Зарплату все не давали и не давали. Это уже было издевательство. Если вам не нужны проверенные, опытные работники - пожалуйста! Так и скажите, а не рассказывайте сказки дидуся* Панаса! Война? У всех война, а на что жить? При подобной пенсии в две тысячи пятьсот шестьдесят гривень? Конечно, трехлетний «Лендровер» каждый покупать умеет, а как заплатить пахарю, так денег нет!
Так разговаривал сам с собой Сергей Леонидович. Но когда и кому при задержках зарплаты помогали эти стоны и сопли? Золотыми церковнославянскими буквами горели в небесах слова Трудового Кодекса 21 столетия: «Не нравится - увольняйся!»
Это было понятно и все равно это было свинство. Сергей Леонидович еще поворчал про себя для проформы и опять взялся за копилку. Как всегда, когда он был без копейки, он испытывал депрессию из-за любой мелочи. Ну, например: лето уже заканчивалось, а он так и не наелся кинзой. То ее не было на базаре, то не было денег, то еще что-нибудь было не слава Богу.
Сергей Леонидович еще не видел человека, которому бы нравилась кинза - всем она воняла клопами. Он же кинзу обожал. Ее нездешний аромат переносил его в детство, когда он гостил у бабушки с дедушкой на Каспийском море. Кроме кинзы, в воспоминаниях навсегда отпечатались мацони, долма и олеандры.
Олеандры, кусты с жирными розовыми цветами, пахли дальним югом, особенно по вечерам, когда гуляешь с дедушкой и бабушкой в парке над морем. Мацони, туземная простокваша, продавалась и тут, в армянском ларьке на Житнем рынке, но она была совершенно не то, что та, в детстве. Долма, маленькие голубцы из рубленого мяса, завернутого в виноградные листья, которые нужно вначале обмакнуть в растопленное сливочное масло, потом в сметану с тертым чесноком, а уже потом кушать, была так вкусна, что Сергей Леонидович, когда ее подали на свадьбе племянницы жены, выходившей за таксиста Мухатасова в восемьдесят пятом году, только и мог, что крутить головой с набитым ртом и все повторять: «Это не долма! Это опера! «Кармен»!» Таксист оказался впоследствии ассирийцем и знаменитым рэкетиром. Он отсидел два года в СИЗО и уехал в Чехию, а Эллка вышла замуж за электрика. Но это было уже после свадьбы, а на свадьбе это было последний раз, когда он отведал долмы своего детства.
Проглотив невольную слюну, Сергей Леонидович снова бешено затряс тетину копилку. Тетя поехала на дачу на все лето, ненавидя духоту каменных джунглей Житомира. Пытаясь вытрясти монетки, Сергей Леонидович совершенно остервенился и уже хотел разбить глиняную коровку молотком, но, сдержавшись и приноровясь, смог все же выковырять через щель девять десятигривенников, осторожно манипулируя маникюрными ножничками. Покушав супа, он надел рюкзак с книгами и пошел на работу.
Хлопцы-монолитчики работали с остервенением. С одной стороны, работы в Житомире как таковой, тем более для строителей, было мало. С другой, хлопцев постепенно, одного за другим, призывали на войну и вернуться оттуда было мудрено. Поэтому они и вкалывали, как черти или даже дьяволы, чтобы успеть сбить семье копейку. Сергей Леонидович называл их «ударниками каптруда».
Солнце зашло за четырнадцатиэтажку на Соборном Майдане. Бетонщики, залив опалубку, разъехались по домам. Сергей Леонидович сидел на пороге будки и курил вечернюю сигарету.
- Блюсти ви-сокое звание ра-ба-та-голика! - сказал он со сталинским акцентом, ни к кому не обращаясь. Сергей Леонидович, докурил и пошел запереть калитку в переулочек, ведущий к старому горвоенкомату и потом ворота со стороны Театральной, напротив польского костела. И теперь изнывал, задрав ноги на спинку сторожевского дивана, предвкушая скучный вечер и долгую ночь. И хотя Сергей Леонидович был старый интроверт, все равно по вечерам в будке ему было одиноко и грустно.
Будка стояла у подножия скелета будущего офисного здания, которое на шестом месяце войны с оптимизмом, достойным лучшего применения, строил один маланец*, толстый и безобразный, но теперь похудевший и похорошевший из-за своей любовницы, бизнесмен Розенблюм, бывший депутат Верховной Рады и не последняя шишка в Житомире. Иногда Сергею Леонидовичу казалось, что Святополк Моисеевич что-то знает, будучи близок к высоким кругам и, возможно, Житомир не будут брать, как Мариуполь, и их всех пронесет. А может, Соломон Абрамович просто сошел с ума и не знал куда деть деньги, но этого, конечно, быть не могло - не такие это люди, жиды.
Сергей Леонидович сам был на одну четверть еврей и поэтому считал, что имеет право щедро уснащать свой лексикон «жидомасонами», «жидками» и «маланцами», подобно тому, как «ниггер» могут произносить только сами негры, но никак не белые, которых за это могут и убить. Впрочем, судя по новостям, сказать «негритос» не пришло бы в голову никому из белых американцев, наоборот, показывали, как эти гринго становятся на колени и чуть ни целуют негров в задницу, искупая вину перед дядей Томом.
Вообще, Сергей Леонидович был довольно разболтанной в умственном плане личностью. Это происходило и из-за вечно преследующих его жизненных неудач, и из-за возраста в шестьдесят лет, когда мозги, конечно, уже не те. Но, впрочем, он был таким еще с детства, а почему, это неизвестно, видно, такая у него была карма, а проще говоря, планида.
Почитав толстенный том «Дневников» Евгения Шварца, послушав на сон грядущий «Капри коллин» группы «Еллоу», Сергей Леонидович завесил монитор от камер слежения газетой, погасил лампочку, полежал и уснул. Что-что, а комендантский час имел и свои хорошие стороны, и после одиннадцати все в городе Житомире вымирало, и можно было быть совершенно спокойным, что на стройку через забор не залезут любители металла или бомжи, живущие в руинах заброшенного военкомата, ибо если бы в это время их поймал патруль, им было бы не позавидовать, и все об этом знали. Конечно, это были бы не те мрачные ужасы, что творились с нарушителями комендантского часа в Киеве, в спортзале школы, где стояли хлопцы из «Азова», но и житомирские нюансы были не лучше.
И снится Сергею Леонидовичу что-то беспокойное и опасное, но ничего отчетливого или понятного, а какая-то мешанина, «сапоги всмятку», как говорил Чехов. Но вдруг Сергей Леонидович вздрогнул во сне и проснулся. За стенами сторожки разрывалась сирена воздушной тревоги.
Обычно Сергей Леонидович не слышал сирены и не только не просыпался, но даже ухом не вел, что всегда выводило из себя Валерия Николаевича Щербаня, Серегиного друга, который крайне болезненно переносил эту какофонию и каждый раз бегал с тревожным рюкзаком, женой Катюхой и слепым пуделем Бубой в подвал бомбоубежища.
- Ну как ты не слышал? - злился он. - Ты что, малоумный? Три раза за ночь была: первый раз в пол-первого, в три пятнадцать и в четыре тридцать пять! Ты что, поцоватый?
Но по сравнению с Валеркой, бывшим хозяином обувного «Магазина-стока», его жена Катя вообще двинулась крышей и, заслышав первые звуки тревоги, зажимала уши и начинала плакать. Она не рыдала, так как вспыльчивый муж давал ей пощечины, но слезы текли по ее лицу частым градом. Но слабая женщина была не виновата, тем более что нервы у нее закончились еще осенью, когда она чуть не умерла от ковида, но ее спас знакомый врач, когда она с трубкой в горле уже доходила в коридоре.
Сергей Леонидович вышел на порог, позевывая и пожимаясь от сырости, и, поколебавшись, закурил не в очередь. Сигареты стоили столько, что он курил по четыре, в крайнем случае, пять, штук в день. Но сейчас, в этих предрассветных сумерках, его словно что-то заставляло и он, прихлебывая холодный чай, курил.
Сирена повыла и угомонилась, и Сергей Леонидович недоумевал, что могло его разбудить. Как вдруг невдалеке, но это только так казалось, а на самом деле черт знает где, может на Малеванке, а может и дальше, на полигоне танкового ремзавода, долбануло так, что Сергей Леонидович подскочил вместе с будкой.
- Ни х-х-х!.. - прошипел он, когда вдруг долбануло еще и еще - где-то на Богунии, в направлении военного училища или многострадальных казарм девяносто пятой бригады, которой донецкие грозились отомстить еще в четырнадцатом, о чем показывали в сюжете областного телецентра и что вызывало самые дурные предчувствия у иных житомирян. Будка подпрыгнула и чуть не свалилась с кирпичных столбиков:
- Е..ть!.. - только и смог воскликнуть Сергей Леонидович.
Вообще, когда он был еще молодым пятидесятилетним мужчиной, его посещали мысли о самоубийстве, учитывая бессмысленность дальнейшего существования. Но и сейчас, в особо депрессивные моменты, как правило, по вечерам в будочке, он тоже думал, что неплохо было бы гробануться, не беря греха на душу. С другой стороны, сдыхать где-нибудь под завалами с куском бетона в груди тоже не очень-то хотелось.
«В общем, как будет, так и будет! - думал Сергей Леонидович, как будто у него были другие варианты. - Такова селяви».
Когда бабахать перестало, зазвонил телефон. Звонил Валерка Щербань:
- Спишь? - саркастическим голосом сказал он.
- Так это… - сказал Сергей Леонидович.
- Я их сфотографировал! - закричал Щербань. - С балкона! Только слабо видно! Низко шли, над самыми крышами, черные, с соплов плямя!.. Летят, суки, как так и надо!.. Вальяжно!.. - Валерий Николаевич, старый афганец-орденоносец, вдруг скупо взрыднул: - Пр-р-роклятые москали! Всех убить нахрен! И баб, и детей - всех! И наших русских тоже - расстрелять!..
- А я?.. - растерялся Сергей Леонидович.
Валерий Николаевич замолчал.
- Резать бошки! - упрямо сказал он. - Как тогда… майор Заболотный, зампотех… колпашил пленных духов… на помойке за кухней…
Тут только Сергей Леонидович вкурил, что тяжелый сердечник Валерка пьян как зюзя. Но он не стал реагировать, потому что друг переживал не за себя, а за бедную Катюху, не говоря уже о том, что его дочь Оксана с зятем и внуком жили в Заречанах как раз между военными складами и «Лесным бором», бывшим санаторием, где стояли хлопцы-добровольцы из Европы.
Так беспокойно прошел конец ночи и вскоре, сдав смену дяде Роме, нормальному старику, узнав от него подробности прилетов и, главное, что обошлось без мирных жертв, Сергей Леонидович пошел домой по Киевской, где уже ходили люди и ехал транспорт.
Возле «Евросэконда» стояла длинная очередь молодых людей призывного возраста с рюкзаками. Был четверг, день завоза. Из Михайловской церкви, пятясь задом и крестясь, выскочил толстячок в камуфляже с шевроном «Прикордон», черепом и тризубом на рукаве. Он надел зеленый берет, закурил и задумчиво ушел.
Сергей Леонидович по своей установившейся привычке зашел на Житний рынок, который он называл Чревом Житомира, попить кофе за пять гривень и выкурить утреннюю. Он послушал мужиков у кофейного киоска, которые обсуждали вчерашнюю победу Усика над Джошуа и вставил свои пять копеек за Леннокса Льюиса, который, несмотря на мутный бой с Виталием Кличко, все же был величайшим после Мохаммеда Али. Потом пошел и, пробормотав: «Меняю хлеб на горькую затяжку», купил в табачном пачку синего «Ротманса». Купив на выходе еще десяток огурцов у сельских баб, Сергей Леонидович пошел домой на вокзал.
Конечно, он хотел бы купить еще и кинзы, и домашних помидор, и кукурузы, и сулугуни в армянском ларьке. Ну или хотя бы персиков и кинзы. Хозяйские помидоры, желтые, черные, оранжевые, были такие, что их было не сравнить с привозными, раньше херсонскими, а теперь черт знает чьими, может быть турецкими или польскими. Кинза же была кинзой. Он запомнил ее, когда малолетним писюном лечил хронический насморк у бабушки с дедушкой в Сумгаите. Считалось, что промывания соленой каспийской водой лечат нос и горло, и действительно, это оказалось правдой, и сопли у маленького Сережи прошли, по крайней мере, хронические. Вообще, при Советах все лечилось.
Да, купить всего было хорошо бы. Но Иуда Алибабаевич Розенкранц задерживал зарплату сторожам уже на пол-месяца, так что Сергею Леонидовичу пришлось сделать суровый выбор и вместо кукурузы за 40 гривень, помидор за тридцать пять и кинзы за двадцать, купить огурцов за десять, пачку «Ротманса» за 75 и кофе «Американо» без молока.
Когда он уже подходил к Восточной, мимо проехал какой-то кугут* в «бандеровке»*, велосипед которого был так изукрашен жовто-блакитными «прапорцями»*, что Сергей Леонидович только сплюнул и сказал: - Еще в задницу воткнуть - совсем молодец будешь.
Сергей Леонидович считал кугутов виноватыми в войне и в гибели Украины: - Патриоты юные, головы чугунные! - сказал он, еще раз плюя.
На Восточке, на ступеньках магазина «Сингуривськи ковбасы» сидел босяк, подкатав штанины и выставив напоказ свои увечья - стесанные до мяса колени. Сергей Леонидович взял немного в сторону. - Браток! - просипел ему босяк. - Дай на трамвай, до больницы доехать!
Сергей Леонидович с негодованием отвернулся, сказал что-то вроде «пфуй!» и пошел дальше. Дело в том, что он имел свежий опыт общения с этими хитрожопыми маргиналами. На Житнем он пару раз оставлял недопитый кофе в стаканчике и пол-сигареты одному приятному на вид оборванцу, похожему на Васю Лоханкина, пока не заметил, что тот уже два раза взул* его на червонец - «пополнить айфон».
Теперь Сергей Леонидович курил возле другого входа в крытый рынок, хотя и не отрицал, что такой бомж вполне может оказаться библейским Ангелом, как это было с Авраамом, когда спалили Содом и Гоморру. Все же, вспоминая рожу этого Васисуалия, Сергей Леонидович думал, что это навряд ли.
Поздним вечером он лег спать. Мягко перебирая ногами, Сергей Леонидович стащил с себя одеяло, ноги положил сверху и включил ютюб. Американский аналитик Скотт Риттер подсчитал, что потери Украины составили от ста сорока до двухсот пятидесяти тысяч, не считая пропавших без вести. Но это было не одними убитыми, а и искалеченными. Многих убитых командование не признавало таковыми, а говорило, что они, наверное, сдались в плен или дезертировали, чтобы не платить семье. С самого начала сгоряча объявили такую компенсацию - 15 миллионов гривень за одного погибшего - что теперь за всех нужно было бы выложить три годовых бюджета, которых государство в данный момент не имело. Что, естественно, настроения на фронте не повышало.
Зевая, Сергей Леонидович почитал еще «Дневники» Шварца, переглядел фотографии и в который раз подивился, как же папаша Евгения Львовича похож на Троцкого и не мешало ли ему это в 37-38-х. Шварцу, автору «Обыкновенного чуда», довелось хапануть блокады. Он писал, что в ноябре 41-го в Ленинграде ежедневно 20 тысяч человек умирали от голода. Сергей Леонидович послушал композицию «Дарк сайд» группы «Еллоу» и заснул.
Сначала ему ничего не снилось, а под конец приснилось, что в него влюблена одна карлица. Она так преследовала своими отвратительными нежностями Сергея Леонидовича, что ему в какой-то момент сделалось страшно и он бежал от нее, с трудом переставляя непослушные ноги, и еле успел захлопнуть дверь перед носом карлицы и задвинуть засов.
Но когда Сергей Леонидович проснулся, он ничего этого не помнил и, сорвав на кухне листок календаря, прочел, что сегодня 19 августа, Яблочный Спас. И вдруг вспомнил, как в 98-м, в такой же самый день, он впервые всецело обладал одной девушкой, очень ему нравившейся, правда не один, а на пару с Шовковским. Эта связь затянулась на несколько лет, так что однажды Зинаида спалила их в городе, где они сидели в кафе-мороженом, но ничего не сделала, так как сама была в грехах как в шелках. Но сейчас, слава Богу, жена была в Нюрнберге, так что за нее можно было не волноваться.
Сергей Леонидович выпил горячей воды для перистальтики, с которой у него была беда, сел в «кабинете» и стал читать листок календаря. Он даже хмыкнул от неожиданности, когда прочел:
«Кинза. Кинза /кориандр/ - одна из самых популярных приправ в Азии. А еще ее называют китайской петрушкой, коляндром, шлендрой, хамем, киш-ниши.»
- Хы-хы! Шлендра!* - засмеялся Сергей Леонидович, поднялся, мельком взглянул в унитаз и спустил воду.
*Дидусь /укр./ - дедушка.
*Маланец /укр.антисемит.сленг/ - еврей.
*Кугут /укр.сленг/ - сельский жлоб.
* «Бандеровка» - полувоенная фуражка.
* Прапорци /укр./ - флажки.
* Взул /укр./ - обул.
* Шлендра /укр./ - потаскушка.
Зельдин Сергей, родился в 1962 г. в станице Ярославская Краснодарского края, Россия. С 1972 проживаю в городе Житомир, Украина. Закончил школу, служил в армии, работал стеклодувом, инкассатором,был бизнесменом, сторожем и даже политиком. Публиковался в журналах «Радуга» (Украина), «Крещатик» (Германия), «Волга» (Россия), «Новый берег» (Дания).
