг друга и не было – старенький Ритин отец постепенно впадал в маразм, и общаться с ним становилось крайне трудно – Рита и Вера стали неразлучны. Почти каждый вечер Вера заезжала за матерью в библиотеку, и они вместе возвращались домой. Иногда Вера приезжала пораньше, сидела в читальном зале и просматривала популярные журналы и бестселлеры в ожидании матери. В районной библиотечке кипела жизнь. Шумели возбужденные дети, подброшенные родителями дармовому бэбиситтеру-библиотеке, галдели пожилые читатели, обмениваясь новостями из жизни и литературы, переругивались любители компьютерной информации, так и норовя использовать больше времени и бумаги, опять же на дармовщину. Вера отрывала усталые глаза от книги и с любопытством смотрела по сторонам.
Как-то вечером её внимание привлекла молодая супружеская пара с ребёнком. Отец мальчика, красивый русский парень лет двадцати пяти, пытался на ломаном английском выяснить нужную информацию у библиотекаря. Его жена, привлекательная, но слишком ярко накрашенная блондинка, старалась унять двухлетнего сынишку, который выхватывал с полок книжки и увлеченно разбрасывал их по полу в детской комнате. Вера поймала себя на мысли о том, что ей тоже хотелось бы иметь такого приятного мужа или, хотя бы, бойфренда. Она рассматривала его из-под полуприкрытых глаз и с удовлетворением отметила высокий рост, тонкие черты лица, большие, тёмные глаза и милую, слегка растерянную улыбку. Вере было двадцать два года, она заканчивала колледж и уже была принята в медицинскую школу. Вера занималась денно и нощно, серьезно готовилась к нелегкой карьере врача. У неё просто не оставалось времени и душевных и физических сил на какую-то личную жизнь, но желание завести себе сердечного друга подспудно мучило её. Вера часто рассматривала себя в зеркале и оставалась довольна и одновременно не довольна своей внешностью. Она унаследовала высокий рост отца и тёмно-рыжие волосы и зелёные глаза матери. Да, она, бесспорно, была яркой девушкой, но сексуальная нереализованность всё же наложила определенный отпечаток на её внешность. Вера сутулилась, небрежно одевалась, абсолютно не пользовалась косметикой, панически боялась идти на сближение с молодыми людьми, и во всём её облике уже явно ощущалась обречённость будущей старой девы. Мужчины чувствовали это сразу, как только бросали на неё мимолётный, пробный взгляд, и тут же отворачивались, понимая, что в этой девушке нет огня. Холодная рыжая селедка! – так Веру прозвали в колледже. Узнав об этом грубом и даже жестоком прозвище от одной из своих ближайших подруг, Вера вконец расстроилась и обозлилась на всех красивых женщин, у которых были мужья и бойфренды.
Так случилось, что Вера несколько раз встречала в библиотеке эту русскую семью и тайно влюбилась в молодого, привлекательного парня – мужа крашеной блондинки и отца разбитного двухлетнего мальчика. Влюбленностью своей Вера ни с кем не делилась, понимая всю иллюзорность и бесперспективность взаимности. Каково же было Верино удивление, когда забежав в Манхэттене в кафе на ланч, она вдруг увидела за одним из столиков своего Мистера Х. (так она назвала его, ибо имени его не знала). Мистер Х., которого она тайно боготворила, вёл откровенно задушевную беседу с молоденькой привлекательной девушкой, в которой Вера, к своему удивлению и негодованию, узнала свою подругу детства – Машу Литвинову. Да, это точно была маленькая Машка, упрямая, необузданная, своевольная... Голубки ворковали, не обращая внимания на окружающий мир, целовались и смотрели друг на друга неприкрыто восхищёнными глазами. Первым поползновением Веры было подойти к их столику и грубо нарушить этот интимчик. Но потом, подумав, Вера решила обождать, понаблюдать и действовать по обстановке. Через какое-то время Мистер Х., поцеловав Машу в губы, покинул кафе. Видно, тоже был на ланче и спешил на работу. Маша осталась за столиком одна, она пила кофе маленькими глотками и блаженно улыбалась... Тут-то Вера и подошла к ней, застигнув свою младшую подругу на месте... скажем, после преступления.
– Привет, Машка! Как дела? Давно тебя не видела.
– Привет! Что ты здесь делаешь?
– У меня ланч. А что ты здесь делаешь?
– Я… Я просто зашла сюда посидеть, выпить кофе. Я сегодня не ходила в школу. Развлекаюсь.
– Я вижу. Кто этот красавчик, с которым вы целовались минуту назад?
– Какой красавчик? Тебе померещилось.
– Стоп! Не ври! Я всё видела. Кто он? Почему ты не хочешь мне сказать? Это тайна? Он что, женат?
– Перестань! Я ничего не должна тебе рассказывать.
– О да! Ты мне расскажешь всё! Иначе, клянусь, я позвоню твоей матери и сама ей расскажу, как ты проводишь время, прогуливая школу.
– Ты не посмеешь. И вообще… Какого чёрта тебя так волнует, кто этот парень! Иди, куда шла, и забудь обо мне и о нём! Листай свои учебники и делай лабораторки. Мисс чистая совесть и синий чулок! Что ты понимаешь в любви?!
– OK! Расскажи мне о любви, и, может быть, я пойму.
Маша вдруг разрыдалась. Слишком долго она носила в себе тайну любви к Андрею. Маша так боялась потерять его, что не рассказывала о нём ни одной из своих близких подруг. А иногда очень хотелось с кем-нибудь поделиться, поплакать на надёжном плече, не страшась, что подруга потом выболтает всему свету её тайну. Так получилось, что Вера оказалась в нужном месте в нужное время. Она по-сестрински обняла Машу, прижала к себе её заплаканное лицо, погладила по волосам и теперь уже тихо сказала, почти прошептала:
– Не плачь, Машенька! Доверься мне. Мы же подруги. Клянусь, ни одна живая душа от меня ничего не узнает!
И Маша ей рассказала всё. Про то, как впервые увидела Андрея, когда он пел в еврейском клубе, про то, как они снова случайно пересеклись в дедушкином доме и стали тайно встречаться.
– Счастливая ты, Машка! Он любит тебя. Он реально тебя любит, – говорила Вера, и Маша находила в её словах утешение. Ей казалось, что каким-то образом всё устроится, и они с Андреем будут вместе. А Люся и Данилка отодвинулись куда-то в нереальный мир и больше не мешали их с Андреем любви.
Когда Вера, утешая Машу, слушала её признание, на какое-то время она прониклась искренним сопереживанием и как бы позабыла о своих чувствах к Андрею. Она даже обещала Маше помочь, чем может, не очень ясно представляя себе, в чём конкретно заключается помощь такого рода и можно ли вообще как-то помочь разрешить ситуацию любовного треугольника. Вера тепло попрощалась с Машей и вернулась в колледж, но так и не смогла сосредоточиться на занятиях. Наука упрямо не шла в голову. Вера думала о маленькой девочке Маше, которой Бог дал красоту и любовь, и о себе, которую Всевышний почему-то обделил всем этим. Несправедливость распределения красоты и любви в этом мире была настолько очевидна, что Вера постепенно проникалась глубокой жалостью к себе и завистью к Маше. Ей всё, а мне – ничего! – повторяла про себя Вера, и в её оскорблённом сознании зарождалось смутное чувство мести к более удачливой подруге. Когда Вера пришла домой, она, вдруг сама того не ожидая от себя, рассказала историю Машиной любви своей матери, продолжая повторять, как заклинание: Ей всё, а мне – ничего! Её боль по цепной реакции передалась Рите. Рита, в свою очередь, вспомнила страшное «приключение» на пляже и ей захотелось отомстить своему обидчику, но отомстить ему она уже никак не могла, так как не хотела огласки и отказалась давать показания. Рита обняла Веру и в утешение то ли ей, то ли себе многозначительно сказала: «Не грусти, детка, я что-нибудь обязательно придумаю...»
ВСЁ ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ
Когда Наташу обуревали проблемы, которые она не знала, как решить, она ходила на шоппинг за тряпками. Обычное женское хобби. Она не любила большие магазины типа Macy's и Bloomingdale’s, предпочитая маленькие магазинчики-бутики, где всегда находила для себя по сходной цене что-то красивое, необычное в единственном числе. Новая вещь нравилась, успокаивала нервы. Проблема, конечно, оставалась нерешённой, но уже не так остро давила на мозги. Раньше Наташа часто ходила на шоппинг вдвоём с Ритой. Подруги примеряли вещи, обсуждали и совместно принимали решение покупать или не покупать. Риту Наташа не видела уже давно, со времени Юриных похорон. Каждая из них погрузилась в свою жизнь, семейные дела, и они сами не заметили, как перестали звонить друг другу. Но бруклинский выбор любимых магазинчиков был не так уж широк, и в одну из суббот подруги встретились в бутике на авеню Ю.
– Привет, Ритуль! Давно тебя не видела. Как ты? – спросила Наташа, заметив подругу у примерочной.
– Ничего, справляюсь. Ты, вообще-то, могла бы и позвонить. Юра уже почти полгода, как умер. Вера по горло занята своей учебой. Я совсем, совсем одна. Папа постепенно впадает в деменцию. Говорить с ним стало невозможно. А что у меня осталось? Работа и только работа. Не то, что у тебя: любящий муж, заботливый отец, шикарный дом, бассейн, гости, приемы.
– Какие приемы! Какие гости? О чём ты говоришь? Больше никаких приёмов. Так, иногда кто-то навестит из друзей. Я, как тебе известно, тоже много работаю. Приходится кормить семью. Миша всё ещё слаб. Пока на больничном. Маша много занимается, готовится к колледжу. Кроме того, я не знаю, может тебе после Юриной смерти, вообще, пока нет особой охоты общаться. Я не хотела нарушать твое уединение. Ты тоже могла бы позвонить.
– Что я слышу? Твоя Машка, прилежная ученица, готовится к колледжу? Ну-ну! А у меня, видишь ли, совсем другие сведения…
– Какие ещё другие сведения? На что ты намекаешь?
– Я не намекаю. Я рассказываю. Пару дней тому назад Вера видела Машу в кафе на Манхэттене. Маша была с молодым человеком. Этакий красавчик, прямо хоть в кино снимай! Они смотрели друг на друга влюбленными глазами. И целовались. При всём честном народе. В открытую. Ни стыда, ни совести у твоей Машки.
– Ну и что? Маша – взрослая девушка и может позволить себе иметь бойфренда и целоваться с ним. Они же не сексом занимались прилюдно. Ну, не такая она серьёзная девица, как твоя Вера! Кстати, Вере твоей уже тоже пора завести бойфренда, а то превратится в сушёную воблу.
– Лучше быть сушёной воблой, чем крутить романы с чужими мужьями!
– Замолчи! Не суй свой любопытный нос в дела моей дочери. Займись лучше Верой и своей собственной личной жизнью. Кстати, я слышала от общих знакомых, что ты лежала в больнице с сотрясением мозга и другими увечьями. Кто это тебя так разукрасил? Уж не один ли из твоих новых поклонников?
У Риты перехватило дыхание: – Я… я попала в аварию… А ты, ты, если знала об этом, могла бы навестить меня в больнице. Но ты же зациклена только на себе и своей семье. Тебе и дела нет до моих несчастий. Близкая подруга называется. Не ожидала я от тебя такого равнодушия.
– Зато ты, мягко выражаясь, не равнодушна. Зато тебе до всего есть дело! Что-то мне сегодня расхотелось с тобой разговаривать. Всё, мне пора. И тряпки новые покупать тоже расхотелось. Пока!
– Пока, пока! Как остынешь, позвони. Да, и займись воспитанием дочери. А то как бы чего не вышло…
– Я-то могу заняться воспитанием своей дочери. А вот тебя перевоспитывать некому да и поздно! Ехидная ты дрянь! Видеть тебя не могу! – бросила Наташа в лицо своей «лучшей подруге» и пулей вылетела из бутика.
Ну, вот всё тайное в этом чертовом Бруклине раньше или позже становится явным. Какое у Ритки было злое лицо! Её прямо перекосило. Подруга называется. Что ей такого сделала моя Машка? Это чёрная зависть чистой воды. Машка красивее Веры, сексапильнее, у нее любовь, а у Веры, кроме учёбы, нет ничего. Ритку жаба точит. Того и гляди, пойдет распускать слухи о Машином романе. Чего доброго, эти слухи доберутся до Нины и Люси. Неужели Ритка решится на такую подлянку? Не хочется верить… Что я могу сделать? Запретить Маше встречаться с Андреем? Она всё равно меня не послушает. Бедная моя наивная влюблённая девочка! Андрей, конечно же, попользуется её наивностью и красотой и вернётся к своей Люсе. И будет подлецом, если не вернётся. Я всё это проходила… Словно зашла в кинотеатр Повторного фильма. О Господи! Сегодня плохой день. Хотела развеяться, пополнить свой гардероб, да встретила Ритку. Эта женщина сама глубоко несчастна и приносит другим одни неприятности и горе. Такая у неё карма. Нет, ей, конечно, не позавидуешь, но дружить с ней мне определённо расхотелось. Её низость не знает границ, – как бы подвела итог Наташа.
Она села в машину и еще какое-то время не заводила мотор. Внутри у неё все кипело. Надо было как-то успокоиться, прежде чем ехать домой…
ПРЕДДВЕРИЕ КОНЦА
Прошло несколько месяцев. Наступило нью-йоркское лето, с его удушливой жарой и однообразным гудением кондиционеров. Пляжи были переполнены не только по субботам и воскресеньям, но и посреди недели. Казалось, в огромном городе никто не работал. На задних двориках частных домов и в парках дымились, попахивая керосином, BBQ – любимое развлечение американцев всех сословий. Литвиновы устраивали BBQ каждое воскресенье не потому, что были исключительно хлебосольны, а также не потому, что им нечем было занять себя. Просто BBQ было для Наташи очередным официальным предлогом увидеть Игоря, без которого она уже просто не могла обойтись.
– Лето жаркое, – объясняла Наташа мужу. – В городе дышать нечем. У Никитиных нет денег вывезти ребёнка на дачу. Так пусть мальчишечка хоть у нас на заднем дворе побегает да в бассейне покупается.
Перспектива видеть у себя в доме маленького «вождя краснокожих» каждое воскресенье не очень улыбалась Михаилу. Он пытался мягко возражать жене, что есть ещё пляжи, городские парки и детские площадки для игр с качелями, каруселями и прочими аттракционами. Там, среди детей, Данилка будет чувствовать себя гораздо привольнее и, может быть, научится немного английскому языку, что тоже немаловажно. Наташа упиралась, стояла на своём. Михаил постепенно сдавался, и Никитины снова приглашались в гости. Они, как правило, приходили втроём: Игорь, Нина и Данилка. Люся с Ирой уезжали на пляж загорать. Андрей исчезал к приятелю или просто в никуда.
Наташа приготовляла для Данилки целую батарею предметов развлечения (съедобных и несъедобных), которые выдавались ему по одному с перерывом в пятнадцать минут, чтобы ребёнку не было скучно. Сначала мяч, потом большая игрушечная машина, потом potato chips, потом огромная надувная лягушка для бассейна, потом мороженое и т.д., пока, наконец, утомлённый от избытка впечатлений, ребенок не засыпал прямо на улице. Его осторожно перекладывали в коляску, где он мирно лежал часа два, в то время как взрослые блаженствовали в тишине и покое, поедая за разговорами мясо с печёной картошкой и зеленым салатом.
Однажды вместе с родителями пришла Ирина. Она сильно изменилась за полтора года жизни в Америке. Письма от жениха приходили всё реже. Ирина отвечала на них под настроение, иногда – оставляла нераспечатанными. Толя, Москва и всё, связанное с ней, постепенно отодвигалось куда-то в прошлое, к которому возврата не было. Ира больше не страдала депрессией. Она коротко подстриглась, сменила юбку на джинсы, начала красить губы, и в лице её и во всем облике появилось что-то решительное. Днем Ира работала продавщицей в ювелирном магазине, а вечером – изучала бизнес в городском университете. В дискотеку с Машей они так и не выбрались, да Ира больше и не нуждалась в чьей-либо опеке. Она теперь сама храбро ступала по американской жизни.
Как-то раз в ювелирный магазин зашел молодой симпатичный пуэрториканец, который искал подарок для своей невесты. Ира помогла ему выбрать подарок – золотые серьги с маленькими жемчужинами. Пуэрториканца звали Рафаэль. Он купил золотые серьги с жемчужинами, но так и не подарил их своей невесте. После встречи с Ириной невеста была забыта. На следующий день Рафаэль снова пришел в ювелирный магазин и, объяснившись Ирине в любви, сказал, что хочет подарить ей купленные вчера серьги. Ирина смутилась, серьги отвергла, но согласилась пойти с ним в субботу на дискотеку. Так начался роман Ирины и Рафаэля, воспринимаемый её и его родителями как юношеское заболевание, которое должно скоро пройти. Но время шло, а «заболевание» не только не проходило, но становилось сильнее. Игорь и Нина несколько раз пытались вразумить дочь, рисуя ей бесперспективность и обречённость отношений с Рафаэлем, которые неминуемо разобьются о преграду культурных традиций и привычек. Ирина ничего не желала слушать и обвиняла родителей в старорежимных взглядах и национальных предрассудках. Родители временно отступили, ожидая удобного момента для нападения, когда Рафаэль, наконец, проявит свой буйный пуэрториканский характер.
Увидев Ирину, Наташа удивилась и начала сокрушаться о том, что Маши нет дома и ей, Ирине, наверное, будет скучно без молодежи.
– Да вы не беспокойтесь, я ненадолго, – заверила Наташу Ирина. – Через час за мной заедет мой друг Рафаэль, и мы поедем на пляж. Мне просто захотелось посмотреть, как вы живёте. Мама столько рассказывала о вашем изумительно-красивом доме.
– Рафаэль?! – воскликнула Наташа, пропустив мимо ушей Ирино высказывание об «изумительно-красивом доме». – Какое необычное имя! Он... тоже иммигрант?
– Нет! Он… пуэрториканец! – с гордым вызовом заявила Ирина. – У них такие имена в ходу.
– О! – только и могла выговорить Наташа и сразу же сменила тему разговора. – А где Андрей с Люсей?
– Андрей куда-то уехал, а у Люси плохое настроение. Она осталась дома. – С готовностью пояснила Нина.
Наташа представила Люсю, одну дома, и ей стало как-то не по себе.
– А что, если мы ей позвоним и пригласим её к нам? – нерешительно предложила Наташа.
– Ну нет, сюда она ни за что не придёт! – отрезала Ирина.
– Не придёт, так не придёт... – беспомощно развела руками Наташа. – А вот Данилке у нас очень даже нравится. Тебе у нас хорошо, Даник? – спросила она ребёнка, протягивая ему большую надувную лягушку.
– Да, – ответил мальчик, и все взрослые радостно заулыбались.
Михаил пошел разжигать BBQ, Игорь взялся ему помогать. Наташа с Ниной стали нарезать салаты, а Ирина, посадив Данилку на лягушку, принялась катать его по воде в бассейне. Все были заняты делом, и через какое-то время и думать забыли о Люсе.
Вскоре приехал Рафаэль. Несмотря на полушоковое состояние Нины, Наташа пригласила его остаться на BBQ, чем заслужила молчаливую признательность Ирины.
Рафаэль охотно принял приглашение хозяйки дома и тут же вызвался съездить в супермаркет за какой-то специальной пуэрториканской приправой, которая придавала мясу особую сочность. Ирина поехала с ним.
Нина приняла страдальческое выражение лица, перестала резать овощи и полезла в сумку за таблеткой.
– Отнеситесь к этому легко, Ниночка! Это не самый плохой вариант, – заметил Михаил. – Рафаэль выглядит весьма цивилизованным претендентом на сердце и руку вашей дочери.
– Оставьте в покое мою дочь, Миша. Подумайте лучше о своей, – язвительно заметила Нина.
– Не понимаю, при чем тут моя дочь? – с тревогой в голосе спросил Михаил.
– Не понимаете? От вас, конечно, всё скрывают... – не унималась Нина.
– Что вы имеете в виду? – сказал Михаил. – Говорите прямо, не виляйте!
– Нина, немедленно замолчи! – вмешался в разговор Игорь.
– Почему я должна молчать? – еще больше раззадорилась Нина. – Не бойся, я ничего лишнего не скажу.
– Ну, говорите же, наконец! Не тяните резину! – потребовал Михаил.
– Ваша дочь, Мишенька, спит с моим сыном Андреем... У них любовь, видите ли. Поэтому-то у Люси плохое настроение.
Побледневший Михаил, отвернувшись от Нины, молча уставился на Наташу.
– Мишенька, не нервничай, пожалуйста! Я не хотела тебя расстраивать, поэтому ничего не говорила, – оправдывалась Наташа. – Машка ведь нас с тобой всё равно не послушает. О Господи! Ты побледнел! Тебе плохо, Мишенька? Я сейчас сбегаю за нитроглицерином.
Наташа побежала в дом за лекарством. В это время зазвонил телефон. Она по привычке быстро сняла трубку. Это был Андрей.
– Я прошу прощения, Наталья Григорьевна, за беспокойство. Передайте, пожалуйста, Маше, что моя жена Люся пыталась покончить с собой. Сейчас она в больнице в критическом состоянии. Еще передайте Маше, пожалуйста, что я не знаю, когда смогу её увидеть.
Андрей повесил трубку, а Наташа застыла с трубкой у уха и упрямо ждала, что он скажет что-нибудь ещё. Ну, что сказанное ранее – не очень удачная шутка, что с Люсей всё в порядке, то есть она просто заболела, скажем, простудилась и лежит с температурой. Но ничего такого не происходило, телефон молчал, и постепенно до Наташи дошёл весь ужас случившегося. Она положила трубку на рычаг и с некоторым удивлением обнаружила в своей левой руке пузырек с нитроглицерином. Миша! – мелькнуло в голове. – Мише плохо с сердцем. Наташа переключилась с одной кошмарной реальности на другую и выбежала во двор. Миша сидел в садовом кресле, бледный, подавленный, отрешённый. Нина, испугавшись содеянного, поила его водой. Игорь в растерянности переминался с ноги на ногу, остро ощущая свою бесполезность. Даник продолжал мирно спать в колясочке, временным отсутствием гиперактивности ещё более обостряя напряжённую тишину момента. Наташа дала Мише нитроглицерин. Ему стало легче. Боль отпустила.
– Ну, мы пойдем потихоньку, – сказал Игорь. – Вы уж извините, что так получилось.
– Да, да, вы уж меня, пожалуйста, извините, – вторила мужу Нина. – Я не хотела вас огорчать, Миша. Это я в сердцах... Андрей – мой сын, сами понимаете, и его… роман с вашей дочерью не вписывается в нашу семейную жизнь… Да, и в вашу, думаю, тоже.
Миша мрачно посмотрел на Нину и ничего не ответил. Многозначительно молчал. Хороший, добрый, всем и всё прощающий Миша не хотел говорить с Никитиными, тем самым давая им понять, что ставит точку на дружбе с ними и их пребывании в доме Литвиновых. Миша очень редко ставил точку на людях, но если такое случалось, то эта точка была окончательной. Она символизировала не конец главы, а конец всей книги.
– Помоги мне зайти в дом и лечь, Наташенька, – сказал Миша, даже не взглянув в сторону Никитиных. Наташа посмотрела на Игоря и глазами попыталась сказать ему, чтобы они подождали её и пока не уходили домой. Наташа должна была рассказать им о Люсе, но в присутствии Миши не смела даже упоминуть о том, что она в реанимации. Миша не должен был ничего больше знать, по крайней мере, сегодня. Игорь, видимо, решил сделать вид, что не понял Наташин взгляд, потому что, когда она уложила Мишу в постель и снова вышла во двор, Никитиных уже не было.
– Что ж, значит, они узнают не от меня... – с некоторым облегчением подумала Наташа. – Даст Бог – Люсю спасут, а не даст…? – Наташе стало страшно оттого, что Люси, возможно, не станет, и она гнала прочь от себя эту навязчивую грозную мысль. По причине неналаженного быта Никитины никого не приглашали к себе в гости, и Наташе довелось увидеть Люсю всего лишь раз. Молодая, белокурая, хорошенькая женщина гуляла как-то около дома, где русская баня, с Даником, и Наташа догадалась, что это была Люся. Ее кукольное, словно с витрины, личико выделялось безликостью правильных черт и не запоминалось. От облика Люси в Наташиной памяти осталось лишь смешанное впечатление игривости и беззащитности. Люся, как ребенок, нуждалась в любви, опеке и защите от тягот окружающего мира и превратностей судьбы. Хрупкая целлулоидная куколка надоела Андрею, он перестал с ней играть, забросил и позабыл о её существовании. А кукла в наказание ему и всем Никитиным и Литвиновым взяла и разбилась, и теперь они ползали на коленях, собирая её по частям, и пытались склеить.
Нет, Люся не имела права умирать. Люся должна непременно выжить, ведь она ещё так молода. И кроме того, её смерть означала бы не только её кончину, она означала бы конец всему... Тут Наташа, испугавшись своих мыслей, резко оборвала их и пошла в комнату к мужу.
ВТОРОЕ ПИСЬМО АНДРЕЯ
Дорогой Вадим!
Прости, что я опять затянул с ответом на твое письмо. Жизнь моя в последнее время была так густо насыщена разного рода событиями, что просто не было времени сесть и изложить всё это на бумаге. Почти каждый день, вместо того, чтобы идти после работы домой, как делают все добропорядочные мужья и отцы семейства, я бегал на свидания к Маше. Влечение наше друг к другу было настолько сильным и бурным, что сопротивляться ему было равносильно, ну скажем, попытке плыть против течения горной речки. Честно говоря, я не очень-то и сопротивлялся, а просто плыл по течению. Русская привычка безвольной натуры. Авось, когда-нибудь выбросит на берег.
Жена моя после многочисленных истерик, сцен ревности и бессонных ночей впала в состояние тяжелейшей депрессии. Она перестала обращать внимание на Данилку, ни с кем не разговаривала и всё больше лежала в кровати, уставившись в потолок. Словом, в один прекрасный день… Дурацкое выражение! Правильнее сказать – в один ужасный день… я нашёл ее в ванной с перерезанными венами. Рядом, всё в крови, лежало анонимное письмо, напечатанное на компьютере...
«Людмила! Хочу довести до вашего сведения, что ваш муж Андрей завел любовный роман с известной вам Марией Л. Надеюсь, что вам удастся образумить его и спасти вашу молодую семью. Не подписываюсь, так как моя личность и имя в данной ситуации не имеют никакого значения».
Какая-то сволочь постаралась «спасти нашу молодую семью»... Я до сих пор не знаю автора этой гнусной анонимки. (Знал бы – убил!) Слава Богу, я пришёл вовремя. Люся ещё не успела потерять много крови. В больнице её быстро откачали и сразу же перевели в частную психиатрическую лечебницу по месту жительства. Диагноз: клиническая депрессия с попыткой самоубийства. Хорошо ещё, что нам по бедности (моя зарплата позволяет причислить нашу семью к этой категории) положен medicaid, а то пришлось бы мою несчастную Люсю поместить в бесплатную городскую или штатную психушку. А это, говорят, сущий ад!
После того, что произошло, я каждый вечер, вместо того чтобы бежать на свидание к Маше, стал ездить к Люсе в больницу. Обстановочка там была – ничего себе, «подходящая»! В палату к жене меня не пускали. Встречались мы с ней в комнате для посетителей, где за столиками сидели больные и пришедшие их навестить родственники. Отделение было маленькое. Очень скоро я запомнил почти всех больных, а некоторых знал даже по именам. В основном, больные были тихие. Буйно помешанных здесь либо не держали, либо не выпускали к посетителям. Так смотришь на человека – вроде бы ничего, нормальный. Только у каждого своя тайна. Одна пыталась покончить с собой, другая – наркоманка, третью преследуют голоса, и она вдруг начинает сама с собой разговаривать.
Как-то молодая, красивая женщина подошла ко мне и сказала:
– Я пописала. Что мне теперь делать?
Я не растерялся и совершенно серьёзно ответил ей:
– Спросите своего доктора!
Была там еще одна женщина неопределенного возраста. Каждый раз, когда я приходил, она сидела в одной и той же позе и подбрасывала вверх бумажную коробочку, а потом ловила ее. И так – часами, нескончаемое количество раз. Смотришь на неё – голова начинает кружиться.
Запомнились мне также два молодых парня. Один целый день ходил по коридору и разглагольствовал о том, что будет судить госпиталь на десять миллионов долларов. Дескать, они держат его здесь насильно, нарушая гражданские права человека. Второй молодой парень, из русскоязычных нашей эмиграции, ужасно толстый, вызывал у меня искреннее омерзение. Бедные его родители каждый день таскали ему огромные сумки с продуктами. А он нажрётся, как свинья, и сидит, рыгает. Как-то раз отец сказал ему что-то, и парню это, видно не понравилось. Он посмотрел на отца и молча просто плюнул старику в лицо. Бедный старик утёрся и тихо заплакал. Да, насмотрелся я в психушке горя человеческого предостаточно. Думаю – хватит на всю оставшуюся жизнь.
Первое время Люся моя, нафаршированная лекарствами, меня как будто не замечала. Потом то ли привыкла она к этим таблеткам, то ли дозу ей убавили... В общем, пришла она немного в себя – стала говорить со мной. Плачет и домой просится, про Данилку спрашивает. Я её глажу по голове, целую и приговариваю:
– Не плачь, родная моя! Не плачь, любимая! Всё будет хорошо.
Она смотрит мне в глаза и молча, одними глазами спрашивает:
– А будет ли хорошо? Опять за старое примешься?..
Я так же молча, одними глазами ей отвечаю:
– Нет, с этим покончено. Если можешь, прости меня!
Тут на её лице появляется робкая улыбка, и она шепчет:
– Я уже простила, Андрюша. Только люби меня, как прежде.
Не знаю, смогу ли я любить её, как прежде. Наверное, нет. В моей нынешней любви к Люсе больше сострадания к близкому человеку, чем физической любви к желанной женщине. Но это не имеет теперь никакого значения. Буду любить её, как умею. Одно я точно знаю: с Машей покончено. Я написал ей письмо. Она мне не ответила... Дай Бог ей счастья! Дай Бог ей найти нового друга без жены и проблем!
Вот такие мои дела, старик. Для полной картины нашей американской жизни добавлю еще пару слов об остальных членах нашего семейства.
Сестрица моя, Ирина, нашла себе друга пуэрториканского происхождения. Парень симпатичный, к тому же – студент NYU, что тоже говорит в его пользу. Но... мама и папа, сам понимаешь, в ужасе. А Ирина – упрямая, вся в нашу породу! «Люблю – и всё тут!» В последнее время она что-то не очень хорошо себя чувствует. Похоже, беременна, хотя в этом пока не признаётся.
Папа, наконец, закончил свои курсы программистов, и Наташа (Машина мать) быстренько устроила его на работу, аж на целых восемьдесят тысяч долларов. Для начинающего программиста это весьма неплохо. Так что теперь мы из бедного сословия сможем перекочевать в ряды иммигрантов среднего класса. По этому поводу мама так возрадовалась, что сходу поступила на курсы английского языка, села на диету и записалась в клуб Total Fitness. Не знаю, надолго ли её хватит.
Я по-прежнему работаю в копировальном цехе за семь долларов в час и с утра до вечера слушаю отборный русский мат своих «высоко интеллектуальных» хозяев и коллег по работе. Я здорово устал, душевно и физически. Надо что-то предпринимать в смысле смены профессии. Папа меня усиленно толкает на курсы программистов. Я пока сопротивляюсь, но, видимо, ещё немного побарахтаюсь в дерьме и сдамся. Просто нет другого выхода. Надо же какие-то деньги зарабатывать. В хоре при синагоге я больше не пою. Вернее, почти не пою. Люсина попытка самоубийства и её пребывание в дурдоме настолько надломили меня, что даже петь расхотелось. Перед лицом болезни и смерти все эмоциональные и духовные потребности блекнут и отступают на задний план.
Люся моя уже дома. Она спит: сейчас ночь. Я протягиваю руку, чтобы почувствовать теплоту её живого тела. Какое счастье, что она не умерла тогда. Спасибо, Господи, что ты не взвалил на мои плечи непосильную ношу вины...
На этом заканчиваю. Пиши, старик! Хочу надеяться, что наша переписка тебе так же необходима, как и мне. Семейка наша большая, а поговорить по душам не с кем.
Жму руку,
Андрей.
ОДИННАДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ
Начинался сентябрь. Самый приятный, мягкий, теплый и не удушливо-жаркий месяц в Нью-Йорке. Утром Игорь, как обычно, поехал на работу, на которую его после окончания компьютерных курсов устроила Наташа. Игорева фирма помещалась на десятом этаже Южной башни Всемирного Торгового Центра (World Trade Center). Место красивое, на берегу реки Гудзон, работа престижная и хорошо оплачиваемая для начинающего программиста. Около девяти часов утра Игорь, как обычно, вышел из сабвея, но до места работы ещё не добрался, залюбовался видом на реку и постоял немного, впитывая приятное тепло мягких лучей раннего осеннего солнца.
Игорь думал о том, как хорошо всё складывается: новая, интересная, к тому же денежная, перспективная работа, о которой год назад он мог только мечтать. И дома, вроде, всё налаживалось. Люся поправилась, даже похорошела, так как стала уделять больше внимания своему здоровью. Данилку отдали на полдня в недорогие ясли, чтобы приучался к порядку и начал общение с другими детьми. У Люси высвободилось время, и она поступила на курсы английского языка. Нина успокоилась, так как в семейный бюджет стали поступать хорошие деньги, и многое можно было себе позволить. Например, начать откладывать кое-какие суммы на покупку новой квартиры или даже, может быть, дома. Она перестала ходить распустёхой, села на диету, записалась в клуб Total Fitness и на курсы английского языка, прикупила новую, более качественную косметику и одежду. И даже стала подумывать о выборе какой-то профессии, чтобы не сидеть дома в вечной прострации, ожидая возвращения Игоря с работы. Да и меню в семействе Никитиных несколько изменилось. Больше не покупались надоевшие всем куриные ножки, и слегка подпорченные фрукты и овощи по сейлу сменились более качественными продуктами. Ирочка вышла замуж за Рафаэля, который оказался весьма способным, деловым парнем, с перспективами отличного трудоустройства. Он разительно отличался от многих своих собратьев, сидевших на вечном велфере и распивавших пиво у входа в подъезды комплексов домов для людей с низким доходом. Ирочка переехала жить к Рафаэлю. Они ждали ребенка. Нина осознала, что была не права в оценке мужа своей дочери, смирилась с ситуацией и даже частенько зазывала молодую парочку в гости на питательный обед или ужин. Только Андрей как бы застыл в прежнем шатком положении нелюбимой работы и теперь уже редких походов на спевки в Шорфронт. Он прекрасно понимал, что на дальнейшую учебу на певца или кантора у него нет ни средств, ни долготерпения. Так что все эти мечты были одними лишь иллюзиями. Каждый вечер после работы или теперь уже редких спевок Андрей регулярно возвращался домой к жене и сыну. Все домашние предполагали, что его роман с Машей закончился. Разумеется, точно никто не знал, но надеялись, что это навсегда.
В общем, жизнь Никитиных налаживалась. Всё было сделано правильно. И мы не зря приехали в Америку, – размышлял Игорь и, разомлевший от мягкого тепла солнечных лучей и приятных мыслей, направился к высотке Торгового Центра.
Как вдруг прямо перед его глазами на прозрачно-голубом небе, не тронутом облаками, показался самолёт и врезался в Северную Башню. Раздался мощный удар, современное, крепкое здание из пуленепробиваемого стекла и бетона треснуло, загорелось и постепенно начало осыпаться, оседая вниз, изрыгая по сторонам горящие обломки. Нижний Манхэттен заволакивало едким дымом. Становилось трудно дышать. Игорь застыл, не веря своим глазам. Ему казалось, что всё это не реально и он грезит наяву или смотрит фильм ужасов. Из верхних этажей здания стали выпрыгивать люди – навстречу своей смерти, предпочтя мгновенную гибель мучительному умиранию от огня и дыма.
Игорь несколько минут постоял в оцепенении. Потом сквозь пелену дыма увидел, как оставшийся в живых народ, выпрыгивая и выбегая из нижних этажей, понёсся в разные стороны, стараясь опередить скорость обрушения небоскрёба. Огромное зловонное, дымное облако поползло на юг в сторону Бэттери Парка.
– Что это? Война? Теракт? Господи, что я стою? Бежать надо! – пронеслось в голове. – Может, меня этим облаком еще не накроет, может, не задохнусь и успею спастись… – Игорь побежал в сторону Ист Ривер и Бруклинского моста. Когда он приблизился к мосту, раздался второй мощный взрыв. Игорь обернулся и увидел, как второй самолёт врезался в Южную Башню. Величественный Всемирный Торговый Центр, краса и гордость Манхэттена, перестал существовать.
Очень скоро Игорь очутился в толпе таких же «счастливчиков», которым удалось спастись. Он задыхался, сбавил темп, понимая, что сердце может не выдержать. И тогда, о ирония судьбы! Спастись от лавины падающих горящих обломков и умереть от инфаркта. Нет, умирать он не хотел. Именно сейчас, сегодня, когда его жизнь и жизнь его семьи, вроде бы, налаживалась, так глупо и обидно было бы умереть. Умерив шаг, Игорь пошёл по Бруклинскому мосту.
На мосту скопилось много народу, но никто никого не давил. Люди, ещё не понимая толком, что произошло, но осознав свое чудо-спасение, мерно шли через мост по направлению к Бруклину… Едкий запах мешал дышать. Те, у кого был носовой платок или салфетка, прикрывали нижнюю часть лица. У некоторых оказались специальные маски. Шли молча, каждый думал о своём… У Игоря, по московской привычке, в кармане тоже лежал спасительный носовой платок. Кое-кто пытался говорить по мобильному телефону. В самом конце моста перед Бруклином стояли столы с бутылочками воды, которую раздавали какие-то люди: белые, чернокожие, азиаты. Среди них были и религиозные евреи в кипах и широкополых шляпах. Воду подвозили ящиками на пикапах и в багажниках легковых машин. Игорю безумно хотелось пить. Он с благодарностью принял из рук молодого парня в ермолке воду и сразу залпом осушил всю бутылку.
В Манхэттене был сущий ад, от которого Бруклин поначалу казался избавлением. Но дым расползался и за пределы Манхэттена. В Бруклине становилось всё труднее дышать. Догорающие здания извергали удушливый запах, который вместе с дымом стелился вдоль улиц и поднимались над городом. Солнце скрылось в серой дымке. С неба падала на землю, словно грязный снег, зола. К мосту подъезжали автобусы, водители которых предлагали отвезти людей в разные районы Бруклина и Куинса.
Игорь машинально сел в один из автобусов, даже не спросив, до какой улицы в Бруклине он сможет доехать. Автобус высадил Игоря на перекрёстке МакДональдс авеню и авеню К. Дальше Игорь поплёлся пешком на юг в сторону Шипсхед-Бея. Метро было закрыто. По дороге домой Игорь думал о том, как хрупка и ничтожно жалка человеческая жизнь.
У каждого своя судьба, рок. При равных обстоятельствах одним суждено выжить, другим погибнуть. Кто и как решает, выбирает, кому что уготовлено? За какие-такие заслуги кому-то сохраняется жизнь, кому-то суждена смерть? И что всё это значит? Подтверждает ли рок, судьба существование Бога, Высшей силы, или, наоборот, отрицает? Моя жизнь сохранилась, значит ли это, что мне суждено ещё что-то сделать на этой Земле? Или то, что я остался жив – просто случайность?
В районе авеню Л. Игорь остановился, достал мобильник, чтобы позвонить Нине или Наташе (всё равно кому), но связи не было. Увидев телефон-автомат, Игорь нашарил в кармане мелочь, достал квотер и всё же решил позвонить домой. Трубку сняла Нина. Голос её дрожал.
– Игорь, Игорёчек мой родной! Боже, какое счастье, что ты жив. Я молилась, я так истово молилась, и Бог услышал меня. Я сегодня вечером пойду в русскую церковь и поставлю свечку. Я обязательно пойду в церковь! Мы сейчас смотрим весь этот кошмар по телевизору. Игорь, ответь мне! Что это было? Кара божья или рука дьявола? Кто посмел совершить такое зло? – Нина всхлипывала, теперь уже от радости, что её муж остался жив.
– Не знаю. Я тоже об этом думал всю дорогу домой… Кто бы это ни совершил, тут замешаны страшные силы. В дьявола я не верю. Это преступление совершено людьми… Людьми, которые нелюди. А что Андрей? Он вернулся с работы?
– Нет ещё, но он уже тоже позвонил. Сказал, что идёт пешком домой.
– Слава Богу, что Андрюха жив! Все идут пешком! Сабвей не работает. Я иду медленно. Сил мало. Трудно дышать. Когда дойду, не знаю. Приду – поговорим. Если кто-то будет звонить и спрашивать обо мне, скажи, что я остался жив. Пожалуйста, если позвонит Наташа, не бросай трубку. Поговори с ней. Скажи ей, что я жив. Мобильник не работает. У меня нет больше мелочи на звонки. Ты скажешь ей? Хорошо? Обещаешь?
– Конечно, скажу! Не переживай! Я понимаю… Мы сейчас все в одной спасательной лодке.
РАССТАВАНИЕ
Прошло более двух месяцев после 11 сентября. Одни, кого это событие не коснулось напрямую, стали постепенно приходить в себя. Другие, потерявшие родных и близких, всё ещё жили, как в кошмарном сне, и не могли смириться с действительностью. На месте сгоревших Башен-Близнецов продолжались раскопки и расчистка завалов. Запах гари и дыма из Нижнего Манхэттена до конца ещё не выветрился.
***
Живя в России, Наташа не разделяла пушкинского увлечения осенью. Осень в Москве была промозглой и дождливой и быстро сменялась многоснежной, нескончаемой зимой. В Нью-Йорке осень стала для неё любимым временем года. Здесь она начинается где-то в середине сентября, с бабьего лета (Indian summer), и продолжается иногда до начала декабря...
Была середина ноября. Погода стояла, на редкость, мягкая, тёплая, около 60 градусов по Фаренгейту. Разнообразие жёлто-красных оттенков увядающей листвы просилось на полотно. Наташа с Игорем сидели молча на скамейке в Центральном Парке, держа на коленях нераскрытые бумажные пакетики с ланчем, купленным в близлежащем магазине деликатесов. Есть не хотелось. Наташа собиралась сказать Игорю многое, но нужные слова почему-то на ум не приходили. Время, отведённое для ланча, неотвратимо приближалось к концу, а они так и не поставили точку в конце их сложных отношений, которые в последнее время окончательно зашли в тупик.
Как жаль, что я не умею рисовать! – подумала Наташа. – Бог не наделил меня талантом художника. Вот сейчас бы взять и написать портрет Игоря на фоне этого багряного, полунагого дерева. Грустное лицо немолодого мужчины на фоне ярких красок увядания. И сразу станет всё понятно, и не надо никаких слов.
Наташа смотрела на Игоря, и, как она ни крепилась, не удержалась и заплакала. Игорь взял Наташины руки в свои и сильно, до боли сжал её пальцы.
– Не плачь, моя хорошая, моя любимая! Мы же не расстаемся навсегда. Я всего-навсего уезжаю в Техас. Ты же знаешь, после разрушения Башен-Близнецов наш нью-йоркский офис закрылся. И не только наш офис… Вся наша жизнь разделилась на две половины: до 11 сентября и после. Не знаю, сумеем ли мы когда-либо вернуться к обычной, нормальной жизни.
– К прежней, спокойной жизни в Америке уже возврата не будет, – сказала Наташа. – Господи! Сколько людей погибло! В доме моего отца жила женщина, соседка по этажу, симпатичная такая, работящая, молодая, лет тридцати пяти. Она иногда заходила к отцу, просила их с Раей присмотреть за ребёнком… Работала в одной из башен. Ушла на работу и просто не вернулась. Вот так! Ушла в небытие. И даже могилки не будет. Остался муж и девочка семи лет. Муж с горя запил. Девочку отдали родственникам. Ребёнок до сих пор спрашивает, когда мама домой придёт. Я часто думаю об этой девочке, и реветь хочется и одновременно кулаки сжимаются. А сколько таких сироток осталось после 11 сентября! Мы живём в какое-то страшное время безвременья.
– Господи! Да кто бы мог предположить, что такое может случиться в благословенной Америке!? Америка не знала военных действий на своей территории ещё со времён Гражданской войны. С тех пор сто шестьдесят лет прошло!
– Не знала… и вот узнала. Недаром говорят, что человек предполагает, а Бог располагает, – вспомнила пословицу Наташа.
– Я, знаешь, в последнее время склоняюсь к атеизму. Не говори мне о Боге, пожалуйста! Добрый Боженька поставил на нас крест и отправился в другую галактику. Всё! И давай пока закроем эту тему. Раскрытием теракта занимаются спецслужбы. Не думаю, что им удастся скоро докопаться до истины. А… что и говорить! Какой от этого толк!? – Игорь махнул рукой.
– Да, лучше закроем эту тему. Я тоже больше не могу об этом говорить. Слишком больно и по-прежнему страшно.
– Нет, они, конечно, каких-то виновников теракта найдут, кого-то посадят… Но я бы этих преступников, этих нелюдей приговорил к смертной казни. Слава Богу, её ещё не отменили в Америке. Но… хватит об этом! Мы, наверное, толком всю подноготную теракта так и не узнаем…
– Ты прав, Игорь! Не узнаем.
– В общем, хорошо ещё, что меня не сократили, а перевели в Техасский филиал. Думаю, тут ты постаралась. Спасибо тебе! Я буду звонить и скоро обязательно приеду, как только смогу вырваться на пару дней.
– Ты вообще бы мог остаться в Нью-Йорке, если бы захотел, но пока, к сожалению, без работы. Я же понимаю, что тебе сейчас без заработка никак нельзя. После всего этого кошмара другую работу самому тебе было бы найти трудно. Вот я и похлопотала. Старые связи помогли. Я ведь уже восемнадцать лет работаю в сфере программирования.
– Натали, ты так мне помогла, столько всего для меня сделала! Я тебе безумно, безумно благодарен! Но ты же сама всё понимаешь. Нам так или иначе нужно было расстаться на какое-то время... после того, что произошло с Машей и Андреем, с Люсей…
– Не утешай себя и меня иллюзиями! Мы расстаемся не на какое-то время, а навсегда. Ты начинаешь новую жизнь. Я больше не нужна тебе! Не нужна!
– Как ты можешь такое говорить? – возмутился Игорь и с высокопарностью добавил. – Я люблю тебя! Ты нужна мне всегда!
– Мой дорогой птенчик оперился и рвется вылететь из гнезда, – печально улыбнулась Наташа. – Я понимаю и не осуждаю. Сама своими руками всё сделала: и помогла, и разрушила… Мне просто очень грустно. Ты уезжаешь, скоро и Машка уедет в колледж.
– Не грусти, Натали! Тебе же есть чем заняться. Вот-вот выйдет книжка твоих стихов. Начни писать что-то новое... Грустное у тебя хорошо получается. Грех так говорить, но после 11 сентября есть о чём писать.
– Да, много всего есть о чём писать… О рухнувших Башнях-Близнецах, об обречённости нашей любви. Как странно. Можно писать красивые стихи о любви, но они не могут заменить саму любовь, живое человеческое чувство.
– Именно, живое человеческое чувство. Мы пока еще живы, и мы всё ещё любим друг друга, а ты нас заживо хоронишь. Перестань! Лучше расскажи мне, как там Машенька поживает, – старался сменить грустную тему разговора Игорь.
– Сейчас немного лучше. Первое время она целыми днями плакала, ничего не хотела делать, забросила занятия. Никак не могла забыть Андрея. А потом, видно, время взяло своё... Машка очень увлеклась театром, актерским мастерством, поступила на подготовительные курсы, хочет стать актрисой. Думаю, что её любовь к Андрею постепенно превращается в печально-прекрасное воспоминание. Кто знает? Может быть, из Машки, действительно, выйдет актриса!
– Мне кажется, выйдет, – уверенно сказал Игорь. – Она сильная, твоя дочь, настойчивая. Если ещё и талант есть, то обязательно станет актрисой. А вот что будет с Андреем, никто пока не знает. Мы забираем их с Люсей и Данилкой с собой. Может быть, новый город откроет перед ними новые горизонты...
– Да, да, ты всё правильно делаешь. Сам уезжаешь и забираешь Андрея. С глаз долой – из сердца вон. Помнишь, у Пушкина: «Год прошёл, как сон пустой, царь женился на другой».
– Всё ты не так говоришь. Год прошёл, как сон, но не пустой. И царь на другой не женился, потому что у него уже была жена, – перебил Наташу Игорь.
– Кстати, как Нина? Ты давно о ней ничего не рассказывал. – Наташе надо было продолжать разговор, только чтобы подольше видеть Игоря, говорить с ним... о чём угодно, хоть о Нине.
– Нина села на диету, похудела. Ты её не узнаешь. Если раньше она ни за что не хотела эмигрировать в Америку, то теперь она прямо загорелась ехать в Техас. Нина ухватилась за наш переезд, как за соломинку, и строит грандиозные планы покупки ранчо. Она даже смирилась с тем, что Ирка тайно вышла замуж за своего Рафаэля и скоро родит ребёнка.
– Ну, раз Ирина остается в Нью-Йорке с Рафаэлем, то у меня есть шанс хоть редко видеть тебя: ты ведь будешь иногда её навещать, правда? – спросила Наташа с надеждой. И тут вдруг слова, которые раньше трудно было подобрать, нашлись сами собой: – Ты знаешь, за этот год я так привыкла часто видеть тебя, слышать твой голос. Ты снова вошёл в мою жизнь. Может быть, это была не самая честная жизнь, двойная жизнь... Нам приходилось много не договаривать или просто лгать... Что ты так смотришь на меня? Не перебивай, пожалуйста!
– А я всё-таки перебью. Это была ложь во спасение…
– Согласна… А потом история любви Маши и Андрея... Бедная Люся чуть не умерла. Но, понимаешь, как это ни парадоксально, я не чувствую своей вины ни перед Ниной, ни перед Мишей, который мне очень близок и дорог. Мы с тобой любили друг друга ещё в той, другой жизни, когда никого из них рядом с нами не было. И я всегда считала, что ты – по праву мой. Не знаю, как я буду теперь жить без тебя…
– И я не знаю, как буду жить без тебя… Надеюсь, что мы ещё встретимся и не раз…
– Может быть… Если тебе вдруг понадобится помощь, позвони. Чем смогу, помогу. Если всё будет хорошо, тоже звони, поделись со мной хорошими новостями… Я за тебя порадуюсь. Помни, что у тебя есть на этом свете я.
– Я знаю и помню, – тихо и как-то торжественно сказал Игорь, обнял Наташу и поцеловал коротким бесстрастным, почти духовным поцелуем, как к иконе приложился.
Не желая затягивать агонию расставания, Наташа вырвалась из его объятий, прошептала «прощай» и, резко повернувшись, быстрым шагом пошла к выходу из парка. Анонимное письмо не выходило у неё из головы. Оно разлучило Машу и Андрея... или, может быть, спасло их друг от друга. Чуть не погубило Люсю и послужило толчком к бегству Игоря... от себя самого и от неё, Наташи.
Этот год, неожиданный, яркий и страшный, как бы привнесённый в устоявшуюся бруклинскую жизнь из другого мира, всё равно логически должен был завершиться. И всё же... кто написал эту отвратительную анонимку? Конечно, женщина. Наверное, тоже любила Андрея и ревновала его к Маше. А может, всё дело было во мне, может, эта женщина хотела за что-то отомстить мне? Неужели Нина? Нет, Нина бы этого не сделала. Она же понимала, что Люся может попытаться покончить с собой. И Андрей бы матери такого никогда не простил. Значит, Рита. Больше некому. Тогда в бутике она так зло говорила о Маше и Андрее… С чего бы это? Тут какая-то тайна, которую мне не разгадать. Почему моя ближайшая подруга Рита пошла на такую подлость? Зачем? Ей-то что за дело до Маши и Андрея? Не понимаю. Может, что-то произошло между Верой и Машей? Если спросить, Рита ведь всё равно не признается. Впрочем, какая теперь разница, кто была эта женщина! Её «благие» намерения увенчались успехом. Семьи обоих Никитиных – старшего и младшего – были «спасены». Дай Бог им счастья!
На выходе из парка Наташа обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на Игоря. Он всё так же сидел на скамейке, но в руке его, вместо обычной сигареты, был сэндвич, и Игорь явно и с удовольствием его жевал. Нет, аппетита он не потерял, – подумала Наташа. (Её сэндвич так и остался лежать нетронутым в бумажном пакетике на скамейке.) Прозаическое зрелище жующего сэндвич Игоря почему-то не огорчило, а, наоборот, даже развеселило Наташу и рассеяло её тоску. Романтический мальчик Игорёк, запускавший под её окнами самолётик «Наташенька», остался в далекой юности. Невозможно вступить второй раз в одну и ту же реку, а она наивно пыталась это сделать уже в третий раз. Вот и получила... от ворот поворот. Наташе вдруг стало как-то неловко за свою «великую» любовь, она спустилась с небес на землю и подумала о Мише, о том, как он там дома один, больной, всё понимающий, любящий. Как он стоически, почти безропотно выдержал этот год со всеми её, Наташиными, увлечениями и прихотями! Почему я всю жизнь живу по пословице: что имею, не храню, потерявши, плачу? Но ведь пока ещё не поздно, ещё не всё потеряно. Здоровый, больной, трезвый или навеселе – Миша жив, он – золотой человек и до конца мой! И он ждёт меня.
Начал накрапывать дождь. Повеяло холодом. Резкий порыв ветра, подхватив опавшие листья, закружил их над землей. Приближалась зима.
Приду домой, растоплю камин. В нашем доме будет тепло и уютно. И я постараюсь забыть всё, что произошло за этот год. Нет, я, конечно, не смогу забыть Игоря, я просто отодвину эту бруклинскую историю в дальний угол памяти… Let bygones be bygones! – решила Наташа и облегчённо вздохнула.
Нью-Йорк, Июль 2021 г.
Елена Литинская. Родом из Москвы, выпускница филологического факультета МГУ. В 1979 г. эмигрировала в США. Автор пяти книг стихов и прозы. Публикации в журналах «Новый мир», «Новый Журнал», «Слово\Word», «День и ночь», «Зарубежные записки», «Дети Ра», «Гостиная», «Ковчег» и др. Президент Бруклинского клуба русских поэтов, зам. главного редактора журнала «Гостиная» и вице-президент творческого объединения ОРЛИТА.
